Глава 2
Спустя пару дней Кристиан получил приглашение в полицейскую канцелярию, и, конечно, он сразу же понял, по какому поводу его вызывают. В памяти отчетливо и во всех красках всплыло самоубийство на мосту, и это воспоминание, мягко говоря, раздражало.В назначенное время он шёл по набережной, пребывая в самом скверном настроении.Рядом спокойно дымил Мартин:— Ты снова не в духе? Почему на этот раз?— Известно почему, — ответил Кристиан. — Уж больно любопытно, зачем меня вызывают в контору. Мне это не нравится. Мне вообще вся эта история не нравится.Мартин с наслаждением затянулся и задумчиво произнёс:— Этот следователь уже наведывался ко мне в присутствие. Я ему сказал, что определённо видел нечто странное.— Надеюсь, про записку ты ничего не сказал?— Нет. Но зря ты её выбросил.— Ничего не поделать. Уже поздно что-либо обсуждать. И, кстати, кто ведёт это дело?— А... да Шнайдер — отличный парень. Впрочем, он пока ещё не следователь, а обычный надзиратель. Думаю, ситуацию не считают серьёзной, раз заниматься ею назначили надзирателя. Скорей всего, он просто проведёт формальный опрос, да и закроет дело, к чертям собачьим.За этими разговорами они добрались до канцелярии. Пройдя через тёмный коридор, меблированный одним только кривым стулом, молодые люди вошли в просторное помещение. Здесь мариновалась самая разношерстная публика: расхлюстанные молокососы, уличные проститутки, господа сомнительного свойства, какие-то торгаши, а также парочка приличных джентльменов и даже одна дама. Громко стучал телеграф. За столом у двери восседал чиновник с меланхолической физиономией и развлекался тем, что коптил казённую печать. Другой чиновник ковырялся в огромной латунной коробке, из которой доносилось глухое щёлканье. Механизм выпускал дюйм за дюймом жёлтую бумажную ленту. Кристиан узнал в латунной коробке допотопный механический дешифратор первого поколения.— Господин надзиратель ждёт вас. — Чиновник с подкопченной печатью меланхолически указал на дверь.Кристиан и Мартин покорно прошли в кабинет.Обстановку этого кабинета можно было назвать полуофициальной-полусемейной: с первой стены из золоченой рамы на посетителей ласково взирал правящий император. На других стенах, обитых жёлтыми обоями в розовый цветочек, висели дагеротипы с индустриальными пейзажами и портреты каких-то личностей. Среди них Кристиан узнал только действующего канцлера да губернатора. Ну, может быть, вон там висел Клаузевиц. В шкафу у стены дружными рядами стояли тома Свода Законов, а также журналы, бумаги и папки с подшитыми делами. Неразобранные дела покоились на большом столе среди прочих документов.Сам надзиратель — довольно молодой человек, высокий, худой и светловолосый — был одет по-домашнему: без пиджака и без галстука. Его небрежно расстёгнутая на две пуговицы рубашка была перечёркнута подтяжками цветов прусского флага. Он стоял у окна и заботливо поливал герань, которая пышно разрослась на подоконнике. Несмотря на замечательный нос с горбинкой, надзирателя никак нельзя было назвать ни привлекательным, ни приятным человеком, скорее наоборот. Его энергическое лицо выражало брезгливое высокомерие, и, вместе с тем, как будто бы решительность и силу. Это лицо было из тех, которые хотя и не блещут красотой, но невольно останавливают на себе некоторое внимание.— Квартальный надзиратель, Рейнхард Шнайдер, — представился он, отрываясь от роскошной герани. — А вы — Кристиан Юнг... И вы здесь очень кстати, — обратился он к Мартину и загадочно посмотрел на него: — Ну как там дела в присутствии?Мартин благодушно просиял и открыл было рот, но Шнайдер его перебил:— Впрочем, я человек занятой, поэтому перейдём сразу к делу. Чистая формальность. Парочка вопросов. Итак, вы студент? — этот вопрос был адресован Кристиану.— Это видно по моему галстуку и воротнику.— Форма ничего не доказывает. Я спрашиваю: вы по духу студент?Это обращение являлось достаточно наглым и, к тому же, было высказано с претензией и апломбом.— А что это вас так интересует? — впадая в похожий дерзкий тон, процедил Кристиан.Апломбу заметно поубавилось.— Я, собственно, потому интересуюсь, что люблю, когда всё начистоту: я должен знать, с кем имею дело. Вы фабрикант, капиталист?— Да, мой отец фабрикант.Шнайдер тихонько хмыкнул и скользнул взглядом по ухоженным рукам Кристиана и по его шёлковому щегольскому жилету.— Очень любопытно, — произнёс надзиратель с самой мягкой улыбочкой. — У вас, господин Юнг, во всём видна аристократская струйка, но вы носитель идей либерализма. Я ознакомился с вашим... так называемым, творчеством в студенческой газете. У вас острый язык, но смысл сатиры просто отвратителен, вы уж извините за прямоту.К слову, в университетской среде Кристиан имел славу автора юмористических эпиграмм на известных консерваторов. Но все эти эпиграммы можно было назвать вполне себе безобидными — их без препятствий печатали в студенческих газетах, и потому язвительный тон Шнайдера казался весьма и весьма странным. Кристиана даже начало покорабливать от этого разговора, он стал недоуменно поглядывать на Мартина: что, мол, всё это значит? Говоришь, отличный парень?— Гм, кажется, вы нас вызывали по какому-то делу? — пришёл на выручку Мартин и принялся усиленно протирать монокль. — Ну, насчёт того самого...Шнайдер пересёк кабинет, сел за стол и выжидательно замолчал с деликатно-снисходительною полуулыбкой. Кристиан тут же пустился в подробный и обстоятельный рассказ о том, что видел, при этом успевая мысленно ругать надзирателя «паскудным типом» и «лисьей мордой», в то время как ни о чём не подозревающий Шнайдер спокойно черкал себе какие-то пометки.— Увидел, как он упал с моста, и подумал, что это очередное самоубийство. И всё, — завершил рассказ Кристиан.— А вот ваш друг утверждает, что там был кто-то.— Я не то что бы утверждаю... — спохватился Мартин.— И что же вы видели?— Видел... ну... что какая-то тень мелькнула. Вроде того. Но большего разглядеть было невозможно. Гм... А что же, тело не нашли?— Никто его и не искал. Но я намереваюсь лично заняться этим. И кстати, уж не хотите ли вы сказать, что это могло быть... убийство? — Шнайдер снова пытливо посмотрел на Мартина. По этому вопросу и взгляду становилось ясно, что надзиратель сам думает, что это убийство, или, по крайней мере, очень хочет так думать — вероятно, от скуки.— Да в Кёнигсберге каждую неделю кто-то бросается в канал, — фыркнул Кристиан. — Какая невидаль.<center>***</center>Когда они вышли из канцелярии, Кристиан выдохнул с явным облегчением:— Какой, однако, мерзкий человек. Мне он сразу не понравился. И, мать честная, какое же противное у него самолюбие. Знаю я такую породу людей: сами из себя ничего не представляют, но воображают о себе чёрт пойми что.— Ты слишком строго судишь, — добродушно отозвался Мартин. — Шнайдер неплохой человек, в самом деле. Ну, дотошный и наглый немного, каким ему ещё быть, надзирателю-то? Ты видел, с какой публикой он работает — там же сплошные уголовники и подонки.— Уж не знаю, каким ему следует быть. Я только одно понял: студентов он совершенно ненавидит. Видел, какое у него было лицо? Верно, его возлюбленная изменяла с каким-нибудь студентом.— О, нет, не в этом дело. Ты же знаешь, что в студенческой среде гуляют вредные и, я бы даже сказал, террористические идеи. Сейчас следователи и полиция довольно предубеждены к студентам, да и к либералам тоже... а тут эти твои эпиграммы... Шнайдер же просто одержим нигилистами и мечтает расследовать такое дело, но не складывается. Так скажем, должность ему не позволяет. Он слишком мелкий чиновник, да и опыта у него немного.— Теперь ясно, почему он хочет видеть преступление там, где его нет.Мартин кивнул и улыбнулся.
На следующий же день после этого памятного знакомства Кристиан получил приглашение на раут. Он долго раздумывал, ехать или нет, но вдруг вспомнил, что Виктория фон Розен — блистательная Диана — непременно должна там появиться, и это склонило чашу весов в пользу светских увеселений.Около одиннадцати вечера Кристиан уже скучал в бальной зале. Там и сям мелькали хронометры на золотых цепочках, турнюры, модные жилеты, обнаженные плечи и пышные куафюры; то и дело шли поклоны и рукопожатия; эффектно блистали регалии, эполеты и всевозможные ордена — от скромного Железного Креста в петличке, до прекрасной Имперской звезды, прячущейся за борт чёрного фрака. В зале стояло сдержанное жужжание разговоров. Общество, собравшееся здесь, не отличалось ничем особенным, зато каждый присутствующий считал себя принадлежащим к самому высшему свету. Каждый желал стать свидетелем хотя бы малюсенького скандальчика, который стоило бы пересказать на следующий день в душной гостиной за чашкой кофе.Светская жизнь столицы казалась до омерзения пошлой и занудной.— О, Вольдемар, ничего не рассказывайте мне про этих лягушатников, — увлеченно говорила молодая девица, стоявшая рядом с Кристианом. — Я вас уверяю, они хотят войны.Светский хлыщ, которого назвали Вольдемаром, психованно отмахнулся и ответил:— Помилуйте, ну какая война — они ещё не оправились от предыдущего поражения, — он говорил довольно противно, будто бы читал старинную пиесу.— Смею напомнить, — взвилась девица, — мы нанесли им сокрушительный удар только благодаря русским. У лягушатников-то, прошу вас заметить, оружие было получше нашего, да ещё и при негласной поддержке англичан с их техническими диковинками.— Вот именно, что было лучше, а сейчас всё сильно изменилось. У нас теперь есть биомеханика. Очень скоро мы модифицируем наших солдат, и тогда... — он сурово поднял палец. — Ну, вы же сами всё прекрасно понимаете, любезная Лидия.— Ну да, я это всё прекрасно знаю... Впрочем, если они на кого и нападут, так это на Россию — я уверена в этом, любезный Вольдемар. И Россия не выстоит, — девица сокрушенно помотала головой. — Господи, это удивительная страна — такая мощь и такие первобытные дороги. Дороги её погубят.Лидия привстала на цыпочки и покрутила своей прелестной головой.— Вы поглядите, вон там же петербургский посол и его советники, — значительно тише буркнула она. — И наверняка уже приложились к своему ядреному русскому шнапсу. Фу!— Вообще-то, в России шнапс делают на славу, — вклинился в разговор Мартин. — По сравнению с нашим жиденьким рейнвейном это превосходный напиток. С терапевтическими свойствами, между прочим.— Да-да, я помню, как ты «лечился» русским шнапсом и, проспав двенадцать часов, проснулся пьяным, — гоготнул хлыщ.— То-то и оно, — Мартин привычным жестом посмотрел сквозь монокль на пузырьки шампанского и добавил: — Поговаривают, в Петербурге изобрели двигатель на шнапсе. Чудеса мехатроники. Впрочем, как знать... Присутствие, где я служу — такое поганое место. Чего только там не услышишь, а правды в этих слухах меньше половины.Непринуждённый разговор продолжался, но Кристиан не слишком активно участвовал в нём. Он в основном посматривал на волнующееся море лент, кружев и перьев, и иногда его взгляд падал на Викторию. Она, как всегда, была очаровательна в своём лиловом открытом платье, её высокую прическу украшали белые розы. Красавица весь вечер танцевала то с одним кавалером, то с другим, веселилась от души и смеялась, но при этом бросала многозначительные и обжигающие взгляды на Кристиана. Ему в такие моменты становилось немного не по себе, но это внимание изрядно тешило его донжуанское самолюбие.А между тем бал дотянулся до мазурки.— Ты как хочешь, а я, пожалуй, разомнусь, — сказал Мартин, увидев сидящую у стены миловидную даму, которой не хватило кавалера.— Боюсь, что танцы не доставят мне удовольствия. Я не в духе, — с напускной меланхолией ответил Кристиан.— Ты каждый раз не в духе, когда дело доходит до танцев.И это замечание было справедливо.К несчастью, распорядитель бала устроил фигуру, в которой дама сама выбирала кавалера. Виктория выплыла на середину залы и замерла, будто бы отыскивая кого-то взглядом, а потом прямо и неумолимо направилась к Кристиану. Он покраснел и в смущении глядел на неё, как бы выпрашивая себе пощады.— Всего один тур! — Виктория подала ему руку, и её губы — яркие, как лепестки цветка — изогнулись в дразнящей улыбке.Нечего делать — пришлось танцевать. Кристиан решительно не знал, о чём говорить, да ему было и не до того — он путал фигуры и пытался не наступить своей даме на подол. Наконец, после некоторого молчания, он завёл самый ничтожный светский разговор о кёнигсбергской погоде, благо о ней можно было рассуждать целую вечность. Но Виктория сразу перевела тему:— Я слышала, вы студент, кажется, юридического факультета?— Нет-нет. Я учусь на физико-математическом.— Стало быть, молодой физик, ученый?— Честно признаюсь, физикой я не очень увлекаюсь, зато люблю математику — это самая полезная из наук... как на мой взгляд.— Вы абсолютно точно поклонник Бэббиджа.— Абсолютно. Нельзя не восхищаться его Совершенной Машиной.— Гм... Вы бы сошлись с Мари, баронессой фон Штейн — она обожает Аду Лавлейс и является её горячей поклонницей. Мари умная и образованная девушка. Пожалуй, я передам ей о вас, вы должны познакомиться поближе.Виктория кокетливо улыбнулась. Исполняя сложную фигуру, она вышла на середину залы, и Кристиан невольно залюбовался ею.— За вами ходит слава циника и мастера рассказывать что-нибудь забавное и злое, — сказала она, когда вновь подошла, и её рука случайно коснулась его руки. — Прошу, расскажите.— Это не более, чем слухи. Знаете, в чём мой секрет? Я говорю лишь простые вещи, имеющие смысл. В свете это всегда производит действие остроумной шутки. И ещё я скептик. Я отрицаю любовь и говорю об этом прямо. Это тоже производит впечатление на людей — особенно на дам. На вас же произвело?Виктория усмехнулась и замолчала. Затем она вынула из своей прически один бутон и молча опустила его в петлицу Кристиана. — Вы слышали последнюю светскую новость? — вдруг сказала она, как ни в чём не бывало. — Об этом все сейчас говорят. Графиня фон Зак выходит за простого адвоката. Что вы об этом думаете?— Вероятно, это брак по любви, но, признаться, я удивлен. Это совсем не в духе нашей сухой эгоистичной эпохи.— О, да. Кто нынче выходит замуж по любви? Это глупость. Самые счастливые браки по рассудку — никаких лишних эмоций, никаких потрясений.— Полностью согласен с вами, любезная баронесса, — произнёс Кристиан, многозначительно улыбаясь. — Брак по рассудку действительно может быть счастливым — до тех пор, пока не появляется страсть. И, чаще всего, объектом страсти является вовсе не муж, а совсем другой человек. Да, я сказал страсть, а не любовь, потому что в любовь я решительно не верю. Любовь — лишь иллюзия.Он таинственно замолчал и окинул взглядом её шею и полную грудь. Вид Виктории встревожил его не на шутку. Он и не представлял, что в мире может существовать женщина столь прекрасная и обворожительная.— Как скажете, — ответила Виктория и значительно тише добавила: — Через пятнадцать минут встретимся в саду, у статуи Психеи.Луна тусклым жёлтым пятнышком висела в небе. Дул лёгкий ветер, принося запахи водопроводной воды, дыма, опиума. Небольшой, выдержанный в классическом стиле сад с круглыми цветочными клумбами и ровными рядами живой изгороди вдоль дорожек содержался в идеальном порядке. Не увидев никого, Кристиан спустился по ступеням. Подавив нервный вздох, он медленно повернулся, озираясь по сторонам.Послышался шорох платья, и к нему подошла Виктория, блистательная, как и всегда. Кристиан одарил её ручку поцелуем и цинично заметил:— Рад, что вы пришли. А где же ваш муж? Он не был против?— Мой муж... Зачем же о нём говорить? — беззаботно засмеялась красавица. — Я вас позвала, потому что хочу стать с вами совершенно добрыми друзьями. Признаюсь, вы меня очень заинтересовали, как человек.«Что же она во мне нашла? Почему она так интересуется мной?», — подумал Кристиан и посмотрел на свою собеседницу. Её глаза, очень спокойные и очень синие, поймали его взгляд, словно в ловушку.— Я, должно быть, произвожу впечатление испорченной женщины? — спросила Виктория.— Нет, совсем нет. Я бы сказал... вы необычная.— Как вы успели так быстро меня узнать? На самом деле, я очень быстро увлекаюсь. Как насчёт вас? Вы считаете себя испорченным?Кристиан припомнил все свои многочисленные интрижки и ответил:— Нет, я не испорченный. Однако, сложно судить о самом себе. Но одно я знаю точно — я человек жалкий и ничтожный. Но испорченный ли? Думаю, нет.— Вы так не считаете, на самом деле. Что вы ничтожный человек, — лукаво улыбнулась Виктория и подошла вплотную. — А ещё, я думаю, что вы настоящий романтик, хоть и хотите казаться циником.— О, не пытайтесь проникнуть мне в сердце.— Вы так говорите, потому что боитесь своих чувств.— Каких чувств? Любви? Что такое любовь? К чему она? — непринуждённо улыбнулся Кристиан, ощущая, однако, что его уверенность в этих идеях уже несколько поколебалась.— Ну вот опять вы за своё. Признайте, что вы боитесь чувств, — бархатный голос Виктории ласкал слух.— Нет, это не так.— Это так, увы. Я вас понимаю. Нам всем внушили страх перед мнением общества. Мы все боимся показать настоящие лица и свои слабости. Но запомните — чувства, которые мы скрываем, разрушают наши души. Не скрывайте чувств, — сказала она уже с ноткой серьёзности.Виктория неподвижно стояла, словно мраморная Диана. Было так тихо, что слышался скрип корсета. Кристиан завороженно смотрел на её красивый профиль и не нашелся, что ответить. И он, как ни старался, не мог прекратить думать о том, какими окажутся её губы, когда они прижмутся к его губам. Будет ли она целовать его смело или, наоборот, робко? Внешне Виктория казалась сдержанной и даже холодной... однако, наверняка такая женщина, как она, способна до конца отдаться страсти. От этих мыслей Кристиан почувствовал возбуждение, но тут же мысленно отругал себя за это и постарался подумать о чём-нибудь другом.<center>***</center>Кристиан добрался до квартиры, которую арендовал, только в восемь утра, будучи изрядно выпившим. Последняя рюмка шнапса на брудершафт была явно лишней. Первым делом он рухнул на диван и неподвижно лежал, схватившись за голову, пока не отлегло. Когда голова несколько прояснилась, он извлёк из кармана корреспонденцию, которую прихватил из ящика по приходу, и стал просматривать конверты и листовки, эффектно кидая не заинтересовавшие прямо на пол. На одном конверте он остановил внимание. В этом письме значилось:«Прошу простить, что это письмо без подписи. Вы не присутствовали на предыдущем студенческом собрании, и вследствие этого многие товарищи-студенты озадачены вашим поведением, и даже пошёл слух, что вы шпион. Я бы посоветовал это опровергнуть. Конечно, вы можете принять или не принять этот дружеский совет. Мы ожидаем вас на следующем собрании, как честного товарища.Ваш добрый друг и доброжелатель».Прочитанное очень озадачило Кристиана. Он свернул записку и положил её в карман брюк. «Шпион? Это шутка? Предостережение, чтобы запугать, или правда? Подумаешь, отсутствовал несколько дней на лекциях — с кем не бывает». Беспочвенное обвинение в шпионстве затронуло какую-то тонкую струнку его души. Это заявление огорчало и бесило. Впрочем, как знать — может, это всё и неправда. «Кстати, а кто такой этот тайный доброжелатель? Почему он вмешивается в частную жизнь? Можно ли ему доверять? И главное, зачем он мне пишет?»Кристиан достал записку и ещё раз перечитал её. «Нет. Нет, это никуда не годится!.. Это наглое враньё! Я докажу, что я не шпион», — злобно подумал он, кусая губы, а рассудок меж тем скромно подшептывал, что что-то в этом деле совсем не чисто.Кристиан с шумным выстраданным вздохом поднялся, и, расстегивая фрак, вспомнил про розу в петлице. «Любовь – вздор» – напомнил он сам себе, и сжал несчастный бутон, намереваясь его немедленно уничтожить. Но вместо этого прижал к губам. На душе стало как-то тепло, а голова адски мутилась непонятно от чего. Кристиан проснулся в полшестого утра — его сон был безжалостно прерван ночным кошмаром. Слегка успокоившись, он взялся за аналитическую геометрию и старался читать внимательней, но быстро понял, что сейчас ему совсем не читается. Голова была занята другим. Взгляд останавливался трижды на одной строке, а то и вовсе отрывался от текста, рука с книгой почти машинально падала, и только по прошествии нескольких минут Кристиан, будто опомнившись, понимал, что чтение забыто. «Что со мной такое?» — недоумевал он. И тотчас же погружался в воспоминания... он представлял синие, как полночное небо, глаза Виктории, её вздымающуюся грудь с ложбинкой между... и будто бы наяву ощущал её влажные ласкающие губы и тот обжигающий поцелуй...Через некоторое время Кристиан опомнился и с вызовом посмотрел в приоткрытое окно. Всё было по-прежнему: чугунные фонари освещали импозантные здания на другой стороне улицы, на небе висели тяжёлые тучи, паровые экипажи выбрасывали белёсые облака, которые плотной дымкой стелились над мостовыми и каналами. Утро выдалось сравнительно свежим: в прохладном мутном воздухе неуловимо попахивало жжёным мусором. Занимался тусклый, как шелушащаяся краска, рассвет.Спустя десять минут Кристиан уже направлялся в сторону станции городского поезда — на лекции он ездил только так, благо идти было недалеко. Наконец, точно по расписанию прибыл городской поезд. Кристиан бодро запрыгнул в вагон и приткнулся на свободное место в уголке, стараясь поменьше дышать спёртым воздухом, пропитанным промышленным запахом: смесью гари, масла, щёлока и грязной кёнигсбергской воды. Людей здесь находилось мало — только тройка пролетариев в испачканных углём робах и лютеранский священник. Зато на следующей же станции в вагон ввалились мальчишка, разносчик газет, да молодая парочка с мертвенными летаргическими лицами — определенно, любители лауданума. Кристиан жестом подозвал к себе мальчишку и обменял рейхспфеннинг на свежий номер «Die Post».«Уж не предполагается ли война?» — гласил заголовок на первой полосе, напечатанный девяностопунктной машинной готикой. О возможной войне поговаривали уже давно. После революционных изобретений Бэббиджа и Лавлейс* Великобританию охватила форсированная индустриализация. Но с середины века Пруссия, а теперь Германский Рейх быстрыми темпами увеличивали свое экономическое влияние. Коварному Альбиону этот факт пришёлся слегка не по вкусу. Кроме того, политическую ситуацию крайне осложнил приход ко власти во Франции Наполеона Четвертого** с его имперскими замашками. Политические маневры злосчастного Наполеона занимали общественные умы и являлись первым предметом обсуждений в любом светском салоне.Кристиан презрительно хмыкнул и принялся читать дальше.«Британские археологи раскопали скелет игуанодона...»«Сводка новостей. Взрыв в гостинице. Вчера, около 12:30 дня в гостинице на втором этаже прогремел мощный взрыв. Прибывший на место наряд полиции обнаружил изуродованные до неузнаваемости останки мужчины. Также была обнаружена оторванная рука, которая, по всей видимости, принадлежала женщине. Тело женщины обнаружено не было. Судя по всему, взорвалась тайная химическая переносная лаборатория, которая была установлена в номере. Следствие предполагает виновной некоторую нигилистическую организацию».Кристиан на секунду оторвался от газеты и задумчиво посмотрел в окно. Поезд уже спустился под землю, и в окне он видел лишь смоляную черноту. Запахло канализацией и сточными водами.«Корпорация Singer представляет инновационную швейную паровую машину нового поколения...» И далее перечислялись все многочисленные совершенства паровых швейных машин Singer.<center>***</center>Университет оказался закрыт. На дверях висело объявление, гласившее, что чтение лекций временно прекращено. Ничего не понимающий Кристиан озадаченно огляделся: такие же объявления были вывешены на всех наружных дверях.Во внутреннем дворе университета уже шумела толпа студентов, которая росла с каждой минутой. Посреди этой толпы резко белела убогая мраморная клумба в квазиантичном стиле. После того, как бравая экспедиция британских археологов отправилась на поиски мифической Трои и сгинула в Ионическом море, в обществе поднялся большой ажиотаж на античную тему. Однако все эти восторженные ахи и охи, эта дурацкая преходящая мода, которая породила данную клумбу, претила здравому смыслу любого образованного человека.Кристиан влился в толпу и настороженно посмотрел по сторонам. Ему на короткий момент показалось, что некоторые на него косо глядят, некоторые уклонились от приветствия с ним, а некоторые опустили взгляд. В памяти явственно всплыл «шпион». Однако, промариновавшись какое-то время среди товарищей, Кристиан обнаружил, что к нему, в общем-то, отношение такое же, как и прежде — ничего не изменилось, по крайней мере, с внешней стороны. Вероятно, та записка являлась просто чьей-то паскудной шуткой.На квазиантичную клумбу, словно на трибуну, то и дело вскакивали какие-то личности и вещали оттуда народу.— В чём дело, господа? — спросил Кристиан, отыскав в толпе своих знакомых.— А! Юнг! Сегодня вышел новый указ. Теперь студенческие собрания запрещены! И пособия по бедности отменены!— Как запрещены? Как... отменены? — пробормотал удивленный Кристиан.— И вот что ещё... на десерт, так сказать — плата за обучение теперь удвоена. Ты только вдумайся! Они намеренно не хотят допустить в образование бедные слои! А кто не будет платить — выставят вон из университета.— Как так... да этого быть не может! Это антилиберально, — проговорил озадаченный Кристиан.— Так у нас, знаешь ли, уже давно тон задают консерваторы.— Послать к ректору за объяснением! — заорал кто-то из толпы.— Ректора нет, — ответили ему. Толпа загудела.— Братцы! С нас взяли плату за слушанье лекций, — громче всех надрывался оратор с клумбы, — так мы имеем право на слушанье лекций или право на объяснение, чёрт возьми! Мы купили себе это право! Разве мы будем терпеть, когда нарушаются наши права? Я этого не потерплю! — И, ради выразительности, он отменно хорошо плюнул на землю. Этот жест многим понравился. — Шесть лет мы пользовались правом собраний! Но вот что я скажу, братцы... Не в собраниях сила! Сила в нас самих! Надо показать, что с нами нельзя шутить безнаказанно! Действовать надо! А это увеличение платы? К чему оно? Они добиваются того, что образование станет доступно только богачам! Это несправедливо! Нас боятся! Высадим двери и займём университет!— Постойте! — воскликнул Кристиан, стремительно продираясь к бойкому оратору сквозь толпу и взбираясь на клумбу. — Какие глупости вы говорите! Вам угодно натравить на нас полицию? От нас ожидают всяческих беспорядков и демонстраций. Поэтому нельзя выходить за рамки легальности! Проявите благоразумие!Студенты в течение трёх лет успели хорошо узнать Кристиана. Его эпиграммы с завидной частотой печатались в университетском самиздате и принесли ему репутацию активного и прогрессивного либерала. Студенческая среда отличалась благосклонностью к либеральным идеям, и, по иронии судьбы, эти идеи имели огромный вес, когда высказывались аристократами.При появлении Кристиана на клумбе студенты замолкли и приготовились выслушать.— Мы должны проявлять единство. Среди нас не должно быть разобщенности. Друзья, вы знаете, какой я либерал и как не люблю признавать авторитеты. Но я за единодушие и законность! Я знаю, что я прав! Лучше подумать о нашем общем деле!— К чёрту благоразумие! — пискнули в толпе.— Господа! — взвился Кристиан. — Мы тут все люди образованные и понимающие. Кому нужны аресты?! Никому не нужны! Я призываю к благоразумию ради общего дела. Попытаемся решить вопрос мирным путем.— А ведь он верно говорит! — воскликнул какой-то молодой господин в заношенной шинельке. — Аресты нам пока что ни к чему!— Это легальность нам ни к чему! — возразил оратор с клумбы. — Надо заявить, что мы сила! Вся Европа смотрит на нас, а мы мнёмся, как благородные барышни!Кристиан в упор посмотрел на него и раздражённо произнёс:— Если вам угодно, сударь, вы можете хоть Марсельезу петь, но где-нибудь на другой стороне улицы. Вы таки желаете столкновения с полицией?— Он прав! Прав! — крикнула какая-то девица. — Друзья, если нас посадят в крепость, толку никакого не будет.Толпа одобрительно загудела.— Отлично! Согласны! Браво! Все согласны! Молодец!.. Дельно! — закричали вокруг, и затем поднялся прежний шум и споры, и уже ничего решительно нельзя было сказать.Раскрасневшийся Кристиан спрыгнул с клумбы, многие бросились пожимать ему руки и хлопать по плечу, и к нему тут же подошёл тот самый молодой господин в заношенной шинельке.— Господин Юнг... простите... — произнёс он, когда ажиотаж немного поулёгся. — Позвольте вам напомнить о себе — мы с вами несколько раз встречались на литературных четвергах. Может, помните... Я Вернер Грац.Такое неброское имя было сложно запомнить, да Кристиан его и не помнил, но на всякий случай сказал с добродушно-приветливой улыбкой:— Да-да. Очень приятно встретиться.— Я только сегодня увидел ваше выступление, — расплылся в улыбке Грац, — но уже очень вас уважаю.— За что же, позвольте спросить?— За вашу замечательную речь и за смелость. — Грац немного склонился в поклоне, бросая выразительный проникновенный взгляд.Эти слова приятно пощекотали самолюбие Кристиана.В эту минуту на улице замаячили экипажи полиции. Во главе них состоял обер-полицмейстер, для эффекту восседающий на коне. Толпа застыла в нерешительности.— Господа, — грянул зычный голос с коня. — В чём дело? А ну расходитесь! Это демонстрация! Демонстрации запрещены!— Помилуйте, какая же это демонстрация! Мы хотим объяснений от ректора!Обер-полицмейстер сделал какой-то знак своим подопечным.— Не имеете права арестовывать! — запротестовали студенты. — Мы на университетской территории.— В таком случае, извольте отойти подальше от мостовой!— На пару шагов, так и быть, отойдём!Между тем, раздался низкий протяжный гудок. По улице с грохотом мчался пожарный экипаж. Все прочие участники дорожного движения расступались перед ним, словно Чермное море перед Моисеем. У самого здания университета экипаж остановился и выпустил мощную струю пара. На крыше огромной машины блестел медной каской обер-брандмейстер. Он смерил взглядом толпу дерзновенных и скомандовал:— Угля в топку!Тут же с подножек спрыгнул кочегар, промокнул лицо фланелевой тряпкой в горошек и начал бодро работать лопатой.Студенты бросились врассыпную, послышались крики и ругательства, а кое-где и смех. Многих повеселил этот неожиданный исход. Машина зашипела и извергла струи воды. Всё пространство наполнилось мокрым паром. Демонстрация была жестоко подавлена, даже не успев начаться.<center>***</center>Спустя полчаса по мокрому университетскому двору слонялись разрозненные жиденькие группки студентов. Кристиан в задумчивости и в одиночестве стоял у ворот. Вдруг он увидел на мостовой знакомую фигуру и пошёл навстречу.— Мартин! Почему не в присутствии? Ты за меня волновался? — с некоторым задором произнёс Кристиан.Мартин несколько обеспокоенно глянул на него сквозь стекло монокля:— У меня сейчас обед. А дело всерьёз пошло, вот что я скажу.— Ты насчёт чего?Мартин, обычно весёлый и добродушный, мрачно повернулся и медленно пошёл по мостовой. Эта метаморфоза смутила Кристиана и заставила насторожиться.— Что случилось?— Шнайдер был у меня в присутствии, сегодня с утра. Ну... мы поговорили немного. В общем, из разговора я понял, что нашли тело того... ну... самоубийцы... и пока что не обнаружили ни одного признака насильственной смерти.— Позволь, и что же здесь плохого? Я так и говорил — чистое самоубийство.— Но дело не в этом. Установили личность и провели, так скажем, обыск в квартире, — Мартин замолчал, как бы собираясь с мыслями.Кристиана раздирало любопытство:— Ну?..— В квартире обнаружили портрет баронессы фон Розен, — выдохнул Мартин.— Что? — спросил Кристиан, как бы не расслышав, и бросил полуиспытывающий, полусоображающий взгляд на своего друга. Когда до него дошёл смысл сказанного, он отмахнулся: — Да это бред какой-то. Ну, то есть Виктория точно ни при чём. Абсолютно уверен.— Первым делом мне пришло в голову, что это самоубийство из-за несчастной любви. Может, она, так сказать, подвела к этому?— Нет, не говори так. Я не хочу думать о Виктории дурно, — решительно возразил Кристиан. — Это всё какое-то нелепое совпадение. Благородная дама не станет заниматься такими низостями. Впрочем, отказать этому поклоннику она вполне могла, а это уже вполне себе повод броситься в канал.Мартин озадаченно покосился на товарища. «Ну и где твой обычный цинизм и критическое мышление?» — ясно читалось в этом взгляде.— А что же? Кто этот несчастный? — перевёл тему Кристиан.— Не знаю. Студент какой-то.— Студент... — задумчиво проговорил Кристиан. — Гм... ну ясно.Мартин неопределенно повёл плечами и остановился посреди улицы.— Я вот что ещё хотел... — серьёзно проговорил он. — Как ты понял, в этом чёртовом деле открылись новые обстоятельства, и Шнайдер тому несказанно рад. Очень скоро он наведается к тебе для более детального допроса. Ты знаешь, что в голове у него пунктик на студентах-нигилистах. А после сегодняшних событий в университете... Кристиан, умоляю, спрячь подальше свои либеральные газетки и всю подозрительную литературу. Очень прошу, спрячь их подальше. Не провоцируй, не реагируй на провокации, будь осторожнее в словах. Я-то знаю, какой ты человек... но Шнайдер очень предубежден к тебе, особенно после сегодняшнего дня. Я опасаюсь, что он будет искать повод для ареста. Да, я мнительный дурак, и хорошо, если это лишь мои опасения, не имеющие почвы...Они медленно пошли по булыжной мостовой. Кристиан рассеяно смотрел на широкую грохочущую улицу, полную экипажей. Стоял полдень. Тусклое солнце лило жидкий свет сквозь плотный угольный туман.— Послушай, Мартин, у меня такое ощущение, что я куда-то крепко вляпался, но самое паскудное, что я совсем не понимаю, куда, и что вокруг меня творится. В один момент всё покатилось к чёрту. Я ничего не понимаю. Всё началось, как мне кажется, с записки, будь она трижды проклята. И, скажу прямо, у меня уже возникала мысль наведаться в эту «ресторацыю». Ну... ты же понял, о каком заведении идёт речь, у нас в городе только одна такая вывеска.Мартин затянулся и ничего не ответил. Он будто бы что-то обдумывал.