Глава 4
— Нам пытаются запретить решительно всё, — вещал Кристиан с квазиантичной клумбы. — Я бы выразился так: цель этого паскудства — душить невежеством массу!Послышался одобрительный гул, многим понравилось такое выражение.— Но за нас здравый смысл! Итак, что же делать, господа? В первую очередь, добьёмся необходимых объяснений. Начальство подло струсило и не показывается! Я думаю, единственный наш шанс — послать депутатов к ректору и требовать объяснений. Я согласен сам пойти, как депутат!Толпа зашумела. Из возгласов, доносящихся из неё, можно было понять, что идти хотят все.— Если мы все пойдём, то это примет характер видимой демонстрации, — возразил Кристиан. — От нас того и ожидают. Но, впрочем, вы правы! Мы пройдём, не выходя за пределы легальности. Мы пройдём так, чтобы нас не смели назвать демонстрацией.— Согласны! Отлично! Все согласны! — дружно подхватили в толпе.Когда Кристиан сошёл с импровизированной трибуны, рядом с ним снова возник услужливый Грац.— Благодарю вас! — заговорил он с неизменным приятным поклоном. — В прошлый раз вы проявили смелость против толпы, а в этот — умение убедить толпу, причём, в пределах легальности. О, это золотые качества! Это драгоценные свойства! Я даже немного завидую вам. По-доброму, конечно, как товарищ. Позвольте пожать вам руку.«Почему этот господин всё кланяется да отпускает комплименты?.. И говорит он такими словами. К чему это? Что он за гусь такой?» — пробежала подозрительная мысль. Но тонкий фимиам лести уже закрался в душу Кристиана. Эти слова задели тонкую струнку самолюбия, которая в последнее время и без того очень часто задевалась Викторией.Планируемому шествию, похоже, не суждено было состояться, так как рядом с университетским двором остановился чёрный лакированный экипаж и из него вышагнул сам ректор — почтенный господин с ухарски закрученными усами. Вышагнул он довольно молодцевато и не без видимой рисовки опёрся на трость. С появлением этой важной особы на улице тут же возник отряд полиции, и неожиданно толпа пришла в ярость. Раздались свистки и шиканье, спасительное благоразумие забылось — дурные страсти стали разгуливаться с бешеной скоростью.Наиболее сдержанные студенты обращались к ректору с насущными вопросами. Меж тем среди большинства начиналась неприятная суматоха. Толпа шумела. Снова раздались крики и свистки. Ряд полицейских подался было вперед, но тут ректор решительно встал между полицией и студентами и этим удачным движением предупредил возможное столкновение.— У меня указ! — воскликнул ректор и потряс над головой официальной бумагой. — Здесь сказано, когда и где состоится объяснение, а также о причинах закрытия университета.— Как здесь закончится, пожалуй, зайдемте ко мне в типографию, — с обаятельной улыбкой шепнул Грац как бы между делом.«Но, всё-таки, он хороший господин. Видно по нему», — убаюкал себя Кристиан, глядя на спокойное честное лицо собеседника.<center>***</center>«Книжная торговля и типография»Было выведено красивым машинным шрифтом на табличке, висящей над подъездом одного из домов на бойкой промышленной улице.— Вот и пришли, — мягко сказал Грац, который всю дорогу снова добродушно болтал о том о сём, а, в сущности, ни о чём.У Кристиана, несколько уставшего от этой пустопорожней болтовни, уже начинало складываться мнение, что Грац — личность не только бесцветная, но и пустая, словно мыльный пузырь.Внутренняя обстановка конторы казалась вполне себе приличной. За автоматической картотекой сидела строгая дама с пенсне на носу. Под колпаком на столе шумел телеграф, вилась тонкая лента. За спиной этой дамы располагалась некая полуоткрытая дверь с латунной вывеской с надписью: «Печатный цех». Из-за двери доносились голоса и щёлканье.Дверь «Печатного цеха» распахнулась. На пороге оказалась девушка с папироской в руке. На её голове красовалась вёселая косынка в крапинку, а фартук, испачканный чернилами, прикрывал простое ситцевое платье.В этой комнате, а точнее в «печатном цехе», царил хаос. Однако сей хаос был по-своему красив и даже изыскан, словно бы его придумывали нарочно. На полу бросались в глаза изобильно разбросанные газеты вперемешку с папиросными окурками и угольной золой. На полке у стены виднелись реторты и склянки с неизвестными химическими препаратами, а рядом с ними изящно и с претензией стоял недопитый стакан чая в мельхиоровом подстаканнике. Бледную стену украшал единственный хромолитографический портрет Отца Гутенберга. Пропасть всевозможных книг в беспорядке валялась повсюду: на столе, на полках, на стульях, на подоконниках. Этими книгами, похоже, иногда топили машины, которые занимали всю остальную часть помещения. В воздухе стоял лёгкий туман, представляющий из себя смесь папиросного дыма и пара, который просачивался из труб отведения.Хаосом повелевали две личности.Первой личностью являлся рябой вихроватый юнец с пошленькой истрёпанной физиономией и в засаленной рубашке. В зубах он зажимал скверную папиросу, которую не отнимал ото рта, выдыхая дым через ноздри. Юноша занимался тем, что аккуратно ровнял страницы уже подшитых книг и брошюр устройством, похожим на гильотину.Второй личностью являлась женщина на вид двадцати семи-тридцати лет, одетая в скромное платье и фартук. Она задумчиво крутила какие-то колеса, при этом успевая тараторить как сорока. С её языка слетали такие слова как: «Маркс, капитал, Энгельс, подлец, каналья, материализм, разделение труда, Брюхнер, прогресс, Фейербах, принцип, гражданские свободы, либерализм, равенство».Кристиан сначала довольно скептически слушал эти речи, но потом они показались ему настолько смешными и абсурдными, что он едва уже сдерживал смех от такого вавилонского смешения имен и понятий.— А вы, товарищ, как считаете, — наконец, обратилась к нему женщина, — полезно ли будет перековать штыки на печатные машины?Кристиан несколько смутился от подобного обращения.— Разве возможно без штыков? Для начала должны прекратиться любые разногласия между государствами.— А когда же разногласия прекратятся, как по-вашему? — задала она следующий странный вопрос из области метафизики.— Никогда. Я склонен верить в этом вопросе Отцу Дарвину. Естественный отбор работает в любом масштабе.Женщина весело засмеялась, будто бы услышала совершеннейшую чушь.— А я вам скажу, что когда-нибудь закон Дарвина прекратит существование, и тогда настанет век всеобщего равенства — век алюминиевый.— Какой-какой? — переспросил удивлённый Кристиан.— Алюминиевый, — пояснила она. — Ну знаете, историки говорят, что были на земле века золотой, медный... сейчас вот идёт железный век, а в будущем наступит век алюминиевый.Кристиан, едва сдерживая улыбку, бросил взгляд на Граца, который остановился в дверях. Тот стоял и пристально глядел на него, как натуралист глядит на инфузорию в микроскоп.— Когда-нибудь наступит цивилизация, которая не потребует улучшения, — снова подхватила женщина. — От каждого по способностям, каждому по потребностям. Люди будут жить безошибочно и размеренно в алюминиевых казармах...Кристиан чуть не прыснул со смеху, услышав этот восторженный бред, и тут же замаскировал несдержанность лёгким покашливанием и серьёзной миной.— Но позвольте, какие казармы? Всем известно, что алюминий дороже и ценнее, чем золото*. Откуда же его столько взять?Смех, меж тем, так и прорывался наружу.— Так в будущем прогресс дойдёт до того, что люди научатся сами производить алюминий.— Может быть, и научатся, а если же нет? Где найти такой философский камень, чтоб он обращал медь в алюминий?— На этот счёт есть своя теория.— Не имел чести слышать о такой теории. Какой же гениальный ум такое придумал, позвольте полюбопытствовать?— Как, кто? — подал голос юнец из-за книжной гильотины. — Варштайнер.«Боже мой, — подумал Кристиан, — это же эль с вестфальской пивоварни», — и снова замаскискировал рвущийся наружу смех деликатным покашливанием, однако на этот раз вышло совсем неубедительно.Положение спас какой-то плюгавый студент, который вдруг заглянул в «печатный цех», ойкнул от неожиданности и сгинул так же быстро. В руках он бережно нёс чертежи. Одного взгляда оказалось достаточно, чтоб в самых общих чертах уловить, что изображено на верхнем листе. О нет, это был не чертёж механизма вроде станка Жаккарда. Изображенное более походило — Кристиан не побоялся такого сравнения — на часть аналитической машины или чего-то аналогичного. Что же они тут чертят, очень интересно.Женщина, меж тем, продолжила с важным видом ронять слова. Не в силах более слушать весь этот бред, Кристиан поспешно откланялся и вышел из помещения. Грац, от которого, кстати, было не так просто отделаться, поспешил следом.— А вы разве не читали Варштайнера? Вы же студент, — несколько заискивающе спросил он.— Варштайнер мне доводилось только пить. А что касается утопических теорий, так я питаю острую неприязнь к этой теме.— Однако людям нужна мечта, нужна сказка. Поспорите?— Не поспорю и даже охотно поверю. Но, как по мне, это безобидное и при том дефектное учение. Не придумали ещё утопию, которая не вызывала бы смех. А кроме того, я нахожу, что эта метафизика непростительно напоминает мистицизм, а уж мистицизмом я с детства сыт по горло. В этом, полагаю, причина моей неприязни.— Вот как, — любезно улыбнулся Грац. — Что ж, весьма необычно.— Моя матушка увлекалась мистицизмом. Ох, как же мне надоедали бесконечные обряды, балахоны, вся эта пафосная блажь и дурь. Наверное, вы будете смеяться, но меня даже назвали в честь полумифического Христиана Розенкрейца. Только вдумайтесь... ну кто такой этот Розенкрейц, — Кристиана слегка передёрнуло, и он кисло улыбнулся.— Да... забавный факт.— А вы сами верите в эту теорию?— Скажу честно, не верю. Не верю ни единому слову, — с дружеской тёплой улыбкой отвечал Грац. — Такие идеи, может быть, годятся для хора, но никак не для солистов, — бесцветное лицо его на мгновение преобразилось, и он сделался хорош до вдохновения, до дрожи, до фанатизма, а в его тоне внезапно послышалось что-то авторитетное, какое-то сознание своей абсолютной правоты.— Мне кажется, — раздумчиво произнёс студент, отметив про себя эволюцию Граца, — вы начали говорить загадками.— А загадки, мой друг, и существуют для того, чтоб их разгадывать.У Кристиана снова возникло острое чувство, что все вокруг что-то знают, один только он не знает ничего, и, раздираемый этим внезапным чувством, он задал довольно бестактный вопрос:— Кто же вы такой?Грац тихонько рассмеялся и посмотрел на него с нескрываемой симпатией.— Я — ваш добрый гений, ваш преданный товарищ, ваш хороший друг. Как будет угодно.Такой ответ ни о чём не говорил. Кристиан снова кисло улыбнулся и, сунув руку в карман, обнаружил там визитку Мари.«А ведь хотел к ней заехать, — рассеяно подумал студент, — непременно хотел. Ну, а сейчас, в свете последних событий, заехать к ней просто необходимо».
Мари приняла своего гостя с добродушием и даже с некоторой игривостью.Миновав прихожую, Кристиан оказался в комнате, которая была залита жутковатым белым светом карбидной лампы. Всюду лежали разрезанные и не разрезанные научные журналы. Мебель в комнате так и намекала на остатки былой роскоши: старинный рояль, импозантный диван с французскими лилиями, оттоманка с обшарпанными ножками — всё это по смыслу предназначалось для гораздо бо́льшего помещения.Мари развязно бросилась на кожаный диван, прихватив с собой бокал шампанского с подноса, и принялась задавать вопросы с изнеженной аристократической небрежностью:— Как у вас дела? Как вам погода? Как вы находите последние новости политики? Вы читали фон Бэра? Вы полагаете разумными его размышления об эмбриогении?Кристиан отвечал невпопад и рассеянно поглядывал на собеседницу. Она блистала своим нарядом, словно только что явилась со светского раута. На её бледном, прокуренном лице косметики лежало чуть больше обыкновенного, а вырез платья поражал своей неприличностью — впрочем, похвастаться роскошными формами эмансипированная девица не могла. Мари то и дело устремляла на Кристиана какие-то странные взгляды, и ему невольно хотелось спросить у неё: «Что с тобой? Не заболела ли ты, голубушка?»Наконец, она перестала сыпать вопросами и достала пачку «Philip Morris». Это были отличные сигареты ручной скрутки, которые имели большую популярность несмотря на то, что на рынке уже давно присутствовали дешёвые аналоги машинного изготовления. Кристиан воспользовался этой минутной паузой и сменил тему:— Недавно я присутствовал в опере, и она меня, признаюсь, поразила. А вы что о ней думаете?— О, превосходная опера. Отец Кеплер изображен весьма метафорически, но эта метафора точна, а тематика небесных сфер особенно удачна. Вы же знаете, что недавно были открыты спутники Марса*, и об этом трещит всё научное сообщество. А вот, кстати, сам Отец Кеплер предполагал наличие этих спутников, — блеснула эрудицией Мари и посмотрела на Кристиана с очень умным видом.Студент тихонько усмехнулся про себя, ведь он-то знал, что там за история была с Кеплером и спутниками**, но что-либо возражать на эту тему не стал: сейчас его мучил совсем другой вопрос.— Да-да, согласен. Я, кстати, видел вас в тот вечер...— Вот как? Отчего не подошли?— Не имел времени, да и вот что... посещение театра меня, так сказать, озадачило.— Почему же? Очень любопытно.— Я видел одну даму в интересной компании.Мари глупо похлопала ресницами, как бы соображая, о чём речь, а затем её лицо просияло:— Поверьте, ничего такого в этом нет. Но я понимаю, почему вы заостряете на этом внимание... Большего я вам не скажу... знаете, не люблю распространять слухи.Мари замолчала и с удовольствием затянулась. Она не сказала, по сути, ничего этакого, но последняя небрежно брошенная фраза заставила Кристиана несколько понервничать, и ему в голову непрошено полезли всякие лишние мысли.— Дайте, пожалуй, сигарету, — вдруг попросил он.— Извольте.Он молча прикурил и впервые за полгода затянулся. Голова легко и приятно закружилась, возникла тошнота, которая, однако, быстро сошла на нет.— Вы нервничаете, — заметила Мари, откидываясь на подушки и выдувая колечко дыма. — Я уже сказала, что не собираюсь распространять слухи, но вы можете своими глазами всё увидеть, если хотите. Я знаю, где сейчас Виктория, и вы, наверное, догадываетесь, в чьей она компании.«Зачем она мне всё это говорит? Если и есть что-то такое между Викторией и этим самым... паскудным типом... то, получается, Мари поступает нечестно. Доброе ли это намерение? Или она это делает нарочно, потому что имеет на меня какие-то виды. Впрочем, это решительно всё равно — мне плевать на её виды».— Так едете? В салон к фон Рейсс.Кристиан закашлялся и сморщился, будто булавкой уколотый.— Куда-куда? Это же отвратительно.Модный салон фон Рейсс был известен на весь Кёнигсберг. Славился он, как место, где можно было отменно сыграть в штосс в самой веселой компании аристократствующих проходимцев — это была слава, что называется, официальная. Слава же неофициальная заключалась в том, что в этом салоне некоторые личности тайком курили опиум, а некоторые — подыскивали себе приличную любовницу из света или полусвета или же, на худой конец, содержанку, и все эти радости жизни предназначались совсем не для плебейской публики.Мари, увидев реакцию своего собеседника, лишь дёрнула плечами.— Она там.— Я еду, — решил Кристиан, с силой сжимая сигаретку в ладони.<center>***</center>В помещении стоял табачный дым, вовсю шла шумная карточная игра, вино и шампанское лились рекой, раздавалась весёлая музыка, интонации разговоров были весьма бравурные.Кристиан сразу же, не теряя времени, нашёл взглядом интересовавших его личностей. Диспозиция была следующая: Шнайдер стоял у окна в своей обычной расхлюстанно-самоуверенной позе и с самым скучающим видом курил тонкую сигаретку, а рядом с ним на неприлично близком расстоянии находилась Виктория и кокетливо крутила кисточки кружевной мантильи, которая нисколько не прикрывала её обнаженные плечи, а, наоборот, приковывала к ним внимание. Кроме того, у неё была обнажена спина, и тонкая чёрная мантилья, лежащая на открытых участках кожи, лишь распаляла воображение.Иной человек, наверное, не обратил бы никакого внимания на эту картину, но влюбленному Кристиану она показалась крайне неоднозначной и безобразной.Виктория обернулась, её щёки вспыхнули, как у маленькой девочки, которую первый раз поймали за воровством конфет строгие родители. Она вдруг на мгновение смутилась и опустила глаза, но быстро оправилась и взглянула на Кристиана с таким безразличным видом, будто бы и вовсе не была с ним знакома.Шнайдер тоже заметил нового гостя, и на его губах тут же заиграла паскудно-ироническая улыбочка. Выражение лица господина надзирателя с этой дерзкой улыбочкой так и вызывало на скандал, так и говорило: «Сударь, я всё знаю про тебя и эту даму, вот поэтому-то я тут с нею и стою. А теперь, сделай милость, подойди и дай мне хорошую плюху! Мне только того и надо! И ты впутаешься в такую историю, в такой скандал, что надолго запомнишь». И правда, публичная плюха, адресованная должностному лицу, могла обойтись очень дорого и дать начало какой-нибудь скверной истории.От этого немого, но красноречивого обмена взглядами у Кристиана застучало в висках... но он с усилием осадил себя, и проглотил эту горькую пилюльку, что было в данной ситуации весьма благоразумно. Он тут же почувствовал приступ дурноты от тщательно сдерживаемых эмоций. Мучительное чувство ревности поскребло по сердцу, вызывая почти физическую, ощутимую боль. Стало невыносимо тяжело и невыносимо душно. Он резко развернулся и вышел, и не помнил, как спустился по лестнице, как оказался на улице и как прошёл целый квартал. Голова его горела, нервы были возбуждены, сердце билось с глухим стуком, кровь бушевала в венах.Из мрачной задумчивости его вывела Виктория, которая всю дорогу следовала за ним.— Не стоит... не сейчас, — Кристиан пытался говорить как можно более бесстрастно, но на самом деле задыхался от гнева и волнения.Она посмотрела на него каким-то надменным, презрительным взглядом, словно это он был в чём-то виноват перед ней.— Ты надумал себе лишнего!— Не здесь, прошу, — произнёс он, оглядываясь и каким-то чудом сохраняя остатки благоразумия и самообладания.Выяснение отношений с замужней дамой, да ещё и по поводу какого-то третьего лица, всё-таки являлось достаточно рискованной авантюрой, поэтому Кристиан схватил Викторию за руку и поспешно повёл её к экипажам. И только когда они оба скрылись от случайных взглядов, он позволил себе упрекнуть её.— Как ты можешь так обо мне думать! — она сердито притопнула ногой. — Ты меня не любишь!Кристиан догадывался, что между ними сейчас разыгралась очень дешёвенькая сценка, однако он безропотно поддался, потому что остро нуждался в том, чтоб она переубедила его как-нибудь — неважно, как. Виктория очень тонко уловила это его настроение.Конечно, нервы его были расстроены. К Шнайдеру он всегда испытывал враждебность, но сейчас эта враждебность дошла до мелочной придирчивости, и Кристиан со злобным удовольствием принялся выискивать в нём всё плохое — впрочем, делать это было совсем нетрудно. В какой-то момент он даже сам себя одёрнул и сказал себе, что подобное чувство озлобления низменно и недостойно. И, самое страшное, была ещё одна причина, которая вызывала его досадливое настроение: он снова начинал ощущать мучительный внутренний разлад с собою. Он дал слово чести, а значит, как ему казалось, отдал свою жизнь без поворота. Но посещение типографии заставило его почувствовать, что задумывается нечто большее, чем он себе представлял, и все эти задачи казались совсем не такими, о которых он мечтал. В какой-то момент он даже подумал, что слишком легкомысленно дал своё слово, что будто бы с завязанными глазами он кинулся на неизвестный ему путь.Экипаж остановился перед домом Виктории, и Кристиан помог ей спуститься.— Не сердись. Я не сделала ничего такого, — она посмотрела прямо и несмущённо и протянула руку, чтоб дотронуться до его щеки, но он отпрянул.— Нет, не надо, — Кристиан снова почувствовал острый, болезненный укол ревности. Дурное предчувствие охватило его с ног до головы.— Подумай, на что ты намекаешь! — вспыхнула Виктория. — Ты оскорбляешь меня подобными мерзкими догадками. Как ты можешь обо мне так думать!Снова разыгралась неприятная сцена: красавица вдруг закрыла лицо руками и стремительно побежала прочь. Растерянный Кристиан тут же бросился за ней и нагнал её уже у самых дверей.— Прости! — выпалил он. — Я просто... я люблю тебя!После этих внезапно вырвавшихся слов он на секунду ощутил своё полное ничтожество и рабскую зависимость от этой женщины, но не придал этому мимолетному чувству никакого значения.Виктория надменно вскинула голову и, отворив дверь, остановилась на пороге.— Ну неужели ты обо мне так думаешь... Ты ранишь меня, — её губы скривились, а по щекам потекли слёзы. — Про меня и так распускают всякие слухи, но от тебя я не ожидала...С этими словами она вновь отвернулась, как бы в гневе, но Кристиан заключил её в объятия, развернул к себе и жадно приник к её раскрывшимся от удивления губам.И тут ему вспомнилось, что со Шнайдером-то она кокетничала прямо на глазах у всех. И что это значит? Ей всё равно? А может быть, это чем-то выгодно и для чего-то нужно? В последнее время возникало всё больше и больше вопросов, и все они оставались без ответа. У Кристиана складывалось такое чувство, будто бы с ним играют в жмурки, и он должен случайно и притом ощупью наталкиваться на правду или на ложь.Заметив тонкую перемену его настроения, Виктория увлекла Кристиана в свой будуар и тут же принялась убаюкивать его пьянящими поцелуями, торопливо расстегивая крючки на своей одежде. Ткань платья сползла вниз, обнажая бледно-розовые кружева нижнего белья. Виктория отстранилась. В её дышавшем страстью и желанием лице было нечто жестокое и жадное — злобное и смертельное обаяние Дианы-охотницы. Она торопливо и чуть ли не с ненавистью отбросила платье в сторону, а затем принялась снимать корсет и накрахмаленную нижнюю юбку. Вскоре на ней осталась только чулки и кружевная сорочка, которая почти не прикрывала большие упругие груди. Кристиан ощущал, что его уже всего трясло от волнения, а тело ныло от неутолённой страсти. Виктория, будто бы чувствуя его настроение, бесстыдно прижалась к нему и снова обвила его шею руками. Она целовала то исступленно, то с дразнящей медлительностью, и, нужно сказать, в этом чувствовался слишком большой опыт с её стороны.— Пойдём в постель, — шепнула она, игриво оттолкнув Кристиана, а после упала среди подушек и призывно развела бедра.Другого приглашения и не требовалось. Кристиан торопливо расстегнул штаны, взобрался на свою возлюбленную и со вздохом облегчения погрузился в её жаркую тесную плоть. Тяжело дыша и наслаждаясь слиянием, он поднёс руку к лицу Виктории и нежно погладил её по щеке. В свете свечей её губы казались влажными бордовыми лепестками розы.— Прошу тебя, начинай... — стонала она, мучаясь от его неподвижности и всё быстрее лаская себя рукой.Крепко обнимая Викторию, Кристиан шептал ей на ухо слова восхищения, говорил, что любит её и позаботится о ней, однако все его мысли сосредоточились в том месте, где его член медленно и ритмично погружался в неё.— Вот так, — одобрительно и похотливо шептала Виктория, — вот так...Она порывисто дышала от удовольствия, умоляла, стонала, пока Кристиан не ощутил конвульсивные сокращения её влажной, горячей плоти. Чувствуя, что ему осталось недолго, Кристиан вышел из её лона, пальцами впился ей в бёдра и излился ей на живот.Её тело продолжало содрогаться и извиваться под ним. Сладостно вздрогнув, Кристиан лёг рядом, нежно обнял её и ещё раз поцеловал.Под обаянием этой ласки исчезли все сомнения. «Да, да только ты! Ты одна мне нужна. Вся жизнь для тебя, — мысленно говорил себе Кристиан, жарко прильнув к образу возлюбленной ещё и в своих думах. — Ты моя страсть — может быть, глупая, но всепоглощающая. Я никого не любил так сильно. Нет, раньше я и не любил вовсе. Я был глуп и малодушен, боялся своих чувств, избегал их, был неискренен сам с собою, и, наконец, моя жизнь была полна одного горького бессмысленного разгула — я чувствовал себя истинно одиноким. Ты открыла мне глаза и научила любить. В тебе — моё спасенье. Теперь я честен перед самим собой».«Если ты полюбишь другого, это убьёт меня. Я умру».
Очаровательная Диана, казалось, осталась довольна встречей и подарила Кристиану миниатюру в эмалевом футляре.Однако хрупкое счастье Кристиана Юнга разрушила очередная порция паскудной корреспонденции, которую он получил следующим же утром. Первая записка была от «доброго друга и доброжелателя», который давал настоятельный совет поприсутствовать на ближайшей сходке. А вторая — от самой Виктории: она внезапно просила не искать её общества и объясняла это тем, что ей необходимо время, чтобы «поразмыслить над произошедшим казусом». Это объяснение, однако, не вызывало никакого доверия.И с того момента всё свободное время Кристиан праздно шатался по салонам и гостиным в задумчивом оцепенении в надежде встретить свою возлюбленную, но та, похоже, старательно избегала его общества и на светских мероприятиях не появлялась. Вместо этого он обнаружил, что на его грустно-сентиментальную и часто пьяную физиономию уже начинают косо поглядывать... Да, нужно сказать, он и сам начинал злобно смеяться над собой, как над ничтожеством и глупым юнцом, но ничего не мог с этим поделать. Мысли занимали всякие омерзительные догадки и подозрения, и он с каждым днём всё сильнее впадал в нервную тревогу и меланхолию, в груди его щемило чувство, похожее на отчаяние, а проклятая миниатюра лишь сильнее распаляла и без того болезненное воображение. Ему даже начало казаться, что это всё проделывается нарочно, чтоб заставить его страдать. И он страдал.В таких мучениях несчастный студент провёл три самых долгих дня в своей жизни, пока неопределенность и шнапс не навели его на безрассудную мысль.<center>***</center>Накрапывал мелкий дождь. Был шестой час на исходе. Отвратный кёнигсбергский воздух на короткое время утратил запах дыма и приобрёл даже некоторую весеннюю свежесть. Кристиан двигался вперед, не разбирая дороги, голова его слегка кружилась то ли от алкоголя, то ли от голода, так как в последнее время у него напрочь пропал аппетит.Он остановился. Над входной дверью висела линялая вывеска, на которой красовалась надпись: «Трактирное заведение и гостиница Эдем». Под «гостиницей» подразумевался бордель — кстати, на удивление хороший, судя по восторженным отзывам. Чуть ниже размещалась более старая вывеска: «Ресторацыя», а на очень ветхой, окованной железом двери была прибита афиша, сообщающая, что здесь проводятся танцевальные вечера. Ещё ниже располагалась маленькая рекламка: «Потайные ключи и магнитные отмычки недорого, в наличии».Кристиан отправился сюда в надежде, что представится случай показать кому-нибудь злосчастную миниатюру, и тогда, возможно, что-либо прояснится. Зачем это нужно и что за этим действием должно последовать, он представлял себе очень смутно.Толкнув дверь, Кристиан очутился в тёмной прихожей. Запах гнили, керосина и ветхого тряпья был здесь суррогатом воздуха, как и во всех подобных местах. Стараясь не дышать, он прошёл дальше и стал подниматься по ступеням. По этой головоломной лестнице следовало ходить с умом, поскольку доски находились в плачевном состоянии и то тут, то там являли спотычки любому проходящему неофиту. Внезапно скверная лестница кончилась, и Кристиан попал в буфет с разносортными шнапсами, винами и элем. Можно было сказать, что в буфете ощущалось некоторое присутствие воздуха, если б не крепкая смесь запахов табака, паленого мяса и опиума.Кристиан окинул взглядом обширный зал и понял, что очень удачно попал на танцевальный вечер. Впрочем, в этом месте было не так уж и дурно и даже вполне себе цивилизованно, если не считать того, что здесь свирепствовали разврат, скандал и канкан.Первое, что привлекало внимание — танцовщицы в декольтированных костюмах, которые под шум рукоплесканий поднимали юбки так, что были видны черные чулки, подвязки, а также кружева укороченных панталон. Кристиан тут же отвел глаза, не в силах спокойно смотреть на эти наглые и похабные телодвижения. В них не было никакого изящества, никакой эстетической стороны, а вся интрига и флирт сводились к поиску танцовщицами какого-нибудь доброго господина, который снабдил бы их дармовым шнапсом и ужином. Потребление шнапса, в свою очередь, шло в «ресторацыи» полным ходом. Сивушный пар, крики, шныряние подозрительных личностей, размалеванные проститутки, беготня взмыленных официантов, вконец опьяневшие господа и некоторые другие харчевенные атрибуты как нельзя лучше соответствовали этому разгулу, этой дикой вальпургиевой ночи.— Ты зачем пожаловал? — всплеснул руками пьяный прощелыга, ошивающийся рядом с буфетом.— Так... — растерянно проговорил Кристиан, оглядывая паренька с ног до головы.«Трущобный лорд» — вот первая ассоциация, которая приходила в голову при взгляде на него. Одежда этого субъекта всеми силами подражала английскому стилю, но она находилась в отменно замызганном и безобразном состоянии — стоило взглянуть хотя бы на эти вельветовые брюки, неизвестно на какой помойке подобранные. Однако оксфорды на парне были новехонькие — наверняка ворованные, а из кармана жилета свисал аристократский шатлен, украшенный барочными амурчиками, на котором болтался скверный ржавый хронометр.— А что за горе такое приключилось? — досадливо спросил трущобный лорд, пошатываясь. — Ты ведь к девочкам? У нас девочки ой-ой.— Н-нет, — несколько раздраженно ответил Кристиан.— А к нам часто аристократы заходят за новыми ощущениями. Я-то и подумал, ты из этих... Так что? Давай провожу в нумера?Кристиан флегматично поглядел на проституток, которые вертелись там и сям, и честно признался, что пользоваться их услугами не стал бы даже после полного штофа русского шнапса.— А кстати, я не представился: меня зовут Александр Деспер, — трущобный лорд легко снял свой заскорузлый цилиндр. — Давай, что ли, выпьем за знакомство. Голубчик, — Александр обратился к буфетчику и, вынув очень внушительную пачку денег, щедрой рукой бросил на прилавок ассигнацию, — а налей нам, пожалуй, баварского.Буфетчик тут же избавил его от хрустящей бумажки и плюхнул на стол две кружки, клятвенно заверив, что такого отменного эля даже в Баварии не делают. Трущобный лорд, в свою очередь, почти насильно всучил кружку Кристиану, которому, на самом деле, не очень хотелось пить это подозрительное зелье, однако он всё же согласился его попробовать то ли из вежливости, то ли из интереса. Такого эля в Баварии действительно не делали, и Кристиан даже не понял истинный вкус этого пойла, поскольку оно было разбавлено чем-то горьким — предположительно, настойкой полыни.— Вы из Англии? — поинтересовался Кристиан, с любопытством поглядывая на собеседника.— Ой, не говори мне про Англию. Ты думаешь, Англия — это центр цивилизации, передовая держава... да как бы не так. Там царит чертов феодализм, будь он трижды проклят. Благодаря майорату я — четвертый сын — никто... пустой звук. Пшик. Тварь. А Лондон ой-ой... ты знаешь, что такое Лондон?— Не знаю.Трущобный лорд шепнул как бы по секрету:— Это — пандемониум Сатаны! — Паренёк был явно не в себе от неумеренных возлияний. — Кенигсберг честнее, правда...Он не договорил — к ним со стороны гостиничных номеров направлялась рыжая женщина лет сорока, довольно ухоженная и приятная для этого места, вульгарная мушка в уголке её чувственного рта намекала на то, что она хозяйка притона. Эта женщина была абсолютно уверена в собственной привлекательности и поэтому была привлекательна.— Ну, здравствуй! Здравствуй! Моя прелесть, — заговорил трущобный лорд, подлетая к ней и целуя её в обе щеки.После бурных приветствий женщина обратила внимание на Кристиана, и её взгляд пробежался по его лицу с интересом и плохо скрываемой похотью.— Вы ко мне? — спросила она, улыбаясь чувственно-зловещей улыбкой Мессалины, и тут же приняла развратную позу — упёрлась рукой в изгиб бедра.Взгляд Кристиана упал на её почти полностью обнажённую пышную грудь, покрытую тёмными веснушками, и он попытался сохранить любезное выражение лица, но внутри шевельнулось что-то омерзительное.Мессалина тихо засмеялась.— Вы очень молоды, вам лет девятнадцать. Так? Самый приятный возраст. Кстати, называйте меня по-простому — Эмма, — она взяла его под руку и принялась нашёптывать томным голосом: — Вы аристократ, наверняка вас не устраивает примитивное удовольствие — если хотите, я покажу вам девушек, которые могут оказать нетрадиционные услуги.Кристиан никогда не видывал таких похабных женщин и поэтому несколько смутился и словно утратил дар речи. Кроме того, к его большому сожалению, голова закружилась — повело от харчевенного пойла.— Я вижу, вы натура изысканная и эксцентричная. Наверняка вы желаете что-то интересного. Я не работаю, но только ради вас могу сделать исключение... А впрочем, может, вы желаете девственницу? Юношу? Доминатрикс? Нет? Хм... я догадываюсь, в чём причина вашего смущения... — она придвинулась ближе, и Кристиан вдохнул тяжёлый волнующий аромат индийской хны и сандаловых духов. — Вы желаете коня.Кристиан с лёгкой подачи гувернера читал всякие вещи про коней, но чтобы пробовать... это ему в голову как-то не приходило. Он почувствовал, как покраснел до кончиков ушей, и подумал, что надо бы убираться отсюда, пока цел... Казалось, эта женщина способна уговорить на что угодно.— Нет, — поспешно сказал он. — Не надо к-коня. Я не за этим...Эмма удивлённо посмотрела на него и расхохоталась:— Механический конь, мой друг... это всего лишь невинная игрушка.— Вообще, я уже собирался уходить.— Давай тогда покурим напоследок, — вклинился в разговор Александр, — а я тебе покажу свои картины. Тебе понравится.На грубо оштукатуренных стенах действительно висели какие-то картины, больше походившие на небрежные малевания. Оказывается, в этом заведении имелась своего рода претензия на эстетическую сторону жизни.Александр закинул в рот сигаретку подозрительного свойства и протянул портсигар Кристиану.Сигаретка оказалась весьма безвкусной, разве что отдавала чем-то непонятным — впрочем, после «баварского эля» различить какой бы то ни было вкус не представлялось возможным. Единственное, что Кристиан мог сказать об этой сигаретке — она содержала не табак, а какой-то паскуднейший и странный суррогат.— Вот, — с гордостью произнёс трущобный лорд, указывая на одну из картин, — это царица Клеопатра. Правда, хорошо получилось?В обшарпанной дешёвой раме белел египетский овал лица и темнели бархатные тёмно-вишнёвые глаза, которые будто бы гладили смотрящего на них. Клеопатра казалась смутно знакомой, и Кристиан в каком-то отупении извлёк из кармана миниатюру и открыл её. Сходства не было. Показалось.— Кто это? — бесцеремонно поинтересовался трущобный лорд, заглядывая в эмалевый футляр.— Так... — ответил Кристиан, и далее слова полились с удивительной легкостью: — ... но, по правде сказать, я пришёл сюда, потому что искал эту женщину.— Нет, такой красоты я точно не видел...Эмма тоже взглянула на портрет.— Она похожа на одну служанку.— Служанка? — тупо переспросил Кристиан, чувствуя, что на него наваливается необычная и неприятная сонливость.— Ну да, — Эмма кокетливо повела плечами. — Была тут одна служанка, и я её запомнила, потому что она дарила подарок любовнику, а не он ей, хотя она была донельзя хорошенькая. Так не должно быть.Кристиан сонно уставился на неё, ожидая продолжения.— ... Подарок, ящик для карт...Это было последнее, что Кристиан ясно осознавал — далее он молча в каком-то отупении постоял перед картиной несколько минут, медленно покуривая сигаретку.И вдруг шустрая тень пробежала по стене рядом с насыщенной Клеопатрой.— Чёрт, да это же мышь или даже мерзкая заразная крыса, — голос звучал словно чужой.— Не было здесь крысы, — возразил Александр с самым спокойным видом.— В общем-то, я пойду, — сказал вдруг Кристиан, всё ещё содрогаясь от омерзения.— Конечно, — ответил трущобный лорд. — Ещё увидимся!И Кристиан свободной походкой вышел из помещения и побежал по головоломной лестнице — пьяный, как бог, и лёгкий, как перышко.Стоял синий вечер. Дождь кончился, и в облачном небе плыла малахитовая луна. Ветер, воюя с вывесками, доносил запах гари со стороны залива и звуки скрипок, которые пели Шопена. Крысы копошились под ногами, черви точили твердь. Кристиан стал так чувствителен и проницателен, что предугадывал каждое движение червей — он мог поклясться в этом. Марс восходил, а Венера приближалась к линии горизонта — небесные сферы, движимые силой пара, вращались с тихим шорохом. Железный век сменялся веком алюминиевым. Эпоха уходила в небытие, и наступала новая эпоха. Время замедлялось. Каждую секунду рождались и умирали вселенные, а божественный разум Кристиана Юнга сверкал чистейшим светом безупречной, холодной логики.— Вы скажете, что прямая — линия счастья, но это лишь паскудная ошибка восприятия. Счастье — это кривая! Если быть точнее — кривая второго порядка! Я открыл эту истину. Я — гений! Надо запатентовать, и я стану Отцом новой науки. Мечта сбылась!Эйфория охватила его.Внезапно Кристиан заметил на посыпанной гравием дорожке маленький птичий трупик и осторожно перешагнул через него.Время ускорилось. Музыка поднялась по вертикали, устремляясь в небо. Кривая выродилась, и, следовательно, восприятие совершило инверсию.Вдруг что-то мерзкое и мокрое пробежало по спине. Это точно паскудная крыса, тут сомнений быть не могло. Кристиан почувствовал острый приступ отвращения, смешанного со страхом.— Этого не может быть, — сказал он сам себе в тщетной попытке успокоиться. — Это нервная галлюцинация.Но здравая мысль не избавила Кристиана от гнусного страха, который будто бы связал его скользкими верёвками. Кристиан, не вполне понимая, где находится, с трудом дотащился до какой-то чугунной скамейки и вцепился в неё, как утопающий — в протянутую руку. Снова что-то противное шаркнуло по спине, и он задрожал всем телом от омерзения и лихорадочного холода. Когда напряжение достигло зенита, липкий ужас заполнил всё — он вибрировал в мыслях и резонировал в корпусах скрипок. В музыке Шопена звенела тихая меланхоличная ненависть, и эта ненависть сжала грудь железными обручами. Что-то тёмное напирало на болезненную реальность, вырывалось из небытия и подавляло мысли смертельной печалью — могущественное существо, которое приходит вместе со страхом и болью.«Здесь идёт жестокая битва. Здесь всё стоит на ножах. Государства и цивилизации обращаются в прах — их точат черви. Вот что несет Революция! Мы станем свидетелями заката Европы — нас уничтожит всеобщая война. Это тебе не какие-то гуманные эволюционные теорийки, писанные на бумаге, правда, Отец Дарвин? История не знает пощады, она лишь цепь войн, поражений и катастроф — и мы обречены, мы все исчезнем, как мезозойские чудовища».Как Игуанодон, скелет которого извлекли из недр британские археологи.Кристиан не мог отдышаться, в глазах потемнело, его охватила иррациональная паника и яркое, жгучее, как беспощадное солнце, осознание близкой неотвратимой смерти.«Прости меня! Помоги мне, прошу. Я хочу жить. С наслаждением. Поверь мне. Я так молод и не хочу умирать! Мне всего двадцать один, а моя жизнь уже кончена. Как это несправедливо... я влюблен, я только полюбил — и умираю! Я не хочу умирать!»Смычки соскользнули со струн, скрипки издали странные, режущие звуки и затихли. Мир последний раз вспыхнул буйством красок и померк. Мысли лишились яркости и контраста. Штиль. Апозиопеза.И паника потихоньку улеглась, ужас отступил, сердце начало биться спокойнее, ближе к привычному ритму. Что это такое было? Господи, что это такое?Несчастный, сходящий с ума Кристиан закрыл лицо руками, голова снова закружилась, и воспоминания накатили на него с жестокой отчётливостью.Он шагнул сквозь пространство и время.Он стоял посреди знакомой комнаты.— Ох, как же душно, откройте окно, — послышался из темноты сладкий голос.Кристиан послушно толкнул массивную раму. Окно открывалось удивительно легко и бесшумно. Тёмная ночь ворвалась порывами ветра. Луна сгинула. Нарастало волнение.— Я, должно быть, произвожу впечатление испорченной женщины? — снова раздался мелодичный голос и шорох платья.— Нет, что вы. Вы необычная, — произнёс Кристиан и обернулся. На него устремился дерзкий взгляд синих глаз.— Подобно тому, как Жаккардов ткацкий станок может ткать цветы и листья, аналитическая машина способна создавать алгебраические формулы.Леди Ада.Её лицо озарилось светом математической науки, в правильных греческих чертах виделась высшая геометрия, неподвластная простым смертным, но Кристиан уже не был простым смертным, он — гений, великий ученый, который только что открыл новый закон, его приняли в пантеон Отцов-основателей, в пантеон богов.Он всегда мечтал поцеловать леди Аду и... поцеловал её. Сколько длился этот поцелуй?— Ты любишь меня? — спросил Кристиан.— Любовь... Как можно назвать этим словом такое злое чувство. Любовь — это зависимость. Ты сгоришь, как свеча.Кристиан отстранился от неё, подошёл к трюмо и в свете калильной лампы увидел то, что его так интересовало — ящик Пандоры. Леди Ада с шорохом подошла ближе.— Тебе страшно? — спросила она.— Страшно потому, что я дал слово, но не чувствую сил его сдержать. Я не вижу цели этого дела. Что такое движение без цели? Зачем оно?— Свобода или смерть! Выбирай. Ты поймёшь, что страх лишь иллюзия, когда заглянешь в глаза чудовищ, — она положила белую руку на ящик Пандоры. — Чудовища здесь! Здесь пандемониум Сатаны!Ящик Пандоры должен быть открыт.Кристиан вдруг открыл глаза и обнаружил себя на паршивой скамейке. Давно стемнело, в рваных тучах рыскала луна. Уставший город замолк. Головная боль нарастала в геометрической прогрессии.— Линия счастья — синусоида, — тупо произнёс он и вдруг понял, что это отборный, патентованный бред. Не бывать ему Отцом науки.Он в отчаянии склонил голову. Не находилось слов, чтоб описать постигшее его несчастье.Наверняка этот нервный припадок — первый признак сумасшествия.А если он уже давно сумасшедший, и всё, что с ним происходит, лишь иллюзия?..
— Слышали ли вы, господа, что в Индии бушует страшная эпидемия чумы? — с экспрессией произнёс Карл фон Лангенау — импозантный тип и неформальный лидер консервативной партии рейхстага.— Да-да, что-то припоминаю. «Die Post» публиковала статью на эту тему, — лениво ответил ему светский хлыщ Вольдемар, который всегда поддерживал национал-либералов, но помалкивал об этом.— А вам не кажется странным, что вся шумиха ограничилась какой-то мелкой статейкой в полуофициальной газетенке?— Тоже об этом думал, — сигарета хлыща описала дугу и уткнулась в пепельницу. — Вы правы, странно, что об этом так мало пишут.— А я догадываюсь, в чём причина. Об этом мало пишут, потому что распространение чумы в колониях — дело рук английского правительства. Они разрабатывают новое оружие, у меня нюх на такие вещи.— Кто их знает. Это же англичане. Но в случае войны я бы особо не паниковал. У нас есть биомеханика, скоро мы создадим мехаборгов, и тогда... — Вольдемар сурово поднял палец.— Вот она, ваша биомеханика, — перебил его господин Лангенау и с любезно-кисловатой миной указал на свой биомеханический протез, который заменял ампутированную по колено ногу. — Между прочим, очень громоздкая штука, и я не представляю, как с этим совершать марш-бросок в полном боекомплекте, например — такой молниеносный, как в ночь перед Кениггрецем.Самое интересное, что нога была потеряна не в сражении, а в результате покушения.Кристиан, который сидел тут же и вслушивался в разговор, тихонько хмыкнул и затянулся. Покушение было совершено при помощи самодельной бомбы — варварским методом, заимствованным у русских нигилистов, которые отличались жестокостью и бескомпромиссностью. А вот в мировоззрении германских революционеров неизгладимый отпечаток оставил романтический образ Карла Занда, который орудовал кинжалом.«Какой способ покушения гуманнее, честнее и патриотичнее?» — Кристиан мысленно задался философским вопросом, и тут же себя одёрнул, однако, он на мгновение представил себя этаким романтическим революционером с ореолом мученичества.— Честно признаюсь, я никогда не видел у тебя такой приторно-сентиментальной физиономии, как в последнее время, — сказал Мартин, сидевший рядом.Кристиан тут же понял, к чему он клонит.— Если хочешь читать мне нотации — ты опоздал.Мартин привычным жестом взболтал свой бокал, чтобы, как истинный эстет, оценить аромат многолетнего вина, и глубокомысленно произнёс:— В последнее время ты не похож на себя. Расскажи, во имя Господа, что творится?Кристиан почувствовал сильное раздражение, но показывать эту эмоцию не хотел, и поэтому ответил очень тихим и любезным тоном с таким выражением, будто бы передавал какую-то малоинтересную новость:— Я знаю, ты расскажешь, как одна дама хладнокровно заставила наивного юнца влюбиться, чтоб затем бросить его и получить удовольствие; ты скажешь, что она опасна и оставила на своём пути немало разбитых сердец; а, может быть, ты напомнишь, что она могла довести одного беднягу до... — на этих словах рука Кристиана заметно задрожала, и он глубоко вздохнул. — Я и сам это знаю и прекрасно вижу, к чему идёт дело, но уже поздно. Поверь мне.Мартин пропустил эту всю речь мимо ушей, и произнёс с самым беззаботным видом:— Я случайно заметил — ты носишь в кармане миниатюру. Конечно же, я понятия не имею, что или кто там изображен, — слово «кто» он едва заметно подчеркнул, — но, признаюсь, мне это напоминает одну ситуацию.Кристиан затушил сигарету в пепельнице с видом австрийской Праги, поднялся и неспешно направился по коридору в сторону гостиной, где пили чай дамы. Разумеется, заходить туда он не собирался, но надеялся мельком увидеть объект своих воздыханий — может, она здесь... увидеть её хотя бы на мгновение. Вдруг рядом с собою он услышал шорох платьев и звук раскрывающихся вееров. Пронёсся лёгкий запах цветочных духов и шоколада — это значило, что где-то рядом сидели дамы, скрытые от посторонних глаз решёткой, опутанной пыльными растениями.Кристиан собирался идти, но подумал, что наверняка рано или поздно кумушки начнут перемывать косточки Виктории, и поэтому остался и подошёл вплотную к решетке, так, чтобы слышать злобное шушуканье. Его надежды, однако, не оправдались: он узнал множество грязных и мерзких сплетен про всех своих знакомых, но ни одна из них не касалась очаровательной Дианы. С лёгким сердцем он собрался было уходить, и тут-то разговор свернул к интересующей его теме.—...если убрать все эти брильянты и шелка, то она будет не такой уж красавицей. Хи-хи. Я бы даже сказала, совсем не красавицей...«Она прекрасная роза среди паскудных маргариток», — мысленно возразил Кристиан.— Ах, вы правы, милая кузина. И что в ней нашел петербургский посол? На той неделе он прошёл с баронессой три тура вальса. Подряд! И подал ей бокал шампанского!— Мне кажется, милая Лидия, вы неравнодушны к послу.— Ой, вовсе нет, — сдержанный смешок, и треск раскрываемого веера. — Кому могут нравиться странные русские. Говорят, у каждого из них есть свой личный иконостас и угольный самовар, которые они берут во все путешествия, а ещё они чистят сапоги шнапсом. Фи.— А я не удивляюсь, что она кокетничает с таким респектабельным человеком как посол. Всем известна её любовь к титулованным и красивым поклонникам... Даже удивительно, как она обратила внимание на этого... Кристиана Юнга. Этот мальчишка ужасно непривлекателен, даже корсет его не спасает.Кристиан саркастически улыбнулся на этом моменте. На самом деле, его внешность соответствовала идеалу бледного хрупкого аристократа с классическими чертами лица. И корсет он не носил.— Вот тут вы не правы, — вступилась Лидия. — У него приятная внешность.— Ха. Да пусть так. Но внешность не отменяет изъяны характера. Господин Юнг аморальная распущенная личность — ни одна приличная дама с ним не свяжется, и, что самое мерзкое, он гордится этим. В нём нет даже чайной ложки благовоспитанности. Хи-хи... и меня жутко раздражает его меланхоличный вид.— В меланхолии есть своя прелесть, вспомните Чайльд Гарольда.— О, милая Лидия, как вы точно заметили. Как точно! Господин Юнг ранее был меланхоличен, как Чайльд Гарольд, но теперь... я не побоюсь такого сравнения, он меланхоличен, как Вертер.Раздались довольно громкие смешки.Кристиан скривил губы в самоуничижительной ухмылке — сравнение оказалось для него весьма настораживающим и болезненным. Он отвернулся и тихо вышел в коридор с мыслью, что завтра это «остороумное наблюдение» разнесется по всем гостиным.<center>***</center>Кристиан Юнг даже подумал в шутку, что если Виктория не захочет с ним говорить — он застрелится.Но фортуна была к нему благосклонна, и очаровательная Диана всё же захотела объясниться.Кристиан стоял рядом с трюмо, в опасной близости от мракобесной шкатулки, и критически разглядывал свою персону в зеркало. За стеной гудели трубы и плескалась вода — в смежной комнате располагалась ванная. Кристиан знал, что его возлюбленная там — лежит в пене, мокрая и разгоряченная. Мыслями он был с ней. Он хотел снова целовать её всю, хотел видеть её измождённой и пресыщенной в своих объятиях. Ему вдруг захотелось овладеть ею прямо в ванной, а потом отнести в эту комнату, уложить на диван и проникнуть в неё и так, и вот так... Чтоб отвлечься от этих похабных мыслей, он принялся поправлять узел галстука, а потом и вовсе решил завязать его заново.Дверь ванной отворилась, и он, наконец-то, увидел Викторию, одетую в тонкий шёлковый халат. Её синие глаза азартно блестели, будто бы в предвкушении чего-то веселого. Кристиан тут же бросился к ней и принялся покрывать её руки жаркими поцелуями. Бледная кожа её рук довольно сильно пахла ароматическим маслом или апельсиновыми духами. Этот пьянящий аромат маскировал запах отвратной кёнигсбергской воды.— Виктория, в чём дело? Ваша записка... Я как-то обидел вас?Она холодно прошла вглубь комнаты и села на кровать.— Я пришла к такому выводу... что наша дальнейшая связь будет ужасной ошибкой. К сожалению, я узнала, что вы из тех мужчин, которые любят только одерживать победы... — она прервалась и потёрла виски, будто бы страдала от мигрени. — Стоит вам завоевать объект воздыханий, как вы тот час же теряете интерес. Вы не способны на верность.— Способен! — воскликнул Кристиан, чувствуя себя уязвлённым.Она лишь презрительно усмехнулась:— Я не желаю быть среди женщин, которых вы привыкли посещать по очереди.Кристиан почувствовал, что его лицо заливает краска стыда. Конечно, подобный факт биографии имел место быть, но в отношении Виктории у него не было и мысли так поступать.Она выразительно помолчала, а затем слова вытекли из её уст, подобно яду:— Я не верю вам, и не хочу иметь ничего с таким человеком, как вы. А теперь, прошу, уходите... Вы освобождены от слова. Всё кончено.Кристиану показалось, что он дышит отравленным воздухом. Он ощутил почти болезненное изумление, да и, к тому же, в эти последние дни разлуки, когда он понял, что может в любой момент потерять возлюбленную, чувство овладело им с новой, ещё не испытанною и неотразимою мощью.— Вы не правы, — произнёс он, наконец, задыхаясь от волнения. — Вы знаете, что я бы так не поступил... вы единственная моя любовь... Впрочем, это не оправдание моему дурному поведению в прошлом.— Вы всем это говорили? Всем дамам, с которыми...Все это было некрасиво, нехорошо и неприлично. Но с другой стороны, казалось бы, вот он, тот счастливый момент, когда Кристиан мог бы прервать эту несчастную губительную связь, когда он был освобожден от связывающего его слова, и... всё же он не мог вынести мысль о разрыве, эта мысль была слишком мучительна.— Какие жестокие слова! Нет нужды скрывать, что как только я вышел в свет, то стал наслаждаться всеми удовольствиями, которые были доступны, но я не находил удовлетворения в этом. Мне оказывали благосклонность многие дамы, но их любовь только раздражала, и я без жалости прощался с ними и смеялся над их чувствами. Я самонадеянно полагал, что любовь не коснется меня. Знаете, что я думал о себе всё это время? Что я эгоист, безнравственный, пропащий, жестокий человек, не способный испытывать чувства, и я принимал это ощущение за свой истинный характер. Между прочим, было довольно нелегко свыкнуться с такой мыслью...— Прошу, уходите, — прервала его Виктория и отвернула лицо.— Нет, выслушайте, — Кристиан почувствовал тёмное, беспомощное отчаяние и заговорил со всей горячностью, на какую был способен. — Благодаря вам я понял, что мой характер вовсе не такой, каким представлялся. Это всё напускное — я способен любить искренне. И теперь вы отвергаете меня, когда я раскаялся в своём поведении, когда полюбил впервые в жизни... Это жестоко...Кристиан замолчал и отвернулся, из последних сил пытаясь сдержать рыдания, которые застыли в груди.Он балансировал на грани катастрофы.Когда Кристиан повернулся и взглянул на Викторию, то снова поддался её могущественному обаянию, и понял, как он ничтожен перед нею, как исчезает вся его решимость, как падает вся отрезвляющая сила рассудка перед соблазном этой роковой женщины.— Я люблю вас... — произнёс он и вдруг бросился перед нею на колени, чувствуя, как по щекам текут безудержные глупые слёзы. — Я не знаю, как мне дальше жить. Время и разлука не притупляют, а усиливают мою любовь! Я страдаю...Тишина вечера казалась бездонной.— Дайте мне вашу руку, — произнесла Виктория после длительного молчания и придвинулась ближе.Её кожа слабо мерцала, линии шеи были чисты и изящны, губы изогнулись в чувственной улыбке. Кристиан подавил желание поцеловать свою возлюбленную и вместо этого крепко сжал её прохладные пальцы.— Я хочу сказать нечто важное, — продолжала красавица. — Помните ли вы тот вечер, когда дали слово чести?Кристиан кивнул.— Помните ли, я сказала... что хотела бы видеть рядом с собой героя, который будет бороться за свободу? — на её спокойном лице на мгновение появилась очень тонкая и очень коварная улыбка.— Помню.— А теперь, скажите мне прямо и честно. Готовы ли вы совершить смелый поступок?Что было отвечать ему?! Кристиан хотел воскликнуть: «Я готов вырвать сердце из груди, если бы вы так пожелали» — но сказал только:— Конечно! Что от меня требуется?— О, самую малость. Я не в праве многого требовать от вас...Виктория снова едва заметно улыбнулась, но тут же её лицо приняло самое серьёзное выражение.— Напишите бумагу и изложите в ней свои мысли по поводу... по поводу текущей ситуации в университете. Но бумага должна быть, так скажем, в обличительном ключе. Я знаю, как вы хорошо пишете, как вы умеете ловко и точно подбирать аргументы...— Другими словами, вы хотите, чтоб я писал прокламацию, — задумчиво произнёс Кристиан. — Ну что ж... Я согласен. Это анонимно, я так понимаю?— Да, конечно.В следующее мгновение рука Виктории настойчиво скользнула ему на шею, а губы прижались к его губам. Кристиан вновь почувствовал едва уловимый запах апельсина, и внезапно его насторожил этот запах. Словно звоночек тренькнул.— Это ещё не всё, — раздался её сладкий вкрадчивый шёпот, и новый загадочный оттенок послышался в её словах, — повесьте бумагу на дверях какой-нибудь аудитории...Кристиан ощутил некое мимолетное сомнение. Он бросил отсутствующий взгляд на свои руки, и тут же его тело пронзила мелкая и приятная дрожь волнения, сердце жарко забилось, а перед глазами снова возник сверкающий романтический образ революционера-героя.— Повесить на дверях, говорите... Забавно. Я буду как Преподобный с его Тезисами.— Вы имеете предубеждение к Лютеру? — улыбнулась Виктория и тряхнула головой, отчего её брильянтовые серьги кокетливо сверкнули.— Скорее, неприятные ассоциации. Да, в общем-то, не важно.Кристиан подобрал ноги, уронил голову на колени и погрузился в невеселые воспоминания.<center>***</center>12 декабря 1868 года.Берлин.Хлопнула входная дверь. Кристиан, притаившийся на лестнице, вздрогнул от неожиданности.— Матушка! — воскликнул он и торопливо сбежал вниз.Маргарета Юнг стояла в прихожей и стряхивала снег со своих чёрных локонов, которые уже были изрядно тронуты сединой, хотя ей едва исполнилось сорок пять. Изящным жестом она скинула пальто и осталась в шерстяном тёмно-синем платье, подчеркивающем её аристократическую худобу и бледность.— Милый. И ты здесь, — Маргарета сдержанно улыбнулась и поцеловала сына в лоб.— Матушка, вы не приехали к моему дню рождения...— Ах, прости. Я задержалась в столице — тетушка Мод была не здорова, и мне пришлось остаться подольше... Ну... ты же знаешь эту тетушку? Всё время что-то не так с нею.Кристиан закусил губу, догадываясь, что задержка была вызвана не болезнью тетушки, а мутными делишками мракобесного братства, будь оно трижды проклято.— Не обижайся, милый, я привезла тебе подарок.С этими словами Маргарета повернулась к лакею, который заносил ворох шуршащих свёртков, и ловким движением извлекла из коробки книгу. «Жизнеописание Преподобного Мартина Лютера» — прочитал Кристиан и скривился так, будто бы съел лимон: Преподобный был ему совсем неинтересен, но, похоже, матушка не имела ни малейшего представления об увлечениях сына. Слёзы обиды подступили к горлу.— Благодарю, вы очень добры, — буркнул Кристиан, развернулся и поплелся вверх по лестнице.Единственное, что ему в тот момент хотелось — добраться до кровати и лечь лицом вниз. Расстроенный, он ворвался в свою комнату и отворил шкаф, чтоб положить туда нежеланный подарок. На дверце внутри висело старое зеркало. Отражение: бледное лицо, неприлично длинные ресницы, чувственная женственная линия губ — едва заметно покачало головой. Кристиан с ненавистью захлопнул дверцу, забыв, однако, убрать книгу.Однажды Кристиан случайно услышал, как матушка сказала одной своей подруге: «Вы знаете, любезная Августа, мой младший сын совсем не похож на меня. Он полностью пошёл в свекровь и в их плебейскую породу». Мальчику на тот момент было лет шесть, но фразу он хорошо запомнил. Это был сильный удар, который попал в самое сердце и врезался в него колючим острием ядовитого слова.Нужно заметить, что у Маргареты были веские причины так говорить, так как она принадлежала к младшей ветви очень древнего и знатного рода фон Бирген. В этой семье на протяжении веков было принято заключать браки между дальними родственниками, чтоб сохранить чистоту крови. Со стороны отца, напротив, аристократическая кровь то и дело разбавлялась кровью не очень благородной, и даже чуть ли не плебейской. Поговаривали, что бабка Кристиана — та самая ненавистная свекровь Маргареты — являлась незаконнорожденной, настоящим отцом которой был какой-то прислужник или даже конюх. О правдивости этих слухов история деликатно умалчивала.Однако, Кристиан должен был благодарить Бога, что наружностью пошёл не в матушку. Лицо Маргареты носило некоторые следы вырождения: слишком высокий лоб, непропорционально большие глаза и тяжёлый подбородок очень вредили её внешности. Впрочем, выдающийся подбородок был предметом фамильной гордости, поскольку давал сходство с самими Габсбургами, а значит, являлся крайне желательной чертой, которая как бы показывала высокое происхождение и чистоту крови. Бабка Кристиана, напротив, в молодости была чудо как хороша собой: стройная красавица с восхитительными густыми волосами, бархатными ресницами и чувственно-надменным изгибом губ.Кристиан рассеяно принялся листать «Жизнеописание», но не успел он прочитать ни строчки, как дверь тихо скрипнула.— Что это? — с порога поинтересовался Матиас, бросая любопытный взгляд на книгу. — А... понятно.Он с плутоватой полуулыбкой открыл окно, отдернул полы своего сюртука и развязно сел на подоконник, бесцеремонно подвинув при этом горшок с олеандром. Холодный воздух ворвался в комнату.— Матушка запретила курить в доме и особенно здесь, — предупредил Кристиан. — Она обещала вас рассчитать, если узнает. И, кстати, она всё хочет припомнить вам «Жюстину».Гувернер ухмыльнулся и с самым наглым видом прикурил.— Я же рассказывал, как нужно отвечать в таком случае.— Я так и ответил...— Ну и славно. А про Лютера я вам читать не советую. Лживая книга.Чувство незаслуженной обиды поднялось в душе Кристиана: всё-таки подарок матушки, несмотря на то, что не пришёлся по душе, имел для него необъяснимый сакральный смысл, но, с другой стороны, Кристиан считал Матиаса очень умным и обычно беспрекословно верил его мнению. Но все аристократические идеалы, все нюансы воспитания, все убеждения, которые с детства закладывались в голову Кристиана, с беспощадностью критиковались гувернёром, и эта критика, вызывала в душе какое-то мучительное, непонятное чувство.— Вообще, вся так называемая литература про религиозных деятелей лжива, — бросил Матиас, стряхивая пепел за окно. — Я отношусь к подобным произведениям весьма скептически. В них много полумифической ереси... кстати говоря, как и во всех исторических книгах. Читать следует только то, что приносит пользу... ну, на худой конец, ту же «Жюстину».Гувернёр говорил спокойно, улыбаясь, неторопливо растягивая слова, но Кристиан почувствовал своё бессилие перед ним.— Вы знаете, чем прославился Лютер? — спросил вдруг Матиас.— Он вывесил Священные тезисы.— Верно. А знаете ли вы, почему он так сделал?— Кажется, Лютер разочаровался в католичестве и желал оспорить практику индульгенций.— Такова официальная версия — то есть, мнение историков. А история стремится исказить любые факты, — продолжил гувернер, и его голос наполнился презрением и яростью. — Мерзкая наука.Нервно выпустив дым, Матиас с силой выбросил сигарету, будто бы она лично как-то обидела его, а затем закрыл окно, ловко спрыгнул с подоконника и широкими шагами принялся мерить комнату.— Так вот. В этих чёртовых книжонках пишут всякий бред... какое-нибудь никому не интересное жизнеописание Преподобного и никому не нужные подробности его частной жизни. Тьфу.... Правдивые факты там, конечно, тоже есть, но искаженные и смягченные пропагандой.Матиас взглянул коротко, кинжально, и Кристиан не успел перехватить его взгляд, а лишь почувствовал обжигающее прикосновение.— Про Лютера мы должны знать только один факт! — продолжал гувернёр, извлекая из кармана следующую сигарету и размахивая ею, как указкой. — Так вот... один факт. Всё остальное — паскудная лирика.Он сделал театральную паузу, которая подразумевала, что далее должен следовать вопрос со стороны Кристиана, и вопрос не заставил себя ждать:— Какой факт, позвольте узнать?— Лютер был революционером! Борьба с римской курией стала целью его жизни! Этот человек, несомненно, достоин восхищения, и, пожалуй, это один из немногих людей, которыми я действительно восхищаюсь. Ему удалось поднять всю Германию на борьбу с Ватиканом. Какая же смелость нужна, чтоб решиться на такой поступок, какое нестандартное мышление...Но его пламенная речь была бесцеремонно прервана. Дверь резко распахнулась. Матиас обернулся и застыл, эффектно откинув руку с незажжённой сигаретой. На пороге стояла Маргарета.— Кристиан, выйди, — сдержанно произнесла она, неотрывно глядя на гувернера, и её губы сжались в тонкую линию.— Да, матушка.Предчувствуя бурю, Кристиан стремительно выбежал из комнаты, и, закрыв за собой дверь, сделал десяток громких шагов по коридору, а затем тихо повернул обратно и пристроился к замочной скважине. Разговор в комнате шёл на повышенных тонах.— ... вы его развращаете! Как вы смеете давать ему книги, подобные «La Nouvelle Justine»?Матиас с виноватой улыбочкой снял очки и взглянул на собеседницу. Без очков его близорукий взгляд казался беззащитным и невинным, что сильно подкупало большинство женщин.— Кроме того, я нашла игривые карточки у него под подушкой, — продолжила Маргарета более спокойным тоном, и обиженно скрестила руки на груди. — Вы знаете, что он делает с ними? А с недавних пор я заметила, что Кристиан сильно интересуется горничными... и я думаю, что он...— Откуда вы знаете, о чём «La Justine»? — пустил загвоздку Матиас. — Вы читали?— Нет... не читала! — вдруг взволновалась Маргарета и снова повысила голос: — Но я знаю, о чём она. Не смейте больше ничего давать ему! Или я расскажу всё мужу!Матиас подошёл к ней ближе, галантно взял её руку, а затем коснулся губами внутренней стороны ладони. На тот момент Кристиан не уловил ничего такого в этом жесте, но когда подрос, то начал думать, что всё выглядело не так однозначно и невинно, как ему хотелось бы думать.— Чему вы учите мальчика? — продолжала причитать Маргарета. — Ну что такое вы ему говорите? Про историю, про Преподобного... Ваши взгляды просто оскорбительны! Благодарите меня за то, что я еще вас не рассчитала! Боже! Это невыносимо! Вы не должны такое говорить, вы же честный протестант!Матиас едва заметно улыбнулся, но Кристиан знал, что гувернёр не считает себя протестантом, а является большим поклонником Отца Дарвина, который прославился своей атеистической точкой зрения.— Больше не повторится, госпожа, — заверил гувернер игриво-примирительным тоном.В общем-то, этот тон означал, что Матиас и не думал менять методы воспитания.<center>***</center>— Что с вами? — голос Виктории вырвал из мрачной задумчивости.— Ничего, — ответил Кристиан и снова уронил голову на колени.Его мучало тяжёлое, необъяснимое предчувствие, что писать прокламацию вовсе не следовало бы; ему казалось, что это повлечёт за собой ужасные, неотвратимые последствия, но...Опять возникло это всесильное «но». И Кристиан вдруг почувствовал себя легко и отрадно, будто бы всё было решено кем-то за него и совсем не зависело от его воли.«Матиас гордился бы мной, — убаюкивал себя Кристиан. — Да и, в конце концов, я же хотел как-нибудь прославиться... может, даже войти в историю... И вот, судьба даёт блестящий шанс. И всё... всё говорит, чтоб я воспользовался этим шансом».Эта женщина окончательно сломила его и подчинила своей воле. Подчинила в тот момент, когда освободила от данного им слова чести. Какая жестокая насмешка судьбы!— Встаньте, — прошептала Виктория, — это лишнее.— Если вы действительно не желаете видеть меня, я... я не буду вас больше тревожить... в таком случае... о, я не могу...Наступила тишина, Кристиан в глубине души имел надежду, что она вдруг каким-то чудом передумает, и ожидание страшно мучило его. Виктория молчала, смиренно опустив глаза, но её губы кривились в странной улыбке.Любой женщине нравится сознание того, что она сумела внушить мужчине такую любовь, что он забудет ради неё про всё на свете и пойдёт на что угодно, хоть на верную смерть — отражение примерно такой эмоции застыло на лице Виктории. В её взгляде мелькнуло легкомысленное сознание своего женского всесильного могущества.«Боже мой, — думал Кристиан, — до чего я дошёл... Я тряпка, ничтожество... Какая же это болезненная потребность. И самое паскудное, что мне это всё нравится. Нравится страдать и отдаваться ей на милость. Я на всё теперь согласен, лишь бы быть с нею».Эта мысль казалось невыносимой, его губы задрожали от сдерживаемого напряжения.И, судя по всему, он выглядел так беспомощно, что Виктория сжалилась. Она придвинулась ближе и взяла в ладони его мокрое от слёз лицо. Тонкая ткань халата соскользнула и обнажила её ногу до того места, где подвязка удерживала чулок на бедре. Аромат апельсиновых духов обволакивал, как паутина. «Что, если она не любит меня? Это уже всё равно... Я самонадеянно считал себя властелином собственных страстей, а на самом деле я лишь глупый мальчишка. Какое же я ничтожество. А эти её слова про разрыв — всё равно, что нож в сердце; впрочем, я предпочёл бы нож».— У тебя галстук туго затянут, — сказала вдруг Виктория и засмеялась.Этот неожиданный переход от драматических к прозаическим мотивам был очень резок — Кристиан даже растерялся и не знал, как ему реагировать. А её ловкие пальцы, меж тем, принялись терзать несчастный галстук, и вскоре она его развязала и потянула за синий шёлк. Виктория провела пальцем по его шее дразнящим движением и скользнула вниз с кровати, оказавшись на полу. Кристиан знал, что она сейчас поцелует его, и с трепетом ждал этого. Но она, изогнув губы в дразнящей улыбке, переключилась на пуговицы жилета и, казалось, была очень ими увлечена.— Я решительно не понимаю: вы только что не хотели меня видеть... а теперь? — спросил он, не пытаясь, однако, сопротивляться. — Скажите прямо: вы нарочно отдалились от меня, чтоб возбудить чувства... а потом... вызвали на откровенности?Она ничего не ответила, но её прикосновения становились интенсивнее и крепче. Все это раздражительно действовало и на душу Кристиана, и на его молодую кровь, погружая в дурман какого-то страстного опьянения.— Скажи, для чего это всё? Зачем ты даешь надежду? Чтобы вновь отнять? Тебе так нравится мучить меня?В ответ она привычными движениями стала расстёгивать его брюки. Кристиан вслушивался в её прерывистое дыхание и поймал себя на мысли, что ему становится всё сложнее сдерживать себя, потому что рядом с ним находилась эта чувственная, источающая приятный аромат женщина. И он уступил её агрессивному натиску и дал понять — что бы она ни потребовала от него, он согласится без всякой борьбы.«Я раб — раб собственного честного слова и этой обворожительной женщины. Как можно жить без её ласк?.. Для неё я готов на что угодно... только бы она любила меня... Пусть делает теперь, что хочет. А если она вложит мне в руку кинжал и скажет совершить преступление? Что тогда?.. Я пропал».— Мне прекратить? — шепнула Виктория, и её жаркие губы на мгновение прильнули к его губам.А затем она с тихим смехом отстранилась, как бы играя, и принялась стягивать с него брюки. Кристиан решительно не понимал, что смешного в этой всей ситуации, в этом его унижении, но, несмотря ни на что, его возбуждение стало невыносимым.Он обнял Викторию за талию и перевернул её одним быстрым движением, раздвигая ей бёдрами ноги, а после обхватил её взъерошенную голову, чтобы успокоить. Он заметил, что под халатом у неё не было ничего, кроме чулок.— Милая, ты любишь меня? — прошептал Кристиан с каким-то отчаянием и прижался губами к её разгорячённой шее — туда, где истерически бился пульс.Виктория не ответила — вместо этого она согнула ноги в коленях и сладко заёрзала в его объятьях, требуя немедленного обладания. Она прерывисто дышала и ждала, что он вот-вот войдёт в неё.— Расслабься, — прошептал Кристиан, поглаживая свою возлюбленную по волосам. — Ты такая нежная... пошире раздвинь ноги. Позволь мне. Вот так...Он прервал фразу, когда проник в её трепещущее тело одним движением и ощутил влажное тепло. Виктория принялась исступленно ласкать себя пальцами и снова заерзала под ним — так сильно, что ему пришлось рукой прижать её бедро к полу, чтоб она принимала каждый глубокий толчок без отдачи. Кристиан продолжал входить в неё, так резко, что её внутренние мышцы сжимались вокруг его плоти. В его груди нарастал нестерпимый жар, словно он стоял перед открытой печью.В этот момент Кристиан испытал самое болезненное и мучительное наслаждение в своей жизни, сильные и невыразимые чувства захлестнули его, и снова из глаз потекли глупые слёзы. Дыхание его стало прерывистым, и он сам не заметил, как излился внутрь неё.— Нет, нет, что ты наделал! — с мольбой в голосе застонала Виктория.Когда всё закончилось, она села на пол, обиженно отвернувшись.— Ты прекрасна, любимая, — шептал Кристиан, бережно вынимая шпильки из её волос и роняя их на ковер. — Ты занимаешь мои мысли всё время. Я думаю о тебе, когда нахожусь рядом, а когда тебя нет — думаю о тебе ещё больше, и я бессилен что-либо сделать с этим. Я страдаю... это причиняет мне боль, и единственное спасение от этой боли — ты. И вот в чём парадокс: ты хочешь, чтоб я выступал за свободу, но я сам не свободен — я в добровольном рабстве...Виктория обернулась через плечо, и никогда до этого её взгляд не был так нежен и трогателен. Этот взгляд обещал надежду.«Может быть, она полюбит меня так же сильно, как я люблю её?»