Глава 5
На следующее утро Кристиан явился в университет раньше обыкновенного. Он прошел по полупустому коридору, крепко сжимая в руках томик аналитической геометрии, а затем, пока никто не видел, свернул на лестницу и медленно, с самым беззаботным видом, поднялся по ней. На втором этаже, к счастью, было пусто. Кристиан остановился у дверей большой римской аудитории, которая находилась совсем рядом с лестницей, и, опасливо оглядываясь, вынул из книги прокламацию, сложенную вдвое. Волнение охватило его, кровь прилила к вискам и сердцу, мелкая дрожь страха расползалась по всему телу, но времени на раздумья не оставалось, и поэтому он быстро развернул листок, наклеил его на дверь аудитории и поспешно устремился обратно к лестнице. Голова закружилась от угарного сладкого чувства — смеси страха, радости, стыда и гордости.Когда Кристиан спустился на первый этаж, он пошёл быстро и легко по старому паркету, как ни в чём не бывало. Его торопливые шаги гулко раздались под чуткими сводами храма науки. Однако, отголоски внутреннего напряжения давали о себе знать то нервной дрожью в руках, то стеснением в груди, то мурашками за спиною. Кристиан чувствовал потребность как-то отвлечься, и поэтому стал разглядывать портреты на стенах. Из античных рам, расположенных в ряд, на простых смертных строго взирали Отцы математики, исчислившие этот мир: Эвклид, Пифагор, Декарт, Ньютон, Эйлер, Лавлейс... Кристиан с горечью поглядел на совершенные величественные черты леди Ады, и на мгновение представил рядом с нею свой портрет. Правда заключалась в том, что он, Кристиан Юнг, всегда мечтал стать великим учёным... учёным такого масштаба, что познанный мир, словно ньютоновское яблоко, сам бы упал ему в руки. «Какое ребячество! — одёрнул он себя, как бы пытаясь доказать, что его давняя мечта ровным счётом ничего не стоит. — У меня есть Виктория, и это лучше, чем всякие сентиментальные глупости».В конце коридора раздались громкие шаги и стук — какой-то магистр тащил ящики с перфокартами. Конечно, как математик, Кристиан сотню раз видел такие ящики, но только сейчас к нему пришла странная догадка: ящики для перфокарт как две капли воды похожи на ящики для обычных игральных карт. А про загадочный карточный ящик он уже слышал в богомерзкой «Ресторацыи».<center>***</center>Между тем, прокламация беспрепятственно висела на дверях аудитории уже несколько часов кряду и привлекала всеобщее внимание. Преподаватели по какой-то таинственной причине не появлялись поблизости, прочие же любопытные толпились в коридоре и на лестнице, желая разузнать, в чём дело. Одни студенты, удовлетворив своё любопытство, отходили, но на их место тут же становились другие, и толпа никак не уменьшалась. Какой-то очень смелый юноша с внешностью честолюбивого первокурсника громко и отчётливо читал текст прокламации. Другой юноша сидел на подоконнике с печатной машинкой, из которой высовывалась тоненькая пачка листов, проложенная копировальной бумагой. Таинственные взгляды, серьёзные разговоры, загадочное перешептывание — всё это пахло зловещим, роковым заговором. Что-то враждебное разлилось в воздухе, словно электричество, которое является предвестником грозы.Сам Кристиан стоял в стороне, на лестнице, и был погружен в невесёлые раздумья. Он прекрасно знал, что университетские волнения продолжались и всеобщее недовольство росло, несмотря на то, что учебное заведение открыли. Поговаривали, что студенческие собрания будут окончательно запрещены, когда выйдет новое «Дополнение к правилам университета». Этого дополнения ждали со дня на день, и атмосфера становилась всё напряженнее. Прокламация, судя по всему, усугубила ситуацию.— Власти упорно твердят: «Столица не спокойна. Студенты много себе позволяют! Из-за университета в Кёнигсберге вспыхнет бунт!» И только наш небольшой кружок передовых людей понимает, что руководство университета бросает нам вызов своими запретами. Да, казалось бы этого мало. Но что потом? Цензура на лекциях? Требование не высказывать мысли?— На нас смотрит вся Европа... — прошептал Кристиан, зная, что эта фраза будет следующей, и с этими словами он сжал в кармане бесценный эмалевый футляр.«Однако, странно всё это, — пронеслась неприятная мысль, которая в последнее время появлялась слишком уж часто. — Предыдущий поклонник Виктории тоже был студентом, причём, студентом, замешанным в каких-то революционных делах, и она тоже подарила ему свой портрет... А не кажется ли тебе, сударь, что ты повторяешь историю того несчастного? М?»«Это совпадение!» — беззвучно возразил сам себе Кристиан и мысленно прильнул к сверкающему образу своей возлюбленной. Немеркнущая магия её очарования трепетом отозвалась в его сердце, и все его сомнения в очередной раз растаяли, как дым.Внезапно он увидел среди группы вольных слушательниц знакомое лицо, и с ужасом узнал ту самую девушку, что преследовала его однажды. Возникло ощущение сонного кошмара, и под влиянием этого тягостного впечатления Кристиан хотел было уйти, но его очень некстати остановил встревоженный возглас.— Господа, — выкрикнул какой-то добрый малый — бледный, как мел. — Полюбуйтесь-ка в окно!К единственному окну в коридоре уже не представлялось возможности подобраться, да впрочем, этого и не потребовалось — среди шума голосов Кристиан ясно услышал слово «бунт». Взволнованный, он бросился вниз по лестнице и побежал по пустым коридорам.На улице воздух был душен, словно кто-то невидимый сел на грудь и не давал вдохнуть. Пахло гарью и дождём. Где-то вдалеке погромыхивал гром. Всюду валялись перепечатанные и копированные прокламации. А во дворе университета бушевала огромная толпа, состоящая, однако, не только из студентов, а ещё чёрт знает из кого. Чуть поодаль стояла полиция и синели ряды войска. Были явственно слышны ругательства и замечания — по большей части, отрицательного свойства. Власти выходили из себя. Всё это выглядело очень скверно и предвещало нечто недоброе. Наконец, до слуха Кристиана донёсся чей-то молодцевато-самонадеянный голос:Frisch auf zur Weise von Marseille,frisch auf ein Lied mit hellem Ton!Марсельеза значит.— Найти и взять! — тут же раздался приказ, намекающий, что власти окончательно вышли из себя.Оратор, похоже, обрадовался перспективе быть арестованным и заорал ещё громче и усерднее:Singt es hinaus als die Reveilleder neuen Revolution!Der neuen Revolution!Задыхаясь от волнения, Кристиан бросился вперёд с намерением пробраться туда, где шли жаркие споры. Пробежал сильный ропот. И вдруг произошло какое-то страшное, неестественное движение толпы. Поднялась суета. Многие побледнели. Наступила критическая минута. Опасность повисла в воздухе, словно осиный рой. Голос продолжил петь, но Кристиан мог его слышать только урывками из-за поднимающегося шума и гула.Der neuen, die mit Schwert und Lanzedie letzte Fessel bald zerbricht —der alten, halben singt es nicht!Uns gilt die neue nur, die ganze!— Вперёд! — послышался приказ командира, и солдаты, как один, вскинули винтовки на руку и двинулись штыками вперед.Смутно пронёсся тревожный глухой говор, но в целом действие войска не произвело должного впечатления, а только раззадорило толпу, и в воздух поднялись студенсткие палки и солдатские приклады. В этот несчастливый момент Кристиан вырвался в первый ряд и тут же почувствовал сильный удар под рёбра. Он тяжело выдохнул и заметил, как рядом упал человек, всё лицо которого было залито кровью. Кристиан хотел броситься на помощь, но в ту же секунду сам получил жестокий удар прикладом в лицо. Перед глазами мелькнула яркая вспышка. Всё заполнила ослепительная, невыносимая боль. Кристиан покачнулся и почти упал, но его резко дёрнули вверх за руки и куда-то поволокли. Любое движение отдавалось противным головокружением, а на губах чувствовался привкус крови. Мелькнула мысль об аресте, но потом он увидел, что его оттаскивают подальше от властей. Зачем? Для чего? Кто эти таинственные «доброжелатели»? Наконец, его резко отпустили и бросили прямо на землю. Несмотря на головокружение, Кристиан кое-как дотащился до университетских ступеней и в бессилии упал на них. Боль уже не была такой острой, но им владело безумное волнение и страх, который мешал что-либо предпринять.Только вчера всё было внешне спокойно, а сегодня... Неужели вот так в одно мгновение меняются судьбы?Кристиан не знал точно, сколько времени ему понадобилось, чтоб успокоиться. Однако боль довольно быстро утихла, и он медленно поднялся на ноги, вытирая лицо платком. Безобразная, кровавая сцена уже закончилась. Солдаты оттеснили студентов, раненых подняли и увели, а особо буйных схватили и построили в ряд.«Этого ли я хотел? — флегматично раздумывал Кристиан. — Может, в отношении меня всё это лишнее? Может быть, никаких бунтов и революций не нужно мне, а я заставляю себя верить в такие идеи? Нет, не так я себе это представлял. Совсем не так».Он не мог точно определить и дать себе отчёт, почему сцена с избиением студентов вызвала такое отвращение, а лишь неясно чувствовал, что все его «революционные взгляды» в сущности своей — фальшь, нечто напускное. Кроме того, он полагал, что всё это будет выглядеть не так прозаично, а как-то иначе, легче и романтичнее.«Струсил, любезный? — тут же подшепнул беспощадный язвительный голос. — Это срам, паскудство. Быть может, тебе и не выскажут в лицо, но ты будешь читать осуждение в глазах — мол, как до дела дошло, так струсил? Да кроме того... разве слово чести ничего не стоит?».В глубине души поднялось болезненное чувство злобы и презрения к самому себе за малодушие.— В участок! — скомандовал кто-то из начальства. И группа присмиревших студентов двинулась с места.«А что скажет Виктория?» — снова вмешался язвительный голос.И Кристиан бегом устремился к властям, чтобы просить для себя арест, но чья-то рука предупредила его благородный порыв.— Останьтесь. Прошу вас, — шептал бледный, недоумевающий Грац, повиснув на его рукаве.Кристиан попытался вырваться.— Не пущу, — взволнованно продолжал шептать Грац и ещё сильнее вцепился в рукав. — Это очень глупо! Вас арестуют! Ни за что! Нельзя!— Мне плевать. Пусть арестовывают. А кто вам дал право меня останавливать?— Я ваш товарищ... Вы в таком состоянии можете наделать много глупостей! Прошу, пожалуйста, остановитесь...Грац внезапно замолчал и скосил глаза чуть в сторону, взглядом как бы показывая Кристиану, куда следует посмотреть.И Кристиан обернулся. Перед ним стоял Рейнхард Шнайдер собственной персоной в окружении каких-то полицейских чинов. Господин надзиратель читал копию прокламации со своей обыкновенной деликатно-иронической усмешечкой, в которой, однако, угадывалась неясная заигрывающая угроза. Кристиан ощутил недостойное желание плюнуть Шнайдеру прямо в лицо, чтоб стереть эту поганую раздражающую усмешечку.Увидев, что Кристиан на него смотрит, Шнайдер поприветствовал его лёгким формальным кивком головы, но в этом жесте так и сквозила намеренная издёвка. «Что этот паскудный тип здесь делает? — подумал Кристиан, чувствуя нарастающую мелкую и холодную дрожь. — А если он тут специально из-за меня? Точно. Наверняка так и есть. Вот только этого сейчас не хватало... когда всё и без того очень скверно...»— Что же делать с этими вот? — предательски шепнул кто-то из полицейских чинов.Шнайдер окинул растерянного Граца с ног до головы своим жестоким, морозным взглядом и очень деликатно, без всякого нажима, произнёс:— Сделайте одолжение, сударь, пройдёмте за мной.От такого любезного предложения Грац, разумеется, не смог отказаться.— А вы, господин Юнг, ещё желаете быть арестованным? Извольте, — в голосе Шнайдера зазвенело хрупкое опасное веселье.Кристиан понял, что над ним издеваются самым откровенным образом, и, чувствуя холодную тяжесть в ногах, пошёл сдаваться на милость полицейским чинам.
В конторе в этот день царило невероятное оживление: чиновники с партикулярными усами швыряли со своих столов бумагу за бумагой; по всем направлениям носились взмыленные вестовые; то там, то сям мелькали издерганные полицейские; у кабинетов толпились раздраженные посетители; прикладывались печати, летели контрамарки, подшивались дела, шуршали ассигнации, щелкали перфораторы, мерно тикали телеграфы.Взволнованный и угрюмый, Кристиан сидел в коридоре и нервно наблюдал за всеми этими перемещениями. Рядом, на хлипком кривом стуле покачивался Грац и по своему обыкновению болтал о каких-то неинтересных бесцветных вещах.Дверь кабинета господина надзирателя была распахнута настежь. Таким образом, Кристиан мог ясно видеть Шнайдера, который небрежно сидел на столе и от нечего делать чистил свой револьвер. Кристиан никогда не интересовался оружием. Однако, для того, чтоб поддержать светский разговор среди бретеров и охотников, он был вынужден хорошо разбираться в нем.Так вот, Шнайдер держал в руках гражданский Гассер — пятизарядный, легкий, малого калибра — в то время как полицейские чины вооружались тяжеленными рейхсревольверами*. «Какой, однако, странный выбор, — размышлял Кристиан. — Австрийский револьвер, да еще такой дорогой... необычный... интересно почему? Но... в общем-то не важно».«Виктория», — шепнул издевательский внутренний голос. Кристиан поморщился и выбросил мерзкие подозрения из головы.— Вы его знаете? — Грац внезапно прервал свой бесцветный монолог и тихонько указал на Шнайдера.— Паскудный тип, — тихо буркнул Кристиан, чтоб никто, кроме собеседника не услышал его слов.— Мне кажется, вы имеете предубеждение к нему, — очень тепло улыбнулся Грац, заинтересованно глядя на блестящий вороненый револьвер.— Да, имею. И моя неприязнь касается весьма тонких психических сторон. Гм... Сдаётся мне, что у Шнайдера зайчик какой в голове бегает, а иначе как можно объяснить помешательство на каких-то заговорах... на каких-то вредных идеях...— Что же, он прямо так и сказал про заговоры и идеи?— Вроде того. Сказал, что вредные идеи нужно беспощадно уничтожать. Мне запомнилась эта фраза. Не знаю... думается, он человек помешанный и потому опасный.Грац тихонько засмеялся и произнёс:— А вы наверняка хотели бы знать его слабую струну.— Что это значит? — насторожился Кристиан.— У каждого есть недостаток, страстишка, дурная наклонность, если угодно. Такова уж природа человека...К сожалению, этот любопытный разговор был безжалостно прерван. Прямо перед ними возникли две незнакомые личности. Один из них — грузный господин с длинными усами и насупленной миной — судя по форме, принадлежал к высшим полицейским чинам. Второй — чопорный тип с благостным лицом и саквояжем в руке — представлял собой воплощенную фигуру Власти. Серебро на вороте мундира, чёрный имперский орел на груди и инструменты, выглядывающие из саквояжа, выдавали в нём дознавателя. Из-за этих двух монументальных фигур скромно высовывался секретарь с листом для протокола. Лицо секретаря, не выражая ничего, служило вывеской полнейшего внутреннего ничтожества.Полицейский, который сидел напротив, тут же подскочил, очень вежливо подхватил Граца под руку и куда-то повел. Следом за ними ушли и дознаватель с секретарем, в то время как грузный господин направился прямиком к Шнайдеру, прикрыв за собою дверь кабинета.Кристиан остался сидеть в одиночестве, и, наверное, мог бы уйти. Но делать это не имело никакого смысла. Неприятные воспоминания сегодняшнего утра сами собой пришли в голову и оказали угнетающее впечатление на его неизломанную натуру. И теперь ему приходилось делать страшное усилие, чтоб давить в себе тяжёлые ощущения, чувствуя при этом, что внутри кипит сильное, истерическое раздражение, готовое вот-вот прорваться наружу. Таким образом, промаявшись ещё полчаса, а может быть, и целый час, Кристиан вдруг почувствовал себя нехорошо.Через продолжительное время из кабинета с лисьей проворностью выскользнул Шнайдер. Кристиан с неприязнью посмотрел на эту наглую, ухмыляющуюся физиономию, и раздражение его достигло апогея:— Вы не можете меня допрашивать, если я того не захочу! Я аристократ! Я имею право...Господин надзиратель одарил его морозным до озноба взглядом и издевательски улыбнулся:— Не могу допросить, говорите? Какое досадное упущение. А теперь пойдёмте, сударь, задержать-то вас закон позволяет.Кристиан испытал волну холода и сжал губы с твёрдым намерением не проронить больше ни слова.Шнайдер всё такой же лисьей походкой прошёл по коридору, пока не остановился у белой, безо всякой таблички двери, за которой обнаружился еще один коридор, по обеим сторонам которого шли кабинеты и доски с дагерротипами-сепиями. В нос ударил запах пыли, старой бумаги и табака. Здесь висел очередной портрет Его Высочества. В благородных чертах Императора застыла неуверенность. Рядом, словно для контраста, располагался портрет Канцлера. Брезгливое лицо Отто фон Бисмарка изображало мрачную решимость и могло служить наглядной иллюстрацией непреклонной воли.Наконец, Шнайдер привёл Кристиана в тёмную маленькую комнату и жестом указал на свободный стул. В смежном помещении за стеклом сидел Грац, руки которого были крепко-накрепко пристёгнуты к подлокотникам странного каучукового кресла. Чопорный дознаватель стоял рядом с креслом и держал прибор, похожий на узкую длинную колбу. Кристиан знал назначение этого прибора — c помощью него жертву мучали высоковольтными, но малыми электрическими разрядами. И судя по тому, что посиневшие губы Граца едва заметно вздрагивали от боли и напряжения, он уже испытал на себе всю прелесть малых разрядов.— Это низко и негуманно... — тихо произнёс Кристиан, чувствуя, как внутри него тлеет презрение.— Ну что вы, очень гуманно, — возразил Шнайдер. — Новое «Уложение о наказаниях» запрещает практически все методы допроса. И как прикажете работать в таких условиях?Под «методами допроса» понимались, конечно же, пытки, которые достались в наследство со времен инквизиции и очень долгое время применялись в судебной практике.Грац сидел молча. Но вдруг лицо его исказилось от внезапной боли и стало болезненно-белым, почти серым. Он на мгновение бессильно уронил голову, будто бы лишился чувств, а затем его плечи затряслись от беззвучных исступленных рыданий.Кристиан отвернулся и поднял взгляд к потолку. Никогда раньше не видел он таких издевательств. Когда он повернулся обратно, то вновь увидел эти ужасные страдания, увидел измождённый взгляд Граца и его дрожащие искусанные губы. И Кристиан всё чаще и чаще стал отводить глаза, нетерпеливо вздыхать, принимать изломанные позы и нервно закидывать ногу на ногу. Его разбирала и злость, и досада, и стыд. Он чувствовал, что с каждой минутой ему всё тяжелее быть беспомощным свидетелем этих мучений. «Всё из-за меня, — мелькнула мысль. — Я полностью во всём виноват. Не стоило писать паскудную прокламацию. Как же я не предвидел? Знал же наверняка... чувствовал, что примерно так оно и будет. Я не выдержу... Нет. Точно не выдержу...»Ужасный смысл происходящего далеко не сразу дошёл до сознания Кристиана, а когда дошёл, он понял, на сколь зыбкой почве зиждется его неприкосновенность.Всё потеряло реалистичность. Теперь Кристиан воспринимал происходящее, как сон, как театральный спектакль, и мир представился ему в каком-то туманном, фантасмагоричном свете. Он с силой сжимал пальцы, балансировал на грани истерики и снова делал над собою страшное усилие, пряча в самую сокровенную глубину души свои истинные эмоции. В этот момент он начал жестоко ломать себя нравственно. Так мучительно ему было.Шнайдер наблюдал за происходящим с профессиональной бесчувственностью, а затем подошёл к Кристиану, склонился над ним, участливо заглядывая в глаза, и спросил тихо, но очень твёрдо:— Ты писал прокламацию?Вопрос произвёл эффект неожиданной плюхи.Кристиан ничего не смог ответить, прекрасно понимая, что всё и без того отразилось на его перепуганном лице. Вдруг стало жарко, душно, грудь сдавило, словно железным обручем. И ужасное напряжение последних дней прорвалось наружу истерическими рыданиями.Это были рыдания болезненного озлобления.<center>***</center>Солнце сияло всё так же ярко и весело. Его лучи пробивались сквозь мутное стекло и падали на склянку с нашатырём, которую Кристиан вертел в руках. Он находился в уже знакомом кабинете господина надзирателя и снова ожидал непонятно чего.— Какой вы нервный, однако, — с мягкой иронической улыбочкой начал разговор Шнайдер, поливая при этом пышную герань. — Вы знаете, зачем вы здесь?Кристиан упорно молчал, понимая, что началась какая-то новая мерзкая игра, и его вновь начало коробить и трясти от происходящего.— Вам понравилось увиденное сегодня в университете? — очень деликатно спросил надзиратель.Кристиан тут же ощутил внутри себя враждебное чувство и кинул на собеседника холодно-вопросительный взгляд:— Вам везде видятся нигилисты и заговоры! Я не имею отношения к этому всему! Не имею!Лицо Шнайдера тут же приняло подчёркнуто любезное выражение. Эта любезная мина так и говорила: «Ты идёшь по очень тонкому льду, сопляк». Кристиан понял, что над ним самим и, возможно, над его чувствами сейчас начнут издеваться самым наглым и непозволительным образом, поэтому он вскочил, тяжело и трудно дыша, и, впадая в похожий издевательски-любезный тон, произнёс:— Если это вас не слишком затруднит, извольте объяснить, чем же я заслужил такое обращение? И не смейте больше со мной говорить подобным образом! — в этих словах слышались решимость человека, доведённого до последней крайности.— Меня это нисколько не затруднит, и я выскажу вам очевидные вещи с большим удовольствием, — спокойно и ровно ответил Шнайдер.С этими словами он вынул из кармана пачку тонких и длинных египетских сигарет, открыл её и с безапелляционным видом протянул Кристиану. Кристиан не нашёл ни повода, ни причин отказаться. Шнайдер сам взял тонкую сигаретку и без удовольствия прикурил. Похоже, курить ему не очень-то нравилось, но недавно британские ученые доказали, что табак приносит пользу. По этой причине в прогрессивном Кёнигсберге не курили только священники да благовоспитанные дамы.— Знаете, в чём смысл сегодняшних университетских событий? — спросил Шнайдер, и тут же сам ответил на свой вопрос. — А в том, что страна может в один момент перейти от всяких там листовок и прокламаций к анархии и классовой войне внутри государства. Только консервативная партия с её рациональным видением порядка спасает страну от падения в пропасть. И я скажу больше: Германский Рейх мне видится как единственная сила, которая не даёт европейскому миру рухнуть в развалинах. А всякие мерзопакостные типы: польские сепаратисты, демократы, революционеры, либералы стремятся ослабить его могущество. Чтоб они все сдохли.С щемящим чувством зависти Кристиан слушал эти слова. «Какой он счастливый человек, — мелькнула мысль. — Какие у него твёрдые убеждения. Как открыто он себя чувствует! А я... нет ничего хуже, чем заниматься делом, не зная наверняка истинной его цели и не веря в глубине души в это самое дело. Что же... от себя не уйдёшь, не убежишь. Если закрались сомнения, то никуда они не денутся, пока не разубедишься окончательно».— Вы же аристократ, ваш класс — опора империи, — в спокойном голосе надзирателя угадывалась всесжигающая ненависть. — Как вы поняли, мне плевать на вашу судьбу, да и на вас в целом, но тот факт, что аристократы поддерживают подобные идеи, уже заставляет насторожиться.Кристиан хотел возразить, но он был слишком измотан, чтобы спорить. Вместо этого он перехватил взгляд Шнайдера, и в этом взгляде сквозил бесконечный холод. Холод, и, пожалуй, презрение.— Вы, наверное, полагаете, что революция это триумфальное шествие, когда девушки бросают цветы вам вслед? Нет. Это самая настоящая жестокая война. А вы знаете, что такое война, сударь? Я вот был на войне и ничего романтического в ней не увидел.... Оборона Меца, если вам интересно.Шнайдер очень аккуратно и медленно затянулся, пытаясь скрыть, что его лицо передёрнулось в мучительном тике.— А теперь идите. Вы свободны, — произнёс он без своей обычной улыбки.Кристиан стоял, будто бы и не слышал сказанного.В словах «оборона Меца» таилась катастрофа прусской армии на французском фронте. Именно тогда стала наиболее ощутима острая нехватка оружия и ресурсов. Тридцать два дня обороны, девятнадцать дней открытых боёв, одиннадцать дней вынужденного отступления — вся Пруссия знала это по новостным сводкам. Перед глазами Кристиана поплыли редкие дагерротипы, сделанные после битвы: грязь, бесконечные траншеи и... Скольких людей стёрли с тогда лица земли, стёрли бесследно, как карандашную закорючку с листа бумаги.Кристиан с усилием выбросил из головы кровавый Мец, а потом словно опомнился и рванул из кабинета такими шагами, как приговорённый к казни человек, которого вдруг помиловали. Его охватил иррациональный страх, и снова вернулось ощущение, будто бы он стоит на краю высокой башни, но на этот раз чувство не было томительно-приятным, а вызывало лишь ужас.Никогда прежде не знал он такого страха.Что-то было не так в этом мире. Болезненное чувство горечи, обиды и тяжкого сомнения всё более и более закрадывалось в душу.Уже на улице Кристиан в бессилии прислонился к холодной стене и медленно сполз по ней. «Ну и почему он тебя так просто отпустил, мой дорогой сударь? — подшепнул беспощадный язвительный голос. — Быть может, его что-то сдерживает? Или кто-то?».При этой мысли гнев полоснул по сердцу, словно ножом.
Кристиан проснулся под вечер и без аппетита пообедал. Стены комнаты, где в самом воздухе ощущалась тревога, давили на него, и он почувствовал, что не может больше этого выносить. Он открыл шкаф, вытащил оттуда заветную бутылку шнапса и с удивлением обнаружил, что она уже наполовину пуста. Не мог же он столько выпить за два дня! Он потянулся было к рюмке, но потом передумал и взял стакан для воды. Затем щедро плеснул в него, сделал глубокий выдох и быстро выпил терапевтическую порцию.Шнапс приятно обжёг горло. Ничто не может сравниться с этим возрождающим напитком, когда нужно немного взбодриться. Да и вообще пить шнапс куда полезнее, чем жидкое и кислое рейнское.Шёл девятый час — пора было собираться на очередной ужин. Кристиан поставил бутылку на стол у зеркала, извлёк из ящика набор гребней, воск и помаду для волос. «Виктория, — думал он, старательно расчесывая волосы для того, чтоб в дальнейшем уложить их по последней моде. — Виктория... Я на самом деле так мало про неё знаю... Почему же она почти не рассказывает о себе. Кто она? Что скрывает? Любит ли она меня по-настоящему? Была ли случайной наша встреча?»Кристиан налил себе ещё. Затем внимательно оглядел в зеркало сначала прическу, а затем лицо. Дурные пристрастия ещё не начали сказываться на внешности, но взгляд изменился — стал тревожным и усталым. Он одним махом выпил ещё одну живительную порцию и улыбнулся своему отражению. Когда пьёшь шнапс, все беды отступают.Кристиан быстро сменил рубашку и принялся надевать жилет — такой узкий, что в нём было трудно дышать.«Эта потаскуха Эмма говорила, что видела служанку, похожую на Викторию. Эх, жаль я тогда был пьян и мало что запомнил... А что если предположить... нет, это будет совсем невероятное предположение. Что, если это была Виктория? И в руках у неё карточный ящик... Нет, нет, что-то не верится...»Кристиан пришёл в тёплое и милое расположение духа, какое бывало у него после нескольких порций шнапса, и минут пять крутился перед зеркалом, придирчиво разглядывая, как сидит жилет. Жилет, однако, облегал его талию безупречно и подчёркивал все достоинства фигуры.«В той паскудной типографии странные чертежи, — промелькнула мысль. — Да-да, очень странные. Будто бы часть аналитической машины. И тут какой-то ящик. И Виктория. И её пожертвования этой самой типографии. Но, впрочем, наверняка совпадения случайны. Теория вероятностей доказывает... Ящик... Какую ценность имеют сейчас обычные карты? Никакой. А вот в алгоритмах заключено будущее. Они — основа грядущей научной эры. Но в этом проклятом ящике может быть что угодно», — заключил Кристиан, выбирая галстук.«Когда-то для меня самым трудным вопросом был... какой галстук надеть на очередной ужин, — с негодованием подумал он, — а теперь... сколько же теперь неразрешимых вопросов».Перед его глазами проносились видения прошлого: прогулки по набережным загажененного Прегеля, покатушки в экипажах, балы и ужины, дамские будуары, послеобеденные фуршеты по пятницам и, конечно, же веселые попойки. Кристиан находился в центре всех этих развлечений, окруженный вниманием женщин — яркий и совершенный. Куда это всё делось? Куда ушла беззаботность и лёгкость жизни?Впервые Кристиан ощутил, что он вовсе не счастлив.«У меня есть Виктория, — тут же убедил он себя. — Я счастлив, и счастлив безусловно».Он набросил один из галстуков на шею и отпил прямо из бутылки. По телу разлилось приятное знакомое тепло, но мысли неожиданно переключились к самому неприятному предмету — к тому, о чём он избегал думать очень долгое время.«Что Виктория делала в том подозрительном месте... со Шнайдером... то есть с паскудным типом, — раздумывал Кристиан, завязывая галстук. — Кажется, она там оказалась неспроста. Что такое между ними происходит? Она выше его по положению, куда богаче... в конце концов, она красива... а он... Чем он интересует её? Она желает видеть рядом с собою революционера и героя. Но этот паскудный тип как раз из тех прусских солдат, которые готовы стрелять по беззащитной толпе, повинуясь приказам начальства, как в Вене. Неужели ей нужен такой герой?.. Нет, нет, никакая симпатия между ними невозможна. Разве что кто-то из них скрывает свои истинные убеждения. Но всё равно... это была бы извращённая нереальная связь... Впрочем, быть может, паскудный тип что-то нашёл по тому делу, будь оно не ладно. И... и Виктория таким способом...»При мысли о «таком способе» Кристиану стало тошно.Когда он надевал и застегивал фрак, у него уже всё плыло перед глазами. При всём при этом, он больше думал о том, что хорошо бы напиться ещё сильнее, чтоб забыться и на какое-то время не поддаваться волнующим мыслям. Напоследок он приложился к бутылке ещё раз: сделал пару глотков и с удивлением обнаружил, что терапевтический напиток закончился.Когда он выходил из дома, то находился под крупным, очень крупным, градусом.<center>***</center>Первыми, кого Кристиан увидел, когда вышел из экипажа, были Мартин и Мари. Они стояли, аккуратно облокотившись на перила, и курили папироски.— Здравствуй, здравствуй! — воскликнул Мартин и торопливо пошёл навстречу. — Так и знал, что ты приедешь! Но мы же в десять обещали быть у дю Фора. Ты забыл?— Что? У к-кого? — переспросил Кристиан. — Т-ты что-то путаешь. Не обещал я...— Нет же. Обещали, — Мартин торопливо отвесил поклон Мари и, схватив своего приятеля под руку, повёл его по улице. — Давай прогуляемся, тут недалеко.Кристиан шёл исключительно по кривой траектории и напрягал все усилия, чтобы вспомнить, обещал ли он быть у дю Фора. Однако, мысли предательски путались.— Н-нет, друг... я не обещал там быть. Я давненько у него не бывал, и не... не имею желания. Д-думаешь я пьян? Поэтому ты меня увёл? Думаешь, я нарываюсь на мерзкий скандал? Нет. Я выпил всего-то две рюмочки.— Это я обещал быть у него, — примирительно ответил Мартин и поправил монокль, — но одному идти совсем не хочется... Ну и разумеется, ты изрядно пьян, лучше бы тебе не появляться в приличном обществе... мало ли что... А теперь, расскажи, пожалуй, что там за история с университетом. Об этом весь город говорит.Кристиан и без этого вопроса ощущал острую потребность выговориться. Если раньше он побаивался это делать, то теперь изрядная порция шнапса развязала ему язык. И он рассказал всё, что с ним происходило до этого момента, умолчав только о том, кто писал прокламацию.Мартин внимательно слушал. При этом он то краснел, то бледнел, то хватался за голову, а затем и вовсе встал посреди дороги и даже ослабил галстук. Лицо его было напряжено и решительно.— Ну... как ты не видишь, — задумчиво произнёс он, после длительной паузы, — Виктория тебя использует в каких-то своих целях. Ты знаешь ее мотивы? Нет? Я даже предположить не могу, для чего это ей нужно. Кроме того... это очень опасное дело... во что она пытается тебя впутать.— Ох, я н-не знаю. Я ничего не знаю... — в голосе Кристиана слышалась мольба. — Я люблю её! И ничего не могу с этим поделать.— Я хотел бы помочь тебе, правда. Это для меня дело чести... и разве ты не слышал, что Виктория... ну как бы сказать, гм... Где-то прошёл слушок, что... как это назвать-то... ты у неё не единственный любовник.— Прекрати, — возмутился Кристиан. — Это глупые сплетни. Такого не может быть! Я почти уверен в этом.— Я не утверждаю, что так и есть... но...— Виктория так не может поступить! Это слухи ... нет доказательств! Вот если бы были, то тогда...— Стало быть, ты хочешь доказательств? — серьёзно спросил Мартин.— Стало быть, хочу, — ответил Кристиан, почти уверенный, что никаких доказательств нет и не будет. Однако тяжёлое сомнение так и точило его изнутри.Мартин кивнул и ничего не ответил.В полном молчании дошли они до Гранд-бульвара.Гранд-бульвар не спал никогда. Здесь ночи напролёт горели фонари, работали кофейни, музыкальные клубы, бордели и прочие сомнительные заведения, где пьянствовала элита Кенисберга, растворялась в абсенте и умирала в ядовитом дыму гашиша и опиума.— О-о-о... посмотрите, кто идёт! — раздался пьяный выкрик на всю улицу.Кристиан поднял голову, чтоб убедиться, не про него ли говорят.Окно второго этажа было распахнуто настежь. Прямо на карнизе сидела, а точнее опасно балансировала, компания молодых людей — все безобразно пьяные. В самом центре этой честной компании с бутылкой шампанского в руке возвышался сам Вильгельм Фабер дю Фор — повеса, мерзавец, бретер — словом личность до крайности аморальная и распущенная. Он славился тем, что пил чудовищно и буйно, играл в карты, переигрывая всех, и вел самую роскошную и бесшабашную кутежную жизнь.— Мартин, не хочешь ли партеечку в штос? — прозвучал новый пьяный выкрик.— Что же ты забываешь старых друзей! — орал Вильгельм, расплескивая шампанское. — Крис! Погоди! Я спущусь.Через мгновение пьяный повеса выбежал из парадной, одетый в одну рубашку, распахнутую на груди, и бесцеремонно схватил Кристиана за руку.— Ну что же ты. Пойдём! — сказал он. — Мартин! А ты мне должен! Пять сотен за прошлый раз.Кристиан достал бумажник, вынул оттуда мятую ассигнацию и сунул в руку Вильгельма.— Ну что ты делаешь, — с укором подшепнул Мартин, — я и так кругом должен тебе.— В-всё нормально, — заверил его Кристиан. — Отдашь потом.Но Мартину из-за вечного недостатка денежных средств было невыносимо трудно «отдавать потом».Когда они прошли в прихожую, Кристиан сразу понял, что здесь идёт дикая и разнузданная попойка. Громыхала скверная музыка, в коридоре препирались подгулявшие унтер-офицеры, орали студенты, звенели танцовщицы, визжали чёрт знает какие девицы. Повсюду валялись пустые бутылки, и, судя по ним, шампанского и рома было употреблено изрядное количество.В другой прокуренной донельзя комнате играли в штос более серьёзные личности. Судя по взволнованным разговорам, игра шла интересная — на повышение, и у каждого из четырёх ломберных столов толпились зрители. Тут же крутились лакеи, которые без конца подносили и уносили полные и пустые бутылки. Слышались смутные возгласы и аплодисменты:— ... позвольте, вот эту колоду...— Двести рейхсмарок! Иду на весь.— Браво! Реванш!— Эй! Шампанского благородным господам! — Вильгельм повелительно махнул рукою, и ему тут же доставили две бутылки — одну с шампанским, другую со шнапсом — а какая-то размалеванная девка поднесла огромные бокалы богемского хрусталя на серебряном подносе.Повеса лёгкой рукой смешал оба напитка.— Ну давай! Хитрое шампанское!Кристиан в несколько больших глотков осушил бокал. Слёзы чуть не брызнули из глаз, но пришлось изобразить на лице восторг качеством ядреного пойла.— Эй, Мартин! — заорал один из игроков, — иди сюда. Посмотри, сейчас на последнем абцуге... Ох, дьявол... Ювелир!— Одну талью!И Мартина потащили в игорную комнату.— А не угодно под должок, любезный сударь? — услужливо спросил чей-то голос.Кто-то затянул приличную песню, отбивая в такт саблей, но его тут же заставили умолкнуть.— Ещё! — Вильгельм всучил Кристиану полный до краёв бокал. Повеса уже находился в порядочном подпитии, и потому был преувеличенно заботлив и суетлив, но при этом он неведомым образом умудрялся сохранять некоторое подобие трезвости.Кристиан выпил.— Пойдём наверх, — доверительно произнёс Вильгельм и взял Кристиана за пуговицу фрака так сильно, что угрожал вырвать её. — Пойдем... покурим, поговорим. Сейчас удобная ситуация. Я... так сказать, пьян и потому скажу всё, что думаю... У нас актрисы сегодня. Беата из Позена.Он хохотнул, поднёс ко рту бутылку шампанского и запрокинул назад голову.— Послушай, — сказал он, когда оторвался от своей бутылки. — Давно ты у меня не появлялся. В чём дело?Вместо ответа Кристиан промычал нечто невнятное.— Не отвечай. Я знаю, что дело в одной даме. Меня это жутко интересует... В чём твой секрет? А, Крис? Такая бабенка. Ох, шик. Хотел бы я... — в голосе Вильгельма послышалась откровенная неприкрытая зависть. — Да впрочем, про неё поговаривают кое-что. Ты знал, Крис? Да? Знал?Кристиан ощутил такую сильную злость, что выражением этой злости должна была стать прогулка палки по пропитой и лощёной физиономии собеседника. Но вместо этого он просто процедил сквозь зубы:— Вы все с-сговорились, да? З-заткнись!— Ладно, ладно, не обижайся... я шучу...В голову словно ударило. Перед глазами замелькали и закачались ступени, покрытые красным ковром, а одна наглая ступенька так и норовила выскользнуть из-под ног. Кристиан судорожно схватился за перила, чтобы не рухнуть с лестницы.— Чувствуешь эффекты хитрого шампанского? То-то и оно, — самодовольно улыбнулся Вильгельм.Свет газовых рожков расходился жёлтыми лучистыми кругами. Ноги словно налились свинцом. Хотелось лечь на эти красные ступени, закрыть глаза и умереть. Каждый шаг оборачивался неимоверным, тошнотворным головокружением. Сгущался туман. Кристиан и сам не заметил, как оказался на втором этаже. Он посмотрел вправо, влево — по обе стороны тянулся длинный коридор с дверями.— У нас актрисы сегодня, — горячо и похабно нашёптывал в ухо Вильгельм, и Кристиан явственно почувствовал его настойчивую руку на своей талии. — Но, если не хочешь актрис...— Н-ну и что? Актрисы... Я не з-знаю, право... — ответил Кристиан, в бессилии опираясь на своего спутника, чтобы не упасть.— Пойдём, вот что, — ответил Вильгельм, и его рука еще крепче обхватила талию Кристиана.Ближайшая дверь распахнулась. Перед глазами предстала целующаяся парочка.— Эскюз-муа, сударыня, — произнёс Кристиан и отвесил комически-любезный поклон.Из полураскрытой двери напротив слышался то резкий звук заводимой пружины, то громкие аккорды расстроенной пианолы.<center>Geld ist hin, Mensch ist hin,Alles hin, Augustin...Деньги пропали, человек пропал,Всё пропало, Августин...</center>— Нормально, заходи, — сказал Вильгельм и сахарно улыбнулся. — Эй, Беата... Смотри какой красавчик. Он в твоём распоряжении.Комната опрокинулась. Кристиан сам не понял, как упал на ковер. Затем дополз на четвереньках до какой-то тумбочки и прислонился к ней лбом. Голова кружилась до боли. На липкой, пахнущей ромом поверхности в беспорядке валялись металлические никелированные шприцы. Он взял один из них и долго пытался сообразить, что здесь не так.«Морфий», — мелькнула запоздалая мысль.<center>...Und selbst das reiche Wien,Hin ist's wie Augustin...И даже богатая ВенаПропала, как и Августин...</center>Перед глазами плыли цветные круги. Разлился липкий и приторный запах шампанского. По комнате шла вибрация. Тлела слабосильная лампа, толком ничего не освещая. Кристиан осоловело уставился на парочку и подумал, что они оба рабы морфия.<center>Weint mit mir im gleichen Sinn,Alles ist hin...Плачьте со мною вместе,Всё пропало...</center>Девушка-актриса выгнула спину, тонкий белый шёлк заструился по бедру. Она с интересом повернула голову, встала и приблизилась. Отчетливо виделось движение обнажённых ног под белым полупрозрачным платьем.<center>Jeder Tag war ein Fest,Und was jetzt? Pest, die Pest!Каждый день был праздником,И что теперь? Чума, одна чума!</center>Кристиан закрыл глаза и почувствовал, что вот-вот провалится в тяжёлый, чадной сон. Его словно разбудило прикосновение двух пар рук и жаркий, распаляющий поцелуй.— А может ты не против... — раздался пошлый голос Вильгельма где-то возле уха, и Кристиан вновь ощутил его требовательные руки на своей талии. Это все казалось некрасивым и мерзким, но сил сопротивляться уже не было.<center>Nur ein groß' Leichenfest,Das ist der Rest.Только большие погребения,Вот и все.</center>Женский голос вывел из оцепенения:— У вас есть курить?Чиркнула спичка.— Мне... н-нужно, нужно идти, — промямлил Кристиан, обнаружив, что его с одной стороны обнимает актриса, а с другой Вильгельм.— Ну, постой, — повеса затянулся и выпустил дым. — Если хочешь, можешь быть первым.Кристиан медленно повернулся к актрисе и уставился на её ярко красные губы.— А ваш... как его... ваш спутник... н-не против? Нет? — выдавил он из себя.Спутник лежал, уронив голову на подлокотник кушетки. У него было обмякшее бессмысленное лицо. В руке болталась недопитая бутылка и ещё множество пустых валялись на ковре у ног. То ли правда мертвецки пьян, то ли одурманен морфием.— Мой любовник? — поправила актриса. — Он не возражает. Правда, Генрих?— Делай... что... хочешь... — с великим трудом промычал Генрих, — ...завтра играть Ромео... Скаж-жи... на что готов... ты. Плакать? Ч-чёрт... это трижды долбаный Гамлет, мать его ... ч-чёрт...Актриса передернула плечами и развязала завязки на платье.Кристиан неотрывно смотрел на её тлеющую сигарету, опасаясь опустить взгляд.— Как тебя зовут? — спросил он первое, что пришло в голову.Лязгающие аккорды заглушили слова.— Беата.Кристиан вытащил сигарету из её рта и отдал Вильгельму, а затем принялся целовать актрису так, как будто бы от этого зависела вся его жизнь.Комната снова начала раскачиваться. И вдруг немного отпустило, и в голове прояснилось.«Забыл, кем ты увлечен, Кристиан?»
Кристиан вдруг каким-то чудом осознал всю мерзостность своего желания и отстранился от Беаты.— Извините... м-мне как-то не хорошо, — промямлил он.— Эй, Крис! — встрепенулся Вильгельм и тут же крепко обнял его. — Что с тобой, дорогой ты мой друг? Передумал? Ну, если не хочешь с дамой, то я всегда к твоим услугам...— Т-ты знаешь, — ответил Кристиан. — Я теперь порядочный... А порядочные люди... словом, никаких таких вещей я делать не буду!Вильгельм уставился на него удивленным и крайне встревоженным взглядом, но вдруг луч затаенной надежды мелькнул в его взоре.— Ох, подумать только! Из-за чего человек волнуется! Из-за каких таких пустяков... Да... эта маленькая интрижка не в счёт. Наутро ты о ней и думать забудешь.Кристиан поглядел ему в глаза, с презрением ухмыльнулся и с трудом поднялся на ноги.— Ну и чему ты усмехаешься? — последовал вопрос.— А тому, — произнёс Кристиан, перешагнул через порог и захлопнул дверь, не желая больше смотреть ни на похабного Вильгельма, ни на Беату из Позена.Коридор плыл и качался, к счастью, уже не так сильно. Миновав два лестничных пролета, Кристиан оказался в самом сердце происходящего в зале бедлама и огляделся. Мартина нигде не было, зато повсюду творился какой-то сумбур, какая-то тяжелая, дикая и чадная оргия. Прокуренным, спёртым воздухом дышать не представлялось никакой возможности, и Кристиан поспешил на выход.Холод и свежесть весенней ночи произвели некоторый отрезвляющий эффект.Виктория... революция... дело... обдуманный ход его... любовь... идеи... Австрия... паскудный тип... империя... аристократия и демократия... либералы... нигилисты... таинственный ящик... перфокарты... типография ... всё это перемешалось и радужно-сверкающим колесом вращалось в голове Кристиана.«Что мне делать? — безмолвно воскликнул он. — Может, к чёрту всё это... Ну какой же из меня революционер?.. А ведь все эти задачи, все эти революционные идеи, кажется, не совсем такие, о которых я мечтал ещё недавно... И что же предпринять? На что же, всё-таки, решиться?»Отчего-то ему стало стыдно. Он сам себе стал казаться жалким и смешным человеком, собравшимся творить великие дела и вдруг попавшимся в ловушку.Перед его мысленным взором тут же поднялся совершенный, неотразимый образ Виктории, который рабски приковывал к себе чем-то чувственно-демоническим, и Кристиан вновь беспомощно поддался немеркнущей магии этого обаяния. В такие минуты он был похож на опиумного наркомана, который мучительно сознавал безобразную сторону своей слабости, но всё равно тянулся к трубке, чтобы погрузиться в блаженный туман одури и забвения.Как влюбленному человеку, Кристиану хотелось быть рядом со своей прекрасной Дианой, видеться с нею, слышать слова ободрения. А он сильно нуждался в ободрении, потому что проклятый внутренний голос всё чаще называл революционные порывы «самой настоящей подлостью». В то время как рядом с Викторией, под обаянием её улыбки, слов и взгляда замирали все сомнения.«Если подумать, разрыв с этими идеями наверняка означал бы и разрыв с Викторией. Нет. Отказаться теперь невозможно. Кроме того, я дал слово чести... Но как же мне верить в эти революционные идеи? Как же убедить себя? Боже, в каком жалком, глупом и двусмысленном положении я оказался... Проклятое существование... Не выдержу. Чувствую, что не выдержу. Определиться бы... выбрать какую-нибудь сторону, лишь бы только с плеч долой весь этот груз фальши и сомнений!».«А любит ли... любит ли она тебя безо всяких условий?» — нахально шепнул беспощадный внутренний голос.Наплыло тёмное фатальное бессилье, сковывающее и волю, и разум. При этом Кристиан даже остановился посредине улицы.Он испытал чувство весьма близкое к отчаянию.Когда он, наконец, оглянулся, то с ужасом обнаружил, что зашёл совсем не туда, куда следовало, и очутился в рабочем квартале. Хронометр показывал три часа ночи. Кругом высились кучи мусора, заросли чахлых сорняков и разнокалиберные хибары, одинаковые в своей убогости. Изящные ботинки утопали в грязи. Ветер доносил ароматы сточных канав и выгребных ям. Было темно, тихо, безлюдно, лишь вдалеке сквозь серую вуаль тумана едва-едва виднелись огни.Кристиану вдруг стало ещё жутче. Он быстро повернулся и спешными шагами пошёл назад. Однако, соображал он всё ещё плохо и не отдавал себе ясного отчета в том, куда идёт. Он никак не мог сориентироваться, а рабочий квартал, меж тем, и не думал кончаться.Эта ночная прогулка завершилась вполне ожидаемо: из полумрака выкатилась компания из трёх господ неопределённого качества, более всего похожих на пролетариев. Они подваливали с нарочитой небрежностью, сопровождая это шествие громким гоготом и плоскими шуточками. Впереди фланировал скользкий типчик с тросточкой в руках, судя по напыщенной мине — главный в шайке.Подонки — вот, пожалуй, единственный и необходимый эпитет, подходящий для описания этой компании.— Так-так. Что тут у нас? — дружелюбно осведомился скользкий типчик, расслабленно помахивая тросточкой. — Ой! Кажется, в нашу грязную дыру пожаловал аристократ. Благородная кровь, голубого разлива.От сказанного Кристиана проняла дрожь, и он ясно понял, что сейчас его будут бить и, скорее всего, этой самой тростью.— Уж не граф ли? — сипло гоготнул мелкий хмырь из-за спины заводилы.Третий из шайки — усатый громила — молча вынул из кармана обсосанный окурок папиросы, подул на него, и всё так же молча сунул в рот.Шайка в одно мгновение оказалась рядом с Кристианом. И он сразу же получил парочку крепких затрещин по лицу.— Знаете, братцы, если аристо оказался в рабочих кварталах нашего долбанного, мать его, города, это не иначе, как божий промысел, — скользкий типчик развёл руками, имитируя приветственный жест, а затем закинул тросточку себе на плечо.Кристиан оцепенел от ужаса, понимая, что сопротивляться и звать на помощь бесполезно — и безропотно получал плюху за плюхой.— Гони бумажник, — без лишних сантиментов потребовал мелкий хмырь и, не дожидаясь ответа, принялся бесцеремонно шарить по карманам перепуганного студента. Бумажник в мгновение ока перекочевал в руки нового владельца.— Опа! Смотрите, что тут! — хмырь выудил из кармана Кристиана хронометр.— Нет, нет... — прошептал Кристиан, что есть сил ухватившись за серебряную цепочку.Подарок матушки, как никак.В ответ последовала очередная крепкая плюха.Узкое лезвие хищно сверкнуло в темноте. Дыхание остановилось где-то в ключицах.— Постой, постой, — неожиданно вступился скользкий типчик, — мне нравится его упорство. Давай дадим шанс. Пускай бежит... а мы следом припустим.— Э! Ты, братец, перебрал? — опешил мелкий. — А если сюда полицаи заявятся? Он же аристо... Лучше просто порешим сосунка и притопим в канале.— Не спорь. Ты меня знаешь!.. разве мы звери какие?! Дадим шанс этой жертве инцеста — и нам на небесах зачтётся вдвойне. Сам Преподобный завещал, что нужно проявлять это... как его там... милосердие.В руке у типчика тут же возник позолоченный изящный хронометр, явно ворованный. С мягким щелчком отскочила сверкающая крышка.— Слышал ты, придурок с родословной? Двигай отсюда. Двадцать секунд тебе... Но если догоним — считай, песенка спета.Не помня себя от панического страха, Кристиан сделал неуверенный шаг, затем другой и побежал что было сил в сторону подозрительных сараев и гор слежавшегося угля.Каждая из двадцати секунд стоила больше года его прежней жизни.Он обернулся, опасаясь обнаружить за спиной преследователей, но увидел лишь непроницаемый мрак. Вонючий угольный туман стоял в этом захолустье даже ночью и скрывал далёкие огни освещённых улиц. И Кристиан понял, что его преимущество — мнимое.Только бы добраться до благополучного квартала. Только бы успеть. Но куда дальше?И справа и слева высились пугающие неприветливые здания абсолютно неизвестных заводов и артелей.Кристиан наугад выбежал на какую-то широкую пустую улицу, мощёную брусчаткой. С одной стороны раскинулась набережная Прегеля, с другой — глухая кирпичная стена заброшенной мануфактуры. Сердце затрепетало ритмом надежды. Знакомое место: чуть подальше лабиринт тесных проулков, старые извилистые улицы, а дальше — благополучные кварталы. Кристиан даже несколько воспрял духом, и побежал легче и быстрее. Но его радость длилась недолго. Мимо со свистом пролетел камень, и явственно послышался знакомый гогот. Сквозь мешанину непристойностей так и пробивались фразы, описывающие дальнейшие незавидные перспективы для беглеца.Волна паники накрыла с головой.Бег.Держать взятый темп оказалось затруднительно. Дыхание сбилось, лёгкие горели, в боку кололо. Сказывались и бессонные ночи, и неумеренные возлияния, и, конечно же, пагубное пристрастие к табаку.Кристиан смертельно устал, его начало мотать из стороны в сторону, и он уже заранее понял, что не выдержит, что рано или поздно сломается и его догонят.Бег. Паника.Никак... никак не удавалось справиться с дыханием.Наконец, тёмная улица кончилась, и вновь пошли мерзкие подворотни. Лихорадочно соображая, куда бежать, Кристиан замедлился, огляделся. Его окружали такие же убогие хибары, только вместо куч мусора то тут, то там высились замызганные кусты. Их листья казались медными пластинками в далёком и неверном свете газовых фонарей. До благополучных кварталов еще далеко. Не добежать.Но где-то рядом «Ресторацыя».Может, кто-нибудь оттуда проявит жалость?Однако, промедление обошлось слишком дорого. Внезапный удар тростью по спине чуть ли не лишил дыхания. Нагнали. Теперь удары и пинки посыпались с завидной частотой. Кровь потекла по лицу. В ушах зазвенело. Полагаться на нечаянное спасение больше не имело смысла.Удар, ещё удар.Боль в груди. Ужас.Изможденный Кристиан спотыкался, шатался и каким-то чудом на трясущихся, подгибающихся ногах бежал дальше.В голове помутилось.Успеть бы...Если судьба хоть немного благосклонна ...«Ресторацыя», спасительная «Ресторацыя». Латунно блеснула рекламка «Потайные ключи...». Кристиан совершил последний рывок и в три шага взбежал на крыльцо, но предательская дверь оказалась закрыта. Он что есть силы постучал. Паскудное здание хранило тишину. Никто не двигался внутри. Ни звука, ни огонька. Надежда обернулась верной гибелью. В отчаянии Кристиан вновь изо всех сил постучал в дверь, но ответом была всё та же гробовая тишина.— Ты попал, шаркальщик паркетный ... Ох, попал! — раздался за спиной сиплый голос.Этот момент разделил жизнь Кристиана на «до» и «после».Та часть его натуры, что презрительно именовалась пролетариями «аристократишкой», в мгновение обернулась другой, сияющей стороной.Неизведанная ранее ярость вскипела в нём... Он ощутил злобное чувство враждебности и презрения ко всей этой пролетарской черни. Это чувство презрения на самом деле исподволь зрело в его душе, но постоянно сдерживалось гуманными порывами и модными демократическими идеалами. Он — Кристиан Юнг — аристократ, потомок феодалов, голубая кровь, и у него нет абсолютно никаких точек соприкосновения с этой, если можно так выразиться, мелкой шушерой.И не может быть никакого уравнения между классами.А все эти демократические революционные принципы более всего напоминали плохо переваренные и плохо выраженные социальные идеи.Демократические принципы — ересь, подгоняемая кнутом цивилизации.Неужели до этого момента он так жестоко заблуждался и не видел этого?!..«Эти все принципы чужды мне. В них нет моих интересов. Неужели за них я буду бороться теперь?В этом деле для меня остаётся одна лишь Виктория».Кристиан расправил плечи и обернулся к своим гонителям. Взгляд его был полон презрения и мрачной решимости. Аристократу положено умирать с честью.Замешательство, впрочем, длилось недолго.— Мочи его, — приказал типчик с тросточкой.Лезвие узко сверкнуло в тусклом свете фонарей. Не осознавая толком, что он делает, Кристиан схватил рукой это самое лезвие. Если повезёт — на ладони на всю жизнь останется уродливый шрам, а если нет — кисть никогда больше не обретёт прежнюю подвижность.Голова закружилась от волнения. Реальность смазалась. Чувства притупились. Только стук сердца.Фортуна будто бы сознательно выбирала самую критическую минуту для того, чтобы снизойти до бедного студента.Дверь «Ресторацыи» распахнулась с оглушительным скрипом.Мягкие, но неожиданно сильные руки схватили Кристиана за плечи и одним рывком втащили внутрь.Эта внезапная помощь подействовала на Кристиана самым неожиданным образом: ноги его предательски подкосились. Он с великим трудом сделал два шага вглубь тёмной прихожей, прислонился к грязной заплеванной стене и лишился чувств.
Кристиан Юнг внезапно оказался посреди знакомой комнаты в доме Виктории.В темноте к нему спиной стояла женщина, одетая в лиловое платье, туго стянутое в талии. Её локоны, уложенные в сложную прическу, спиралями опускались на обнажённые шею и плечи.— Деньги пропали, человек пропал, — напевала она. — Всё пропало... Хи-хи. И даже богатая Вена пропала...— Виктория, любовь моя... — Кристиан подошёл ближе.— Всё пропало... Каждый день был праздником, и что теперь? Чума, одна чума! Только большие погребения... Вот и всё!Она повернулась, и яркий луч лунного света упал не её лицо. В совершенных мраморных чертах — гармония высшей геометрии.Леди Ада.— Открой и выпусти Пандемониум Сатаны! — произнесла она и подняла шкатулку. — Открывай!— Ключ! — воскликнул Кристиан и пришёл в себя.Тонкие духи, шорох платья, липкий аромат шампанского. Кто-то взял его руку и стал щупать пульс. Кто-то обмахивал веером. Резкий запах нюхательной соли окончательно привёл в чувство.Кристиан открыл глаза и затравленно огляделся. Его окружали дорогая французская мебель в стиле необарокко. На столике напротив валялась всякая дамская дребедень: черепаховые гребни, разнообразные заколки, глупые баночки с кремами и пудрой. Рядом сидела Эмма. Она смотрела в зеркальце, украшенное яркими камнями, и кончиком пальца поправляла мушку, весьма удачно приклеенную в уголке ее выразительного рта.Кристиан попытался встать, но тут же обнаружил, что какая-то размалёванная девица крепко удерживает его правую руку в тарелке с неизвестной жидкостью. Он пребывал в каком-то странном одурманенном состоянии и не совсем ясно осознавал, какие мысли бродили в голове. Способность воспринимать что-либо совершенно притупилась в нём, вместо этого он болезненно ощущал сердцебиение, чувствовал короткие частые толчки в груди, и ужасная иррациональная тревога овладела всем его существом.— Кажется, у него с головой не всё благополучно, — послышался громкий шёпот где-то со стороны двери, — сначала нёс какой-то бред... а теперь... хи-хи. Может ему лавровишневых капель?При слове «капли» в дверях тут же нарисовалась уже знакомая фигура трущобного лорда, в его изящно откинутой руке дымилась зажжённая сигаретка самого подозрительного свойства.— Ой, да зачем капли, — заговорил он и вдруг беззвучно засмеялся совсем без причины. — Чтобы успокоиться, достаточно покурить. Впрочем... впрочем у меня есть и капли...Александр прошёл вглубь комнаты, специально поскрипывая новехонькими оксфордами, развязно подвинул стул на середину и сел на него. После этих действий он бросил Кристиану маленький тёмный пузырёк, этикетка на котором гласила, что всего лишь десять капель настойки лауданума даруют успокоение и безмятежный сон.— Не нужно, пожалуй, — отозвался Кристиан.Александр снова беззвучно засмеялся.— Правильно. Я прожил больше четверти века, пережил чуму, голод и встречу с тёщей. Теперь я знаю: есть то, на чём не следует сжигать себя. Опиум, алкоголь и любовь — они калечат душу. Понимаешь? Ха... Я слышал, ты ищешь ключ? Повезло тебе... ох, повезло, что я еще был здесь... само Провидение тебе благоволит... А ведь я хотел было отправиться прямиком к Будде. Ну что же делать? Покурим? — вдруг предложил Александр и любезно протянул сигаретку.Вообще-то, Кристиан дал себе слово не курить больше подозрительные сигареты — в прошлый раз это ничем хорошим не кончилось, — но сейчас, в сильном нервном возбуждении, он взял хрусткий бумажный цилиндр и безропотно затянулся, тупо наблюдая, как размалёванная девка перевязывает его руку. На этот раз голова закружилась намного быстрее — по всей видимости, сказались неимоверная усталость и предшествующие события этой беспокойной ночи.— Ну так... для чего тебе ключик? — трущобный лорд удивленно вскинул брови. Глаза у него были тёмно-зеленые, с болезненным блеском — то ли от чахотки, то ли от опиума, а может, и от чего-то другого.— Для шкатулки, — глухо отозвался Кристиан.А сигаретка-то оказалась очень приличной, кровь по жилам побежала быстрее; боль в голове не утихала, однако от недавнего шока и оцепенения не осталось почти ни следа.Александр распахнул свой замызганный сюртук и, как фокусник — кролика, извлёк из внутреннего кармана небольшой никелированный инструмент.— Вот она, красавица!Кристиан потянулся было за бумажником, но вдруг вспомнил, что его нет.— Ч-чёрт, — выругался он. — Забыл совсем... Но, может быть, сойдёт кое-что другое?И с этими словами он показал свой хронометр, подарок матушки.Александр бросил на вещицу быстрый оценивающий взгляд.— Швейцарский механизм... ну... гм... хорошо. И ты, голубчик, готов обменять его на ничтожный ключик? Стоит ли он того? — спросил он с иезуитски-кроткою, простодушною улыбочкою.— Да, готов.С видом знатока Александр взял хронометр, перевернул его, а затем с невероятной ловкостью снял заднюю крышку и стал пристально что-то там разглядывать. Наконец, убедившись, что сделка весьма и весьма выгодна, он положил на стол заветную отмычку, при этом сдвинув рукой дамскую дребедень.Наблюдая за этой явно надувательской сделкой, Эмма кокетливо вздохнула и налила себе шампанского в сверкающий хрустальный бокал. Кристиан скользнул взглядом по её колыхнувшейся почти обнажённой груди, испытывая чистейшую похоть — резкую и первобытную.«Спросить у неё? — мелькнула мысль. — Да-да, спросить! Спросить про Викторию. Точнее, про ту странную дамочку. Когда ещё выпадет подобный шанс? Только надо смаскировать как-то свой интерес. Но как?»Не придумав ничего лучше, Кристиан изобразил на своём лице самую простецкую и невинную мину, достал обычную сигарету и прикурил, забывая, однако, что у него уже есть одна сигаретка в руке.— Эмма, как-то раз вы мне говорили, что видели женщину с карточным ящиком...— Зачем ты опять спрашиваешь? — Эмма посмотрела холодно и, пожалуй, подозрительно.Манёвр, похоже, не удался.— Этой женщиной и её спутником уж очень интересуется полиция, — подал вдруг голос Александр. — Ничего говорить не буду... не хочу быть втянутым в эту мутную историю.Сигаретный пепел медленно летел вниз. Кружился.— Ох, ну не иначе Шнайдер интересовался. Омерзительный тип, — произнёс Кристиан, затягиваясь, и ему вдруг стало неожиданно смешно. — Сдаётся мне, что ты его хорошо знаешь. Ш-шнайдера. Голос очень странно звучал — словно чужой.Восприятие внезапно обострилось, и Кристиан уловил, что Эмма взмахнула густыми ресницами, пряча глаза. Скосив взгляд на сверкающий бокал, она обхватила пальцами витую ножку и сделала маленький глоток шампанского.Смутилась. С чего бы?— А как же не знать, — фыркнула она нарочито небрежно. — Я знаю каждого полицая. Они здесь такие дикие попойки устраивают... Одни убытки.Мысли стали предельно ясными и чистыми. Божественный разум сверкал холодным светом совершенной логики.— А Шнайдер... т-тоже устраивает попойки?— Всем известно, что господин Шнайдер, — очень кстати вклинился Александр, — самый справедливый и благопристойный человек, его никто и никогда не видел пьяным. Так-то.Перед глазами возникла постная любезно-брезгливая физиономия господина надзирателя. Смех вскипал и поднимался, словно пузырьки в бутылке взболтанного шампанского.— Не устраивает здесь попойки... но ты его хорошо знаешь. Забавно.Кристиан — пьяный, как бог и лёгкий, как перышко — поднёс сигарету к глазам и пристально вгляделся в красноватый огонёк.— Посмотри. Эфир дискретен. Если пристально вглядываться в эту сигарету, то можно увидеть атомы! Я — гений!.. Где останавливаются великие силы мироздания, там помогают делу совсем ничтожные, совсем пустые обстоятельства. Это зовется истинной Фортуной.Мир в одно мгновение сдвинулся, расслоился на прозрачные частицы... собрался и побежал дальше. Но уже по-другому. Мир изменился.Качественная сигаретная бумага не истончалась, а именно, горела — неровно, большими кусками, медленно. Кристиан знал, что точно так же сгорает юность. Юность подошла к концу.Наступил конец эпохи.<center>***</center>В последующие несколько дней Кристиан чувствовал себя отменно плохо. Он впал в какое-то напряжённо-нервное возбуждение. Он не желал никого видеть, не желал ни с кем общаться, не читал корреспонденции и вздрагивал при каждом шуме в прихожей. Он был раздражён до нервической злости, маскировать и скрывать которую стоило труда не малого.Всё, что с ним произошло, напоминало какой-то ужасный сумбур, или, лучше сказать, сон — слишком тяжелый сон, чтобы он мог быть явью.При этом Кристиан был погружён в самые угнетающие и тяжёлые раздумья. Он полагал, что, отказавшись от революционных идей, он рискует разорвать и с Викторией, но не было выбора. И в этом скрывалась главная причина отчаяния.Только в одном Кристиан был убежден точно — наконец-то он поступил честно, признавшись себе, что не верит, не поддерживает демократические и революционные идеи.«Возможны ли отношения с Викторией, возможна ли любовь... — думалось ему. — Возможно ли это всё, если она согласна меня любить лишь при условии, что я приму демократические идеалы?А идеалы я решительно не могу принять.Ах, если бы у меня еще оставались хотя бы личные иллюзии насчёт этого дела... вот тогда я мог бы любить не против чести, не против своей натуры, не против совести. Тогда бы было оправдание этому слепому чувству. Проклятая, проклятая любовь! От неё одни страдания! К чему она? Правильно будет отречься от этой любви, бросить, задушить в себе...»И Кристиан с ужасом признавал, что у него нет ни единой возможности убить в себе это несчастное чувство, нет воли, чтоб избавиться от этой паскудной любви, которая, к глубокому его сожалению, ещё и усиливалась с каждым днём. Он изнемогал в бесплодной борьбе с самим собою, уставал нравственно и даже физически, сознавал всё своё ничтожество — и был истинно несчастлив.На пятый день добровольного затворничества прямо с утра раздался надоедливый стук в дверь. Мелькнула мысль, что за ним явились из полиции и сейчас арестуют.Наспех накинув более-менее приличный халат, Кристиан с внутренним содроганием отворил дверь.На пороге, однако, обнаружился Мартин. И Кристиан обрадовался ему более, чем когда-либо: для человека очень часто возникает насущная потребность поделиться с кем-то сочувствующим своими чересчур уж сильными ощущениями и мыслями.— Я писал тебе... что же ты... — Мартин поглядел каким-то странным встревоженным взглядом и вдруг умолк.— Я не смотрел корреспонденцию, — отозвался Кристиан.— Но почему? Ты болен?— Не хотел.Мартин опустился в кресло и принялся сосредоточенно протирать монокль.— В общем-то, я пришёл кое-что сказать, — начал он тихо и кротко, но, вместе с тем, очень серьёзно. — Помнишь ли, между нами состоялся один разговор... про доказательства.— Ну? Так что же?— Вот скажи, ты поверишь мне на слово, что эта женщина тебе изменяет? Если я дам слово чести?— На слово поверить сложно. Наверняка, это всё сплетни и догадки, а про красавиц всегда злословят... К тому же, Виктория и этот паскудный тип... я знаю, что у них противоположные непримиримые взгляды... Нет, слухам я решительно не могу поверить.— Так и знал. Думаю, для тебя единственный способ подтвердить или опровергнуть догадки — увидеть всё самому.Кристиан слегка насторожился:— Где-то я это уже слышал, — произнёс он, пристально вглядываясь в лицо товарища.Мартин извлёк из кармана ключ.— И что это? — спросил ещё более настороженный Кристиан.— В общем... в общем, это ключ от калитки Виктории.Повисло неловкое молчание.— Во-первых, откуда у тебя этот ключ? — с усилием и медленно проговорил Кристиан задыхающимся голосом. — А во-вторых, как ты себе это все представляешь? Нет, не отвечай. Скажи-ка мне сначала, сударь любезный, откуда у тебя этот ключ? М?Мартин опустил глаза, делая вид, что ему как-то очень стыдно:— Ох... да это долгая история — я не знаю даже, как рассказать.— Расскажи как-нибудь.— Этот ключ дала мне Мари.Кристиан нахмурился и закусил губу.— А почему она это сделала? Уж не положила ли она на меня глаз... — спросил он сквозь зубы и, чтобы не слишком явно выдать свои внутренние неприятные ощущения, закурил папироску.Мартин неподвижно сидел в кресле, облокотись на стол и подперев руками голову.— Нет, точно нет. Не нужно так думать...— Почему тогда? Это женская зависть? Другие причины мне не приходят в голову. Но я не верю, что Мари способна на такой поступок из зависти. Она вроде бы неплохая девушка. Нет. Здесь что-то другое. Что? Скажи мне.— Ох... хорошо... В общем-то, я обещал жениться на ней...— Что, прости?Кристиан, весь бледный от негодования, тяжело и трудно дыша, быстрыми шагами подошёл к Мартину и нервически крепко сжал его руку:— Друг любезный, ты перепил? У тебя горячка? Мари... Боже мой, как? Она же эмансипе, она не хочет замужества. Разве нет? Что происходит?Мартин сидел всё так же и молчал, не то колеблясь, не то соображая что-то.— Ты очень плохо знаешь людей, — наконец, выдавил он. — Мари, как и любая другая девушка нашей эпохи, хочет замуж, но ей уже двадцать шесть, да и её репутация довольно сомнительна. Если говорить откровенно, шансов на замужество у неё почти нет. Она была бы рада любому предложению.— Ладно... допустим, это я могу понять. Уф. Впрочем, нет, не могу. Все женщины стремятся замуж. Да-да. Слышал такое. Может быть, это правда. Нет. Больше обсуждать женщин я не могу. Потом как-нибудь. Но ты? Тебе-то это зачем, любезный друг?Кристиан посмотрел на него вопросительно, взглядом, безмолвно вызывающим на дальнейшее объяснение.— Разве ты не видишь, я не смогу составить хорошей партии, — Мартин говорил какой-то невнятной скороговоркой, будто бы очень волновался и не мог собраться с мыслями. — Денег у меня нет, но зато много долгов. И нужно признать, деньги у меня и не задерживаются. Такому человеку, как я, просто неприлично делать даме предложение. И я бы не сделал... Нет, Крис, не думай, что я бы не сделал предложение, потому что Мари мне не нравится. Она мне как раз-таки нравится... я бы непременно сделал ей предложение, если был богаче... А тут... так получилось... ну как-то сошлось всё... Словом, она мне нравится, а я перед тобой в долгу... Я не знал как тебе помочь и, в общем, ничего умнее не придумал, как попросить этот ключ... я просто знал, что он был у Мари... ох.Слушая эту тираду, Кристиан подошёл к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. Разнообразные мысли фантастическим роем закружились в его голове.— Ты понимаешь, что это бесчестный поступок? — спросил он, наконец.— Понимаю, — последовал ответ, — но я не вижу другого варианта. Я пошёл на это, потому что в долгу перед тобой, потому что хочу помочь тебе. Ты можешь не брать ключ и не идти на сделку с совестью. У тебя есть выбор.Мартин неслышно подошёл и заглянул в лицо Кристиана.— Да, да, отвратительный поступок... но что же... ты возьмёшь ключ?— Подожди, а как ты это себе видишь? Я что, должен пробраться к ней в сад? Верно понимаю? Пробраться к ней в сад... и что дальше? Заглянуть в окно? Ой, Мартин, как это всё-таки глупо.— Ты знаешь лучше? В конце концов, ты можешь просто никуда не ходить и поверить мне на слово.Кристиан упорно молчал, испытывая сильное внутреннее недовольство.— Вот смотри, — Мартин извлёк из кармана какую-то бумажку и развернул. На бумажке содержался кривой рисунок, или мазня, более всего напоминающая план. — Это план сада... я не видел его, кстати. Ну, в общем, вот... по словам Мари, ты должен тихо открыть калитку и пройти в сад, а дальше... там есть какое-то окно...— Да, я знаю это окно; более того, я уже смотрел в него... Только вот, если это окно будет занавешено шторами, что делать?Мартин пожал плечами.— Ну уж не знаю. С этим ничего не поделать, наверное. Надейся, что оно не будет занавешено...Кристиан молча с презрением отвернулся.Кёнигсберг накрыло пологом янтарной мглы. Туман стоял над городом в мрачном величии. Грязь, поднимающаяся из дымовых труб, скручивалась в полном безветрии. Неприветливое, невидимое солнце лило желтый тусклый свет. Кристиан распахнул окно, впуская в комнату отвратный воздух, и затянулся забытой папироской.«Боже мой, — цепенея от ужаса, думал он, глядя на город, — что со мной творится? Один раз я уже отказался идти против совести, неужели, сейчас пойду? Это полное нравственное падение. Недостойное поведение. Нет, нельзя... это бесчестно».«Если узнаешь правду, избавишься от любых сомнений», — шепнул благоразумный голос.И Кристиан, взволнованный до внутренней нервной дрожи, до колючей сухости во рту, испытывая острое отвращение к себе, взял-таки паскудный ключ, а затем отошёл от окна и молча опустился в кресло, полузакрыв глаза рукою.«Я могу передумать», — баюкал он себя.