Шепот надежды

На Хогвартс мягким одеялом опустилась долгожданная зима. Утреннее ясное синее небо быстро затянуло серой пеленой, и пушистой шалью из облаков посыпался, как сахарная пудра, первый снег, который примерно за час накрыл серый шифер конусовидных крыш волшебного замка, превращая его в рождественский пряничный домик с глазурью.

Драко лежит на заправленной кровати, подложив руки под голову, и не сводит глаз с серого потолка спальни мальчиков. Он пару раз перекинулся сухими фразами с Крэббом и Гойлом, и те всё-таки потеряли в итоге интерес к своему командиру и отправились поедать сладкое и мучное к домовикам на кухню.

Полежав в одиночестве ещё добрые пять минут, Драко непроизвольно потянулся рукой к шкафчику, что стоял возле его кровати. Открыв дверцу, глаза тут же нашли неприметный на первый взгляд бумажный пакет, в котором хранилось что-то высокое и тяжелое.

Опустившись с кровати на пол и устроившись на коленях, Драко потянулся за вещицей и взял в руки бумажный высокий пакет, обхватив что-то напоминающее по форме цилиндр. Нерешительно распаковав обертку, он опустил глаза внутрь.

Игристая золотистая жидкость, плескающаяся внутри, заставила кожу головы покрыться холодными мурашками.

— Медовуха, — на выдохе прошептал Драко, морщась от повторного презрения к самому себе.

Он всё-таки в глубине души надеялся, что хоть что-то исправил. Рассчитывал, что какое-то переделанное им событие во время четвертого курса изменит хронологию будущего.

Но всё было так же. И от этого становилось горько на душе, возрождая колючий комок, который стал постоянным гостем солнечного сплетения пока ещё не потерявшего надежду слизеринца.

Накинув на плечи черное пальто, доходившее до середины бедра, Драко завернул бутылку обратно в пакет и сунул за пазуху.

Коридоры замка были пусты, поскольку большая часть учащихся разъехалась на Рождество по домам, а остальная доля проводила большую часть времени в Хогсмиде. Младшие курсы постоянно находилась в Сладком Королевстве, а старшие до позднего вечера засиживались в Трёх Метлах.

Так что никто не мог встретиться на пути Драко, разве что одинокое и вечно скитающееся приведение, которое не в состоянии обрести свой покой.

Малфой выходит за пределы замка. Он бесшумно бредет по каменной дорожке, припорошенной сухими хлопьями снега, не чувствуя в остроносых ботинках пальцев ног и дрожа в слишком тонком для такой погоды пальто.

Вихрь крупных белоснежных кристалликов примчался из Запретного леса, почти скрыв из вида все башни замка, заглушив и без того едва уловимые звуки и неестественно замедлив вращение земного шара.

Он вжал голову в плечи, стараясь согреть похолодевший нос в темных лоскутах воротника, и, наконец добравшись до деревянного моста, встал по середине, опустив локти на бортик и слушая завывание метели.

Январский мороз кусал его щеки и нос, вынуждая их становиться розоватыми. Вьюга трепала его светлые волосы, не прикрытые шапкой. Уханье, доносящееся из совятника и нарушающее зимнюю тишину, приятно щекотало слух.

И Драко было от этого так хорошо на душе, поскольку все эти прикосновения природы помогали ему осознать главное: он был жив.

И в тот момент этого было достаточно.

Драко вытащил из пальто бутылку отравленного спиртного и, развязав веревочку на горлышке, вынул крышку. Недолго подержав медовуху на вытянутой руке, он опустил емкость вниз, позволяя золотой отраве вырваться наружу и с громким плеском нарушить тишину, обрушившись переливающимся водопадом в туманную пропасть.

Как только последняя капля упала в глухую белую бездну, Драко отпустил бумажный пакет, и емкость из-под золотой смерти камнем полетела вниз. Через несколько секунд он услышал громкий звук разбивающегося стекла, после которого он облегченно выдохнул и закрыл глаза, запрокидывая голову вверх.

— Ещё минус один неправильный поступок из моей чаши весов, — промелькнуло у него в голове.

Внезапно тихий танец белых снежинок был прерван чьими-то шагами, выбивающимися из общего ритма.

Драко открыл глаза и повернул голову на звук. Стройные ноги, облаченные в темные немного вытянувшиеся джинсы и высокие коричневые сапоги без каблука, медленно переступали по слегка хрустящим хлопьям снега, что усыпали деревянный мост.

— Я тогда тебе почти поверила, — внезапно начала она. — Тогда, на Балу, я попробовала тебе довериться.

Она подошла совсем близко к нему, остановившись на расстоянии вытянутой руки, и обернулась в сторону пропасти, устремляя взгляд в белоснежную пургу, будто пытаясь найти в ней ответы на свои вопросы.

— Но ты оказался прежним, — с долей упрека продолжила она. — И я вообще не знаю, зачем сюда пришла, если честно. Давай, Малфой, прогони меня. Отпусти грязную шуточку, пригрози отцом.

Но Драко молчал. Он смотрел, как её горячий шоколад с корицей становился с каждым словом всё холоднее, и как в нижних ресницах запутались тихие слезы.

Эти глаза. Повзрослевшие почти на двадцать четыре месяца глаза смотрели сквозь него в белую даль с долей злобы и упрека, не позволяя доверию прорваться наружу.

— Я не могу, — только и ответил он, чувствуя, как снова пролегает морщинка между бровей.

И она обернулась к нему, заглядывая в серо-голубые тусклые радужки, из которых пробивалась боль.

— Это ты? — тихо спросила она, пытаясь коснуться его руки.

— Просто попытайся поверить, — нерешительно проговорил он, вспомнив фразу из их разговора той ночью на Балу.

Обычно бледные щеки были покрыты легким румянцем, игривые веснушки спрятались от мороза до весны и были частично замаскированы пудрой. Губы, немного переливающиеся в белоснежном зимнем свете, слегка блестели. И Драко подумал, что она снова нанесла на них гигиеническую помаду.

— Я верю, — прошептала она, сглатывая несуществующий комок в горле.

Волнистые, слегка отросшие каштановые пряди вылезали из-под светло-серой вязаной шапки, прикрывающей широкий лоб. Её серый узорчатый шарф летал во все стороны, поддаваясь такту и направлению морозной вьюги.

— Я пропал почти на два года.

Гермиона убрала руки в карманы и снова обернулась к белой пелене, окутанной тишиной.

— А я пыталась вернуть тебя, — не глядя на него, произнесла она, будто обращаясь к снежной вьюге.<

Драко повернул голову в её сторону и позволил себе измученно улыбнуться.

— Правда?

— Правда, — подтвердила она, заглядывая ему в глаза.

Теперь они были почти одного возраста. Понимали друг друга ещё лучше. Стоит ли говорить, что за эти два года Гермиона стала ещё смышленее и краше.

— Я ждала «нового» Драко так долго, — проговорила она, поймав на серую варежку крупную снежинку и начиная её разглядывать. — Не пропадай так больше.

На улице уже начали появляться первые отблески света из окон Хогвартса, поскольку наступала темнота. Отдельные кристальные снежинки купались в золотом свете одиноких фонариков по краям моста. А они всё ещё стояли в безмятежной, но живой тишине и наблюдали за гипнотической вьюгой.

— Я не могу это контролировать, — приглушенно отозвался он.

— Почему? Я думала, ты сам выбираешь, куда отправиться.

— Нет, — на выдохе продолжил Драко, — я просто растворяюсь во тьме, не в силах помешать ей поглотить меня.

Гермиона крепко сжала руками деревянный поручень и поджала губы. Она не могла найти объяснения его перемещениям во времени, но понимала: она узнает, здесь ли «новый Драко» или нет, по его глазам.

Благодаря этому она смогла поверить в него ещё во время репетиции вальса, после подтвердить свое доверие той ночью на Балу. И тогда, во время речи Дамблдора, когда она нашла его глаза в толпе, Гермиона доверилась снова.

— Ты снова останешься только на несколько дней? — с горечью в голосе спросила она. — И снова пропадешь на несколько лет?

— Я не знаю, — на выдохе проговорил он и подошел ближе.

Её голос разрывал ему сердце на тысячи осколков, вынуждая обливаться кровью. Она была так близко, но так далеко. Если у него не выйдет в этот раз все до конца исправить, он пропадет в темноте, окутанный покрывалом Смерти, и никогда больше не сможет увидеть шоколадные радужки с корицей. Почувствовать аромат её цветочных духов. Услышать её голос. Прикоснуться к её коже.

А он так хотел это сделать.

Хотел видеть её каждый день, смеяться над её шутками, прочесть с ней книгу, посмотреть вместе фильм в темноте, чувствовать её тепло... Он понял, что у него есть планы. Есть цель в жизни, но, парадокс, нет самой жизни. Сейчас он был лишь воспоминанием, запертым в капсуле прошлого. Мы ценим всё только тогда, когда теряем.

— Позволь мне кое-что сделать, — попросил он, сокращая расстояние до минимума.

Она ничего не ответила, только медленно прикрыла глаза, показывая тем самым, что не боится его. Что она верит ему. Что у неё, возможно, тоже есть планы.

Драко поднимает вверх руку, усыпанную белоснежными хлопьями снега, и нерешительно касается кончиками холодных пальцев её румяной от мороза щеки.

От его прикосновения она слегка вздрагивает, но не отстраняется. Наоборот, она ещё чуть ближе подходит к нему и слегка наклоняет голову в сторону, позволяя ему обхватить ладонью своё лицо.

Она казалась ему такой настоящей, светлой и счастливой, возможно, потому он сам себя так чувствовал в тот момент. Её суховатая от холодного ветра кожа казалась такой совершенной, такой естественной и теплой.

Он смотрел на её опущенные ресницы, которые трепетали на ветру, и увидел, как теплая горошина покатилась из-под них, останавливаясь на большом пальце Драко и обжигая своим прикосновением, но давая понять всю реалистичность настоящего.

— Ты такая волшебная, Грейнджер, — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать.

Возможно, так велело говорить его сердце, учащенный стук которого пробивался через легкое черное пальто. Гермиона распахнула глаза, прерывисто вдохнув ртом холодный воздух.

Драко убрал руку и, прежде чем она успела что-то ответить, зашагал в сторону замка, даже не оборачиваясь. Он чувствовал её взгляд на своей спине и проклинал себя за то, что посмел в корне поменять хронологию, направив её в неправильное русло.

Хотя.

Драко хотел, что бы это было правильно. Даже если он исчезнет и будет вечность болтаться в темноте, он сможет вспоминать тепло её кожи, блеск и сияние шоколадных радужек её глаз и дыхание, которое в разы участилось и у него, и у неё от этого прикосновения.

Он никогда ещё не чувствовал себя более живым и свободным. И никто теперь не сможет отобрать у него эту память, поэтому он сохранит её навсегда и будет вспоминать, если ему вдруг будет не хватать дыхания свободы.