Под гнётом стали.
Зима сорокового-сорок первого окутала Германию своим ледяным дыханием, но внутри страны, в сердцах пиратов эдельвейса, горел огонек инакомыслия, раздуваемый ветрами перемен. События, произошедшие за прошедший год, закалили их, сделали сильнее, но и обрекли на еще большую осторожность.
Тысяча девятьсот сороковой принес Германии ошеломительные успехи на Западном фронте – пали Польша, Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия и Франция. Создавалась иллюзия непобедимости Вермахта, казалось, что Рейх уже доминирует на континенте. Однако, это было лишь затишьем перед бурей. Сорок первый стал переломным. В июне Германия напала на Советский Союз, открыв новый, невиданный по масштабу Восточный фронт. Эта "война на два фронта" стала пожирать миллионы жизней и вытягивать последние ресурсы Рейха. Иллюзия легкой победы быстро развеялась. Настроения в обществе стали более нервными, а повседневная жизнь - более суровой. Если раньше война казалась чем-то далеким, происходящим где-то там, то теперь она стала ближе, ощутимее, проникая в каждый дом через призывные повестки, скудные продуктовые карточки и похоронки с фронта. Страх и тотальный контроль усиливались, а с ними – и потребность в сопротивлении.
За эти два года Юрген неумолимо взрослел, переход был особенно стрессовым и стремительным. Опасности, ответственность, которую он взял на себя, помогая товарищам, и особенно его стремление стать врачом - все это меняло его. Он стал более серьезным, вдумчивым, его природная осторожность обрела глубину, но уступила место внутренней решимости. Он научился действовать несмотря на страх, и его ум, всегда пытливый, стал острее. За эти три года Юрген не только вырос, но и приобрел ценные навыки. Под руководством Маркуса он освоил множество медицинских техник: от перевязки ран до оказания первой помощи при ранениях. Он учился распознавать симптомы, работать с ограниченными ресурсами, сохранять спокойствие в критических ситуациях. Тренировки с товарищами, которые часто включали имитацию боевых действий, научили его не только выносливости, но и основам самообороны. Он научился драться, пользоваться кастетом, холодным оружием, а Конрад, имевший какие-то связи, даже смог достать для них старый, но рабочий пистолет, и научил Юргена основам обращения с ним.
Свои карманные деньги, а иногда и средства, которые удавалось заработать на мелких поручениях, Эренфельс продолжал отдавать на поддержку различных движений сопротивления. Это была его личная инвестиция в будущее, в надежду на перемены.
К четырнадцати годам волосы отросли до ключиц. Он прятал их под фуражками, носил свободную одежду, скрывая их от взгляда отца и учителей. Видя разнообразные проколы и серьги у членов их организации Юри тоже загорелся желанием.
—Не боишься, что больно будет? - спросил Конрад, заметив его интерес.
Тот же, ухмыльнувшись, провел пальцем по шраму, пересекавшему его правый глаз, где была лишь пустота.
—После того, как то острие насмерть рассекло зрительный нерв и сетчатку, - ответил Юрген, его голос был полон холодной иронии, - остальная боль будет просто как легкий укол комара. Пустяк.
Вскоре, в тесной комнатке, где они проводили свои встречи, под удивленными взглядами товарищей, ему прокололи нос, уши и губы. Вставили туда металлические украшения. Глядя на себя в старое зеркало с трещиной, что валялось в углу, Юрген улыбнулся. Его новый образ был вызывающим, дерзким, бунтарским. Он выглядел совсем не так, как подобало выглядеть образцовому гитлерюгендовцу, не так, как требовала система. Гораздо лучше.
Однако, радость от нового образа быстро сменилась беспокойством. Уже через несколько дней места проколов воспалились. Появился гной, кожа покраснела. Маркус сразу определил инфекцию. Юри был вынужден тщательно обрабатывать раны спиртом и настоем трав, которые готовил Маркус, но самое сложное было скрыть это. Приходилось носить шарфы или поднимать воротник, придумывать объяснения, почему он постоянно держит руку у лица. Малейшее подозрение со стороны отца, мачехи или учителей могло стоить ему всего. Его бунт, такой яркий и заметный снаружи, таил в себе новые опасности, требовал еще больше осторожности и хитрости.
Маленькая Лизель тем временем уже пошла в школу. Юрген очень беспокоился о том, чтобы ей не "промыли мозги" нацистской пропагандой, которую насаждали с самого раннего возраста. Он тайно, когда оставался с ней наедине, рассказывал ей правду, насколько это было возможно для ребенка. Он говорил ей о свободе, о том, что мир большой и разный, что не всё, что говорят взрослые, правда. Эти тайные разговоры стали для него еще одним фронтом борьбы, битвой за чистоту детской души, за её способность мыслить самостоятельно.
Отец, поглощенный войной и карьерой, стал еще более погруженным в свои дела. Он даже поделился с Юргеном своими "амбициями" - целью войны, как он ее видел: создание "нового порядка" в Европе, господство Германии, порядок и стабильность, которые, по его мнению, принесет победа. Он говорил об этом с такой уверенностью, что Юргену было тяжело даже спорить, но внутри него крепло убеждение: эта "победа" принесет лишь страдания и разрушения.
Верная домработница Марта продолжала играть свою тихую, но важную роль. Она знала, чем занимается Юрген, и, несмотря на свою лояльность семье, которой так долго служила, испытывала к мальчику симпатию и сострадание. Она помогала ему скрывать свою деятельность от отца, подкидывая ему необходимые мелочи, прикрывая его отсутствие, если это было возможно. Их общение стало более доверительным, полным негласного понимания. Юргену приходилось быть еще более осторожным, ведь отец, будучи членом партии, наверняка имел свои источники информации и был бдителен.
Гитлерюгенд не оставлял Юри в покое. С четырнадцати лет членство в нем становилось особенно обязательным, а занятия - все более милитаризованными. Муштра, парады, идеологическая накачка - все это было частью программы, направленной на превращение подростков в верных солдат Рейха. В гимназии Юрген использовал все свои хитрости, чтобы избежать участия в их мероприятиях, от "обязательных" строевых занятий до бессмысленных пропагандистских митингов. Он выдумывал болезни, ссылался на семейные обстоятельства, а иногда просто игнорировал повестки, рискуя вызвать гнев учителей и даже Гестапо.
Ему было особенно неприятно, что для того, чтобы получать хотя бы базовые знания и не вызывать гнев отца, ему приходилось ходить в гимназию, где каждая стена, каждый учитель, каждый учебник кричали о пропаганде. Ему было больно видеть, как его ровесникам промывают мозги, как они, полные фанатизма, готовы были верить любой лжи. В отличие от Юргена, большинство его знакомых из пиратов эдельвейса уже не учились в школе в таком возрасте, работая на заводах или скитаясь по улицам, избегая системы образования, которая стала инструментом режима.
Юрген тщательно скрывал свою истинную личность. У себя в комнате, которая благодаря размерам особняка позволяла соорудить несколько потайных мест, он прятал свои "пиратские" наряды: яркие клетчатые рубахи, пестрые шейные платки, короткие штаны с белыми гольфами и мятые тирольские шляпы.
Конрад, как и всегда, не делился всеми своими секретами. Но, когда им выпадал случай, они разговаривали о Луизе, о той странной связи, что их объединяла. Конрад рассказывал о ее сомнениях, о том, что она тоже не совсем разделяла взгляды своих родителей, но не могла вырваться из этой паутины.
—Не понимаю, как ее до сих пор не поймали, - говорил Юрген, нахмурив брови. - Для них, для этих фанатиков, ты - конец света! Смешанная кровь..Вайнштейн же официально состоит в Bund Deutscher Mädel, я знаю. Это же, по сути, женский Гитлерюгенд. Их же там учат чистоте расы, верности идеалам Рейха, быть идеальной арийской женщиной. Как она может общаться с тобой, когда для них это вообще смертный грех? Тебя не смущает?
На что Баум лишь загадочно улыбался.
На самом деле, Луиза действительно состояла в Союзе немецких девушек, где девочек с десяти лет воспитывали в духе национал-социализма, прививая им идеалы расовой чистоты, материнства, верности фюреру и служения Рейху. Их учили домоводству, физической культуре, патриотическим песням и основам санитарии, готовя к роли будущих жен и матерей идеальной арийской семьи. Для них "правильное" общение с "неарийцами" было строго запрещено и считалось позором. И привязанность Луизы к Конни, тянувшаяся из далёкого детства, когда обстановка была еще более или менее мирной, теперь ставила ее на перепутье. Она часто задавалась вопросом, к кому же ей примкнуть в этой войне: к семье и идеалам, которые ей прививали, или к чувствам, которые она испытывала к Конраду. Но, как говорил Конрад, только время могло решить все ее проблемы.
Ночью, когда сирены воздушной тревоги разрывали тишину Кёльна, и жители города прятались в бункерах и укрытиях, улицы становились пустынными, погруженными в жуткую тишину. Это было их время. Пираты выскальзывали из своих убежищ, вооружившись остатками краски, найденной на свалках, или обычным школьным мелом. Они расписывали стены домов, вагоны поездов, ограждения, оставляя свои немые крики свободы: "Долой Гитлера", "Нацистские головы покатятся после войны", "Высшее военное командование лжет", "Коричневый, как дерьмо, Кёльн. Очнитесь наконец!". Эти послания, появлявшиеся на рассвете, были маленькими актами неповиновения, семенами сомнения, которые они надеялись посеять в умах горожан.
На день рождения отец, не слишком вдаваясь в подробности, подарил Юргену дорогой фотоаппарат – Leica II, образец немецкого качества и точности. Это был не просто подарок, это был символ взросления, знак того, что отец видит в нем потенциального наследника. Но Юрген, как и ожидалось, принес свой новый "инструмент" к друзьям.
В конце июня, как это часто бывало, "пираты" собрались на поляне у озера для своего очередного летнего слета. Песни звучали до рассвета, смех перемешивался с шепотом, а воздух был наполнен ароматом полевых цветов. В этот вечер, под звездным небом, они решили запечатлеть момент.
Эренфельс, с волнением настраивая свой новый фотоаппарат, сделал несколько кадров. Одно большое общее фото, где было много их товарищей, много лиц, разных, но объединенных одной целью. А затем, более интимно, он попросил сфотографировать их небольшую группу:, Конрада, Лотте, Фрица, Грету, Ганса, Маркуса и себя. Все вместе они были такими яркими, такими живыми, несмотря на то, что снимки были черно-белыми. В их глазах читались решимость, надежда и, главное, настоящая, неподдельная дружба.
В тот вечер, в приподнятом настроении, товарищи сплели друг другу цветочные венки и водили хороводы, напевая песни, которые стали их гимном. Они понимали, как дорого им обошелся этот подарок, как ценно было иметь его в такое время, когда каждая рейхсмарка тратилась на военные нужды. Без
его помощи они бы не смогли запечатлеть самое ценное, что у них было - их дружбу, их единство.
Юрген, стараясь не рисковать, распечатал столько копий, сколько смог. Эти фотографии стали бесценным напоминанием о том, что они борются не одни, что у них есть друг у друга. Он раздал их членам разных подразделений, строго-настрого наказав хранить их тайно, чтобы никакие подозрения не могли коснуться этих дорогих сердцу снимков. Это был маленький, но очень важный шаг - сохранить их дух, сохранить память о тех, кто верил и боролся.