цветок жизни
мой брат не погиб на дуэли. моя мать — не сумасшедшая. в меня не влюблен Великий князь. но в роду я последняя. своих детей у меня не будет, не смотря на прекрасные бедра. в школьные времена, в классе, примерно, восьмом список из ненавистных мной моментов возглавляли три пункта: дети, больницы, уроки казахского языка. но именно эти три пункта, объединившись, создали нечто интересное.
год шел двухтысячно пятнадцатый. желание творить прекрасное уже зародилось в душе, но на внешности никак не отражалось. лошадиная челка, добрых размеров живот и щеки, патологическая подростковая лень, пренебрежение ответственностью — главные источники плохого отношения со сверстниками и старшими. детская жестокость самая искренняя, поэтому такая опасная. одноклассники меня не любили, я их, разумеется, тоже. оставаться с этими извергами на лишние сорок пять минут, еще и на уроке казахского, было бы пыткой. тем более, что домашнюю работу я не сделала. и в голове созрела любопытная авантюра. по моему мнению совершенно гениальная.
план был следующий: на перемене перед последним уроком, когда в кабинете будет минимум людей, нужно "упасть в обморок". создать как можно больше шуму, уронить со стола учебники и тетради, лежать неподвижно некоторое количество времени. одноклассницы поднимут шумиху (ради этого пришлось сесть около самой истеричной) и позовут учителя. пока классная преподавательница будет добираться до кабинета, нужно "прийти в себя". дальше жаловаться на самочувствие, говорить о кругах перед глазами и головокружении. в общем, давить на жалость. по прибытии в медпункт смотреть в одну точку и ждать, когда отпустят домой. температуру мерить в этой ситуации бессмысленно, а аппарат для измерения давления в нашей школе сломался еще до моего рождения. никаких сомнений не было — этот план обречен на успех. еще чуть-чуть, и я буду сидеть под одеялом дома и читать книгу. и никакого казахского языка. никаких одноклассников. никакого шума.
учебники и школьные принадлежности на парте — видимость подготовки к уроку создана. в голове графики и схемы, правильно прорисована траектория падения. действительные травмы совершенно ни к чему, нужно рухнуть безопасно. сразу возникло три проблемы: детей было больше, чем планировалось; учительница осталась проверять тетради; в животе зашевелилась тревога, которой быть не должно. обманывать нужно с чистой совестью! волнение взяло свое и перемену я просидела столбом. страшно было даже пошевелиться. тем более падать. прозвенел звонок. все приняли рассаживаться на свои места, класс наполнился людьми. совершенно невовремя в дверь заглянула завуч. это плохо. несделанное домашнее задание нашептывало в левое ухо разного рода гадости. нужно было срочно падать и уходить красиво. времени ждать больше не было.
закрыла лицо руками, чтобы не видеть всего этого, и со звуком фруктового желе рухнула на пол. удар головой о ножку стола и перед глазами поплыли темные круги. соседка, как и планировалось, завизжала как резаная свинья. ко всему прочему добавилась заложенность в ушах. от волнения волосы на голове взмокли и все происходящее казалось нереальным. завуч и учительница подхватили меня под мышки так, что ноги не касались пола. было очень не комфортно, хотя бы из-за того что эти женщины находились так близко.
в медпункте таки появился тонометр. прекрасная новость. очень вовремя. мой обман могли раскрыть, если бы я действительно не испугалась. на фоне всего происходящего давление оказалось пониженным, температура завышенной, а шансы на скорую отправку домой ничтожно маленькими. медсестра не переставала причитать, говорить о гипертоническом кризе и игнорировать мои убеждения в хорошем самочувствии. все было окончательно потеряно, когда пришла директриса и вызвала скорую помощь и мою маму. шишка на голове болела, из глаз полились слезы.
приехала мама. она была взволнована. я шепотом сообщила ей, что все происходящее не более, чем притворство, надеясь, что она заберет меня домой. мама же попросила более не волноваться и отправлять с ней в больницу. в машине скорой помощи давление уже было повышено. все тело трясло от холодного ужаса. у меня забрали кровь и бутылку кока-колы. врач расспрашивал маму о моих аллергиях, предрасположенностях к болезням. мама рассказала ему о беременности. как она пришла на плановую медкомиссию и узнала, что это не менопауза по случаю возраста — а я, по случаю их с папой большой любви. новость о том, что я была незапланированным ребенком полноценно разбила день. я легла на каталку, уткнулась лицом в стену. сейчас я должна была плакать дома от книги Тургенева, но никак от трагизма собственной жизни.
в больнице все по плану: измерили вес, рост, сделали тесты. выдали постельное белье и отправили в палату. мама уехала домой, обещала вернуться завтра. а я, как арестант, прибывший новым этапом, шла по коридору с синими стена с вещами в руках. из всех щелей на меня смотрели пациенты, рассматривали. моя палата оказалась совсем пустой. я уснула. когда проснулась, в окно тоскливо заглядывала луна. оказаться в таком положении мог либо очень глупый, либо невезучий человек. подоконник был холодный, пейзаж тусклый. несколько машин скорой помощи, санитары и бездомная собака во дворе. на этаже неврологии все спали, а я думала. жизнь учила меня честности. учила через самые неприятные события. однажды я не заплатила за проезд. обрадовалась что не заметили. пошла покупать на эти деньги сухарики, со мной пошла моя Джульетта — маленький щенок с выразительными голубыми глазами. она везде бегала за мной хвостиком. и в тот раз тоже была рядом. выбежала на дорогу и попала под машину. хоронила я ее с чувством глубокой вины. если бы заплатила за проезд, то не пошла бы в магазин, и Джульетта была бы жива. и сейчас, сидя на окне в больнице, где я осталась на десять дней, вместо того чтобы вернуться домой раньше, понимала что к чему.
на утро кошки на душе зашкреблись сильнее. мне здесь делать было нечего, я здорова. остальные пациенты были припадочные. им действительно нужна была помощь. они падали на пол, бились в припадках, пускали пену изо рта, кричали от боли, задыхались.
медсестры злые, еда невкусная, уколы и системы делала практикантка. у кого-то постоянно происходили приступы, маленькие дети орали, их родители сходили с ума. на фоне всего этого громко шли мультики по телевизору и где-то в конце коридора играло радио. творились неразбериха и хаос. в попытках найти тихое место я тыкалась в каждый угол. медсестра находила меня на лестничной площадке, в хирургическом отделении, в пустой операционной — вела на процедуры, на уколы, на прием витаминов.
на третий день больницу закрыли на карантин. в городе началась эпидемия гриппа. передавать еду пациентам и контактировать с ними посетителям запретили. и мои родители стали контрабандистами. пересыпали конфеты и мармелад в носки и передавали их передачкой. по веревке поднимали апельсины через окно. на случай проверки все сладости хранились под матрасом.
налопавшись запрещенкой, я без энтузиазма шла на ужин. что они могут предложить? компот? или, извиняюсь, кашу..? все это меркло на фоне золотых орешком. пациенты ждали открытия столовой и собрались в закутке с телевизором и диванами. какой-то худенький мальчик в зеленых колготках и в рваной майке отбирал у детей игрушки и прятался между шкафом и окном. на окне было мое место уединение. и когда к маленькому бандиту пришла мама одного недоношенного, она нашла там нас обоих. приняв меня за молодую маму, набросилась с оскорблениями. произошла потасовка, в которой она получила игрушки своего ребенка и синяк на лице. мальчик был в восторге и прилип ко мне как ленивец к дереву. я в восторге не была. почти час после совместного ужина мы безрезультатно искали его маму. врачи ничего внятного не говорили, медсестры бегали как заведенные, происходила вакханалия. после пересменки ситуация усугубилась. казалось, будто на пароходе музыка играет, а я одна стою на берегу и ничего не понимаю. чужой ребенок с полным памперсом съел дневной запас мармелада за считанные минуты и уснул на моей кровати!
время перевалило уже заполночь, а ребенка так никто и не искал. хромая после неудачных уколов практикантки я таки достучалась до главврача, которая безвылазно сидела в своем кабинете. она рассказала мне, что родителей у него нет. люди, которые родили есть, а родителей нет. мальчика звали Рома. его нашли во дворе с запиской. в записке имя и дата рождения. на улице февраль, а Ромашка с одних колготках и майке. человеку три года, а он уже совсем один.
утром к Ромашке приставили ответственную медсестру. он ее искусал, исцарапал и прибежал ко мне. его забирали несколько раз, но он возвращался как белка-летяга. устраивал истерии, орал, даже разбил стеклянную дверь. осмотры и процедуры ему так же были противны. на этом и сошлись.
родительский бизнес расширился, контрабанда стала поступать на двоих. Ромашка повсюду был рядом. слушался только меня, ел только со мной. но спать ему нужно было в своей палате. медсестер Рома не переносил. их прикосновения и подавно. каждая попытка уложить его спать приводила к травмам разной степени тяжести. любая ситуация должна играть на руку, именно поэтому я соглашалась помочь медсестрам за, скажем, символическую плату.
так мы и провели следующие семь дней моего "лечения". вместе. мы читали книги, я пела ему колыбельную, рассказывала что такое плохо и хорошо. вместе мы решали кого можно кусать, а кому разрешено только угрожать. отвоевывали пульт от общего телевизора, вдвоем встречали мою маму, он без умолку что-то лепетал. из благотворительного фонда для Ромашки передали одежду. он сразу полюбил белые штаны с несколькими большими карманами и отказывался из них вылазить.
остальные матери искренне верили что Рома мой сын. приходилось объяснять что это не так. проблема заключалась в том, что он сам в это верил. и ближе к выписке начал называть меня мамой. обнимал крепко-крепко, прижимался щечкой к моей щеке и так тихо говорил "мааама". в том возрасте время идет медленнее. я успела привыкнуть к этому чуду. я была готова отдавать ему все свои сладости, разрешать кусать меня, да что угодно. только бы Ромашка не плакал.
но время пришло. настал день выписки. прощание — это всегда грустно. слезы и объятья рвут душу изнутри, выворачивают чувства. можно просто в последний раз обернуться, коротко помахать рукой и дело с концом. родители уже заполняли документы. скоро домой. Ромашка сидел в палате у девочек, с которыми мы успели подружиться. я попросила их почитать ему сказку, пока я собираю вещи. Ромашка мне верил. я сказала что скоро вернусь. раз сказала, значит вернусь. вот он и сидел с ними. хотелось уйти красиво, не прощаясь. не так, конечно, как я из школы ушла десять дней назад.
говорили с врачом. получили рекомендации, рецепты. диагноз гласил: "вегетососудистая дистония по смешанному типу с выраженными кризами". благодаря этому диагнозу в последствии мне выписали освобождение от физкультуры и части экзаменов.
мы с мамой уже были в конце коридора, когда Ромашка выбежал из палаты девочек и побежал ко мне. почувствовал, наверное. бежал с раскинутыми в стороны ладошками, кричал "мама!", плакал. споткнулся пару раз, упал, но добежал. моя мама плакала, я плакала, медсестры, врачи. все. собрались в коридоре и плакали. а меня так в сердце укололо. его ведь уже бросили раз. мама его, наверное, тоже сказала что вернется скоро. и бросила его. и вот я хотела поступить так же. неправильно все это. не по-человечески как-то.
прощались долго. от всего этого было больно. обещала приходить. и приходила. патологий и болезней у Ромашки выявлено не было. а вот работа с психологом предстояла длительная. после больницы его распределили в дом ребенка. там навещать уже было сложнее. пришлось собрать немалое количество справок и бумаг. но вплоть до самого отъезда мы проводили вместе все выходные.