Карма

Гостиная мужского кампуса тонет в полумраке. Воздух, неизменно, пахнет табаком, кожей, и дорогим виски, что Блейз разливает по стаканам — ночь выдалась тяжёлой.

Драко лениво разваливается в кресле у камина, где тлеют последние угли. Крутит в длинных пальцах пистолет — маленький, смертоносный. С гравировкой «Г.Р.». Он мягко проводит по ней, и воспоминание тут же врывается в воспалённое сознание: темнота шкафа. Её прерывистое дыхание. Теплота тела сквозь ткань. Её ступор, когда он намеренно провёл бедром между её ног, чувствуя ответную дрожь. Её сдавленный стон — смесь ярости, стыда и подчинения. Искра возбуждения, которую он разжёг.

Искра, которая теперь жжёт его.

— ...значит, используем её как громоотвод, — раздаётся ровный голос Блейза. Он сидит напротив, отпивает небольшими глотками виски, лицо — маска безупречной скуки. Только глаза, чёрные и бездонные, выдают живой интерес. — Пусть бегает, шумит, тычет носом куда не надо. Настоящий убийца Генри, я уверен, проявит себя.

Тео плавно шагает к камину со стаканом в руке. Хмурится, размышляет.

— Так вот, что вы недоговаривали. Решили сделать из неё приманку, — хмурится сильнее, сжимая стакан и неодобрительным блеском в глазах прожигая их стол.

Драко видит — Тео претят такие методы. Тео пацифист. Не любит лишних жертв, даже во благо. Вот только там, за железными воротами Блэквуда, уже проливается кровь. Каждый день. Невозможно уйти с чистыми руками, но Драко молчит. Не комментирует столь нежный нрав Тео, а наблюдает — пойдёт ли Нотт дальше? Встанет ли с ним плечом к плечу в случае... в любом из случаев. Это отличная возможность проверить его, как будущую правую руку.

Проверить, заслуживает ли подобного «почёта-спасения» его друг.

— А Снейп...

— Снейп знает, — Драко перебивает ледяным тоном, не отрывая глаз от пистолета. — Он слышал выстрел, видел меня у шкафа. Но молчит, почему? — наконец он поднимает взгляд на них: уверенный, горящий. — Потому что мы ему интересны. Он ждёт, в чью пользу сыграет хаос.

Он делает очередной глоток, щёлкает затвором, пока мысли в голове складываются во что-то целое, единое.

— Она уже приманка, — продолжает под тяжёлую тишину Драко, кривя губы в жестокой усмешке. — Пришла с оружием. Застала меня с Гринграсс. Выстрелила. Её злость — наш козырь, — он вдруг глубоко вдыхает, ощущая едва уловимый аромат. Её аромат. Ваниль и вишня. Тяжёлый, совсем ей не подходящий. — Я не планировал делать её пешкой, но Грейнджер не оставила мне выбора.

— Малфой, брось ты этот пафос, — слышит в голове голос Генри, когда они сидели за этим же столом. Пили этот же виски. — Мир — это грязь, кровь и те, кого мы успеем спасти. У меня растёт сестра, и я сделаю всё, чтобы её жизнь была... счастливой.

Счастливой. Грейнджер и счастье — антонимы. Ходит злой собакой, иногда мраморной статуей, с этим пиздецом на голове. Что-то ищет, что-то копает. Драко был дураком, когда посчитал, что она просто пришла учиться. Действительно. Спустя херово количество лет домашнего обучения припереться в Блэквуд. После гибели брата — ты наивен, Драко.

Ситуация в библиотеке открыла то, на что он надеялся не ставить — она хочет узнать о смерти Генри. Она обвиняет его в убийстве брата. Его, чёрт возьми! Раскрыть то, что Драко желал больше не вспоминать, не обнажать. Спрятать в тёмный ящик и запереть за семью замками.

Но правила изменились. И ход игры поменял траекторию.

Если бы Генри был жив, если бы он узнал, как Драко решил преподать его дорогой сестрёнке урок... наверное, он бы уже лежал в гробу, над которым бы громко рыдала Нарцисса. Он действительно хотел отгородить её от этого жуткого дерьма, ради Генри. Предупредил-обозначил-прикрыл. Генри был бы благодарен, Генри бы оценил. Но её упрямые намерения его... взбодрили? Всполыхнули то, что сгорело чёртовым летом? Подняли с колен? Да, определённо. Грейнджер, сама того не ведая, запустила опасный механизм в нём. Надавила на рычаг.

И всё-таки — как же они, блять, похожи.

Его лучший друг. Названный брат. Теперь — труп с гербом Малфоев на гильзе. Издевательство.

— Кто бы ни убил его, — он произносит тихо, сжимает в руке пистолет так, что металл под ладонью нагревается. — Он посмел подставить мою семью. Столкнуть меня с Грейнджер лбами. Посадить на крючок ненависти, кровной платы, — в его голосе впервые за долгое время появляется что-то настоящее: ярость, глубокая и дикая. — Он сыграл с нами, теперь мы сыграем в ответ. И либо Грейнджер составит нам компанию, преподнесет информацию, либо станет мишенью.

— План действий? — Блейз медленно ставит бокал, вгрызается этим готовым-к-любому-событию взглядом. Предвкушающим начало нового, интересного, опасного. 

Блейзу нравится находится над пропастью. Ходить по ней. Специально раскачиваться в разные стороны, смеяться на самом краю. Между жизнью и смертью. Так он проявляется — и так он счастлив.

Драко улыбается — тёмная сторона Блейза ему по душе.

— Завтра лекция у Снейпа. Я верну ей ствол, с намёком, — внутри расползается удовлетворение, ожидание её реакции на очередную выходку. Драко признаёт — ему понравилось доводить её. Видеть новые грани в мрачном силуэте. — Скажу, что знаю настоящего убийцу. Предложу сотрудничество, а дальше будем отталкиваться от её выбора.

— И ты думаешь, что она поверит? После шкафа? — Тео громко фыркает, закатывает глаза, всем видом показывая, что он всё ещё не одобряет.

— Поверит. Потому что хочет верить, — Драко улыбается победителем; кукловодом, в чьих руках красные нити, ведущие к ней. К его марионетке. — Потому что её слабое место: Генри. Она уже знает о нашем с ним плане, но сомневается в правдивости. Подкину ей пару доказательств, отведу от себя подозрения. Правда? Пол правды. Мы хотели мира... пока не убили моего друга. Теперь я хочу крови. От неё лишь потребуется поднести огонь к пороху, — он терпеливо выдерживает волну осуждения в зеленых глаза Тео. Юношески бойких. Готовых высказать своё мнение на каждое предложение.

Вот только у Драко другая школа, вот только Драко с Блейзом переросли этот период, когда впервые забрали чужую жизнь. Нет херовой разницы между тёмным и светлым. Долбанным добром и злом. В каждом есть грязное пятно, просто люди научились прятать его за улыбками, благотворительностью, помощи несчастным и во имя несчастных. Отмываются, отчищаются при свете дня, чтобы в ночи сполна нагрешить.

— Узнаю прежнего Малфоя, — перебивает его философские мысли Блейз, ухмыляясь уголком губ. — С появлением Грейнджер ты, наконец, не ходишь мёртвым овощем.

Да, Забини.

Ты как всегда чертовски прав.

— Блейз, достань компромат на Роулингов, — он переключается, словно по щелчку. Голос повелительный, ровный, не терпящий возражений. — Тео, следи за Поттером и её рыжей «соседкой». Если полезут куда не надо — предупреди.

— Чёрт, ну почему опять я? — Тео обречённо вздыхает, подносит стакан к разливающему новую порцию виски Блейзу.

— Она ненавидит меня, — игнорируя нервного Нотта, Драко встаёт с кресла, подходит вплотную к горящему камину, залпом выпивая остатки янтарной жидкости. — Но теперь в её кудрявой голове укрепятся воспоминания о том, как охотно она отвечала мне. Врагу, мать её, — его голос становится тише, чувственнее. Глубже. — Я поиграю на её эмоциях, пока она будет бежать за правдой как собака за костью.

— Рискованно, — Блейз встаёт рядом, не смотрит в камин, а чётко на профиль Драко. Пытается разгадать, нащупать то, что тот недоговаривает. — Она может сломаться, или сломать твой план, друг.

— Тогда я сам сломаю её прежде, чем она доставит херову тучу проблем, — он поворачивается к нему, улыбаясь. Но в этой улыбке нет ничего человеческого.

Только холодный расчёт.

Камин догорает. Пистолет лежит на столе как обещание. Ночь за окном густая, тихая, спокойная. Игра начинается. И первой жертвой станет та, кто жаждет мести.

***

Рассвет, грязно-серый, пробивается сквозь щели штор, выхватывая пылинки, танцующие в воздухе, как осколки её рассудка. Гермиона стоит в центре комнаты, дрожа. Не от холода. От памяти его рук.

Где он касался — кожа ненавистно горела. Где дышал — мурашки бежали волной. Она тёрла запястья, шею, бёдра. До красноты, до боли, пытаясь стереть невидимые метки. Его запах — дорогой, холодный, как морозный лес — въелся в ноздри. Душ не помог, мыло не взяло. Он был внутри.

— Наказание, — шипит в голове его голос, низкий, контролируемый. — Чтобы ты поняла, как уязвима на самом деле, Грейнджер. Твой детский пистолет ничто...

Дверь шкафа тогда распахнулась, пропуская внутрь свет и голову недовольного, но чрезмерно любопытного Теодора. Она выбежала, не оборачиваясь. Оттолкнула от себя не сопротивляющегося Малфоя, промчалась мимо чёртовых прихвостней.

Ярость поднимается волной — липкой, удушающей. Давящей. Такой знакомой, старой, как шрам на ребре.

Уязвима.

Уязвима...

Уязвима.

Вспышка: полуобнажённый Малфой, трахающий у стены Дафну. Её собственный палец на спуске. Его хватка, стальная и унизительная. Темнота шкафа. Его тело, прижавшее её. Его... возбуждение, ответившее ей предательским пламенем внизу живота. Его пальцы, впившиеся в бёдра, когда он намеренно доводил её до края — не с похотью, а с холодным расчётом. Чтобы она почувствовала себя игрушкой. Щенком.

— Ничтожная! — кричит в ней голос Оливера. Её дяди. Наверное, единственного, кто как-то понимал её. А она? Откликнулась на врага. На убийцу.

С криком, вырвавшимся из самой глубины разорванной души, Гермиона хватает первое, что попадается под руку. Хрустальную вазу — диковинную, ледяную.

— Ублюдок! — звук бьющегося стекла отражается от стен комнаты.

Чистой и уютной. До этой ночи.

Сотни острых осколков звенят адской музыкой. Вода разливается по ворсистому ковру, как слёзы. Лепестки цветов — алых, как кровь — падают на осколки. Как на осколки её гордости. Его наглость режет хуже ножа. Значит, он считает себя неуязвимым. Её губы дёргаются в подобие улыбки — ошибка, Малфой. Самую смертоносную змею берут за голову, когда она расслабляется.

Она бьет кулаком по стене, по столу, чувствуя, как боль в костяшках на секунду заглушает боль в груди.

И как давно она была на тонкой грани?

— Если больно, — вновь фоновый голос дяди Оливера. — Значит ты живёшь.

В поместье было привычно всё: боль, приказы, показные зверства. В поместье Гермиона ходила с прохладной душой и разумом, адаптировавшись в персональном аду. А здесь?.. А здесь ублюдок Малфой её испытывает, пробуждает все спящие внутри эмоции.

Пистолет. Где пистолет? Остался там. У него.

Кричит, опрокидывая со стола все предметы, что находились на нём: лампа, учебники, кружки.

Гильза. Та самая.

— Ненавижу!

Внезапный, настойчивый звук в дверь заставляет перевести на неё помутневший взгляд.

— Эй, Гермиона, ты в порядке? — голос лёгкий, с оттенками беспокойства. Джинни Уизли.

Она замирает. Зверем в капкане. Ссадины на кулаках? Видны. Осколки? Повсюду. Скрывать нечего, и с этим пониманием бушующая ярость сменяется апатичной пустотой. Гермиона механически тянется к ручке дрожащими от переизбытка эмоций пальцами.

Джинни стоит на пороге — яркая, в смешных пижамных шортах и футболке с единорогом. Её широкие, карие глаза мгновенно оценивают обстановку: Гермиону, бледную, с лихорадочным блеском в глазах, сжимающую руки в кулаки. Море осколков и умирающие цветы.

— О, божечки! — Джинни влетает в комнату, не дожидаясь приглашения, осторожно минуя опасные зоны. — Ты поранилась? Дай посмотрю, — она хватает руку Гермионы, пока та смотрит золотыми стёклами прямо на её лицо. Разжимает кулак, весь в ссадинах и синяках. Воспаление. — Жесть... Сиди, не двигайся, где-то тут я видела аптечку. Расскажи пока, что случилось.

— Побежишь докладывать папочке? — Гермиона не узнаёт собственный голос. Слишком... пустой.

— Что? Нет! — Джинни разворачивается к ней, и взгляд её полон неизвестной решимости, уверенности. — Я не стану ничего докладывать о тебе!

— Не выполнишь приказ? — теперь её голос сквозит упрёком. Ведь если бы её подопечный отрёкся от выполнения своей обязанности, то лишился бы конечности.

— Гермиона, я хочу помочь. Тебе, — мягко, как будто бы она говорит с диким зверем. Пытается усмирить его, успокоить. Или усыпить бдительность. — Я понимаю твоё недоверие, но ты... ты не заслуживаешь того, что происходит вокруг тебя.

Это что? Жалость?

Гермиона смеётся. Сначала тихо, вполголоса. Смеётся с пониманием того, насколько же жалко она должна сейчас выглядеть, если какая-то посторонняя девчонка пытается протянуть к ней руку помощи.

Абсурд.

— Понимаешь недоверие, значит, — Гермиона скалится, подходит вплотную к замершей Джинни. Неожиданно хватает её за руку, тянет вниз и падает с ней на колени. С силой проводит ладонью Уизли по осколкам на полу. Кровь — горячая, жидкая — брызгает на такого же алого цвета ковёр. Джинни кричит, выдергивает руку и широкими глазами, полными чистого ужаса, смотрит на рану.

— Ты выбрала свой путь, — шипит Гермиона ровным голосом, пока тело продолжает выбрасывать остаточный адреналин. — Если ты надумаешь предать меня или подставить... считай, что эта кровь как разминка. Как предупреждение. И как твоя клятва. Мне, а не отцу.

Джинни дрожит, непонимающе хлопает невинными глазками. Гермиона не верит этой картине. Может быть, действительно, Джинни жертва обстоятельств. Слабая, бесхребетная девчонка, выполняющая лёгкие приказы. Шпионаж. Слежка. Но пока Гермиона видит лишь актёрскую игру. Никто не может дать гарантий в своей верности, поэтому она её взяла с Джинни небольшой угрозой. Пусть опасается, пусть смотрит затравленно — совсем, как сейчас — но Гермиона не позволит себе доверять кому-то. Как Генри — Малфою.

Это слишком большая роскошь. Как и доброта.

— Х-хорошо, Гермиона, — Джинни сдерживает слёзы, храбрится, взгляд обретает уверенность в собственных словах. — Я даю клятву служить тебе верой.

Джинни медленно поднимается на ноги, подаёт руку не спускающей с неё хищных глаз Гермионе. Начинает суетиться, бегать туда-сюда по небольшому периметру, совсем не обращая внимания на капающую с раны кровь. Кажется, она везде — и этот вид для Гермионы добавляет комнате некоторого уюта. Ощущение родного дома.

Что-то внутри дёргается, вопит тонким голосом.

Вина перед Уизли?

Она следит за ней и думает-думает-думает. Доверять — нельзя. Использовать — необходимо. Нужен хоть кто-то, чьими усилиями она продвинется вперёд и не сойдёт с ума от яркого всполоха красок, какими окрасился её мир с переезда в Блэквуд. Списывать со счетов и держать в неведении из-за страха об утечке информации в руки отца — недальновидно. Посвятить в планы — рискованно. То, что у Джинни свой мотив в своеобразной помощи Гермиона видит наглядно.

Остаётся лишь дождаться, когда Уизли попросит за неё плату. И, конечно, какую же выдвинет.

— Вот, выпей это, — она протягивает потрескавшийся стакан с водой и две таблетки. Успокоительные. — И садись на кровать, я обработаю наши руки.

Выпивает. Садится. Закрывает глаза и ждёт, когда подействуют таблетки. Перед глазами пляшут звёзды, цветные блики. Голова кружится, виски сжимаются.

— Я слышала выстрел в мужской гостиной ночью, — Гермиона вздрагивает, резко открывает глаза и переводит его на Джинни, что аккуратно наносит крем на костяшку руки. Взгляд Уизли то и дело возвращается к красным полосам на кисти, оставленными Малфоем; к маленькой, изящной татуировке Скорпиона, поднявшего своё жало. — Твой отец, он не отдавал приказа докладывать. Он отдал приказ присмотреть, не дать натворить глупостей, и сообщить, если что-то выйдет за рамки.

— Расскажи о Поттере, — не желая развивать эту тему требует Гермиона, расслабляясь от действия таблеток. — Он копает под кланы?

— Да... — Джинни вздыхает. Её глаза, излучающие теплоту и надёжность, вдруг обретают некую мольбу-страх-просьбу.

— Его семью убили, когда он был ребёнком. Убил клан. До сих пор неизвестно, кому понадобилось устранить семью обычных, не выделяющихся людей. Уже в подростковом возрасте он узнал от приёмных родителей, кто это был. Теперь он ищет. Все эти годы ищет...

Голос Джинни ломается, а Гермиона внимательно наблюдает, как она прикусывает губу; как вздрогнула её рука с бинтом; как глаза наполняются влагой.

— Он тебе нравится, — вырывается утверждением из пересохшего рта Гермионы. Она медленно поднимает левую руку, невесомыми прикосновениями убирает первые капли слёз из ярко-голубых глаз.

— Нет, — она всхлипывает, громко рыдает с трясущимися плечами. — Я люблю.

Гермиона её обнимает. Не крепко, легкими касаниями. Покровительственно. Странный момент сентиментальности, некого сближения. Две по-своему израненные души. Джинни любит того, с кем ей быть не суждено. По законам семьи. По законам мафии.

Несмотря на буйный нрав, Джинни мягкая, нежная внутри. Живая. Гермиона немного начинает верить. Ей. Её слезам. Потому что так искренне плачут только по любимым. Или умершим.

А если плачешь, значит ты живой.

— Мне много рассказывали о маленькой девочке... — Джинни начинает рыдать ещё больше, видимо, решила полностью намочить пижамную футболку Гермионы.

— Девочке, у которой не было детства... У меня оно было, Гермиона, и мне очень жаль ту девочку.

Гермиона молчит. Возможно, она дала бы какую-никакую реакцию, но под действием успокоительных данная информация кажется такой незначительной. Такой ничтожно малой, как и всё вокруг.

Кроме, конечно, важной для неё вещи.

Пистолет всё ещё у Малфоя. Или у его прихвостней. Пусть. У неё есть зубы, воля и выдержка. Годы тренировок, превратившие её душу в броню.

— Наказание, Малфой? — мысленно усмехается она, механически продолжая гладить по хрупкой спине Джинни. Без искреннего сочувствия. Просто как жест доброй воли. — Ты показал мне, что ты хищник. Хорошо. Теперь я знаю: с тобой надо играть в твою игру. И разорвать тебя изнутри.

Утро только начинается.