ОКСЭР

Слова автора: Сегодня будут две последние главы первой части книги.

Завтра — небольшой перерыв, а в четверг утром мы встретимся в новой частью.

Оставайтесь со мной, с Кёнмином и его песиком.

13 лет назад

Мальчик

Снова эти крики. Этот топот. Туда-сюда...
Я прячусь под одеяло, с головой.
Я не хочу слышать. Не хочу.

Под одеялом душно, жарко — но без него слишком громко. Страшно.
Не из-за привидений. Не из-за монстров под кроватью.
Страшно — из-за монстров над ней.

— Королевская семья Сиама... — забубнил я себе под нос, чтобы заглушить их голоса.
Даже не понимал, что говорю.
Начал пересчитывать монархов Таиланда. С самого начала. С династии Чакри.
— Рама I... Рама II... Рама III...
Сбился на Раме V — он правил слишком долго. Или нет?
— Потом Рама VI... или VII?.. А Бхумибол?.. Это уже IX...
Рама X.
Я запутался. Кто был до кого? Рама VIII умер молодым. Странно. Странная смерть... А я...

Не додумал.
Что-то упало. Грохот.
Она разбила вазу? Или это отец?

Резко сбросил с себя одеяло.
Я был в пижаме. Как и положено прилежному ребёнку.
В трусах спать не разрешают — неприлично.
Как будто кто-то может меня в них увидеть.

Когда утром приходит горничная, я уже одет. В костюм.
Тоже... чтобы было прилично.

Сел на край кровати.
Ноги — в тапочки. Встал.

— Ты меня убиваешь! Ты детей наших убиваешь! — мамин голос.
Слышно отчётливо.
У нас вентиляция общая. Они меня слышат. Я их.

Только я почти не говорю. Разве что, когда братья приходят. А так — с кем? Не с самим же собой?

— Не трогай детей! — голос отца.
— Все эти ваши западные ценности... свобода... Не забывай, кто они.

— Они дети! — крикнула мама. — А ты из них солдат растишь! Раян вообще своей тени боится!

— Вот поэтому и нужна дисциплина, — холодно отрезал он. — Нужно учить его быть мужчиной.

Я закрыл уши руками.

Они часто ссорятся из-за меня.
Потому что я... не такой.
Недостаточно достойный.
Слабый. Не как мои братья — младший и средний.
Они сильнее. Смелее. Увереннее.

Но им не повезло.
Первым родился я.

Даже моя сестра — и та сильнее.

Я — разочарование.

Я сглотнул. На глаза наворачивались слёзы.
Если отец увидит — будет ругаться.
Мужчина не плачет.
Даже если очень больно...
Как на той неделе.

Я упал с лошади, вывихнул плечо. Слёзы сами текли. Он подъехал, строго посмотрел:

— Крепче держись в седле. Ты уже не ребёнок.

И уехал дальше.

Мама с папой потом всю ночь кричали друг на друга.

Я пытался заделать вентиляцию — открутил решётку, засунул туда футболку. Потом старое одеяло.
Горничная нашла. Меня отругали. Родителям ничего не сказали — и на том спасибо.

Я больше не мог оставаться здесь.
Открыл дверь.
На цыпочках — к заднему двору.
Прошёл через кухню, прихватив гостинец.
В своё убежище.
В мир, где не кричат.
Где не приказывают.
Где можно плакать.

В конюшню. К лошадям.
У меня была любимица.
Мамина молодая кобыла. Всего пять лет.
Красивая. Гордая.
Луна.

В конюшне было тихо.
Пара лошадок услышали меня, тихо заржали.
Я приложил палец к губам — тихо, пожалуйста...
Если конюх узнает — выгонит.
А ещё хуже — повесит замок на ворота.

Я подошёл к стойлу Луны.
Открыл калитку.
У меня давно был ключ.

Забрался к ней.
Запах лошади. Лёгкий запах навоза, грязи, пота.
Мой любимый.

Она сразу проснулась — закивала мне, игриво храпнула.

— Тихо, красавица... Всё хорошо. Это я.

Я погладил её по голове, достал из кармана морковку, протянул.
Она тут же схрумкала, а я прижался к её крупу.
Тепло.
Ласка.

Она не обнимает, но я...

У нас в доме можно обнимать только лошадей.

Отец говорит, что обнимать — это баловать.
Мама ругает его за это. Но только по ночам.
Днём они не ссорятся. Чтобы не видели слуги.

Отец любит маму. Я это знаю. Очень.
Но мама его — нет.
Вот почему они кричат. Не только из-за нас — это они так говорят.
На самом деле — потому что мама устала от него. Но уйти не может.
Она грозится. Кричит. Плачет.
Иногда — очень редко — отец пытается с ней помириться. Дарит подарки.
Они ходят на ужины, как будто на свидание.
А ночью у них скрипит кровать. Я слышу.
Я уже не маленький — всё понимаю.

После таких ночей отец становится счастливым. Улыбается.
Иногда даже спрашивает, как у нас дела.
Может свозить нас к морю.
Но это длится недолго.

Потом всё возвращается.
И мама снова плачет по ночам. А он... кричит.

Мама говорит, что отец слишком строг.
Что детей надо баловать.
И она балует: покупает игрушки, красивые наряды.
Но... не обнимает.
Целовать?
Только на словах. Только когда говорит об этом отцу.

А я стараюсь.
Хочу быть умным. Собранным.
Не бояться. Не засыпать на уроках. Слушать.
Только бы мне ещё спать давали...

Потому что ночью — топот ног, туда-сюда...
А если я спал в конюшне — вставать до рассвета, пока никто не заметил.

А если не получается вспомнить днем на уроке, какой монарх был после какого...
Если я не лучший в классе, где абсолютно все такие же «особые дети» — они молчат.

Я не знаю, что хуже — их крики по ночам или их наказание тишиной.

Отец наказывает.
Мама уходит гордо, как королева.

Но потом отец всё равно приходит.
Спрашивает, за что я наказан на этот раз.
Помогает, если это был очередной непонятный урок.

Ему нравится учить меня.
Говорит: «Ты безмозглый. Дай тебе волю — ты бы только на лошадях и скакал».

Это правда.
Я хочу стать ветеринаром.

Однажды заикнулся.
Они не разговаривали со мной целую неделю.
Оба. Больше я не говорил, что хочу.

Мама не подходит.
Не ругает, не кричит.
Молчание же не в счёт.

У неё дела. Сегодня — благотворительный ужин.
Для детей в Африке.

Интересно, она с ними разговаривает?..

Я присел в глубь стойла, туда, где лежит сено.
Тепло. Мягко. Тихо.

Прикрыл глаза.

— Луна, я вздремну немного, хорошо? Разбуди меня под утро, чтобы никто не нашёл...

Она махнула головой.
Поняла?.. Я не знаю.
Но будила меня всегда — до рассвета. До того, как приходил конюх. До мальчишек со двора.

Я вставал и пробирался обратно в спальню.

Пижама воняла конюшней, а не мягкой периной.
Но горничная молчала.
Спасибо ей...

Почти каждую ночь — если мама и папа были в поместье, если не уезжали на встречи, приёмы, важные взрослые дела — я ждал их.
Скучал.

Хотя папа говорил: мальчику тринадцать лет не стоит скучать по родителям.
Скоро ты поедешь учиться за границу. А ты — маменькин сыночек...

Мама говорила, что ничего страшного.
Но когда я прошу поиграться со мной в настольную игру, помочь с домашкой — отмахивалась.
Голова болит... Дела...

Маменький сыночек?
Я бы хотел им быть.

Я боялся ночи.
Я боялся спальни.
Я пытался угодить...

...Лето.
Через пару дней мне исполняется пятнадцать.
Я купил себе беруши.
С ними крики не такие громкие.
С ними — не всегда убегаю в конюшню.
Хотя всё равно... там спится лучше всего.

Сегодня папа дома.
А мама... мама должна приехать позже.
Она давно не приезжает.
Я скучал. Очень.
Но у неё были дела. Так говорил отец. Наверное важные. Важнее нас.

Я хорошо помню тот день.
С самого утра было что-то странное.
Я подумал: может, слуги готовят сюрприз на день рождения?

Мы сидели в библиотеке с братьями и сестрой.
Вроде читали.

Зашёл отец.
Он был... бледный. Какой-то не такой.
Выгнал гувернёра.
Закрыл дверь.
Щелчок.

Я весь сжался. А может, и нет.
Я помню всё... до этого момента.
А потом — как в тумане.

— Ваша мама погибла. — сказал он.
Строго. Сухо.

Мы переглянулись.
Софи, младшая, — ей было десять — заплакала.
Сразу.

А я... нахмурился.
Я должен был быть старшим.
Я встал.

— Умерла?.. — повторил.
Ничего не понимал.

— Да. Разбилась на машине. Похороны — послезавтра.

— Послезавтра... моё день рождения. — сказал я.
Зачем?
Как будто это было важно.

Отец посмотрел на меня.
Мы стояли в тумане. Все — кроме Софи.
Она вела себя правильно.
Как ребёнок, у которого умерла мама.

— У нас траур. Придётся отменить.
— только это сказал он.
И ушёл.
Хлопнула дверь.
И только тогда до нас дошло.

Я побежал за ним.
Быстро, рвано.
Я просил объяснить. Рассказать. Хотел услышать всё — и одновременно ничего.
Я не верил. Я не мог поверить.

— Мама?.. Что с ней произошло?.. — я сорвался. Голос дрожал.
И когда он не ответил — я начал плакать. По-настоящему.
Мне было пятнадцать. Я не должен был плакать.
Но я не знал, что делать с этой болью.

Отец вырвал руку. Перевел на меня взгляд.
Долго. Странно.
Словно не узнавал. Или жалел. Или злился.
А потом сказал:

— Она выбрала себя. Семья — это было пустое. Главное — любовь. Развлечения.

Он развернулся и ушёл.

Это всё.
Это всё, что он сказал.

Я стоял в пустом коридоре.
Один.
Не понял ни слова. Ни смысла. Ни причины.
Просто стоял — и снова плакал.

Я только потом узнал.
Не от него.
От слуг. От шёпота в коридорах. От обрывков фраз.

У мамы был любовник.
Секретарь. Намного моложе.
Она скрывала от отца, потом исчезла.
Сбежала. Уже три месяца, как её не было.
А мы верили, что «по делам». Отец так говорил. Он искал ее....

Она выбрала его. Не нас.
Не меня.
Не моих братьев.
Не даже свою младшую дочь.

Она выбрала его.
И уехала с ним. В Европу.
В Англию. К своим деньгам. К своей свободе.
И умерла.
На трассе. В машине. Вместе с ним.

Наверное, они были счастливы.
Наверное, она улыбалась.
Наверное, не жалела.

Я не знаю.
И никто не узнает.

Но...  Как она могла?..

Как мать может уйти — просто вот так?
Оставить нас. Сбежать, как преступник.
Не сказать ни слова. Ни прощай. Ни «я люблю».
Я был её сыном. Старшим. Я... Я ведь старался. Я не был плохим. Я не был ужасным.

Я... просто не был важным?

Мать не имеет права выбирать «не детей».
Не имеет.

⸻

Отец переживал тяжело.
Я не знаю, что убивало его больше — смерть или предательство.

У него был сердечный приступ. Тяжёлый.
Мы едва не потеряли и его.
Всё это — за один месяц.
За один проклятый месяц.

Мама умерла.
Отец чуть не умер.
А мы остались. Одни.

Он выжил.
Но стал другим.

Поседел.
Постарел.
На людей не смотрел. Из дома почти не выходил.
И только через пару месяцев... начал возвращаться.
Не прежний — но ближе.
Не тёплый — но настоящий.

Он не обнимал нас.
Не гладил по голове.
Но приходил.
Спрашивал, как дела.

Часто был дома. Прятался от скандала, от шепота за спиной.
Но... в этом тоже была какая-то польза.
Мы все сблизились.
Все впятером.
Наш суровый отец — и четверо подростков.
Каждый со своей раной. Со своим характером.

А я — самый старший.
Самый слабый.
Самый больной.

Потом я уехал учиться в Англию.
Но даже туда он звонил. Писал.
Смерть мамы... и отец, который вдруг стал ближе.

Он всё время повторял:

«Как хорошо, Раян, что ты в неё не пошёл...
Ты знаешь, что такое семья.
Ты знаешь, что такое долг.
Ты знаешь, как правильно.»

А я кивал.
Я хотел быть «правильным».

Но я не смог её простить.
Никогда.

Я не смог понять.
Ни тогда. Ни сейчас.

Как она могла?..

⸻

Отец выкинул все её фотографии.
Я спрятал одну.
Ту, где мы все — у крыльца.
Год до трагедии.
Год до предательства.

На ней — мама улыбается.
Отец обнимает её за плечи.
Мы все рядом. Мои братья, сестра. Я.
Семья.

Именно тогда я решил:

Моя семья — это мой долг.
Это моя кровь.
Это навсегда.