Глава 6
Около пяти часов вечера раздался долгий, раздражающий и очень настойчивый стук в дверь.Кристиан нервно вскочил с кресла, обливаясь холодным потом.«Полиция, — подумал он. — Наверняка полиция. Кто же ещё? Они знают про прокламацию. Паскудный Шнайдер точно... Может, не открывать? Может, притвориться, что меня тут нет? Впрочем, бесполезно — меня всё равно найдут. Что же делать?»Подозрительный стук повторился.Не в силах больше выносить эту неизвестность, Кристиан быстро подошёл к двери и распахнул её. И только он сделал это, как в комнату без всяких церемоний ворвалась женщина, с ног до головы закутанная в тёмную плотную накидку. Она вбежала так, будто бы искала спасения от чего-то или от кого-то.Кристиан потерял дар речи, потрясённый такой вопиющей наглостью.Женщина остановилась у стола и молча сняла накидку, под которой обнаружилось лишь тонкое чайное платье, украшенное бледными розами. Виктория.— Зачем ты пришла? — изумился Кристиан. — Какой, однако, глупый поступок! Ты же компрометируешь себя, губишь свою репутацию! Это самое настоящее безумие!— Я волновалась. Где ты был? Почему не писал мне?— Я? Я был болен... Нет уж, послушай, разве стоило сюда приходить? Подумай, что если...Он посмотрел на Викторию и вдруг смутился и замолчал. Щёки её пылали, а в больших синих глазах бушевало пламя. Такого лихорадочного, сверкающего взгляда, такого исступленного женского лица ему ещё не доводилось видеть. Похоже, она действительно волновалась.Кристиан отвёл взгляд и неожиданно вспомнил, что желал видеть её с единственной целью — высказаться откровенно насчёт перемены в своих убеждениях. И он всё же, как ни тяжело ему было это сделать, заговорил без всяких околичностей:— Мне нужно объясниться с тобой, — произнёс он, стараясь напускной усмешкой замаскировать свою невольную и тёмную угрюмость. — Я хочу взять назад своё слово чести. Полагаю, тебе необходимо знать об этом. Я решил для себя... бесповоротно, и предо мною нет более никакого выхода!..«Почему она молчит? И так странно смотрит на меня? Неужели это конец?»Раза два Виктория молча прошлась по комнате и вдруг с задумчивым видом остановилась у стола, взяв зачем-то учебник метафизики.— Продолжай, — тихим и ласковым голосом ободрила она.— Я разочаровался в деле. Прости, но я не могу больше идти с тобой! Демократические идеалы противны моей совести и натуре. А я не хочу совершать сделку с совестью! Если в твоей душе таится хоть искра справедливости, ты не должна осудить этот выбор... Пока я поддерживал эти идеи, я мог любить тебя — но теперь мне нет места рядом с тобой, я верно понимаю?— Ты разочаровался? — произнесла она, и едва уловимый незнакомый оттенок послышался в её голосе. Она говорила взволнованно и быстро, словно владевшие ею чувства спешили излиться в мольбе. — Что же, если между нами нет больше общего дела, то... Мы можем, пожалуй, забыть о нём, будто бы и не происходило никогда тех разговоров. Но останется наше личное знакомство, ведь так?По правде сказать, Кристиан внутренне надеялся на такой ответ. Охваченный светлой, беззаветно молодой радостью, он подошёл к Виктории и снова обнаружил это странное выражение на её внезапно раскрасневшемся лице.— Что-то случилось? Расскажи. Ты выглядишь взволнованной.Она тряхнула головой, а затем кротко взяла и, не выпуская, стала держать его руку. Вся фигура её, и взгляд, и лицо, и поворот головы — всё это выражало тёплое и любовное участие.— Виктория, ты...— Нет, ничего не говори... Поцелуй меня.Сначала Кристиан целовал её нежно, словно боялся спугнуть волшебство мгновения, но постепенно его поцелуи становились всё более требовательными и нетерпеливыми. И все опасения, что скопились в душе, приняли форму физического влечения. Обнимая стройный стан Виктории, он инстинктивно потянулся к её бедру, чтобы мягко, но решительно привлечь её поближе.Беспорядочные мысли кружились в голове, как сухие листья на ветру, но не находили выражения в словах.Виктория вдруг отстранилась. Она взглянула серьёзно и как-то обречённо:— Ты нужен... нужен мне и без всякого дела. Разлука с тобой укрепила мои чувства. Я тосковала и боялась, что с тобой что-то произошло... Не пропадай, — заговорила она, бесцеремонно усаживаясь на стол, прямо на раскрытые учебники по аналитической геометрии, при этом медленно сдвигая вверх свою юбку.Кристиан с наслаждением провёл пальцами по её колену и выше, к шёлковой подвязке, а затем расстегнул свои брюки и помедлил, вдыхая слабое благоухание её апельсиновых духов. Виктория слегка напряглась и бессильно развела ноги, когда он нашёл рукой отделанный лентой разрез её панталон.— Я хочу почувствовать тебя... — прошептала она и придвинулась к самому краю стола.Её желание было немедленно исполнено. Стол скрипнул — несколько нервозно, как могло показаться. Виктория чуть приподняла согнутые в коленях ноги и судорожно вздохнула, ощущая, что он овладел ею.«А может, ей всё равно, с кем...» — очень некстати подшепнул беспощадный язвительный голос.«Нет, нет. Она любит меня... по крайней мере, ей плевать на то, что я отказался от убеждений. Разве этот факт не доказывает её искренность? Она любит по-настоящему!»Виктория поощряюще вздыхала и постанывала, из уголка её рта высовывался краешек языка. Лицо её оставалось всё таким же исступленным, однако на нём застыло выражение мучительного наслаждения. Её пронзительный взгляд словно прожигал насквозь, и это оказывало раздражительно-приятное действие на молодое, околдованное сердце Кристиана. И он довольно скоро испытал ощущение тёплого подъёма, которое говорило, что он близок к концу, и ничто не в силах ему помешать. В попытке сдержаться, он перевёл взгляд на листы бумаги, рассыпанные по столу: интегралы, дельта икс, граничные условия, не способные сдержать импульс.— Я люблю тебя, и знаю, что ты тоже... Скажи мне это. — произнесла Виктория.И что же ему было отвечать? Он любил её и желал, но Виктория всё ещё оставалась загадкой для него.Острый спазм наслаждения.— Виктория... — это имя звучало, как молитва или как проклятие.«Может, поверить в её искренность? Может, не совершать подлости?» — встал роковой и неотразимый вопрос.<center>***</center>Был десятый час на исходе.Кристиан в нерешительности остановился на улице. Он глубоко вдохнул — и прохладный ночной воздух освежительно подействовал на его пылающую голову. Вот знакомый дом, и знакомая чугунная решётка, мимо которой он, счастливый и влюбленный, не раз пробирался на назначенное ему свидание...И, не задавая себе более никаких вопросов, хорошо ли, уместно ли и по какому праву он это делает, Кристиан отпер калитку и тихонько прошёл внутрь двора. Отсюда было видно, что в доме темно, и лишь в глубине садика горел одинокий тусклый газовый фонарь.«Её нет дома? Наверняка нет», — с явным облегчением подумал Кристиан, но тут же услышал тихий, едва различимый разговор, доносившийся издалека.Чувство болезненного изумления и злости отдалось тяжким стеснением в груди.Однако оставалась малейшая надежда, что это вовсе не свидание.Чтобы не быть обнаруженным, Кристиан юркнул в кусты и тихонько стал пробираться в направлении голосов. Наконец, он оказался достаточно близко, чтобы различать слова, и осторожно принялся наблюдать за происходящим из зарослей дикой розы.Перед ним предстала самая идиллическая картина, какую только можно себе вообразить: тёплая весенняя ночь, благоухание цветов, уютный полумрак, таинственность встречи и на скамейке к нему спиной — двое влюблённых, которые будто бы желали скрыться от назойливых взглядов.«Истинные Ромео и Джульетта», — злобно и саркастически подумал Кристиан.В роли Ромео выступал Шнайдер.—... зачем вы спрашивали, когда и куда я хожу... — раздался голос Виктории, — к чему это? Вы хотели выяснить, был ли он моим любовником? Так что же? Может, спросите об этом прямо? — вкрадчиво и бархатно говорила она. В её словах не звучало ни тени раздражения, — наоборот, казалось даже, что она получала удовольствие от этой светской беседы.При слове «любовник» Кристиан насторожился. О ком речь? Ещё один?Чиркнула спичка. Через несколько мгновений разнёсся лёгкий запах табака.Шнайдер загадочно молчал и курил длинную египетскую сигаретку. Через какое-то время он расслабленно произнёс:— Поговаривают, вы довели беднягу до самоубийства. Единственное, что мне хочется знать, правда это или нет.Виктория рассмеялась так, будто бы услышала совершеннейшую чушь.— Конечно, это все сплетни, мой дорогой Рейнхард! Как вы можете им верить? Вот про вас, например, тоже ходят не самые приятные слухи. И что же? Да, он был моим любовником, вы же это хотите узнать? — неожиданно призналась Виктория и — Кристиан ясно увидел — подсела ближе к Шнайдеру. — Я страдала от одиночества... У меня такая натура... Мне необходимо присутствие мужчины, который бы нравился мне. Она помолчала и неожиданно спросила:— Вы разве никогда не изменяли своим женам?— Откуда вы знаете, что я был женат дважды?— Об этом знает всё присутствие... Что же случилось с вашей первой женой, простите за несвоевременный интерес?— Она умерла. От простуды.— Мне жаль, я не должна была интересоваться, — сладко вздохнула Виктория. — Вы любили её?— Я полагаю, вам не со мной нужно обсуждать любовь, — произнёс Шнайдер очень любезным, но непререкаемым тоном, при этом его голос едва заметно дрогнул.Кружевная мантилья будто бы случайно соскользнула на землю, и Кристиан увидел совершенно обнажённые плечи и спину обворожительной Дианы. Ужасно непристойный выбор вечернего наряда. Больно смотреть.Стало ещё больнее, когда она, пошло вздохнув, бесстыдно прильнула к этому мерзкому паскудному типу и стала что-то шептать ему. Подозрительно зашуршало платье.— Вам нравится? — игриво спросила Виктория.— Ты хочешь удивить меня, дорогая? — ответил Шнайдер.И его рука скользнула ей на шею, под тяжёлый узел волос, а губы на одно мгновение коснулись её губ. Этот поцелуй можно было назвать до крайности холодным и целомудренным, что придавало происходящему особую остроту.Кристиан прикрыл рот рукой, испытывая молниеносную смену эмоций: омерзение, обиду, ненависть, гнев и, наконец, обречённость.И снова реальность стала похожа на тяжкий и сковывающий кошмар. Впрочем, и хотелось принимать это всё за сон, за наваждение, но увы! Действительность слишком ярко предстала перед глазами Кристиана. Пелена всё более и более спадала с глаз его, но, вместе с тем, все безвыходнее представлялось ему собственное положение...При этом не отпускало ощущение, что это всё что-то не то. Ну не могла она любить этого мерзкого типа. Что же тогда? Какой-то тонкий расчёт с её стороны? Какие же причины этого странного обстоятельства?Меж тем, паскудная сцена продолжалась.— Ты дрожишь? Ты замерзла? — деликатно-иронически поинтересовался Шнайдер, крепко обхватив тонкую талию Виктории. — Или это нервы?По его похабному тону стало предельно ясно, что он понял причину этой внезапной дрожи.И Кристиан тоже понял — но продолжал упорно глядеть на происходящее безобразие, чувствуя при этом, как в груди мучительно колет что-то...Это было чувство живой, только что зародившейся ненависти.Оскорбление от осознанного обмана, ревность и боль от поруганной растоптанной любви — всё это разом нахлынуло и вызвало физическую дурноту. Уже с трудом получалось давить в себе эти отвратительные ощущения, которые могли бы прорваться наружу самым неуместным проявлением, и тогда...Кристиан не стал смотреть далее. К чему остальные подробности этого паскудства, когда всё уже беспощадно обнажилось перед ним?— Говоришь, любишь меня? Как же, шлюха первостатейная, — пробормотал он с мерзким смешком и потихоньку двинулся к выходу.«Что такая блестящая светская львица нашла в этом типе? Впрочем, женщины без ума от таких... А Шнайдер сегодня в авантаже, сукин сын! Сволочь. Ненавижу! Какой же я был дурак, что не верил слухам, не верил своим глазам, и, что хуже всего, я слепо восхищался этой потаскухой. Она, очевидно, не любила меня, всё это время она издевалась надо мной... разве поступила бы так любящая женщина?»Не помня себя от досады, Кристиан выбрался на улицу и затворил калитку.— Всё ложь, ложь и ложь! Повсюду одна фальшь! — проговорил он вдруг, как бы подводя итог этого волнительного вечера.Его захлестнула волна гадливости, лютое отвращение к этому миру.«Это даже и не революционный заговор, а просто какая-то мелочная подпольная интрига. Неужели всё это время я был жертвой какого-то злого обмана? Я понял тебя, Виктория! Ты не ради любви, а ради какой-то неизвестной цели завлекала меня в это опасное дело, и во всех твоих поступках были обман и расчёт. Но как же я не разглядел!»В тяжёлой задумчивости Кристиан прокрутил в уме последние несколько часов, и это стало для него самой изощренной, самой мучительной пыткой.Он вспомнил всё, чем она с первой встречи завлекала его, вспомнил и рассчитанное коварство, и ложь, и притворство и решительно сказал самому себе, что всё кончено и более ничего быть не может.Ему было тяжело испытывать боль от своего разбитого, поруганного чувства, но ещё тяжелее— осознавать, что несмотря ни на что, он любил эту проклятую женщину.И невольно вспоминалась вся прелесть Виктории, вся красота её и дивное роскошное тело, и с особенной яркостью вставала в воображении именно та минута, когда он глядел в её исступленное лицо, на котором застыло выражение мучительного наслаждения. Он цеплялся за этот потаённый образ, словно галерный раб за весло, вспоминал все впечатление той минуты, от которого дух захватывало, вспоминал всё обаяние и сверкающую красоту этой проклятой женщины, и... чувствовал, что, к несчастию, не всё ещё кончено, не всё ещё умерло в сердце...Он любил её.И в этом крылась причина фатального непоправимого несчастья.Лицо его горело, как обожжённое. Каждый шаг давался тяжело, словно на плечи навалилась какая-то тёмная сила, а сердцу стало тесно в груди от раздиравшего его горя. Было невыносимо жарко и душно среди простора холодной набережной. Глаза жгло — но слёз не было. Казалось, он никогда больше не проронит ни единой слезинки.В состоянии нервной экзальтации, в каком Кристиан находился в данные минуты, оскорблённый и обманутый в самом сильном и искреннем своём чувстве, он вдруг с радостью ухватился за спасительную мысль о смерти.Смерть представилась ему единственным возможным исходом из этого отвратительного положения.
Медленно, словно в чаду, Кристиан двигался по набережной.Сверкающие воспоминания против воли закружились в его голове. Эти воспоминания рисовали красоту прошлых дней, и душа наполнилась светлой тоской по тем временам. Словно по волшебству, исчезла эта промозглая набережная, и события последнего времени вдруг исчезли, и он, Кристиан Юнг, молодой и беззаботный, снова стоял у подоконника с бокалом рейнского и смотрел на обнаженные плечи Виктории, и кругом сияли улыбками счастливые лица, убеждающие, что каждый день будет таким же беззаботным, как и предыдущий.Куда исчезло это золотое время?Взглянув вглубь себя, Кристиан понял, что он уже не тот молодой и блестящий юноша, каким был ещё недавно, и всё впечатление от непрошеных воспоминаний вдруг померкло. Осталась лишь одна горечь и боль. И, в то же время, нынешнее положение представилось ему крайне незавидным: полиция наверняка будет искать его, а если не полиция — то паскудные революционные интриганы... Ну зачем он писал чертову прокламацию, поддавшись на уговоры этой омерзительной женщины — женщины, которая так подло обманула?.. И из-за неё он загубил своё будущее, отказался от мечты, пошёл против собственной совести и чести.Кристиан поднялся на середину моста и с холодным презрением посмотрел в воды Прегеля. Казалось, прошла целая вечность, пока он стоял вот так, под пронзительным ветром, поднимая со дна души бесплодно-жгучие воспоминания о чудесных молодых днях, что ушли навсегда.На краткий миг Кристиан ощутил в себе трепет жизни, который боролся с тягостными мыслями о смерти. Но стоило перевести взгляд на пустынную неприветливую улицу, как снова возникло желание умереть.«Ах, я сам во всём виноват, — незаслуженно укорял себя Кристиан. — Это всё моя глупость и опрометчивость. Какой же я жалкий человек, такому нет места в этом мире... Я сам поставил крест на своём будущем, сам загнал себя в ловушку... Что же делать теперь? Как жить?.. Почему судьба так несправедлива? Это всё подлость, подлость, хуже которой нет на свете!»Сердце вдруг заныло от боли и усталости, а по щекам медленно покатились слёзы.<center>***</center>Кристиан вернулся к себе домой под утро в ужасно подавленном состоянии и тут же написал записку Виктории, в которой самыми избитыми фразами сообщил об «окончательном и бесповоротном» разрыве.«Довольно», — при этом решительно сказал он сам себе, и этим как бы провёл невидимую черту между прошлым и настоящим.Отправив записку с кухонной девкой, он поднялся к себе в комнату и крепко затворил дверь. Взгляд его упал на отражение в зеркале.Разгульная жизнь и нервные потрясения уже начали накладывать свой отпечаток на его внешности: лицо приобрело болезненный оттенок, а под глазами залегли тени. Весь его вид выражал такое отчаяние, что ему стало больно смотреть на самого себя.Огорчившись ещё больше, Кристиан упал лицом в подушку и забылся тяжёлым сном смертельно усталого человека.Он пролежал в постели до вечера следующего дня, пребывая в каком-то тягостном оцепенении. Квартирная хозяйка, казалось, заподозрила, что дело не ладно, и всё время порывалась вызвать доктора, но Кристиан решительно отказывался от такой заботы. Когда её бесконечные раздражающие подкудахтывания надоели до нервической дрожи, Кристиан оделся и снова пошёл на злополучную набережную.Мучительная зудящая боль — это всё, что он чувствовал, и никак нельзя было отвлечься и забыть про неё.Он любил Викторию, любил её так, как никого и никогда в жизни. Так трепетно и нежно. Так бешено и сильно. И не было никакого спасения от этой любви, кроме...Кристиан добрался, наконец, до набережной. Он опёрся на чугунные перила, свесил голову вниз и глянул в чёрные воды Прегеля. Затем его взгляд сам собою устремился далее — туда, где простирался Северный залив. А город лежал на берегах этого залива, словно выброшенное на сушу морское чудовище. Движение теней на его шкуре складывалось в картинки: кирпичная крошка, чугунная ограда, платье с турнюром, человек в серой шинели — двое шли по булыжной мостовой, люди, люди — марионетки в руках Фортуны, путь под землю, потрепанные рекламные вывески, сверхточные хронометры адмиралтейства, готические шпили, и под ними — имперские орлы — символ величия Рейха, трубы, трубы, ядовитый дым, чёрные росчерки облаков, и... постепенно сгущалась тьма над набережной. Кёнигсберг — отец Ужаса — безмолвствовал, но можно было отчетливо ощутить его хриплое дыхание и биение сердца — гудение водопроводных труб, подземный грохот поездов и свист ветра, такой пронзительный, что казалось, будто бы сама тьма получила голос...Кто-то сзади ласково взял под руку. Кристиан оглянулся и вдруг:— Здравствуйте, господин Юнг. Какая встреча! Не ожидали? Признаться, я и сам не ожидал. Ха-ха.Пред ним стоял и улыбался Вернер Грац.Вообще-то, Кристиану была крайне неприятна эта встреча и этот подозрительно-дружеский тон, с которым непрошенный приятель так и лез в душу.«Кто он вообще такой? — мелькнула мысль. — Какой странный тип. И сейчас он здесь появился явно не просто так. Что, если он связан с этой всей революционной шайкой-лейкой... да, так оно и есть!»— Что вам от меня нужно? — излишне нервозно поинтересовался Кристиан, вырывая руку.— Да что с вами? Я же ваш добрый друг, — как ни в чём не бывало, воскликнул Грац с самым добродушным смешком. — Вы будто бы и не хотите говорить со старым приятелем.Кристиан потерял всякое терпение выслушивать это, он бесцеремонно схватил этого Граца за ворот и проговорил сквозь зубы:— Послушайте, любезный сударь. Кто вы такой и по какому праву преследуете меня?Всё это было сказано весьма резко, но довольно тихо, так что никто из прохожих не обратил внимания на эту выходку.Казалось, Грац был настолько поражен, что у него не нашлось ни единого слова, чтоб ответить. Казалось, ошеломляющий удар был нанесен внезапно и выбил из его головы остатки всяких мыслей. Он растерялся до последней крайности и, не мигая, смотрел на Кристиана бессмысленно-тупыми глазами.— Я... я случайно тут оказался, ходил за... — прошептал он, как бы в доказательство поднимая какой-то бумажный пакет с шампанским.— Вы меня считаете за круглого дурака? Я ни за что не поверю, что вы оказались здесь случайно!— Нет же, нет! Уверяю вас. Скажите прямо, вы что-то имеете против меня, как частного человека?Эта фраза несколько охладила пыл Кристиана.— Ничего я против вас не имею! — примирительно произнёс он, осознавая, однако, что вёл себя не вполне прилично для аристократа.— Если ничего, что же это за тон такой с добрым приятелем?— Да мало ли, что может быть на душе у человека! Нельзя же вечно ходить в хорошем настроении!— Это другое дело!.. В таком случае я нимало не в претензии! — развеселился Грац и тут же спросил: — Вы куда теперь направляетесь?— Домой.— Ну, вот, стало быть, нам по дороге!Кристиан ничего не сказал на это, думая, как бы отделаться от надоедливого собеседника, однако отделаться от Граца было не так-то просто, особенно если он сам не хотел того.Они не спеша пошли по мостовой, и через какое-то время остановились рядом с уличной витриной, где за проволочной решёткой красовалась большая афиша, вокруг которой толпилась всяческая разномастная публика. Какая-то дамочка в дорогом муаровом платье и пошлой шляпке с вуалеткой выскочила из чёрного экипажа и стремительно бросилась к афише, будто бы увидела кого знакомого. Она зачем-то начала протискиваться сквозь толпу, и вдруг запнулась и упала, прямо в объятия Граца.— Простите, простите, ради Бога, — спешно пробормотала она и исчезла.Это было очень странное происшествие.Грац оказался не так прост — он что-то заподозрил и сунул руку во внутренний карман, при этом его лицо слегка побледнело, но затем приняло своё обычное бесцветное выражение. Вся эта игра физиономии длилась какое-то мгновение, но не укрылась от внимания Кристиана.— А знаете ли что, сударь любезный, — заговорил вдруг Грац, — я нахожу, что вы чересчур захандрились — вам необходимо развлечься!.. Сходите-ка в театр, да возьмите себе в кассе билет на нынешненюю оперу. Посмотрите, ведь прелесть что за оперка! «Козмо в пекле, или Веселье в Бардо» — любительский модернистский спектакль, но в нём играет сам Генрих... забыл как его там.Кристиан подозрительно уставился на смазливую нахальную рожу этого Генриха на афише, которая ещё и показалась странно-знакомой. Судя по всему, очередной модный тип из богемы.— Как? Вы не знаете его? — изумился Грац. — Скандальная же личность, причём известная далеко за пределами нашего богохранимого города.— А что... можно и сходить... — равнодушно согласился Кристиан.И непосредственно вслед за этим решением направился в кассу.<center>***</center>Судя по всему, модернистские спектакли и скандального Генриха публика не очень-то жаловала. Красный бархатный зал заполнялся медленно, однако ложи так и поблескивали биноклями. Сцена выделялась яркими и пестрыми костюмами. Оркестр был плох, но голоса — ещё хуже. Беата из Позена в роли некой Гликерии пела и вовсе отвратно и позорно завышала низкие ноты. Как ей доверили главную роль? А, впрочем, понятно как. Потаскуха.Кристиан выбрал место с самого края, чтоб иметь возможность уйти. Он пребывал в скверном настроении и уже жалел, что отправился на этот непонятный спектакль.— Вы слышите, как они поют? Полное поражение, — произнёс вдруг незнакомец, который сидел слева.— А? Что? — Кристиан был очень озадачен подобным обращением.— Я говорю: вас ждут вон в той закрытой литерной ложе с правой стороны.— Меня?!— Да, именно вас.«Виктория! — подумал Кристиан, чувствуя, как жарко забилось сердце. — Идти или нет? Но что она мне скажет? Я же решил, что всё кончено, и кончено бесповоротно. Или пойти... Нет, остаться здесь было бы благоразумно... мне не о чем говорить с этой женщиной. Но вдруг она хочет сообщить нечто важное».С этими мыслями Кристиан поднялся и покинул партер.Уже на втором этаже он остановился у закрытых дверей ложи и прижал руку к груди, ощущая неимоверное волнение.Дверь приотворилась — за нею стояла Виктория. В неверном свете свечи её губы казались бархатистыми бордовыми лепестками розы. Тяжело дыша, Кристиан прошёл к ней в ложу и закрыл за собой дверь.Он опустился на стул и, подождав, когда его спутница сядет рядом, заговорил очень тихо, чтоб не привлекать внимания:— Зачем вы звали меня? Нет, постойте. Сначала я выскажу всё, что думаю. Я беру назад, я возвращаю себе моё, обманом взятое у меня слово чести. Я имел непростительную глупость верить вам и вашей любви, и, признаться, у меня были какие-то личные иллюзии на ваш счёт. Теперь же я все знаю про вас и ваши связи... не спрашивайте откуда. Я знаю, что вы не любили меня, что вы меня использовали для какого-то непонятного дела. Так вот, эти самые иллюзии могут отчасти оправдать меня и моё недостойное, глупое поведение. Чем же оправдать вас — я не знаю.Виктория сидела, не шелохнувшись, словно в каком-то трансе, взгляд её был обращен на сцену.— Ты узнал про Шнайдера? — спросила вдруг она.— Да, именно так.— Он принуждал меня, — произнесла она так же тихо, при этом неотрывно глядя на сцену, и по её щекам побежали слёзы.Кристиан недоверчиво взглянул на неё — то, что он наблюдал в саду, на принуждение никак не походило.— Он шантажирует меня, — продолжила Виктория, не давая собраться с мыслями. — Какой же он отвратительный... разве я по доброй воле стала бы с ним...И с этими словами она бросилась в объятья к растерянному и ошеломленному Кристиану.— Шнайдер гадкий, гадкий человек, — продолжила шептать она. — Ты знаешь, сколько неблаговидных поступков он совершил... да взять хотя бы его первый брак. Он женился на дочке старшего инспектора, чтоб продвинуться по службе... он привык нагло использовать женщин, у него нет совести... Ах, подумай сам... я люблю тебя, разве я могла бы добровольно вступить в связь с этим противным Шнайдером? Нет, нет и нет!— Он домогался... — растерянно и недоверчиво проговорил Кристиан. — Но как же так? Он кажется мне благоразумным... если домогательства придать огласке, то пострадает его репутация и даже карьера.Виктория отстранилась, и в её взгляде мелькнул луч затаенной надежды, а губы изогнулись в коварной улыбке.По залу пронесся вздох: «Генрих, Генрих». Кристиан осторожно выглянул в прорезь ширмы, которая закрывала ложу, и устремил взгляд на сцену. По ней шёл невысокий человек с невыразительным лицом и невыразительной фигурой. И тут он надменно вскинул голову и запел:— Зачем, Гликерия, ты предала меня? — будто бы вся его страстная натура отразилась в этих словах. Он будто бы издевался над собой — влюбленный, который не может ничего поделать с чудовищной болью.— Мне стыдно, — Виктория сокрушенно покачала головой.— За что?— За то, что я вторглась в твою жизнь, за то, что втянула в эту историю, за ложь, в конце концов, хотя ты и не заслуживал лжи... и я раскаиваюсь... Прости! Я совершила подлость! Если ты простишь меня, обещаю, что больше никогда не буду тебе лгать.— Что ж, приятное разнообразие, — произнёс Кристиан довольно холодно. — Я прощу тебя, но не буду с тобой — между нами больше нет и не может быть доверия, а значит, и никаких связей.Внезапно Виктория с шорохом сползла со стула и упала на колени.— Со временем я поняла, что люблю тебя! Прости! Прости меня! Быть может, нам удастся всё забыть... впрочем нет! Ты догадался, что я состою в некой тайной организации... О, не делай такие глаза!.. Ты должен был догадаться! Так вот, наше общество не прощает произвольного выхода из него! Не прощает! А я... я не хочу уже всех этих революционных дел... я хочу быть с тобой.— А что... что делает ваше общество с нарушителями... — прошептал Кристиан пересохшими губами.— Ка-ра-ет их! — выразительно проговорила Виктория, и взгляд её сделался страшен.— И... и меня тоже «покарают» теперь? Раз я оказался от данного слова?— Ах, я не знаю. Я ничего не знаю... но скорей всего да...Кристиан почувствовал, как мороз пробежал по спине.Виктория подняла глаза:— Почему бы нам не сбежать? В Париж, например... или в Петербург... впрочем, в Петербурге какие-то сумасбродные порядки... тогда в Штаты. Правда там разруха после Гражданской войны, но Пруссия воевала на стороне янки... быть может...Виктория не договорила, и потянулась к пуговицам на его брюках. Кристиан весь напрягся, но не отвёл её рук. Он просто сидел, не шелохнувшись, растерянный и серьёзный одновременно, пытаясь разобраться в своих беспорядочных ощущениях и ожидая, что вспоследует далее.«Неужели она и впрямь думает, будто это способно решить любую проблему? Что ж, доверие это не вернёт... Какая же она всё-таки испорченная. Все её интересы наверняка вращаются вокруг постели».Но сейчас, сколько он ни старался возненавидеть её, возмутиться происходящим — он ничего не мог с собой поделать. Он вспоминал, что Виктория унизила его, причинила боль, намеренно играла его чувствами на протяжении всего этого дикого месяца... Но, несмотря ни на что, он любил её.— Я люблю тебя, — сладко прошептала Виктория, расстегивая последнюю пуговицу.То, с какой настойчивостью она взялась за дело, свидетельствовало о том, что она намерена продемонстрировать нечто интересное.— Послушай, — серьёзно проговорил Кристиан, морщась и чувствуя поглаживающие прикосновения её прохладных пальцев. — Я боюсь, это ничего не изменит. Это не решит проблем. После всего, что было... Я не верю тебе. К тому же, это все крайне неприлично и пошло.— Скажи, как тебе нравится, — прошептала она, почти касаясь губами его напряженной плоти.Кристиан дрожащими руками обхватил её голову.«Какой стыд, — думалось ему. — Где она этому научилась? А что, если она с каждым делала это. Что, если ей без разницы, с кем?»Виктория с готовностью делала то, о чём любая добропорядочная женщина не могла помыслить, даже в собственной спальне, — она ласкала его губами, языком, и... И над чувством негодования восторжествовало сладкое головокружение, страсть, всеобъемлющая и первобытная.«Может, простить?» — шепнул внутренний голос.Кристиан, сгорая от стыда, перевёл взгляд на сцену, чтобы не видеть похабно покачивающуюся голову Виктории.Генрих пел о своей любви. Он двигался с удивительной грацией — легко и страшно. В его голосе звучала рвущая душу нежность, а в руках он держал револьвер. Баета-Гликерия стояла, простирая руки вперед. Наступил резкий и мучительный момент — крещендо. Генрих дьявольски прекрасно взял верхнюю ноту... и замолчал, поднося к оружие к груди.Кристиан вспомнил, где видел его — спутник Баеты — морфинист и подкаблучник.Грянули аплодисменты. Послышались голоса: «Браво! Браво! Генрих, браво!»Под шум этих голосов Кристиан выбежал из ложи и захлопнул дверь. Он не мог понять своё состояние, и не знал, что делать дальше.
Кристиан чувствовал, что разум у него как-то помутился. От одной лишь мысли, что Виктория не врёт, кружилась голова. Он тут же понял, что нуждается в терапевтической порции шнапса, и направился в буфет. Этот непопулярный, как спектакли Генриха, буфет представлял собою сырое, холодное помещение, единственным украшением которого служили облезлые нимфы и амуры.Пребывая в тупом, растерянном раздумье, Кристиан принял из рук буфетчика рюмку целебного напитка, рассеянно пропустил её сквозь зубы, а через несколько минут опять повторил тот же манёвр.«Что делать теперь и что предпринять? Простить ли? — думал он, спускаясь по мраморным ступеням на выход. — Нет, нет... такую подлость никак нельзя простить! Если я опять доверюсь этой женщине, как знать, что она не предаст меня снова? Или же поверить и бежать с нею в Штаты? Было бы хорошо... Здесь становится опасно. Но я совсем, совсем не доверяю ей!»С этой мыслью Кристиан вышел из здания театра и остановился посреди улицы. Он был как в чаду, как в дурмане, был смущён и растерян — казалось бы, только вчера он уже совсем смирился с окончательным разрывом, а сегодня — опять эти невыносимые, уничтожающие сомнения и муки!Ему нужно было решить окончательно и бесповоротно — бежать одному или вместе с Викторией.«Если я уеду один, что же будет с нею? Бежать для женщины весьма затруднительно. Наверняка она останется... С одной стороны, эта паскудная и таинственная организация, а с другой — сукин сын Шнайдер. Её ждут арест, каторга или даже смерть... Ах, если бы я верил ей! Правду ли она говорила мне сегодня? Вдруг она снова хочет использовать меня? Нет, поеду один...»Перед его глазами тут же предстала радужная картина: лучи закатного солнца, пароход, плывущий по золотистой Мисисипи, креолки, креолки... и рядом Виктория с зонтиком из белого кружева...«Оставлю её и... обреку на смерть, а вдруг она действительно любит меня! Но как же проверить, как же найти неоспоримые доказательства...»И тут неожиданно ему в голову пришла некая безумная идея.<center>***</center>Кристиан сидел в экипаже, чувствуя острый приступ дурноты. Он ловил себя на мысли, что заболел — но при этом понимал, что, скорее всего, так проявляет себя нервная горячка, усиленная шнапсом.Город представлялся ему странным в этот час вечера. Кристиан чувствовал, что от улиц, погруженных в полумрак и молчание, веяло чем-то могильным, зловещим, каким-то холодом и общим сговором против кого-то и чего-то. Прохожие встречались редко, зато почти на каждом углу маячили тени полицейских. И один вид этих самых полицейских повергал Кристиана в холодную мелкую дрожь. Как будто Кёнигсберг ясно давал чувствовать своё ненормальное, исключительное положение; в его дымном воздухе начинало пахнуть каким-то зловещим заговором.Экипаж остановился у дома Виктории. Кристиан знал, что обворожительная Диана осталась в театре, чтоб досмотреть ещё два акта с этим странным Генрихом. И действительно, казалось, внутри дома всё уже давно покоится глубоким сном, ни единая полоска света не пробивалась из окон. И внутри, и снаружи царили мрак и тишина.Кристиан расплатился с водителем, вышел и с замиранием сердца приблизился к знакомой калитке. Дрожащими руками он отпёр замок, а затем подавил ручку запора, которая тотчас же подалась на его лёгкое усилие — калитка открылась пред ним свободно и без шума.В воздухе тихого сада разливался знакомый запах резеды и канализационных труб.И Кристиан, который до сих пор пребывал в каком-то странном полубессознательном состоянии, осторожными шагами прошёл мимо стены по песку садовой дорожки, а затем завернул за угол и очутился пред задним фасадом дома, около террасы перед знакомыми розовыми кустами. На эту террасу выходило окно Виктории. Кристиан приподнялся и со всех сил надавил на раму. Окно отворилось.«Ты совершаешь подлость, — противился язвительный внутренний голос. — Ну и как ты — благородный аристократ — додумался? Чёрт знает, что такое... »«Теперь моя жизнь решается. Мне уже всё равно, всё равно... если я хотел умереть ещё недавно... Ах, мне всё равно...»Он подтянулся и, терзаемый муками совести, влез в окно.Оказавшись внутри знакомой комнаты, Кристиан нащупал в кармане отмычку и решительным шагом направился к противоположной стене, где на трюмо стояла мракобесная шкатулка. Однако взгляд его привлёк небольшой ящик, как бы небрежно брошенный под столом. Он склонился над ящиком и снял петли. Внутри ровной стопкой покоились блестящие, тонкие перфокарты — какой-то алгоритм. Но зачем? Для чего?Из внутреннего кармана на крышке высовывалась пачка писем, перевязанная розовым шнурком. Кристиан почувствовал, как противно вспотели ладони, но соблазн прочесть чужую корреспонденцию был слишком велик. Он вынул из стопки верхнее письмо, но тут же осадил себя: «Что сказали бы в приличном обществе, узнай там про это? Без сомнения, сказали бы, что это позор и самая настоящая подлость!» Однако, Кристиан осторожно развернул сложенный вдвое листок, на котором чернели ровные, красивым почерком выведенные строчки. «Моя возлюбленная, — прочёл он. — Ты хочешь знать, чем я был занят...»Вся кровь прихлынула к сердцу, и, казалось, что оно застучало порывисто и неровно.«Матерь божья! Что это означает?» — с негодованием подумал Кристиан, глядя в правый нижний угол, где стояла ничего не значащая подпись «Францишек».Руки его дрожали, когда он снова принялся читать.Это было пылкое любовное послание. Кристиану самому доводилось — и не раз — писать подобные письма, и он вполне мог определить, когда в словах сквозила подлинная страсть. Судя по неутешительному содержанию, Виктория имела связь с этим человеком, была любовницей, проще говоря.Всё это произвело слишком тяжёлое, грустное впечатление.На Кристиана вновь нашла какая-то тёмная тоска и лихорадочная нервность. Он как бы старался закрыть себе глаза, забыться, закружиться в вихре забвения, и не мог: он снова чувствовал, как нечто острое и жуткое идёт где-то внутри. Этими письмами сказалось всё. Всё беспощадно обнажилось пред ним: Виктория любит другого мужчину, и она для этого другого всю жизнь поставила на карту.«Она в это время имела связь со мной... и признавалась мне в любви. И она... О, я не знаю, как это назвать! А ведь я понимал и чувствовал неизбежность такого пассажа. Получается, она уже давно в отношениях с каким-то человеком, с каким-то чёртовым поляком... ведёт с ним эту паскудную переписку и в то же время со мной, и с тем студеном... и ещё с мерзким Шнайдером... сколько же у неё любовников?»И Кристиан, хочешь не хочешь, не мог воздержаться, чтобы не засмеяться горьким и несколько озлобленным смехом.Он перебрал письма, разглядывая даты.И снова в нём вскипела уязвленная гордость, самолюбие и злость от пренебрежённой любви. Виктория ему вновь казалась самой прожжённой потаскухой, но он понимал, чувствовал, что всё-таки любит её и любит, не переставая, Бог весть почему.Он сжал зубы, перевязал письма веревкой и с отвращением убрал на место.И сделал он это очень своевременно — внезапно где-то в коридоре раздался крик:— Гретель!Первым движением Кристиана было подскочить к окну, но тут послышался звук опираемой двери, и он лишь успел спрятаться за портьеру, чтоб не быть обнаруженным.Это, очевидно, вернулась Виктория.— Гретель, милая, через час придёт господин надзиратель, помоги мне собраться. И удали к тому времени слуг, если они не спят, чтобы никто ничего не слышал.— Господин надзиратель был вчера, — как бы между делом сообщила Гретель. — Пока вас не было, он приходил и расспрашивал меня. Спрашивал, что вы делаете, куда ходите и в какое время... Такой наглый господин, очень хотелось сказать ему всяких дерзостей. Он разговаривает так, будто бы знает что-то про вас, чего я не знаю, и не говорит, откуда он это знает.— Шнайдер что-то знает? Ха-ха. Наглости у него хоть отбавляй и амбиций тоже, а вот умом природа обделила. Впрочем, буду справедлива, есть у него одно достоинство. У меня ещё не было любовника с таким огромным...Раздались мерзкие смешки и шушуканья.— Нет, нет. Не подойдёт, — задумчиво произнесла Виктория. — Слишком скромно. Мне нужно что-то более эффектное и откровенное. Боже, этот цвет старит меня лет на десять. Убери. Подай розовое чайное.— Госпожа, не завидую я вам...— Ах, милая Гретель, что поделать... Я бы рада вообще не видеть этого мерзкого Шнайдера, но для своего успокоения приходиться рассматривать его лишь как объект для удовлетворения страсти, не более...Кристиан всё это время старался убедить себя, что он совершенно равнодушен ко всему и, в частности, к происходящему. И действительно, до этого он испытывал тяжёлое, абсолютное равнодушие. Но сейчас, какие-то эмоции начали щемить его сердце, что и вызывало болезненную усмешку на его губах. Видимо, самой Судьбе для чего-то было угодно, чтоб он стал свидетелем происходящего паскудства.В дверь кто-то постучал и после доложил:— Вам прислали карточку.— Спасибо, иди.Послышался шорох разворачиваемого конверта, а затем тихий вздох.— Гретель, пригласи господина, срочно.Хлопнула дверь, но, судя по звукам, Виктория осталась здесь и гремела какими-то баночками.Кристиан поёжился.И вдруг возглас:— Францишек! Какими судьбами?— Судеб вообще нет, а есть непредвиденные случайности.Голос и сама фраза представилась смутно знакомыми. Словно звоночек тренькнул. Где-то Кристиан уже слышал эту фразу, вот совсем недавно, но никак не мог вспомнить, где.— Я к тебе по поручению комитета, — впадая в официальный тон, начал этот самый таинственный Францишек. — Во-первых, дай мне ящик — я завтра же оправлюсь в Вену, мы получим чуть больше миллиона рейхсмарок за эту сделку.Кристиан чуть ли не закашлялся и поспешил прикрыть рот рукой. «Что там за алгоритм такой?» — настороженно подумал он.Меж тем, незнакомец продолжал говорить:— А во-вторых, друг мой, ты сегодня встречаешься со Шнайдером? Так?— Да. А что же? Всё по плану... ещё немного, и его можно будет обвинить в непристойном поведении... Ох, тогда я, наконец-то, выполню свою часть задания.— В этом уже нет надобности. Комитет единогласно решил, что Шнайдера нужно убрать, и поскорее. Председатель полагает, что он крайне опасен для целей и преуспеяния дальнейшей деятельности общества.— Вот как, — безразлично проговорила Виктория. — Чем же вызвана такая срочность?— Он шпионил самым подлым образом, и в его руки попал один документ...— Как же так? Я знаю, что документы ты всегда носишь при себе.— О, да. Но всё было обставлено самым хитрым образом. Шнайдер подослал ко мне — ты не поверишь — карманницу. Вот же догадливый сукин сын.Кристиан сразу вспомнил странное происшествие у театра и понял, кто скрывался под личиной некоего Францишека. Конечно же, это был Грац. Как можно не догадаться раньше! «Так вот ты из каких гусей!» — с некоторой злобой оскорбления подумал он.— Как же он будет убит, позволь узнать? — спросила тем временем Виктория.— Его пристрелит один новичок.— Новичок... неразумно посылать его. Хоть Шнайдер особым умом не отличается, но он, всё-таки, прошёл войну... подумай.— А никто не хочет брать на себя это убийство. К тому же, ты знаешь нашу систему — новые члены общества должны быть, так скажем, связаны кровью. Если же это убийство по каким-то причинам не совершится, я сам лично пристрелю этого трижды долбанного Шнайдера. О, не волнуйся... Ты знаешь, Виктория, какой я стрелок. Но это ещё не всё, — снова впадая в официальный тон, произнёс Францишек-Грац. — Кристиан Юнг тоже должен умереть...Это было ожидаемо. Но Кристиан почувствовал, что на короткий момент сердце у него будто замерло, и странный страх, более сильный, чем тревога, более тяжёлый, чем горе, затрепетал в его груди.Воцарилась минутная тишина.— Что с тобою, друг мой? — спросил Грац. — Ты на себя не похожа! Тебе дурно? Корсет туго затянут?— Да, мне нехорошо... Если можно, спаси его! — порывисто прошептала Виктория.— Кого?— Господина Юнга... Это я запутала его в дело... Я виновата... Я хорошо знаю этого человека и знаю, что он человек честный. Вся вина его только в несходстве убеждений... Спаси, если можешь!— Друг мой, я вижу, что ты действительно больна, потому что говоришь нелепости, — сухо заявил Грац. — Да, я могу тебя понять. Мне и самому нравится этот юноша. И его «казнь» противна мне. Но о моих убеждениях никто и не спрашивает — я всего лишь докладчик Центра. Что ж делать... мы, к сожалению, слишком уж далеко зашли с ним, он слишком много знает уже, посвящён несколько более, чем бы следовало, и потому нельзя оставить его так. Мне самому его жаль, очень жаль! А в нем есть некоторые очень пригодные качества. Эх... он человек далеко не глупый, молод душою, он способен на увлечение. А во время студенческой истории... как он разумно и одушевленно говорил, и толпа его послушалась; стало быть, этот человек в иных случаях может даже и увлекать за собою. Превосходная черта... и затем — если бы он попался, если бы его сослали или расстреляли, то подумайте, какая это прекрасная декорация для Европы!.. Но этот трижды сучий Шнайдер упорно не давал ареста, как чувствовал что-то. Ох уж это поганое лисье чутьё... Ты плачешь?.. Что это?.. Нервы? — произнес он тише, чем вполголоса.— Я люблю его! И мне больно, что я просто так погубила его!..Прокатился тяжёлый вздох.— Ну что же с тобою случилось? — тихо осведомился Грац. — Не узнаю тебя. Я знаю, что ты можешь вырвать у мужчины сердце и раздавить его каблучком с той же лёгкостью, что прихлопнуть муху. Что изменилось теперь?— Разбивать сердца совсем несложно. Куда труднее сохранить любовь, — ответила Виктория.— Разве не ты мне говорила, что любовь — это игра? Разве не ты говорила, что это примерно как партия в шахматы... Мне не нравится выражение твоего лица, дорогая.Повисла напряженная пауза, прерываемая частыми всхлипами.— А как же наша любовь? Как же всё, что между нами было? Это ничего не значит для тебя?— Прости, прости! Я полюбила другого и сознаюсь в этом прямо.— В таком случае, как же наше общее и справедливое дело? Ради этой идеи, ради нашего дела, я позволял тебе соблазнять других... я подавлял в себе ревность... вот так сильно я люблю тебя!— Нет, Францишек, ты любишь лишь свои идеи и своё «дело». А я была лишь орудием в твоих руках. Ты самым подлым образом совратил меня и подчинил своей воле... но теперь я поняла, что такое настоящая любовь...— Какие громкие слова, за которыми, однако, ничего не стоит. Нет, я не собираюсь больше говорить с тобой. Ты сильно разочаровала меня. Кроме того, ты имела неосторожность не согласиться с решением комитета, и ты имела неосторожность признаться в своих чувствах. Ты знаешь, что этим вспоследует. Тебя должны подвергнуть суду трибунала и покарать... и приговор я оспаривать не стану, а если нужно, и сам приведу его в исполнение. Прощай!— Стой! Ну стой же...Судя по звукам и удаляющимся шагам, Кристиан остался в комнате один.
Когда шаги окончательно стихли, Кристиан вскочил и судорожно рванул створку окна на себя. И на этом его отчаянный порыв иссяк.«А как же шкатулка? — подумалось вдруг ему. — Ведь из-за неё я попал в эту чертову переделку. Отчего бы не посмотреть, не взглянуть?»Он снова пересёк комнату, извлекая из кармана отмычку, и остановился перед заветной шкатулкой.Щёлкнул замок, и перед глазами предстал обыкновенный дамский несессер. Где-то с правой стороны должна была находиться искусно замаскированная пружина. Спустя некоторое время Кристиан отыскал её и надавил, и тут же внутренность шкатулки, наполненная разнообразными безделушками, поднялась и остановилась на дюйм выше верхнего края. В потайном отделе обнаружилась стопка перфокарт.Кристиан аккуратно взял эту стопку и поднял на уровень глаз. И тут же вспомнился недавний разговор про некий алгоритм на миллион рейхсмарок. Вероятно, эта стопка часть того алгоритма... но зачем она тут и что это вообще за перфокарты, понять было решительно невозможно.В тяжёлой задумчивости и в лихорадочной нервности Кристиан в который раз покинул этот дом и пошёл, не разбирая дороги. На улице было темно. Изредка поддувал умирающий ветер. Вдруг Кристиану показалось, что раздались чьи-то шаги. Показалось ли? Волнение охватило его, несмотря на дикую усталость, и страх когтями впился в сердце.И через мгновение какой-то человек пробежал мимо.Сразу же за этим движением Кристиан ощутил сильную и резкую боль в голове, от которой подкосились ноги. Перед глазами мелькнула яркая вспышка, словно взорвалась звезда, потом он провалился в темноту, отчаянно пытаясь удержать ускользающее сознание.Когда он немного пришёл в себя, то, казалось, с момента потери сознания не прошло и мгновения. Радуги и фейерверки сплетались перед его сомкнутыми веками.Но внезапно Кристиан догадался, что что-то пропустил. Судя по всему, он лежал на сиденье экипажа лицом вниз. Ощутимо потряхивало, лязгали передачи, гулко кипел котёл. Руки оказались связанными. Кристиан осторожно приоткрыл глаза, но ничего не увидел — на голове у него был надет какой-то мерзкий мешок, от которого несло гнилью и керосином. Кристиан хотел было пошевелиться, но побоялся, что это не останется незамеченным. Голова раскалывалась от болезненной вибрации корпуса экипажа, но, тем не менее, мельтешение цветных пятен понемногу прекратилось.На переднем сиденье разговаривали двое.— Ну и кого нам подсунули, — раздался первый голос. — У него же кровь голубее, чем вода в море. Если мы его пришьём, вся полиция будет стоять на ушах.— Так решил трибунал, — пропел второй голос. — Что теперь. Раз взялись — доведём до конца! Мы свою часть чётко отрабатываем. Ты вот что лучше скажи, как бы нам его грохнуть, чтоб это сошло за самоубийство и не вызвало подозрений?..Кристиана едва не стошнило от этих непринужденных разговоров — такое он ощутил отвращение и усталость. Стараясь подавить дикую панику, он, считающий себя скептиком и последователем теоретического атеизма, прочитал про себя молитву.Казалось, весь мир был против него. Его охватило такое отчаяние, что жить не хотелось. Впрочем, жить его никто и не уговаривал. У этих подонков были планы совсем иного свойства.— Пока он не очухался, бросим в Прегель. Там, где поглубже и течение посильнее. Ты как думаешь?Дальнейшая судьба Кристиана представилась вполне ясно: сейчас его отвезут на какую-нибудь набережную и спустят прямиком в Прегель.— Ну что, пожалуй, приехали!Экипаж резко остановился. Дверца со скрипом отворилась, и чьи-то руки больно подхватили Кристиана под мышки.— Приехали, — объявил голос. — Никого.— А кому тут шляться в такое время? — отозвался второй голос. — Давай, что ли.Кристиан почувствовал, как с его головы стянули паскудный мешок, но не успел он оглядеться, как его снова ударили по голове.Поток невыносимой боли. Это точно был конец.Сосредоточившись на этой боли, он понял, что она идёт от затылка.Где-то рядом возникло какое-то движение, но рассмотреть ничего Кристиан не смог, и тут же грянул ужасно громкий выстрел.И когда он, наконец, открыл глаза, когда его сознание прояснилось, он увидел Шнайдера, который с профессиональной бесчувственностью стоял над чьим-то телом и сжимал в руке свой пятизарядный револьвер.После всего того, что с ним произошло, Кристиан даже не удивился такому повороту.— Я умираю?.. — прохрипел он и тут же почувствовал подкатывающую к горлу дурноту.Любое действие причиняло неимоверную боль: было больно говорить, двигаться, и даже дышать. Голова горела, тиски, сжимавшие легкие, не давали вздохнуть, но ужасней всего казалась дурнота, доводившая до исступления. И от попыток унять её становилось лишь хуже.— Вы не ранены? — поинтересовался Шнайдер самым будничным тоном, приближаясь и пряча револьвер.Боль, которую невозможно было заглушить, постепенно превращалась в безумный смех, и Кристиан с трудом давил в себе эти истерические порывы.Шнайдер склонился над ним и с участием заглянул в лицо, а после бесцеремонно тряхнул за плечи.— Вы не в себе, сударь? Вы узнали меня?..Кристиан засмеялся, и сквозь этот истерический смех прорвалась ярость — безжалостная, как удар хлыста. Слова внезапно хлынули стремительным потоком — резкие слова. Он орал на всю улицу:— Я вас ненавижу! Ненавижу! Всюду вы! Да как же вы мне надоели. Вы хотите пристрелить меня, я знаю! Вы ненавидите меня! Так стреляйте! Ну... Убейте меня!— Вы не в себе. Но это ничего. Сейчас будет лучше, — произнёс Шнайдер и улыбнулся, чтоб смаскировать, что его лицо мучительно передернулось. — Я так же себя чувствовал на войне... А позвольте-ка, я вас приведу в чувство.И после этих слов он влепил Кристиану парочку бодрящих плюх, а затем крепко и бесцеремонно обхватил за талию и поднял.— Если бы я хотел, как вы выразились, убить вас, то зачем же тогда спасал? И рисковал жизнью, между прочим. Если бы я ненавидел вас, то давно бы сослал на каторгу — благо, поводов для этого было достаточно...Кристиан попытался оттолкнуть его, но ничего не вышло.— О-откуда в-вы здесь? Вы с-следили за мной?— Об этом поговорим по дороге, — подчёркнуто любезно произнёс Шнайдер, затаскивая Кристиана в экипаж.За рулем находилась женщина — серая дамочка.— Я правда за вами следил все это время, — сказал Шнайдер, усаживаясь рядом с Кристианом. — А как же за вами не следить? После того, как я увидел записку от этого вашего... таинственного доброжелателя, то сразу понял, что дело тут не чисто. Знаете почему? Потому что в комнате самоубийцы я нашёл подобную записку и портрет баронессы фон Розен. Это всё казалось очень странным, учитывая то, что на тот момент вы имели явные симпатии к баронессе. Я сразу подумал, что было совершено убийство — причём, совершено так, что подозрение ни на кого не падает. Расчёт был на лень и бюрократизм наших чиновников, которые всё должны были списать на самоубийство. Проследив за вами, я вполне понял мотив — тот несчастный ввязался в революционные делишки, а когда стал по какой-то причине неугоден, то был убит... и вы едва ли не повторили его судьбу.— П-почему же в-вы не арестовали её сразу? В-викторию? — спросил Кристиан.— Во-первых, мне сразу стало понятно, что за этим делом стоит некая организация...— П-позвольте, н-но как же вам это стало понятно? У меня чувство, что вы были предубеждены и желали найти именно некую организацию.— Может, я и был предубеждён, — в любезном голосе Шнайдера зазвенело презрение. — Может и был. Но оказался прав, как чувствовал...— П-почему вы не арестовали м-меня, всё же? После записки? После происшествия у университета? — Кристиан придвинулся ближе и полушепотом добавил: — После того, как вы узнали, что это я писал прокламацию?— А какой смысл вас арестовывать, если вы сами жертва в этой истории?— После случая с прокламацией вы могли бы задержать меня на три дня и допросить ещё... и потом эта слежка... сдается мне, вы тянули намеренно, чтоб... посмотреть, что воспоследует за всем этим... с кем я буду встречаться, ну и возможно, вы желали посмотреть, если меня захотят вдруг убить, как и каким способом это будет сделано. И что самое примечательное, вы не передали дело более высоким чинам... а дело-то связано с революционерами. Почему? Наверняка вы желаете повышения и поэтому рисковали моей жизнью.Шнайдер самодовольно улыбнулся, и в этой улыбке ясно читалось, что он собирается получить звание инспектора весьма скоро.— И вот ещё что, — добавил Кристиан, — я слышал разговор... между баронессой фон Розен и... этим мерзким поляком. Сегодня ночью вас собираются убить.— Меня? — насмешливо переспросил Шнайдер. — Что же, это ожидаемо. И как же меня хотят убить, позвольте узнать?— Насколько я слышал, вас хотят застрелить.Взгляды их встретились, и Кристиана испугала жёсткая бурлящая веселость Шнайдера.Остаток пути они ехали в полном молчании.«Виктория любит меня, — думал Кристиан. — Любит... и это я узнал наверняка. Но что же остается мне теперь? Бежать! Нужно бежать! В Штаты. Через Атлантику. После всего того, что произошло, мне нет больше места в этом городе... А Виктория? Из-за неосторожного признания в любви ко мне ей грозит смерть... из-за меня она будет убита. Нет! Нельзя её так оставлять! Стало быть, бежать вместе. Нужно отделаться от Шнайдера. Непременно нужно... но он меня так просто не отпустит».Экипаж остановился напротив полицейской канцелярии. Ничего не подозревающий Шнайдер вышел из экипажа, обошёл его с другой стороны и, открыв дверцу, уставился на Кристиана.— Ну же, пройдемте, сударь, — любезно предложил он.— Я... я не могу, — промямлил Кристиан, кое-как выползая на воздух. — У вас не найдётся нюхательной соли?Впрочем, нюхательная соль нашлась. И пока Шнайдер искал её во внутреннем кармане жилета, Кристиан из последних сил вскочил и угостил господина надзирателя долгожданной плюхой, после чего устремился в какие-то темные подворотни.— Ах ты сукин сын, — выругался Шнайдер. — Знаю, куда ты собрался...Кристиан бежал и бежал со всех сил, несмотря на неимоверную дурноту и головокружение, несмотря на то, что его тело била крупная дрожь. Ледяной ветер дул в лицо. Газовые фонари не горели. Гнусный страх не давал больше вздохнуть. И крысы копошились под ногами... Кристиан весь стал словно оголённый нерв — он предугадывал каждое движение вокруг себя. Что-то мерзкое шаркнуло по спине — это точно была мерзопакостная крыса. Он ощущал лишь страх и отвращение и дрожь от омерзения и лихорадочного холода. Что-то тёмное напирало на болезненную реальность, вырывалось из небытия и подавляло мысли смертельной печалью — могущественное существо, которое приходит вместе со страхом и болью.Калитка была открыта. Кристиан стремительно пронёсся по садовой дорожке и остановился. Зачем он здесь? Будто забыл. Забыл что-то важное...В этот момент, как нарочно, дверь чёрного входа открылась, и в сад вышла женщина. Леди Ада.Кристиан взглянул на неё, и в глазах потемнело — снова его охватила иррациональная паника и яркое, жгучее, как беспощадное солнце, осознание близкой неотвратимой смерти.Луна сгинула.В следующее же мгновение в саду появился таинственный господин с бесцветным лицом.И тут Кристиан всё вспомнил.— А, вот и наш герой-любовник, — дружелюбно произнёс Грац, будто бы обращался к старому другу.— О-отпусти её, — произнёс Кристиан. — М-мы исчезнем, уедем в Штаты и н-никогда больше не потревожим вас.Грац покачал головой.— Трибунал приговорил её к смерти, и тебя, кстати, тоже, мой юный друг. Но если ты согласишься вступить в нашу организацию — останешься жив.— Я не в-верю в эти идеи и н-никуда не вступлю, — как можно твержё произнёс Кристиан, хотя внутри всё похолодело от страха, а колени предательски задрожали. — Прошу... отпусти её.— Нет.В следующее мгновение в руке Граца оказался револьвер. Кристиан услышал душераздирающий хлопок.Виктория даже не успела вскрикнуть — она качнулась и кровь брызнула на садовую дорожку.Падения Кристиан не видел.— Убил, — произнёс Грац, как ни в чем не бывало, и снова взвел курок. — А теперь твой черед. Прощай.Дальше все происходило словно в тумане. Картинки сменялись одна за другой, будто бы Кристиан наблюдал за происходящим сквозь стекло калейдоскопа.Шок и оцепенение. Выстрел. Второй выстрел. Кристиан ощутил резкий толчок в плечо, а затем он медленно съехал вниз по какой-то стене. Рядом снова оказался Шнайдер. Если бы Шнайдер не вмешался, то...Грац стоял уже безоружный, вцепившись в руку. И на его рукаве расплывалось алое пятно.«Это всё неправда, — подумал Кристиан. — Этого не может быть. Я не могу думать, что это правда. Если я так подумаю, то закричу».Эйфория. Эйфория. Всё в порядке. Кристиан был уверен в этом. Он был уверен, что вообще ничего страшного не произошло и это всего лишь паскудный сон или плод воображения. Скоро он проснётся и пойдёт на светский раут, где будет музыка и рейнское, и всё будет как прежде.— Что ж ты не убил меня? — спросил Грац, морщась от боли, и вскинул насмешливый взгляд на Шнайдера. — Неужели я нужен живым? Полиция-то уже едет?— Едет, — любезно ответил господин надзиратель, — меньше чем через минуту будет здесь.— Ну... отправляйся в Вальхаллу.В следующее мгновение произошло слишком многое. Грац поднял левую руку — это произошло очень быстро, но Кристиану показалось, что очень медленно. Блеснул маленький однозарядный дерринжер. Из дула вырвалось оранжевое пламя, и по лицу Шнайдера вдруг разлилась глубокая мертвенная бледность, а губы задрожали от боли и напряжения. Тишина длилась доли секунды. Нужно отдать должное, в эту критическую минуту Шнайдер не потерял присутствия духа. Он задержал дыхание, прицелился и выстрелил. Кристиан ясно видел, что пуля попала точно по назначению. Грац, однако же, устоял на ногах, только на этот раз схватившись за грудь, и совсем не думал умирать.Шнайдер выронил револьвер и лишился чувств.Творилась какая-то чертовщина или какие-то чудеса.— Идеи, мой друг, невозможно уничтожить, — произнёс Грац, глядя сверху вниз на поверженного Шнайдера, и с болезненным вздохом устремился прочь. Порыв ледяного ветра взметнул полы его пиджака. И таинственный Францищек-Грац растворился в ночи, будто бы его никогда и не существовало.— Он умер... Боже... они все умерли! — раздался трепетный голос Гретхен.Шнайдер со стоном приподнял голову, судорожно схватился за бок, и кровь потекла сквозь его пальцы.— Дура, — процедил он сквозь зубы и снова потерял сознание от боли и кровопотери.Истерика превратилась в безумие. Ничего не соображающий, шокированный Кристиан поднял с земли блестящий вороненый гассер.Ощущение опасности не прошло — точно кто-то чёрный стоял у плеча, точно земля под ногами в любой момент могла превратиться в зыбучие пески.Кристиан смеялся так, как не смеялся никогда в жизни. Он быстро взвёл курок и приложил револьвер к виску.Лучи закатного солнца пробивались сквозь ветви деревьев. Воздух в сосновом бору был непривычно чист, и здесь дышалось легко и свободно — не то что в дымном Кёнисберге.Кристиан Юнг сидел на балконе третьего этажа частной лечебницы и зажимал в руке потухшую сигаретку. Вообще-то, пациентам не разрешалось выходить на балкон и, тем более, курить, но Кристиан, благодаря деньгам отца, получал особые привилегии.После событий роковой ночи Кристиана в истерическом припадке доставили в эту лечебницу, где он провел полтора месяца. Поначалу нервная горячка плохо поддавалась лечению — не помогали даже передовые методы современной медицины, такие как дуга Вольты, ванны со льдом или сон на магнитной кровати — но в какой-то момент наступил благодетельный кризис, и с того самого дня врачи не сомневались в благополучном исходе болезни. Молодая натура Кристиана взяла своё, жизнь пересилила в этой борьбе с отчаянием, и здоровье стало быстро поправляться.Дверь со скрипом растворилась. Из проёма показалась голова доктора.— Господин Юнг, с вами хочет говорить инспектор.Кристиан бросил окурок в пепельницу и поправил подтяжки. В других обстоятельствах он бы постеснялся предстать перед кем-либо в одной рубашке и брюках, но сейчас ему было всё равно.На балконе в ту же минуту бесцеремонно появился Шнайдер.— Какой прекрасный день, господин Юнг, — любезно произнёс он и с болезненным вздохом сел на хлипкий стул, поставленный сюда для неизвестных целей.Шнайдер ещё не вполне оправился от ранения — он выглядел измождённым и очень бледным.— Зачем вы пришли? — неприязненно спросил Кристиан, прикуривая ещё одну сигаретку. — Вы хотите сказать, что после лечения меня ждёт трибунал и каторга? Я и без вас это прекрасно понимаю.Шнайдер изобразил на своём лице самую любезную улыбочку и тоже прикурил.— Не буду ходить вокруг да около. Перейду сразу к делу. Я пришёл спросить, что вам известно о Францишеке... боже, как его там... Пшебендовском, кажется. Ненавижу такие фамилии. Мне это желательно знать как можно скорее в интересах следствия, понимаете?Кристиана слегка передёрнуло от внезапно нахлынувших воспоминаний.— Получается, он выжил? Как это возможно?— Я знал, что вы непременно спросите. Что же, полюбуйтесь — это мы нашли недалеко от места происшествия, — с этими словами Шнайдер извлёк из внутреннего кармана пиджака стопку перфокарт, которая была загублена пулей, застрявшей в ней. — Чёртов Францишек пытался пронести эти карты под своей одеждой. И, я полагаю, вы знаете, для чего.«Проницательный сукин сын», — подумал Кристиан и затянулся.— Ну же, расскажите, что знаете, — с лица Шнайдера не сходила приторно-любезная улыбка. — Это в ваших же интересах. Я могу посодействовать тому, что вам смягчат наказание. А может быть... может быть, всё обойдется без каторги.Кристиан презрительно хмыкнул, однако уселся поудобнее, намереваясь рассказать всё, что знал про эту паскудную историю. Порыв ветра ударил ему в лицо. «Что делать? Как быть теперь? Что будет дальше?» — встал пред ним беспощадный, роковой вопрос — и взор его смущенно обратился на Шнайдера. Как знать! — Это покажет будущее.