Слет под знаменем Эдельвейса.
Жаркий июль тысяча девятьсот сорокового, дышащий зноем и пылью дорог, раскинулся над Германией, словно раскаленное полотно. Для Юргена, запертого в стенах отцовского дома, это время года всегда ассоциировалось с тоскливой рутиной. Но в этот раз все было иначе. Вдали от пышности и фальши Кёльна, цвел совсем другой мир, мир, где рождалась истинная свобода.
План Юргена был столь же сложен, сколь и дерзок. Он не мог просто исчезнуть, не вызвав подозрений. И здесь на помощь пришла Марта. Юрген, запинаясь, изложил ей новую версию своего отсутствия:
—Мне срочно очень нужно покинуть город на несколько дней. У меня летние внеклассные занятия, связанные с моей будущей карьерой...Требуется практическая практика в загородной учебной части. Очень важно, чтобы отец об этом знал, но...Он слишком занят, чтобы вдаваться в детали. Можешь ли ты...? - Марта, понимая, что истинная причина его ухода намного глубже, чем летние курсы, лишь кивнула:
—Вильгельм, Юргену предстоит важная практика. Он уезжает на несколько дней. Не беспокойтесь, все под моим контролем.
Вильгельм, занятый своими политическими делами и привыкший доверять Хофманн, лишь кивнул, махнув рукой:
—Ладно, ты знаешь, что делаешь. Главное, чтобы это не помешало его подготовке. - Так, благодаря своей преданной служанке, Юри получил свое прикрытие, которое, как он знал, Вильгельм не стал бы проверять.
Встреча с Конни состоялась на закате, у старой заброшенной мельницы на окраине города. В воздухе витал запах нагретой земли и сладковатый аромат полевых цветов. Грузовик, видавший виды, но крепкий, ждал их среди деревьев.
Путь лежал за город, к месту, которое "пираты" облюбовали для своих встреч - поляне у небольшого, заброшенного озера, скрытой от посторонних глаз густым лесом. Грузовик, видавший виды, но крепкий, вез их сквозь пыльные дороги, под раскаленным солнцем. По мере того, как асфальт сменился грунтовой дорогой, а города остались позади, воздух становился все более свободным, наполненным ароматом нагретой земли, диких трав и какой-то особенной, пьянящей свободы.
На самой поляне, среди деревьев, стены мельницы и окружающих холмов, были видны следы их присутствия: повсюду были нарисованы различные символы - кто-то изобразил стилизованный эдельвейс, кто-то - антивоенные лозунги, кто-то - просто абстрактные, бунтарские узоры. Это было место, где они чувствовали себя в безопасности, где могли быть самими собой. Здесь не было лицемерия высшего общества, не было фальшивых улыбок и скрытых мотивов. Все было настоящим, откровенным, искренним.
Когда они прибыли, там уже царила атмосфера настоящего, дикого праздника. Юрген даже почувствовал, что ему там рады. сразу почувствовал, что ему здесь рады. Его провели к небольшой палатке, где уже лежала приготовленная для него одежда – свободная рубашка яркого цвета, несколько потертые, но удобные штаны и прочная куртка. Он переоделся, почувствовав, как новая одежда ощущается на коже, как она освобождает его от привычной скованности. Потрепанные, но живые гитары, самодельные барабаны, даже какой-то самодельный духовой инструмент – музыка звучала повсюду, перекрывая шепот ветра и пение птиц. На поляне уже разожгли большой костер, несмотря на дневную жару, и вокруг него собрались другие "пираты" - еще больше людей, одетых в самую разную, но явно неформальную одежду. Лотте, с распущенными рыжими волосами, теперь была в яркой, вышитой бисером жилетке поверх рубашки. Фриц, вместо своей рубашки, был в выгоревшей на солнце футболке, а на его запястье красовался браслет из кожаных шнурков. Грета носила простую, но практичную майку, а на ее плечах лежала старая, но аккуратно подшитая куртка. Шпац, в своей мешковатой одежде, был украшен несколькими разноцветными перьями, торчащими из волос. Руди, с пятнами масла на одежде, теперь был в цветастой рубашке, которая, казалось, была ему велика. Эльза, обычно в скромной одежде, сегодня была в легком, цветастом платье, а на ее шее висел серебряный кулон в форме листа. И даже Франц, обычно молчаливый, сегодня надел темную рубашку, украшенную несколькими блестящими металлическими вставками, которые отражали свет костра.
Сам Юрген, в своей новой одежде, чувствовал себя преображенным. Его светлые, уже не зализанные, а пушистые и растрепанные волосы свободно развевались на ветру. Он больше не стеснялся своего глаза, который раньше всегда старался прикрыть.
Музыка звучала повсюду, но то, что Юрген услышал впервые, поразило его до глубины души. Лотте, с ее гитарой, затягивала ритмичную, зажигательную мелодию - это был американский джаз, смешанный с местными ритмами. Он был запрещен, объявлен декадентским, но в нем была невероятная энергия, страсть, которая заставляла тело само собой приходить в движение, а душу - петь. Юрген не понимал, как что-то столь прекрасное, столь жизнеутверждающее могло вызывать гнев правительства. Он смотрел на танцующих - уже знакомых и тех, кого видел впервые - их движения были полны свободы и радости.
Потом, когда музыка на мгновение стихла, на импровизированную сцену вышел Конрад. Его темно каштановые волосы волосы были лишь слегка растрепаны ветром а голубые глаза, подверженные черными тенями стали еще более выразительными, привлекая взгляды всех присутствующих. На нем была простая, но стильная рубашка яркого цвета, украшенная несколькими блестящими металлическими вставками - это были модные в их кругу декоративные элементы,. На шее висел кулон из металла, напоминающий лист эдельвейса, а на пальцах - несколько тонких колец. Он взял гитару, и в наступившей тишине, среди потрескивания костра и шепота леса, зазвучала совсем другая музыка.
Это была иностранная песня, исполненная на английском, с той самой джазовой меланхолией, с тем самым надрывом, который пробирал до костей. Юри было интересно, о чем же была та песня - о потерянной любви или о несправедливости мира, или, может, о надежде, которая теплится даже в самых темных уголках души. Его голос, глубокий и бархатистый, заставлял сердца слушателей замирать. Юрген смотрел на него с восхищением. Конрад был воплощением всего того, к чему стремился Юрген: свобода, мудрость, сила духа. Песня звучала шикарно, и вновь посещали мысли о том, как красив был Баум в этот момент.
Когда песня закончилась, на поляне воцарилась тишина. А потом раздались аплодисменты, крики одобрения.
Именно тогда, наблюдая за ним, Юрген подумал: почему нацисты считают эти песни плохими? В них не было ничего плохого, но они были исполнена в стиле, который открыто презирался режимом. И Юри, слушая ее, думал о том, как же несправедливо, что за это могут наказать. Ведь если бы отец узнал, что он слушает такое. Он злился, не понимая, почему отец или его соратники, считает его, Конрада, или других его друзей, "недочеловеками" просто из-за того, что в их жилах течет другая кровь, что они не соответствуют их стандартам. "Разве это делает тебя хуже? Разве это лишает тебя права жить, любить, мечтать?" - эти вопросы крутились в голове Юргена.
Потом, когда вечер становился глубже, а костер горел ярче, начались танцы. Лотте, Фриц, Руди - они кружились в ритме музыки, их движения были полны энергии и радости. Юрген, сначала нерешительно, присоединился к ним. Подталкиваемый Лотте, он почувствовал, как его тело отвечает музыке. Он танцевал, забыв обо всем, забыв о страхе, о своих долгах, о своей другой жизни. Он был просто ребенком, который танцует под летним небом, окруженный друзьями.
В какой-то момент, когда музыка стихла, а люди просто сидели у костра, обсуждая, кто что будет петь дальше, Фриц, который всегда имел доступ ко всему "нелегальному", подошел к Юргену.
—Попробуй, - сказал он, протягивая ему заграничную сигарету "Lucky Strike", которую достали не пойми как. Юрген, немного поколебавшись, взял ее. Это был его первый опыт курения. Он сделал первую затяжку. Дым приятно обжег горло, а затем разлился по телу теплом. Это было совсем другое ощущение, чем он ожидал. Когда он сделал вторую затяжку, он почувствовал, как напряжение покидает его, как мир вокруг становится ярче, а звуки более отчетливыми.
—Ну как? - спросил Фриц, улыбаясь.
—Хорошо, - честно признался Юри, удивленный своим собственным ощущением.
—Я знал, что тебе понравится, - сказал Келлер, его улыбка стала еще шире.
—Держи, это тебе. - И, к удивлению Юргена, он протянул ему целую пачку сигарет. - Чтобы было. Не стесняйся, если что.
Он сидел у костра, глядя на звезды, на лица своих новых друзей, и чувствовал, как в нем что-то меняется.
Именно тогда, когда разговор коснулся символов их группы, Конрад, заметив задумчивый взгляд друга, решил рассказать ему о главном.
—Знаешь, Юри, - начал Конрад, его голос звучал мягко, но с отчетливой уверенностью, - Почему эдельвейс - наш символ? Почему его называют "звездой Альп"?
Юрген внимательно слушал. Он слышал это название много раз на этом празднике, но не понимал его значения.
—Эдельвейс, - продолжил Конрад, - растет высоко в Альпах, на скалах, там, где холодно, где мало солнца, где другие растения не выживают. Чтобы добраться до него, нужно быть смелым, сильным, нужно преодолеть страх перед высотой, перед опасностями. И когда ты находишь его, этот маленький, белый цветок, он кажется тебе настоящим сокровищем, упавшим с неба. Как звезда. Вот почему его называют "звездой Альп'". Он символ стойкости, символ красоты, которая рождается в борьбе.
Он взглянул на Юри, на его светлые, растрепанные волосы, на его открытый взгляд, на его новую одежду.
—А мы, мой друг, - сказал Конрад, - мы тоже стараемся найти свою "звезду" в этой жизни. В этом мире, который пытается нас сломить, который пытается заставить нас быть другими. Мы тоже растем в суровых условиях, преодолеваем трудности, находим силу там, где другие сдаются. Эдельвейс – это символ нашей надежды, нашей свободы, нашей веры в то, что даже в самых трудных обстоятельствах можно найти красоту и смысл.
Баум обвел взглядом собравшихся вокруг костра, своих друзей, свою семью.
—Ты сам только что нашел свою "звезду", Юрген. Свою свободу. Свою возможность быть самим собой.
Эренфельс слушал, и в его душе росло новое понимание. Он чувствовал, как эти слова, эти символы, эта атмосфера проникают в него, меняя его. Он больше не желал быть тем робким, послушным мальчиком, который боялся собственного отца. Он был частью чего-то большого, чего-то настоящего. И он знал, что это только начало его пути.