ОКСЭР

Слова автора: ✨ Эта глава получилась особенной. Тихая, как цветущая поляна, куда они пошли. 🌿

Любовь здесь не в криках и буре страстей, а в тишине. В лёгком шёпоте. В взглядах, которые говорят больше, чем слова.

***

«Когда цветок раскрывается — он прекрасен.Но чем ярче лепестки, тем ближе час, когда их унесёт ветер.»— Рамакьен

Раян.

Я вспоминал отца, маму, гувернёра, учителей.

Вспоминал частную школу, куда нас возил водитель, и кабинеты в доме, где мы занимались дополнительно — ведь мы должны были быть лучше всех.

Нас не били, не ставили в угол — это было невозможно, слуги могли узнать. Но нас всё равно наказывали.
Гордым молчанием, равнодушием. Страницами текста, выученными наизусть.
Болью, которую не видно.

Я до сих пор помню тот отрывок из Рамакьена... Интересно, Кириан — помнит? А Хью? София — точно нет.
Мне кажется, она вообще ничего не учила с нами. Её все любили — девочка, младшая, послушная.
Не то что Хью. Или плакса Раян.

Я попытался вспомнить вслух:

«Тот, кто отринет долг перед семьёй, потеряет корни — как дерево в сухой земле...»*

Улыбнулся стене.
Папа бы гордился. Надо будет сказать ему, что я всё ещё это помню.

Я должен быть у него через неделю. Но я не хочу. Если я не приду... он простит?

— Можно я не приду?.. — шепнул я.

Стена, конечно, не ответила.

Я выдохнул. Колени ныли всё сильнее. Кёнмина не было уже минут десять, может, больше. И, наверное, это даже к лучшему.
Пусть боль останется. Пусть унижение выжжет из меня и совесть, и страх.
За поведение.
За молчание.
За то, что я — эгоист, трус, слабак.
Давно пора было всё рассказать. Даже если ему это не нужно. Даже если... неинтересно.

Снова врёшь себе, Раян? Снова ищешь оправдания, чтобы молчать? Даже сейчас — стоя в углу?

Жа-ло-к.
Вот твоё слово. Выколи его себе на лбу.

Отец... почему у тебя не получилось воспитать меня достойным?
Как мой средний брат, например. Или сестра.
Младший — ещё хуже, но он хотя бы гордый. Умеет постоять за себя. Его на колени не поставишь.

А я вот стою. Стою и упиваюсь этим.

Боль стекает по коленям вверх, ломит спину, затекают плечи.

Сколько уже прошло? Полчаса? Больше?

Он ушёл? Или моется специально долго — чтобы я всё прочувствовал? Чтобы понял.

Спасибо тебе, Кёнмин.
Ты вытаскиваешь меня.
Тянешь за руку — как палкой из горной реки, когда я уже почти срываюсь в пропасть.
Всё до боли знакомо, почти привычно:
Провинился — наказание.
Ошибся — наказание.
И тогда совесть отступает. Затихает. Хоть на время.

Всю ночь я грыз себя. Плакал. Жалел.
Уговаривал себя: так будет лучше.
Пусть ненавидит. Пусть.
Лишь бы не захотел большего.
Но...
Он отдал жеребёнка. Чтобы быть со мной.

Это всё, что я смог чётко выговорить за всю ночь.
Чётко. Вслух.

Он...

А я вёл себя глупо. Недостойно. Низко.

Я должен извиниться. Должен прийти к нему. Искупить вину.

Пусть накажет.
Пусть подарит мне свободу. Себя.

Он просил меня думать. Найти настоящую причину своей злости.
Я и так знал. Он хотел большего.
А я не мог дать ему это.

И самое страшное — я не смею сказать почему.

Потому что тогда всё кончится. И даже этих дней у меня не останется.

Потом...
Когда?
Не знаю.
Потом. Завтра. Послезавтра.
Никогда.

Он ведь устанет от меня. Когда-нибудь точно устанет.
Потому что это же просто секс.
Просто. Секс. Да?

Кёнмин, я же просил — не влюбляйся. И ты... ты ведь обещал.
Ты уже влюблён?

За две недели можно влюбиться?
Мне — да.
Я влюбился за пару дней.
Но это я.
Я не совсем... нормальный.

А ты?

Когда-то мой первый — и единственный — парень.
Мой "господин"...
Он сказал, что я даже для сабмиссива жалкий.
Что если бы не был принцем — давно оказался бы на панели. Или с иглой в вене.
Слишком зависимый.
Слишком люблю боль.

Он сказал это — и бросил меня.

А я всё думаю: такой я? Или нет?

Наверное... такой.

Кёнмин вернулся.
Накричал. Швырнул меня на кровать.
А я... выдохнул.

Он снова злился. Я сказал, что он хочет — и он разозлился ещё сильнее.
Я чуть не расплакался.
Я правда думал, что уже искупил вину.
А он просто... взял и потащил меня на водопад.

Кажется, он уже не был таким хмурым. И это вдохнуло в меня жизнь.
Чуть-чуть уверенности. Чуть-чуть прощения.
Я начал дышать свободнее, перестал себя накручивать. Перестал считать шаги.
Я просто был — здесь и сейчас.

Мы шли по лесу. Болтали — не о главном, но хоть о чём-то.
Я даже улыбался.
Прятал тревогу подальше. Куда-нибудь — за стволы, в заросли.
Она щёлкала на меня зубами, но я упрямо отводил взгляд.

А потом — поляна.
И это было... красиво.

Цветы. Мягкая трава.

Шелест воды, падающей с невысокого утёса. Яркие птицы летающие вокруг.

Ручей звенел, будто смеялся.

Я взял плед, воду, фрукты, смазку — как он просил.
Презервативы?
Уже давно нет.
На второй день нашего безумия мы сдали анализы, и с тех пор...
Я только рад.

Его сперма во мне.. Иногда я мог кончить только от этой мысли.

— Раздевайся, — тут же скомандовал он. — Жарко. Пошли искупаемся в ручье, а потом у нас секс по расписанию.

Я кивнул, довольный. Всё понятно, всё привычно.
Стал снимать одежду. Он подошёл ближе, помог стянуть футболку, расстегнул мои штаны.

— Но сейчас мы займёмся любовью, — прошептал он мне на ухо. — А не будем просто трахаться.

Я вздрогнул.

Он хочет... нежно? Ласково?
И я понял — это наказание. Секс не такой, какой мне нравится. Такой, как, возможно, нравится ему.
И он скрывает это ради меня?

— Хорошо, — выдохнул я.

— Я тебя не спрашивал, пёсик, — хмыкнул он. — Ты будешь стонать, извиваться, целовать меня нежно и томно... Даже если захочешь укусить. Даже если пальцы сами пойдут в мою спину — сдержишься. Понял?

Я улыбнулся. Он шагнул ко мне, обнял за талию, прижал к себе — плотно, грудью к груди. Его ладони были тёплыми, большие пальцы впивались чуть сильнее, чем нужно. Я почувствовал, как его дыхание щекочет шею.

— Я обычно и не кусаю, — выдохнул я. — Кусаешь ты.

— Много болтаешь. Иди в воду, — усмехнулся он и шлёпнул меня по бедру.

Я кивнул, скинул остатки одежды, остался в одних трусах.
Зашёл в воду.
Ледяная. До костей.
Но воздух был такой тёплый, густой, что тело принимало этот контраст с удовольствием — как укол, как встряску.

Я присел, погружаясь до шеи, задержал дыхание, выпустил с шумом.
Засмеялся.
Давно не чувствовал такой чистой, жгучей свежести.

— Ты идёшь? — крикнул я через плечо.

Он стоял на берегу, странно глядя на меня. Тоже уже почти голый, только в чёрных трусах, натянутых по бедрам. Сухой, напряжённый, будто всё ещё решал — идти или нет.

Молча кивнул.
Зашёл.

— Бля... чего так холодно! — тут же выругался и стал пятиться назад.

Я рассмеялся и бросился к нему, вода брызгала во все стороны, тело горело от холода, но внутри было тепло — от него, от его взгляда, от этой лёгкости между нами.

Я подбежал, схватил его за руку, потянул вглубь.

— Это же горная речка. Водопад. Она такой и должна быть.

— Не хочу. Слишком ледяная! — Он уже почти развернулся, готовый выйти, когда я прыгнул на него.

Прямо с разбега. Обвил его ногами, вцепился руками за шею.

Он охнул, по инерции поймал меня — его ладони обхватили меня под бёдрами, поддержали.
Тело напряглось, но не оттолкнул. Наоборот — сжал сильнее, прижал.
Горячая кожа касалась моей груди, мой лоб уткнулся ему в висок.

— Ты мой, — прошептал я. — Теперь никуда не уйдёшь.

— Уйду. Но с тобой, — пробурчал он, но остался стоять.

— Со мной можно только под водопад. Не на сушу, — я улыбнулся и уткнулся в его ключицу.

Он выдохнул. Хмыкнул, но уже без раздражения.

Я наклонился и стал целовать его.
Нежно — как он просил.
Ласково — как сам хотел.
Медленно. В темп капающей воды. В ритм собственного сердца.

Он держал меня крепко, и я чувствовал, как под кожей нарастает жар — несмотря на холод.
А потом — держа меня на руках — он начал медленно заходить вглубь реки.

Она была мелкой. Вода едва доходила до его талии.
Но я сидел у него на бёдрах, выше, горячий, скользкий от капель.

Холод больше не чувствовался.
Наоборот — от воды, от его рук, от поцелуев — становилось всё жарче.

Мы уже целовались в захлёб. Схватками. С языками, зубами, стонами.
Не сдержались. Ни он, ни я.
Тела напряглись, пальцы жадно гладили всё, до чего могли дотянуться.

— А кто-то говорил — без укусов... — прошептал я, выгибая шею.
Он как раз лизал её в том самом месте, где только что оставил след.

— Это тебе показалось, — фыркнул он.
И тут же присосался к моей ключице, как назло — больно, с хрустом.

Он сделал ещё шаг.
И я оказался прямо под водопадом.
Струя воды ударила по спине и плечам — холодная, плотная, будто руки самой реки.
Я расхохотался, подставляя тело.

— Давай ты тоже, — крикнул я, — приятный массаж!

Он отпустил меня, встал рядом.
И в следующий миг снова прижал к себе, наши губы встретились — уже без слов.
Мы целовались и ласкали друг друга с новой жадностью.
Пальцы скользили по мокрой коже — по животу, спине, бёдрам.
Всё было скользким, горячим. Возбуждённым.

Мы зашли ещё глубже, под естественный навес из камней.
Вода теперь лилась с другой стороны — как прозрачная завеса.
Мир за ней казался сказочным.
Мы — в пещере, в укрытии, где всё возможно.
Мокрая трава, влажные камни, запах сырости и кожи — всё было не отталкивающим, а родным. Интимным.

— Давай тут займёмся любовью, — прошептал я.

— Смазка? — Он обнимал меня за бёдра, ладони уже гладили зад, скользили вдоль ягодиц.
Чувствовалось, как его член давит сквозь мокрые трусы.
Твёрдый. Настойчивый.

— Надо идти на берег... Я не взял с собой.

— Иди, — легко бросил он.

— Почему я?

— Потому что ты наказан, — хмыкнул.

Я застонал. Поднял его лицо ладонями. Поцеловал. Жадно, с силой.
Он ответил сразу — дико, крепко.
Его член дёрнулся в трусах, упёрся в меня.

— Тогда пошли вместе. Тут становится холодно, — выдохнул я.

Он кивнул.
Целуя, мы стали выбираться из воды.
На полпути — уже начали срывать с себя остатки мокрой ткани.

— Ты такой красивый... — выдохнул он, гладя меня, укладывая на покрывало.

Подувал ветерок.
Капли после ручья — холодные, шальные — вызывали мурашки.
Я хотел прикрыться руками, но он мягко убрал их.
Лёг сверху — такой же мокрый, как я. Укрывая. Согревая.

Смотрел на меня — долго, не дотрагиваясь. Будто любовался. Будто боялся потревожить.

— Ты даже не представляешь, как я иногда тебя хочу. Как иногда смотрю — не в силах оторвать взгляд. Твоё лицо. Твоё тело. Твои волосы. Всё...

Он говорил — и медленно провёл ладонью вниз. Ниже...
Потом губы. Язык. Его дыхание — тёплое, уверенное — опускалось по моему телу.
Шея. Ключица. Соски. Каждый сантиметр он трогал губами, языком.

Всё было нежно. Не спеша. Ласково.
Не было привычной силы. Никакого давления. Никакой боли.
Но... это всё равно было здорово.

Потому что — это был он. Потому что он смотрел на меня как на самое ценное.
Да, мне не хватало жёсткости. Грубости. Удара страсти.
Но мне нравилось.

Осторожно уложив на живот, поднял мой таз, раскрыл мои ягодицы, и начал лизать.

Мой пунктик. Он помнил. Никогда не отказывал.

После дырочки — перевернув снова на спину, и опустился к моему члену. Сначала гладил. Потом сосал.
Он делал всё для меня.
Не спеша. Никуда не торопясь.

Я стонал, выгибался. Извивался под ним, как под пыткой наслаждением.
И он... он мучил меня.
Томил. Медленно, намеренно.
Я понял это потом. Когда закинул ноги на его талию. Когда уже не мог терпеть.

— Пожалуйста... войди в меня... я больше не могу... — выдохнул я.

Он замер.
Лизнул мне губу.
Поцеловал в носик.

— Сейчас, мой принц... Дай я ещё раз тебя поцелую.

Он вернулся к пупку. Потом снова вверх — соски, грудь, живот.
Гладил мой член. Своим — тыкался мне в живот.
Но не входил.
Минуту. Вторую.

Я не выдержал — сам схватил его за бёдра, сжал ягодицы.
Начал мять их, гладить.
Лизал его шею. Целовал губы, когда он позволял.

— Пожалуйста...

Он облизал основание моего члена, не тронув головку, и вдруг спросил:

— За что ты сегодня был наказан?

Я едва смог ответить. Голос хрипел от желания.

— За то, что... ревновал...

Он зарычал. Не по-игре. По-настоящему.

— Нет, пёсик, — выдохнул он, и сжал мой член.

Точно. Жестко. Там, где нужно. Так, чтобы я задохнулся от желания... и от разочарования одновременно.

— Ты наказан за то, что сказал: нас нет. Ты не имел права так говорить.

Он отпустил.
И в следующий миг — его пальцы оказались в моей заднице. Разгорячённой, влажной, пульсирующей от нетерпения.
Он нажал на простату. Точно. Знающе.
Массировал. Мучил. Ласкал.
А я... я умирал.
От чувств. От того, сколько в них было любви. И злости. И боли.

— Ты наказан, — повторил он, — за то, что не видишь нас дальше этих дней. Которые заканчиваются. Скоро. За это.

Я хотел возразить.
Сказать, что так будет лучше. Что я не могу. Что я не умею.
Что я боюсь.

Но он убрал пальцы. Поднял мои ноги — высоко, к ушам.
Навалился сверху. Встал на колени...
И вошёл в меня.

Наконец.

Я задохнулся. Не от боли.
От чувства, будто внутри меня теперь всё правильно.
Он.
Там, где должен быть.

Он двигался медленно.
Ровно. Тягуче.
Как будто каждый его толчок должен был прожигать истину.

Мне стало невыносимо — я начал сам двигать бёдрами, умоляя телом: быстрее, глубже, сильнее.
Но он схватил мои ноги — крепко. Зафиксировал.
Не дал пошевелиться.

— Ты наказан, — выдохнул он, глядя мне в глаза, — за то, что я для тебя всего лишь способ получить удовольствие. За то, что ты отказываешься от большего.

Он замолчал.
Ветер тронул его лоб, разлохматил волосы. Он машинально их поправил. Улыбнулся. Хотя ещё минуту назад — ругал.

И в этот момент...
Я понял.

Кёнмин.
Ты влюбился в меня.
Когда?
Зачем?

Зачем ты меня любишь?

Сердце оборвалось.
Я не выдержал — расплакался.
Не от боли. Не от страсти.
А от того, что...

Я тоже тебя люблю.
И от того, что это — ничего не меняет.
Совсем ничего. Это только делает хуже.

Слёзы покатились по щекам. Я попытался вытереть их рукой.
Но он заметил.
Тут же испугался.
Отпустил мои ноги, наклонился ко мне, стал торопливо стирать капли с моего лица.

— Ты чего, Раян?.. Ты чего плачешь? Тебе не нравится? Хочешь жёстче?.. Скажи, мой ты хороший — я всё сделаю.

Я засмеялся.

Как же это было облегчением — что он не понял. Что списал всё на секс. Как хорошо, что не догадался, что на самом деле происходит у меня внутри.

— Да, Кёнмин, — прошептал я, — я хочу жёстче.

Солгать оказалось легче, чем сказать правду.

Он снова задвигался во мне.
Глубоко. Уверенно.
Забирая дыхание.
Забирая меня всего — оставляя себя.

Нежно.
Жёстко.
Снова — нежно.

Мы кончили почти одновременно. Я — без рук, без прикосновений. Только от него.
Просто потому что он был во мне.

Потом он упал сверху, тяжело дыша, поцеловал меня в нос... и перевернул на себя, прижимая.

— Ты прощён, — вымолвил он, чуть хрипло.

Я снова засмеялся. Сквозь слёзы, сквозь усталость, сквозь желание удержать этот миг.

— Как великодушно с твоей стороны.

— Всегда пожалуйста, — хмыкнул он, целуя меня в висок.

Я прижался к нему.
Глаза уже закрывались.
Я чувствовал, как сон тянет меня за руки.
И не хотел думать.
Не хотел вспоминать, что только что увидел в нём.
Потому что это было слишком.
Слишком важно.
Слишком... больно.

Больнее, чем его пальцы у меня на горле.
Больнее, чем плётка.
Больнее, чем прощание.

Но его руки держали крепко.
И пока он меня обнимал — я чувствовал себя в безопасности.
На своём месте. Там, где я должен быть.

— Тебе действительно не понравилось... нежно? — спросил он, когда я уже почти засыпал.

Я дернулся, зевнул, посмотрел на него из-под ресниц.

— С тобой — это было хорошо, — выдохнул я, отворачивая глаза.

— Но ты всё равно предпочитаешь, когда жёстко? — не отставал он.

Я не хотел отвечать. Он и так знал. Уже знал — слишком хорошо.
Но смотрел. Ждал. И заставил меня поднять взгляд.

— Да, — выдохнул я. — Ты же знаешь... Я извращенец. Мне это нужно.

Он нахмурился. Лицо сразу стало серьёзным. А потом — резко перевернул меня на спину.
Навис сверху, опершись на локти, заглянул в глаза:

— Перестань так о себе говорить. Ты ничего «такого» не делаешь. Откуда вообще эти мысли?

— Потому что... — я сглотнул, — в моей тяге нет ничего здорового. Скажи, у тебя до меня хоть раз было что-то похожее? Или ты просто подстраиваешься?..

Он нахмурился. Сел прямо. Помолчал. Потом медленно наклонился ко мне, глядя в упор:

— Было. Но не так. Не так круто. Не так сильно. И вообще — ты серьёзно думаешь, что я притворяюсь? Что когда сжимаю твою шею или шепчу, что ты моя шлюха... я внутри думаю: «Фу, мерзко. Потерплю ради бедного Раяна»?

— Я не знаю... — сбился я, опустил глаза. — Просто... это ведь не нормально...

Он резко взял моё лицо в ладони, крепко. Заставил снова смотреть на него.

— А что, по-твоему, «нормально», а? Это то, что тебе нравится. Что нам нравится. Это наш выбор. Наш ритм. Наш способ чувствовать. Никто никого не ломает. Никто не страдает. Так что я запрещаю тебе говорить про себя в таком тоне. Слышал, песик?

— Хорошо, — выдохнул я. Слишком быстро.
Потому что говорить — не то же самое, что думать.

Он понял. Он всегда понимал.
Цокнул языком:

— Так не пойдёт, мой хороший. Я тебе уже говорил: у меня башню сносит именно из-за того, какой ты есть.

— Ну... значит, ты тоже больной. Как и я, — фыркнул я, без злости.

Его слова согревали. Хоть я и боялся верить.

Я ведь читал. Я знал: такие желания — не всегда отклонение.
Так бывает. Просто... в мозге по-другому устроено.
Центр удовольствия сильнее реагирует на боль, чем на ласку.
Это не болезнь. Не всегда.
Но одно дело — знать.
Совсем другое — принять.

Я мог только с Кенмином. Когда он рядом. Но стоило остаться одному...
Как этой ночью, когда я думал, что он отдал жеребёнка за секс со мной...
А мой секс — это ведь... плётки. Кляпы. Наручники.
И стыд залезал под кожу.

А потом я видел, как он обнимает меня, целует лоб — и думал:
А может, всё-таки... всё хорошо?

Он прижался ближе.
— Если мы будем больными вдвоём — я согласен, — сказал он тихо.
И положил голову мне на грудь.

Я машинально стал перебирать его волосы. С закрытыми глазами — так легче говорить.

— Знаешь... мои пристрастия — это не следствие какой-то травмы. Меня не били, не насиловали, не запирали в чулане. Да, у нас были строгие родители. Да, статус обязывал. Но никакого насилия. Я просто... родился таким. Понимаешь? Даже оправдаться нечем.

Он открыл один глаз, прищурился на солнце. Потом закинул ногу мне на бедро, и коленом лениво потёрся о мой влажный, обмякший член.

— А ты что, думаешь, я стал геем, потому что меня соблазнил дядя в пубертатном возрасте? — усмехнулся он, поддевая сам себя.

— Нет, но... это же не одно и то же, — фыркнул я.

— Почему же? Это тоже для кого-то отклонение.

— Не сейчас. Сейчас на это почти никто не обращает внимания.

— Но не всегда же так было, — спокойно ответил он. — Ой, Раян, ты надумал себе несуществующих проблем. Если тебе так тяжело принять, что тебе нравится боль — прими её со мной. Мне она тоже нравится. Будем два извращенца. Я, кстати, купил новые игрушки.

Я тут же встрепенулся:

— Что?

— А не скажу. Не заслужил.

— Ну, Кёнмин... пожалуйста.

— Увидишь дома.

— Ты столько всего уже набрал... куда девать будешь? — спросил я как можно небрежнее.
Не хотел снова заходить в этот разговор. Не хотел слышать про отъезд. Лучше уж так — в шутку. Не как вчера, с криками и захлопнутыми дверями.

— Я пока никуда не уезжаю. Стар ещё не понесла. Вот прослежу, чтобы Принца не обижали — а там решим.

Я кивнул.
Обман? Наверное. Но пусть будет.
Совесть кольнула в груди.
Пора бы уже рассказать, — строго сказала она.
Он уже в тебя влюбился. Чего ты ждёшь?

Чтоб разлюбил... — ответил я ей мысленно.
Очередная ложь. Очередное эгоистичное решение держать его при себе.

А что потом?
Ответа всё ещё не было.

Я скажу. Я скажу...
Но через две недели уже и не пришлось ничего говорить.

Примечание автора:

* Цитата из "Рамакьена" — классического тайского эпоса, адаптации древнеиндийского «Рамаяны».
«Рамакьен» (тайск. รามเกียรติ์, буквально «Слава Рамы») считается национальным литературным памятником Таиланда.
Текст был переработан и отредактирован в XVIII веке королём Рамой I. Многие эпизоды «Рамакьена» используются в традиционном тайском театре и храмовой живописи.

Цитата взята из раздела, посвящённого нравственным обязанностям сына и правителя.
*****

Эта глава затрагивает тему БДСМ и сексуальных предпочтений, связанных с болью.
Важно понимать: само по себе стремление к боли или подчинению — не является патологией.
По современным медицинским и психологическим представлениям, такие предпочтения входят в спектр нормы, если основаны на согласии, доверии и обоюдном желании.

Чувство стыда, которое переживает Раян, — вот что по-настоящему разрушает.
И именно с этим нужно бороться — принятием, разговором, поддержкой и, возможно, терапией.