12 ЕВРЕЕВ НАХОДЯТ МЕССИЮ

  Я встретился с Эли Каном (тридцати трех лет) в Кумране, в Иудейской пустыне. Эта местность имеет особое значение для Эли, так как его отец был одним из основателей киббуца Бет ха-Арава, расположенного к северу от Мертвого моря. Этот киббуц отошел к Иордании при разделе Палестины в 1948 году, после чего его отец переселился в Тель-Авив, где познакомился со своей будущей женой. Из Тель-Авива они переехали в мошав в Негеве, а оттуда в Каркур, мошав на севере Израиля; здесь и родился Эли. 

В Кумране царило оживление. Меня окружали тысячи христиан, приехавших в Иерусалим со всего света на Праздник Кушей.

Придет день, — говорит Захария (14, 16), — и все… народы будут приходить в Иерусалим… для празднования праздника Кущей.

Вокруг звучали самые разные языки, и вдруг неожиданно я услышал… голландскую речь. Рики, светловолосая живая девушка, подбежала ко мне с возгласом: Бен, вы еще не встретились с Эли? Вам обязательно нужно поговорить с ним. Он — мессианский еврей, живший в Голландии и познакомившийся там с христианами. Он играет роль первосвященника в танцевальной труппе. Я сказал, что очень хотел бы с ним познакомиться, и Рики тут же исчезла в толпе, чтобы привести его ко мне.

Люди стояли в длинных очередях перед столиками, у которых каждый мог получить бумажную тарелочку с фруктами и куриной ножкой. Ибо как Бог питал в пустыне сынов Израилевых, так и здесь приготовили еду для 4000 человек.

Рики схватила меня за рукав и потащила за собой, и я оказался перед молодым человеком с черной бородой и смеющимися глазами. Это был Эли, приветствовавший меня: Добрый вечер — по-голландски. Я сказал, что хотел бы расспросить его, и мы договорились встретиться на террасе ИМКА по прибытии в Иерусалим. Но сначала мне хотелось бы снять вас, Эли; ведь когда мы встретимся снова, будет уже темно. И я сфотографировал Эли в Кумране.

Солнце опускается за высокую стену гор, жара становится терпимее, и я начинаю оглядываться по сторонам. Тысячи людей из шестидесяти стран, и большая серебряная луна, медленно поднимающаяся над горами, откуда Моисей впервые увидел Землю Обетованную.

Серебряный свет луны отражается в море. Природа отдыхает, и творение поет Богу хвалу. Тем временем на сцену выходит группа музыкантов и певцов. Они поют Барух гашем Адонаи, и все больше и больше голосов из толпы зрителей присоединяются к ним. Затем на другой сцене появляется танцевальная группа, воздающая хвалу Богу своими красочными одеждами, грациозными движениями и радостными лицами.

Приближается конец праздника, и глаза всех устремлены вверх. Высоко над скалами зажигаются факелы; все вместе они образуют громадную менору. И очень высоко, на самом отдаленном пике свет освещает израильский флаг, слегка трепещущий на знойном вечернем ветру. Но что я вижу? Рядом со знаменитым белым флагом с голубыми полосками и звездой Давида полощется красно-бело-голубой голландский флаг… Я тронут.

Я родился на севере Израиля, в мошаве Каркур, маленькой сельскохозяйственной общине из трех тысяч членов. В мошаве все живут независимо друг от друга и каждый обрабатывает свой земельный участок по своему усмотрению. Другое дело мошав, имеющий иную структуру. Там вы не свободны, так как все являются членами кооператива и связаны друг с другом.

Мы жили независимо и, если хотели, могли работать на стороне. Мы не были обязаны заниматься сельским хозяйством.

Мой отец родился в Дортмунде, в Германии. Он потерял своего отца, когда был еще ребенком. Мать отца была богатой женщиной, которая, по ее собственным словам, не захотела жить в пустыне и поэтому не поехала с сыном в Израиль. Она была убита нацистами во время войны. Отец мучительно переживал ее смерть, что сказалось на нем впоследствии.

Отец приехал в Израиль в 1938 году и был одним из основателей киббуца Бет-ха-Арава в окрестностях Кумрана. При разделе Палестины в 1948 году земли киббуца достались Иордании, и отец переехал в Тель-Авив.

Моя мать — сабра. Она родилась в Петах-Тикве. Ее отец приехал туда из Иерусалима, мать — из Хеврона. Предки ее матери жили в Израиле на протяжении десяти поколений; это большая редкость. Мы пустили здесь, в этой земле, глубокие корни задолго до того, как Израиль стал отдельным государством.

За несколько дней до моего рождения у моего отца случилось нервное расстройство, и он уже больше никогда не смог заботиться о семье. Он никак не мог примириться со смертью своих родителей, и мы были вынуждены поместить его в психиатрическую лечебницу; там он находится и по сей день.

Таким образом, меня вырастила мать. Восемнадцати лет я, как все израильтяне, пошел на военную службу. Я расстался с привычной деревенской обстановкой и оказался в совершенно ином мире. Я не любил армейской атмосферы и был рад, спустя три года, от нее избавиться.

Я поселился в Иерусалиме вместе с моей подружкой, но из этого не вышло ничего хорошего. У нас были совершенно разные взгляды абсолютно на все. Она считала, что я должен поступить в университет, я же хотел заниматься самостоятельно.

Мы расстались. Я оставил моей подружке нашу квартиру и переехал в другую часть Иерусалима. Жил на случайные заработки, не всегда находя подходящую работу.

Однажды мне удалось устроиться в Центр абсорбции в Иерусалиме. Это место, где временно живут все новоприбывшие иммигранты, привыкая к новой обстановке. Работа пришлась по душе. Я помогал иммигрантам, ничего не знавшим о нашей стране, — ни ее духа, ни языка. В Центре абсорбции я познакомился с одной молодой женщиной из Южной Америки. Она не могла доказать, что является еврейкой, а это было необходимо для принятия ее в Центр.

В это время разразилась война в Ливане. Меня трижды забрасывали в глубь Ливана. Каждый день приходилось хоронить убитых солдат. Страна переживала экономический кризис, инфляция достигала 1000%. Обстановка была очень напряженной; надежды на улучшение было мало. Все это слишком подавляло меня, и я решил на время покинуть страну. На какой срок, я сам не знал.

Сначала я прожил семь месяцев в Испании. Но когда услышал, что наша армия выведена из Ливана и все пришло в норму, я вернулся на родину. Я нашел работу продавца среди арабов Иудеи и Самарии. С арабами я легко ладил.

Я разыскал мою южноамериканскую знакомую с ее тремя детьми, и мы стали работать вместе. Мы работали на оккупированных территориях, где у нас появилось много друзей. Некоторые из них были христиане, другие — мусульмане, но для нас это не имело значения, мы легко находили с ними общий язык. Правда, до тех пор, пока не заходила речь о религии или политике; тогда разговор не клеился.

Затем началась интифада. Закрывались магазины; росло напряжение. Мы не могли больше заниматься бизнесом; заработки кончились. Моя подружка устроилась на работу в больницу. Мы стали жить вместе, и то, что мы подавали ее детям дурной пример, до сих пор меня мучает.

В больнице моя подружка познакомилась с одной верующей арабкой из Назарета, которая дала ей Новый Завет с параллельными текстами на испанском и иврите. Это была маленькая зеленая книжица. Однажды я зашел к ней в больницу и увидел у нее эту книгу. Никогда за всю свою жизнь я не раскрывал Нового Завета. Когда-то у нас были соседи из Соединенных Штатов, называвшие себя мессианскими евреями, но я не знал, что это означает. Как-то раз они пригласили нас к себе, рассказывали о Святой Земле и о жизни Иисуса. Они хотели дать мне Новый Завет, но тогда я не захотел его взять.

И вот эта книга снова попалась на моем пути, и, видно, что-то коснулось моего сердца; я вдруг захотел узнать, что в ней.

Я посещал курсы, готовившие администраторов для гостиниц, и потому должен был знать кое-что об иудаизме, христианстве и исламе. Мы изучали туризм вообще и в Израиле, в частности. Предполагалось, что мы сможем давать дополнительные справки о Святой Земле, иудаизме, исламе и христианстве любому, кто подойдет к регистрационной стойке. Один из преподавателей сам был гидом и однажды взял нас с собой в Старый город. Он подвел нас к мечети и рассказал об исламе. При этом он не говорил: Берегитесь ислама или ислам опасен. Но когда этот же гид привел нас в храм Гроба Господня и стал рассказывать обо всех стадиях крестного пути, то тут же предостерег: Не верьте этому, это не для вас, это опасно. Эти его слова показались мне странными. Почему он говорил так только о христианстве?

У меня не было никаких проблем, связанных с иудаизмом. Я не получил религиозного воспитания, не носил кипу и не посещал регулярно синагогу, но в доме у нас соблюдались еврейские традиции. Я не находил нужным выставлять свою веру напоказ, считая ее делом интимным, относящимся к внутренней жизни.

Но теперь у меня возникли сомнения в справедливости слов гида о христианстве. Возможно, он говорил неправду? Я должен был сам это выяснить. На следующий день я снова отправился в старый город, пошел в храм Гроба Господня и попросил сопровождать меня гида-араба. Он говорил все то же самое, что и мой гид-еврей, кроме слов не верьте этому и будьте осторожны.

И вот теперь эта зеленая книжечка дожидалась меня в больнице, где работала моя подружка. Я открыл ее на первом стихе Евангелия от Матфея и начал читать. Когда я прочел об Иешуа, о том, как началась Его жизнь и как Он рос, мне захотелось поближе познакомиться с Его личностью. Я видел в Нем не Сына Божия, а просто человека. Как и все люди, он был рожден матерью. Я не мог поверить, что Мария была Девой.

Я также обнаружил различия между тем, что говорил мой гид,| и тем, что было написано в Новом Завете, а именно в отношении даты рождения Иешуа. Он сказал, что Ирод Великий умер до того, как родился Иешуа. А у Матфея написано, что Иешуа отправился в Египет и жил там несколько лет, пока не умер Ирод. Я хотел сообщить это моему преподавателю. На следующий день я взял с собой на занятия Новый Завет и раскрыл его на глазах у всего класса. Все были шокированы. Я же не считал, что делаю что-либо плохое. Мы изучали материал на основании книги Иосифа Флавия, давшего подробное описание этого периода, так почему же не прочесть наряду с этим Новый Завет?

Мой гид был возмущен и даже не захотел прикоснуться к Новому Завету, и тогда я сам прочел вслух место, где говорится о рождении Христа. Гид не захотел ничего знать об этом. Они могут писать все, что угодно; меня это не интересует. Я подумал: Он говорит, что основывается на фактах и исторических сведениях, но отрицает их, когда они ему не подходят. И я закрыл маленькую книжечку и положил назад в сумку. Занятия продолжались без дальнейших дискуссий.

Я любил мою страну, это была моя единственная родина на земле, но мне хотелось поездить по миру и узнать кое-что новое. Я сказал подружке: Давай поедем в Норвегию, наймемся на какой-нибудь рыбный завод, заработаем денег и затем откроем маленькую гостиницу в Испании. Это была одна из причин, по которой я посещал курсы администраторов гостиниц.

Мы сели на самолет, летевший из Тель-Авива в Амстердам, чтобы оттуда поездом поехать в Норвегию. Мы прибыли в Амстердам перед самым уикендом и поняли, что если сразу же сядем на поезд, нам предстоит провести Шабат в пути. Поэтому мы остановились на ночлег в гостинице и решили немного осмотреться.

Прежде всего, нас поразила открытость голландцев. Нам казалось, что мы приземлились в совершенно ином мире. В некоторых отношениях это имело отрицательный характер, а в некоторых — положительный. Например, мы видели, как прямо на улице продавали наркотики. Нам открыто предлагали их купить, и полиция видела это и никак не реагировала. Мы пробыли в Амстердаме три дня и все, что видели, сравнивали с жизнью на Ближнем Востоке. Например, в агентстве путешествий служащая, помогавшая нам заказать билеты на поезд в Норвегию, была очень любезна и предельно внимательна. Мы все впитывали в себя. На остановке автобус подъехал очень близко к тротуару, чтобы людям было легче в него сесть. Эта, и тысячи других подобных мелочей, привлекли мое внимание.

В северном экспрессе мы проехали через Германию, Данию, Швецию и Норвегию. Когда мы подъехали к немецкой границе, была проверка паспортов. Немецкий таможенник вошел в наше купе, не сказав ничего, даже добрый вечер или что-нибудь в этом роде, а только протянул руку. Его форма была зеленого цвета, в то время как у голландцев она синяя, подобно израильской.

В Германии мы почувствовали себя неуютно. В Дании к нам отнеслись очень хорошо. Нас спрашивали, что мы собираемся делать; и т. п. В Швеции было несколько труднее. Зато в Норвегии мы снова ощутили настоящую свободу, начиная с самого момента пересечения границы. Пересечь ее оказалось сущим пустяком. На границе отсутствует какой бы то ни было контроль. По эту сторону висит шведский флаг, по ту — норвежский, вот и все. И вы попадаете в иной мир.

В течение недели я искал работу. Но ничего подходящего не было. Нам говорили, что в море иссякли запасы рыбы и потому рыбная промышленность находится в упадке. Жизнь в Норвегии очень дорогая. Наши сбережения таяли у нас на глазах. Мы сказали друг другу: Если дело пойдет так и дальше, мы очень скоро обанкротимся.

Но пока до этого не дошло, мы посчитали за лучшее вернуться в Голландию и поискать там работу. Кроме того, в Голландии не так холодно, и можно проводить на улице больше времени по сравнению со Скандинавией.

Итак, мы снова очутились в Амстердаме. К счастью, мы встретили там одного человека из Южной Америки, который поселил нас у себя, так что нам не приходилось больше жить в гостинице. И к тому же я нашел работу на рыбном заводе. Это был тяжелый труд, но так или иначе мы смогли остаться в Голландии на протяжении довольно долгого времени.

Тем временем возросло напряжение между моей подругой и ее двумя детьми, которых мы взяли с собой (третий ребенок остался в Израиле с бабушкой), и мною. Путешествие на север Европы значительно изменило нас обоих, из-за чего изменились и наши отношения. Я говорил себе: Теперь я должен подумать о себе, а это означает, что мы должны расстаться.

Но прежде чем это произошло, мы предприняли совместную поездку в Оверайзел — в одну деревеньку, тянувшуюся вдоль канала. Воскресным утром мы прогуливались вдоль ряда домов, моя подружка плакала. Вдруг мы услышали пение. Мне показалось, будто кто-то зовет меня. Я ничего не знал о церковном богослужении. Не раз заходил в церкви, но на службу никогда не попадал.

Я спросил мою спутницу: Ты слышишь пение? — Да. Мы пошли на звук и очутились возле белого домика, который казался слишком маленьким, для того чтобы быть церковью. Мы толкнули дверь. Маленькое помещение оказалось целиком заполненным. Уже началась служба. Служитель церкви, стоявший впереди, возмутился при нашем появлении, так как входить во время службы было не принято. Я подумал: Может быть, он догадается по цвету моей кожи, что я не местный, и простит меня.

В заднем ряду сидела добродушная старая дама, которая повернулась к нам и дала каждому из нас по маленькой черной книжечке. Я расценил это как проявление типично голландского индивидуализма. Она ткнула пальцем в слова песни, которая пелась в данный момент. Книжка называлась Псалмы и гимны. Я не понимал по-голландски, но, просматривая книжку, увидел знакомые слова: Псалмы царя Давида, Иерусалим, Израиль, и это позволило мне почувствовать себя здесь, как у себя дома. Было нечто необыкновенное в том, чтобы слушать, как жители голландской деревни поют о Давиде, Иерусалиме и Израиле. Когда служба окончилась и мы возвращались вдоль канала, возле нас вдруг остановилась машина проповедника христианской реформаторской церкви, которую мы только что посетили. Он спросил нас, откуда мы, и очень удивился, узнав, что мы приехали из Иерусалима. Он сказал, что нам всегда будут рады в его церкви.

Я стал часто приезжать сюда, но моей подружке не всегда хотелось меня сопровождать. Обычно кто-либо из прихожан подвозил меня в церковь на машине. Я хотел изучить язык, на котором говорят люди, встречавшиеся мне на улице. С теми, кто изучал английский, я мог говорить по-английски, но я хотел иметь возможность общаться с простыми голландцами. Итак, я ходил в церковь и таким образом учил голландский язык.

Каждое следующее воскресенье я понимал все больше и больше из службы. Я старательно наблюдал за губами проповедника и пытался произносить некоторые слова, подражая ему. Через несколько недель я мог уже вставить в разговор несколько слов по-голландски.

Однажды я задал проповеднику вопрос: Почему вы, читая каждое воскресенье 10 заповедей, одна из которых велит соблюдать субботу, тем не менее соблюдаете воскресенье? Он объяснил мне, что люди в церкви строго придерживаются определенных правил и не нарушают их. Я понял это, но снова и снова продолжал задавать вопросы. Правда, мне показалось, что здесь задавать вопросы не принято, даже если ты провел в церкви всю свою жизнь; в противном случае тебя не допустят к Причастию.

Но они были очень добры к нам и делали все, чтобы мы чувствовали себя, как дома, и я им очень благодарен. Да благословит их Господь за это.

Мы переехали в Южную Голландию, и они позвонили из Оверайзела в местную церковь, чтобы нас кто-нибудь навестил. Такая забота была очень приятна. Голландцы — очень дружелюбный народ. На новом месте я также каждое воскресенье ходил в церковь. Никогда раньше в моей жизни я не проявлял такого интереса к религии.

Я не верил, что Иешуа — Сын Божий, и находил очень странным, что все эти люди каждое воскресенье приходят в церковь с верой, чтобы послушать об Иешуа, который был евреем.

Напряжение между мной и моей подружкой достигло кульминации, и мы расстались. Моя подружка со своими детьми вернулась в Израиль, а я проехал еще на 200 километров дальше, в Южный Лимбург. Там я тоже ходил в церковь. Но это была церковь иного рода, с большим крестом наверху. Войдя в нее, я увидел статую и также большой крест на стене. Там я чувствовал себя неуютно.

Приближался Рош-а-Шана. Я узнал, что в Маастрихте имеется синагога, и пошел туда, но не почувствовал там себя дома в духовном смысле. Раввин вел себя довольно нервно, бегал взад и вперед, так как для всех присутствовавших не хватило книг. Я подумал: Здесь мне не место. Но и в церкви я не чувствовал себя своим, особенно в той, где был большой крест на стене.

В течение нескольких недель я просидел дома, выходя лишь для того, чтобы сделать кое-какие покупки. Я изучал голландский язык и уже гораздо лучше стал говорить по-голландски. Но мне хотелось видеть людей; я страдал от своего одиночества. Тогда я стал писать письма моей матери в Израиль. Я писал ей о внутренней борьбе, происходившей во мне, о том, что я не могу представить себя солдатом, патрулирующим в Иудее и Самарии, где раньше мне приходилось торговать, чтобы заработать на жизнь. Я мог бы встретиться там с друзьями, с которыми у меня бывали прежде деловые контакты, но теперь я был бы в военной форме и при оружии. Я писал: В северных странах люди так же, как и я, любят свою страну, но они достаточно открыты и с готовностью принимают меня, еврея, хотя они и христиане. Так нам следовало бы жить вместе с арабами. Но сейчас арабы ведут себя совсем по-иному, и я не смогу ездить свободно по их селениям, как раньше.

В Шабат я был дома один; зажег свечи и читал Библию. Я все больше и больше начинал верить в Слово. Здесь была истина. Истина, дарованная Богом.

Наступил Песах, праздник освобождения евреев от египетского рабства и прочих пленений. Я понимал, что мне необходимо вернуться домой, даже если я и не являюсь рабом в чужой стране, подобно евреям в Египте. Но мне не хотелось возвращаться в Израиль слишком быстро. Поэтому сначала я поехал на автобусе в Грецию. Снова пересек всю Германию и снова, как и в первый раз, почувствовал перемену в атмосфере. Затем я проехал через Югославию и оттуда — в Грецию. Я узнал, что через 5 дней должен отправиться пароход в Хайфу. Оставшееся время я использовал для знакомства с Грецией. Однако я не мог спокойно осматривать греческие достопримечательности, так как внутри меня разыгрывалась духовная битва. Я не знал, как мне лучше поступить после всего, что мне пришлось узнать и пережить.

В день отплытия у входа в порт я увидел маленького человечка с загорелым лицом и черными волосами. Я спросил его по-английски: Откуда вы? Он ответил на ломаном английском: Из Южной Америки, из Перу. Я сказал ему, что он может говорить со мной по-испански. За время работы в Центре абсорбции и за годы, проведенные с моей южно-американской подружкой, я научился хорошо говорить по-испански. Он был рад, что встретил человека, с которым можно разговаривать на родном языке, и спросил, куда я направляюсь. Услышав, что еду в Хайфу, он обрадовался еще больше, так как отплывал на том же самом пароходе, что и я. Теперь он сможет всю дорогу говорить по-испански.

В пути он много расспрашивал меня об Израиле, и я научил его петь песню на иврите Кол хаолам куло гещер цар меод. Когда через 3 дня мы прибыли в Хайфу, он мог уже хорошо ее петь. Он ехал в одну из иерусалимских церквей. Я знал все храмы в Иерусалиме и потому спросил, что это за церковь. Но у него был только номер телефона. Я подумал: Это довоольно рискованно. Если номер окажется неправильным, ему придется трудно, так как он не знает ни одного имени. Мы поехали в Иерусалим вместе и зашли к моей матери. После того как мы поели, я сказал: Попробуй позвонить, ответит ли кто-нибудь по этому номеру? Он позвонил, и это оказалась южно-американская община, куда его сразу же пригласила приехать. Он поблагодарил меня и уехал. Но я на всякий случай записал его номер телефона.

Я пытался найти себе работу, но это оказалось трудным делом. В те дни в Израиле было много безработных. Затем произошло террористическое нападение на автобус по дороге из Тель-Авива в Иерусалим. Много людей погибло и много было раненых. Я подумал: Среди пострадавших есть испанские туристы, поеду навещу их в больнице. Я поехал в больницу и нашел там испанскую девушку из Каталонии. Я поговорил с ней, и она спросила меня, приду ли я снова. Как раз в это время мне позвонил мой друг из Перу, и когда я рассказал ему об испанской девушке, его пастор Жеме Пуэртас выразил желание поехать в больницу вместе со мной. Мы договорились, что встретимся у входа в больницу в 9 часов.

Когда я приехал, он посмотрел на меня и сказал: Вы знаете, Ваше лицо излучает свет. Мы навестили девушку, и, когда мы прощались с ней, Жеме сказал: Мы также будем молиться. Для меня это не было чем-то новым, так как в Голландии я привык к тому, что люди молятся перед едой. Мы вместе пошли к автобусу. В тот период у меня накопилось множество вопросов относительно Бога и Нового Завета. В сумке у меня с собой была Библия.

По той или иной причине я почувствовал доверие к Жеме. В автобусе я открыл Библию и задал ему несколько вопросов, на которые он дал мне очень разумные ответы. Он сказал: Давайте поговорим об Эммануиле и привел мне много мест из Писания, доказывающие, что Мессия уже давно пришел. Он дал мне прочитать о страждущем Эммануиле и сказал, что это было явление Самого Бога. Я понимал, о чем ой говорит, благодаря тому что изучал Новый Завет, но я не сказал ему об этом. Пока мы ехали на автобусе через Иерусалим, Жеме Пуэртас просвещал меня по поводу Эммануила. Но у меня все еще было много вопросов. Необходимо было стыковать друг с другом отдельные фрагменты картинки-загадки — все то, что я слышал от других, и то, во что верил сам. Жеме подбросил мне несколько эпизодов из Библии, и картинка стала вырисовываться для меня гораздо яснее.

Пойдемте к нам на обед, — сказал Жеме. Хорошо, — ответил я. Мы пересели на автобус, идущий в Неве-Яаков, где он жил. Там мы проговорили еще три часа. Я жаждал больше узнать о Боге.

В какой-то момент он спросил меня: Веруешь ли, что Эммануил из Ветхого Завета — это Иисус в Новом Завете и что Он — твой Искупитель? Я быстро повторил этот вопрос про себя: Эли, веришь ли ты, что Он — твой Спаситель? Я услышал отражение этого вопроса в моем сознании и сказал себе: Эли, это так ясно, что ты не можешь сказать нет. После молчания, показавшегося мне долгим, я сказал уверенно: Да1 Когда я это сказал, все в комнате пустились в пляс.

Я почувствовал, как меня охватывает огромная радость. Все присутствовавшие испытывали такую же радость. Я верю, что Бог дал мне возможность изучить испанский язык, для того чтобы я смог услышать на испанском Благую весть. Изучая испанский, я жил в грехе, но Бог использовал плохое для лучшего. Бог всегда так делает. Бог использовал испанский язык и христианскую любовь, для того чтобы мое сердце открылось для Иешуа. Так Жеме Пуэртас стал моим личным пастором. И он является им до сих пор.

Я искал подходящее место, куда бы я смог ходить молиться. Однажды я шел по улице Наркис в центре Иерусалима и вдруг увидел человека, очень похожего на одного моего знакомого из Южной Голландии. Я подумал: Почему бы мне с ним не заговорить? Я повернулся к нему и сказал: Вы очень похожи на одного человека, с которым я познакомился в Голландии. Он сказал, что его предки приехали из Голландии, но сам он там никогда не бывал. Я спросил также, чем он занимается, и он сказал мне, что служит старшим в баптистской церкви. Он не приглашал меня прийти в молитвенный дом баптистов. Поэтому я сам спросил его: Можно мне прийти к вам в церковь? Он сказал: Пожалуйста, каждую субботу в 10.30 утра. Я посетил ее и с тех пор регулярно хожу туда. Я могу читать на иврите, организовывать транспорт для людей, посещающих церковь, так как по субботам общественный транспорт не работает.

Я чувствую себя активным участником духовной жизни в Иерусалиме. Моя мечта — завести большой дом в Иерусалиме, где принимали бы людей всех национальностей и вероисповеданий, нечто вроде гостиницы. Я знаю, что значит жить одному в чужом городе, и хочу создать теплое пристанище, где людям было бы хорошо.

Я все еще живу один. Только Господь может дать мне жену. Многие молодые люди, в том числе и верующие, часто бывают слишком поспешны в выборе партнера, и это приводит ко всякого рода проблемам. Я жду, когда наступит время, предназначенное для меня Богом.

То же самое можно сказать о мессианских верующих евреях. Мы должны возрастать в том темпе, в каком нам это положено от Бога. Для нас этот процесс идет медленнее, чем для верующих из других народов. Мы должны вновь и вновь возвращаться к основному вопросу: Как мы можем примирить в своей душе образ Бога и образ Иешуа?

В последнее время я часто встречаю ортодоксальных евреев, ожидающих пришествия Мессии. Некоторые из них допускают, что Иешуа является Мессией. Они не могут высказывать это вслух, но эта мысль в них живет. В будущем к вере в Иешуа будет приходить все больше и больше евреев. В этом моя надежда и об этом моя молитва.