Расколотое небо.
Поляна у заброшенного озера, казалась островком вечного лета, островком, который остался где-то далеко позади, в другой жизни. Теперь, когда осень сменила лето, а затем и зима окутала Германию своим холодным дыханием, мир вокруг пиратов эдельвейса стал куда более суровым, куда более опасным. Политические ветры, что дули из Берлина, становились все сильнее, а военная машина Рейха набирала обороты, прокладывая свой кровавый путь через Европу.
Успехи в Польше, Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии и Франции создали иллюзию непобедимости Вермахта. Германия, казалось, доминировала на континенте. Однако за фронтами, в самом сердце индустриальной мощи страны, в Рейно-Рурском регионе, нацистский режим оставался наиболее уязвимым. Здесь, где рабочие массы были сильны, а традиции сопротивления глубоки, влияние нацистской идеологии насаждалось с особенной жесткостью. Любое инакомыслие подавлялось. Вступить в "Гитлерюгенд" стало для многих юношей и девушек не просто призывом к гражданскому долгу, но и прямой угрозой потери личной свободы, возможностью быть втянутым в пропагандистскую машину, лишенной всякой искренности.
Именно в этой атмосфере страха и принуждения, в тени фабричных труб и постоянного гула военной истерии, начали возникать "клики" - небольшие, подпольные группы молодых людей, которые искали способ избежать членства в "Гитлерюгенде". Они скрывались, обменивались запрещенной музыкой, читали "дегенеративную" литературу, просто пытались сохранить крупицы собственной индивидуальности. Из таких разрозненных групп, из общего желания избежать контроля и сохранить внутреннюю свободу, и набирала обороты организация неформальная организация Пиратов Эдельвейса. Их численность росла, как грибы после дождя, хоть точное число участников и оставалось неизвестным из-за их подпольной деятельности. Они были везде - в индустриальных районах, в рабочих кварталах, среди тех, кто остро ощущал фальшь нацистской пропаганды.
Для Юргена, чьи двенадцать лет теперь казались вечностью, этот переход от атмосферы летней свободы к суровой реальности был особенно болезненным. Он успел полюбить ту атмосферу искренности, ту братскую теплоту, что царила в кругу Конрада. Но реальность неумолимо врывалась в их тайный мир. С каждым днем новости с фронтов становились все более тревожными, а на улицах Кёльна все чаще мелькали формы.
Первое серьезное столкновение произошло в ноябре. Они, как обычно, собирались у старой мельницы, чтобы обсудить свои планы, подготовить новые листовки, разучить новые песни, которые несли в себе дух сопротивления. Но в этот раз их ждала засада. Неожиданно из-за деревьев появились они - группа гитлерюгендовцев, но не те привычные, немного наивные мальчишки, которых Юри видел на улицах. Эти были другими. В них не было ни следа подростковой робости или неуклюжести. Их движения были отточены, глаза горели фанатичным огнем, а в руках они держали дубинки, которые выглядели далеко не игрушечными. В них чувствовалась какая-то пугающая "нормальность"- аккуратная стрижка, униформа, выверенная речь, полное отсутствие сомнений. Это были не просто завербованные, а именно активисты, подростки, которые уже успели стать убежденными нацистами, верными до мозга костей. Они были частью отряда, тесно связанного с Гестапо, выполняли их поручения, выискивая "врагов Рейха" среди молодежи.
Среди них выделялась одна девушка. Типичная немка - светлые, почти бесцветные волосы, собранные в аккуратную косу, пронзительные серые глаза за стеклами очков, правильные, даже слишком правильные черты лица. Она не проявляла особой агрессии, не кричала лозунгов, просто стояла чуть позади, наблюдая. Но именно на нее Конрад смотрел как-то особенно, как-то иначе. И внимательный Юрген это заметил.
Столкновение было коротким, но напряженным. Пираты сумели отбиться, используя знание местности и неожиданность, раствориться в лесу. Они не были готовы к открытому бою, но смогли избежать захвата.
Уже в их импровизированном логове, в старом складском помещении на окраине города, где они чувствовали себя в относительной безопасности, Юрген не мог отделаться от увиденного. Особенно его беспокоила фигура девушки из отряда гитлерюгендовцев. Поведение Конрада также вызывало у него недоумение. Юрген, всегда так преданный своим ценностям, для которого ценности были чем-то незыблемым, не мог понять, как Конрад, потерявший свою семью из-за нацистского режима, мог так засматртвться на девушку, которая, фактически, была с ними за одно, была частью этой карающей машины. Сначала думал, что показалось и он преувеличивает, но все таки задал вопрос:
—Конни, - начал Юрген, его голос дрожал от волнения, - Эта девушка... она была там, с ними. С теми, кто служит Гестапо. Как это возможно? Ты же знаешь, чем они занимаются! А ты смотрел на нее так... Как ты можешь вообще смотреть ей в глаза, ведь из-за этих людей ты потерял свою семью!
Конрад, присев у тускло освещенного стола, молча достал из внутреннего кармана своей потертой куртки небольшой, пожелтевший сверток. Развернув его, он показал Юргену старую фотографию. На ней, сделанной еще в тысяча девятьсот тридцатом были запечатлены двое детей, лет семи. Мальчик с копной, пушистых волос, который, скорее всего, был самим Конрадом с отчетливо смуглой кожей и темными, глубокими голубыми глазами, которые уже тогда сияли особой глубиной. Рядом с ним сидела девочка. У девочки были те светлые волосы, заплетенные в аккуратные косички, а на лице, обрамленном этими косичками, читалась та самая серьезность, которую Юрген видел в ее глазах за стеклами очков. В ней чувствовалась какая-то внутренняя упорядоченность, стремление к идеалу. Скорее всего, она уже тогда была послушным ребенком, который старался угодить взрослым, быть "хорошей девочкой".
—Это Луиза, - сказал Баум, его голос стал тише, почти шепотом. Он закурил, и дым сигареты обволакивал его лицо. - Луиза Вайнштейн. Моя подруга детства.
Юрген уставился на фотографию, потом на Конрада, потом снова на фотографию.
—Луиза... Она с ними? С гитлерглюгендовцами? - возмущенно воскликнул он. - Как это возможно?
—Я знаю, - Конрад тяжело вздохнул, его взгляд затуманился. - Луи всегда была...Другой. Она всегда была отличницей, примером для всех. Всегда старалась угодить взрослым, жить по правилам. Даже когда мы были детьми, она была такой. С ней было сложно, но... к ней я испытывал такие чувства, которых не испытывал ни к кому другому. Что-то в ней всегда меня притягивало.
Он вновь затянулся, выпуская кольцо дыма, которое медленно рассеивалось в полумраке. —В тридцать седьмом ее родители, члены СС...Ее отец офицер занимался организацией парадов и прочих официальных мероприятий. А мать работала в Министерстве пропаганды, отвечала за идеологическую чистоту молодежных движений, - Конрад говорил это как заученную мантру, без эмоций, словно перечисляя факты. - Их перевели из Франкфурта в Кёльн по работе. И, на мое удивление, мы снова нашли друг друга. Наша связь, она... она стала еще сильнее. Мы тайно встречаемся, когда есть возможность.
Конрад взглянул на Юргена, его глаза блестели в тусклом свете.
—Я знаю, что это может казаться тебе странным. Я знаю, что это опасно. Но она - это...Что-то особенное. Я не могу просто отказаться от нее.
Юрген слушал, но слова друга не приносили ему успокоения. Наоборот, его насторожило еще больше. Луиза, член семьи СС, чьи родители были у власти, и при этом подруга Конрада, который потерял семью из-за этих самых людей? Как так? Этот двойной стандарт, эта, казалось бы, несовместимая связь, вызывала у Юргена смятение и недоверие. Он не мог понять, как Конрад, будучи таким борцом за справедливость и против системы, поддерживал доброжелательные отношения с той, чья семья олицетворяла эту систему. Да, его отец тоже работал на власть, но сам Юри старался действовать противоположно. Однако он не осмеливался давать совет семнадцатилетнему товарищу, несмотря на то, что очень хотелось. Юрген видел в Конраде не только лидера, но и друга, попавшего в сложную ситуацию. Ему хотелось сказать Бауму, что это опасно, что это может разрушить все, что они строили, что это может привести к непоправимым последствиям. Но он молчал, чувствуя, как его юношеская наивность сталкивается с непонятными ему взрослыми чувствами и политическими реалиями. Он ощущал, что в этой истории скрывается нечто большее, нечто, что он пока не мог понять, но что заставляло его сердце биться тревожнее.
С того дня жизнь пиратов стала более напряженной. Теперь каждое столкновение с гитлерглюгендовцами воспринималось как реальная угроза. Были рейды на их тайные места сбора, были облавы на улице, были случаи, когда им приходилось буквально вырывать своих товарищей из рук патрулей. Каждый раз, когда они видели этих активистов, эта их пугающая убежденность, эта безжалостность, вызвали у Юргена отвращение и страх. Они были не просто юнцами, которых заставили верить в ложь, а сознательными проводниками идеологии, готовыми предать и уничтожить любого, кто не соответствовал их идеалам.
Особенно тяжело Юргену давалось скрывать свою двойную жизнь от отца. Вильгельм, как член НСДАП, не мог не знать о ситуации в стране, о масштабах сопротивления и о том, как жестоко оно подавляется. Однажды, во время ужина в их особняке, он, случайно услышав об очередном налете на группу подростков, бросил с презрением:
—Эти отбросы общества, эти враги народа, только и умеют, что подрывать порядок. Их нужно изолировать. - Юри замер, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. Он понимал, что одно неверное слово, одно подозрение - и все рухнет.
Но напряжение росло. Однажды, после особенно опасного сражения, когда им пришлось оказывать помощь Шпацу, который сильно поранил ногу, Юрген не выдержал. Собравшись с духом, он подошел к Конраду и остальным, когда они снова собрались в своем логове.
—Я хочу стать врачом, - выпалил он, его голос был полон решимости. - Я хочу помогать людям.
Это заявление стало для всех откровением. Они знали, что Юрген всегда интересовался медициной, но услышать это в такой момент, когда опасность была так близка, было чем-то большим. Конрад, впервые за долгое время, искренне улыбнулся.
—Отличное решение, Юри, - сказал он. - это ценная профессия, да и нам кстати тоже очень нужен кто-то, кто умеет лечить. Это тоже своего рода борьба, борьба за жизнь.
В этот момент к ним присоединился новый человек. Молодой парень лет двадцати, с проницательным взглядом и руками, знающими свое дело. Его звали Маркус. Он был когда-то студентом-медиком, но война прервала учебу. Он был знаком с Конрадом через общих знакомых и, услышав о пиратах, решил присоединиться, предлагая свои знания. Он быстро оценил ситуацию с раненым Шпацем и, применив свои навыки, смог оказать ему необходимую помощь, перевязав рану и дав обезболивающее.
—Будешь нашим главным санитаром, малец. - сказал Маркус, похлопав его по плечу. - А я помогу тебе научиться всему, что знаю.
Это стало для Эренфельса новым смыслом, новой надеждой. Даже в самые темные времена, в самые опасные моменты, они находили в себе силы не только бороться, но и помогать, исцелять, сохранять человечность. И он знал, что теперь он будет бороться не только за свободу, но и за жизнь.
В один из вечеров, когда угли костра в их логове тлели особенно ярко, а снаружи завывал ветер, Конрад предложил, чтобы каждый из них поделился своей историей. Это был способ укрепить их связь, понять друг друга лучше, найти опору в общих переживаниях.
—Мои родители были просто рабочими. Отец, когда-то член партии, потерял веру после того, как увидел, как избивали наших соседей евреев. Он стал тихим, сломленным. Мама все время плакала, боялась выходить из дома. Я не могла так. Я люблю танцевать, люблю слушать музыку, которую они называют "дегенеративной". Мне говорили, что я вульгарная, что я позорю семью. Но здесь...Здесь я могу быть собой. Я хочу танцевать, хочу жить, а не просто существовать. - Голос Лотте дрожал, но в глазах горел огонь.
—Моя история проста. Я из семьи торговцев. Они всегда говорили: "Главное – выгода, главное – приспособиться". Я видел, как они подлизывались к начальству, как меняли свои взгляды в зависимости от ветра. Меня это тошнило. Я не хочу быть таким. Я хочу знать правду, хочу быть свободным. Поэтому я здесь. Чтобы не потерять себя. - Хитрый взгляд Фрица стал серьезнее.
—Мой отец был офицером, он погиб на фронте в Первую мировую. Мама всегда говорила мне: "Женщина должна быть тихой, послушной, заниматься домом". Но я не такая! Я хочу быть сильной, хочу понимать, как устроен мир, хочу иметь возможность защищать тех, кого люблю. И я считаю, что все эти лозунги о превосходстве - ложь. - Голос Греты был спокойным, но в нем чувствовалась твердость.
—Я... я всегда был неуклюжим. В школе меня дразнили. Я был членом Гитлерюгенда и старался вписаться, но все равно чувствовал себя чужим. Они требовали дисциплины, а я не умею быть таким. Я люблю придумывать истории, рисовать, играть на гитаре. Я не хочу никому подчиняться, я хочу творить. Но они хотят, чтобы все были одинаковыми. Я здесь, потому что здесь меня принимают таким, какой я есть. - Шпац смущенно улыбнулся, а его самодельный амулет покачнулся.
—Моя семья...Мои родители были врачами, они занимались частной практикой. Они всегда говорили мне, что главное – служить людям, помогать им. Когда война началась, их клинику закрыли, назвали "еврейской" из-за их друзей. Их самих арестовали. Я пытался продолжить учебу, но...Слишком опасно. Я знаю, что такое потерять близких из-за этой системы. Поэтому я здесь. Чтобы помогать вам, чтобы сохранять жизни, чтобы бороться за то, во что мы верим. - Слова Маркуса звучали горько, но в них была и надежда.
И Юрген, слушая их, чувствовал, как даже его собственное желание стать врачом в котором он так сомневался обретает новый смысл. Он был не один. Он был частью сообщества, где каждый нес свой уникальный дар, свою историю, свою надежду. которые могут спасать жизни, когда другие готовы их отнимать. Это стало для мальчика новым смыслом, новой надеждой. Даже в самые темные времена, в самые опасные моменты, они находили в себе силы не только бороться, но и помогать, исцелять, сохранять человечность. И он знал, что теперь он будет бороться не только за свободу, но и за жизнь.
Все ждали, когда же расскажет Юрген. Он, даже спустя год в их компании, оставался для них загадкой, человеком из другого мира.
Когда настала его очередь, Юри глубоко вздохнул. Его раздражала собственная жизнь, его отвратительная, несправедливая реальность, где все было предрешено, где каждый шаг был выверен. Но проблемы там были у всех, поэтому он подумал: "Ну и ладно."
—Родился я в Швайнфурте и меея забрали сотрудники опеки от моей матери когда я был совсем маленьким. Я даже плохо ее помню. После этого отправили в приют. Было очень тяжело и одиноко. А потом меня забрал отец. Он член партии, человек влиятельный. Он хотел, чтобы я стал достойным сыном, продолжателем его дела. Сейчас я живу с ним и мачехой, у меня есть сводная сестра...Но эта жизнь, она как золотая клетка. Все красиво, все блестит, но внутри – пустота. Отец всегда настаивал на дисциплине, на правильных поступках, на следовании нацистским идеалам. Но я чувствовал отвращение ко всему этому. К лжи, к лицемерию, к этой вечной игре в 'правильность'. Мне казалось, что я живу в золотой клетке, где все предписано, но нет ни капли свободы."
Он сделал паузу, глядя на лица своих товарищей, которые слушали его с неподдельным вниманием.
—Когда отец говорил о 'врагах народа', я чувствовал, что что-то здесь не так. Что-то в этой системе неправильно. Когда я встретил вас, когда я услышал вашу музыку, ваши песни, когда я увидел, как вы живете, как вы чувствуете... я понял, что это и есть настоящая жизнь. Жизнь, где можно быть собой, где есть ценности, которые стоят того, чтобы за них бороться.
Эренфеольс посмотрел на Конрада, на его уникальную внешность, на его историю, которая тоже была полна боли.
—И я понял, что хочу быть врачом. Хочу лечить тех, кого эта система ранит. Хочу помогать тем, кого она топчет.
—А как выглядит ваша жизнь? - неожиданно спросил Фриц, его обычная хитринка в глазах сменилась искренним любопытством. - Ну, там, особняк, как вы живете, что едите...Расскажи нам про жизнь богатых людей.
Все закивали. Им было интересно узнать о мире, который был так далек от их собственного. Юрген, немного смущенный, но уже чувствуя себя более свободно, начал рассказывать:
—Наш особняк... Он большой, с красивым садом. У нас есть слуги, они делают всю работу. На обед и ужин всегда много блюд, все изысканное. Отец часто принимает гостей, важных людей из партии, бизнесменов. Они говорят о политике, о войне, о будущем Германии. Мачеха старается поддерживать образ идеальной арийской семьи, а моя сестра Лизель...По их настоянию она вся в этих светских манерах, учится танцам, музыке, которая одобрена партией.
Он говорил о роскоши, которая ему казалась пустой, о правилах, которые его душили, о фальшивых улыбках и пустых разговорах. Юрген. рассказывал о том, как скучно ему было на приемах, как он предпочитал прятаться в библиотеке, читая запрещенные книги. Его рассказ был полон деталей, которые для него были обыденностью, но для других - чем-то из другой реальности.
В воздухе повисла тишина, наполненная пониманием и поддержкой. Затем Лотте, сияя, как маленькое солнце, сказала:
—Юри..Как хорошо, что ты с нами! Нам с тобой так повезло. Ты такой искренний. Мы так рады, что ты поделился с нами. Спасибо.
Ее слова были не просто утешением, они были подтверждением того, что Юрген нашел здесь не просто убежище, а настоящую семью, где его принимали таким, какой он есть, со всеми тайнами и стремлениями.