ОКСЭР

Frida Kahlo (Фрида Кало, из письма Диего Ривере)

"I love you more than my own skin. Even though don't love me the same way."
Я люблю тебя сильнее, чем саму себя. Даже если ты не любишь меня так же.

Кёнмин

Я заснул под утро. Наверное. Точно не помню.

Когда открыл глаза, лучи солнца уже вовсю играли с тенями у меня на полу. Я поморщился — голова гудела. Сразу вспомнил вчерашний день.
Раяна. Тьютора.
Свои внезапные мысли... что я, возможно, влюбился.

Под солнечным светом всё это показалось мне нелепостью. Просто помутнение рассудка — на фоне бессонницы, секса и злости.
Да, хватит тебе хандрить, Кёнмин. Соберёшь чемоданы — и свалишь.
Мин и Мэтью потом сами привезут Принца. Делов.
Ещё ты не кис из-за какого-то мальчика, каким бы соблазнительным он ни был.

Я прикрыл лицо рукой. Застонал.

Мысли — мыслями, но внутри всё зудело.
Обмануть самого себя — не так уж и просто.

Ладно. Надо вставать. Жалеть себя буду потом.

Я по привычке потянулся к телефону на тумбочке, развернулся — и чуть не выругался.
Или кажется, выругался.

На краю кровати сидел Раян. Тихо. С опущенной головой.

— Ты меня испугал. Ты что, смотрел, как я сплю?.. — сердце в груди реально пошло вразнос.

— Я пришёл к тебе, — его голос был тихий, спокойный. Почти покорный?

— Зачем? Сказать, что у меня осталось три дня? Или что пришло время тебя трахать? — зло отрезал я. Его опущенная голова меня не тронула.
— Так вот, теперь я не хочу.

— Нет... — вымолвил он, всё так же тихо.

Я приподнялся на локте и внимательно на него посмотрел. Он был бледный, с синяками под глазами. Сами глаза — его янтарные глаза — покрасневшие, припухшие.
Он плакал?

— Блин... Ты не спал всю ночь? — раздражённо спросил я, злясь на самого себя, что не пришёл. Хоть и хотел. — Снова бессонница?

Он еле заметно улыбнулся, но кивнул.

Я протянул руку — хотел дотронуться до него, приласкать... но тут же её опустил. Вспомнил, что нас нет. Вспомнил, почему я не спал с ним этой ночью.

— Так что ты хотел, если не секс? — мой голос дрогнул, я сел, облокотившись на подушку.

— Я пришёл... — он сглотнул, опустил глаза, потом поднял. — Чтобы ты меня наказал.

— Что?.. Я же сказал — не в настроении.

Но он покачал головой.
Медленно, почти неуверенно забрался на кровать.
Полз, цепляясь за одеяло, осторожно, будто боялся, что я прогоню как нашкодившего котенка.
Остановился касаясь коленям моего бедра. Облизал пересохшие губы. Взглянул прямо.

— Накажи меня. Не сексом... — голос дрогнул, и он сглотнул, — за гордость, за ревность. За то, что я не знал всего — и всё равно закатил сцену. За то, что говорил гадости, будто хотел укусить первым, чтобы не быть укушенным.
— Он сел рядом, ноги поджал, руки положил на колени, — ... за то, что ты из-за меня лишился жеребёнка Принца. И за то, что я этого не стою.
Он опустил голову. Плечи сгорбились, кулаки сжали ткань пижамных штанов — до побелевших костяшек.
Он будто ждал, что я сейчас развернусь и уйду.
Или ударю. Или рассмеюсь.

А я перестал дышать.

Он просит прощения?.. Вот так?
Без объяснений, без драмы — просто сидит, опустив голову, как школьник на ковре у директора.
Он решил, что этого хватит? Что достаточно опустить глаза? Сказать пару слов — и всё пройдёт?

Сердце кричало в груди: да. Да, Кёнмин. Прости. Обними. Успокой.
Но разум был безжалостен:
Он просил прощения за поведение. Не за суть. Не за то, что для него нас — нет. Что у нас осталось несколько дней, и он даже не думает сделать их больше.

Но... когда я слушал разум рядом с ним?

Я протянул руку.
Погладил его щеку — ласково, почти не касаясь. Как по стеклу, за которым спрятан тот, кто тебе нужен.
Его кожа была тёплая. Такая знакомая. Такая любимая.

— Как мне тебя наказать, песик... — прошептал я, медленно. — Ты пользуешься моей слабостью. Ты знаешь, как действуют твои глаза, твоя покорность. Ты играешь со мной. Думаешь, это честно?

— Нет, сэр. Это неправильно, — тихо ответил он и тут же снова опустил голову.

Но я не дал ему спрятаться. Схватил его подбородок — крепко. Поднял взгляд.
Пусть смотрит. Пусть не уходит от меня ни глазами, ни мыслями.

Я не поцеловал его. Хотел. Очень.
Но именно поэтому — не сделал этого. Это было и моим наказанием.
Потому что я возжелал большего. Я стал жадным, нетерпеливым.
Влюблённым. По глупости. Или — по правде. Не в того? Или в того, но не в том мире?

— Подумай ещё раз. И скажи мне: за что ты должен просить прощения, Раян?

Я провёл пальцем по его нижней губе, мягко нажал, заставляя приоткрыть рот. Засунул палец глубже, чуть надавил на зубы.
Его янтарные глаза дёрнулись, ресницы дрогнули, потом медленно опустились...
Боже.
Какой же он красивый. Какой он... любимый. Необыкновенный.
Принц.

Второй рукой я убрал прядь волос с его лица, медленно, сдержанно, заправил её за ухо.
Я мог бы поцеловать его. Мог бы всё закончить здесь — лаской, телом, дыханием.
Но нет.
Я знаю: ему это нужно. Не как прихоть. Как порядок. Как восстановление мира.
Это его способ — быть собой.

— Говори, — выдохнул я.
Не с ненавистью. С властью. С болью.

Он кивнул едва заметно.
— За то, что... — голос его дрогнул, — за то, что я решил, будто у тебя интрижка с Тьютором...
За то, что вчера отказался от секса. За то, что был груб с твоим другом. И за то, что... упёрся. За то, что... обиделся из-за жеребёнка.

Я слушал. Я ждал. Но...

Он не сказал главное.
Он снова не понял. Или не захотел понять.
Всё это — ерунда. Мелочи. Фон.
Снова это чувство — разочарование. Горькое, как кровь на губах.

Я зашипел и в следующее мгновение схватил его за шею.
Надавил — крепко. Глубоко. Точно.
И тут же увидел, как его глаза вспыхнули. Как его тело затаяло под моими пальцами.
Он весь отдался этому жесту. Всей кожей, всей душой.
Почти с радостью.
Почти...

Я тут же отпустил. Схватил себя за волосы, отвернулся.

— Нет. Слишком легко для тебя, — прорычал я. — Иди в угол. Вставай на колени. Думай, за что ещё тебе надо извиниться.

— Что?.. — он замер, удивлённо и недоверчиво уставился на меня.

Я усмехнулся. Холодно. Без тени веселья:

— А что ты думал? Что твоё наказание — это плётка и наручники? Такое ты любишь, мой милый песик. Это для тебя — удовольствие, не расплата. Так что марш. На колени. Вон туда, — я кивнул на угол у окна. — Лицом к стене. Руки за спиной. И стой. А я пока пойду умоюсь. Потом решу, что с тобой делать.

Он еле заметно кивнул, поднялся и направился к углу. Шаги — тихие, осторожные, как будто каждый давался с трудом.
Робкие. Но он шёл.
Я смотрел. Думал: остановится. Возмутится. Скажет что-то.
В конце концов — у нас было стоп-слово. Ни разу не воспользовался, но оно было.
Он подошёл. Остановился.

— Сюда? — спросил, обернувшись.

Грудь сжало. Всё пылало внутри. Я хотел сказать: «Нет, не сюда. Иди ко мне. Просто обними меня. Просто поцелуй».
Но заставил себя кивнуть.

— Да. И лицом к стене.

Он медленно опустился на колени.
А я смотрел.

На его спину — зажатую, чуть согнутую.
На затылок. На волнистые, распущенные волосы. На плечи, скрытые серой пижамной кофтой.
Сердце разрывалось.

Сколько раз я душил его. Сжимал, бил, жёг — когда он хотел. Когда просил.
Но сейчас — было сложнее всего.
Он был полностью одет, не стонал от боли, не задыхался.
Просто стоял.
Лицом к стене.
Руки за спиной.
И мне это вдруг показалось самым жестоким.

Я подошёл. Ноги будто налились свинцом.
Каждый шаг давался с трудом.

— Когда поймёшь, за что я тебя поставил в угол — скажешь, — хрипло выдохнул я.

— Хорошо, сэр, — прошептал он, не двигаясь.

Я замер рядом с ним. Возле его головы.
Хотел дотронуться до волос. Провести рукой. Почувствовать шелковистость, мягкость.
Но вместо этого вспился ногтями в собственную ладонь, одёргивая себя.

— Раян... — всё же прошептал я. — Стоп-слово. Оно работает.

Он едва заметно пошевелил головой и так же тихо ответил:

— Оно мне не нужно. Я заслужил.

Я выругался про себя, развернулся и ушёл.
Пойду мыться.
А он встанет. Обязательно встанет.
По-другому просто не может быть.

Я мылся долго.
Специально. Давал ему время:
Подняться. Уйти.
Обругать меня. Вспылить.
Понять, наконец, насколько всё это глупо.

Но в то же время...

Я хотел, чтобы он стоял.
Чтобы мучился.
Чтобы жалел о своих словах.
Чтобы встал и сказал — не «прости»...
А сказал:
«Мы есть. Не уезжай, Кёнмин.»

Хотел, чтобы он понял — я стал для него настоящим хозяином.
Чтобы почувствовал это на коже, в голосе, в пустоте.
А как он потом?
Как он будет без меня?

А я?..
Я вышел из ванной. В полотенце на бёдрах, вытирая волосы вторым.
И он... стоял.
Он всё ещё стоял.
Точно так же, как я его оставил.

Я даже не удивился.
Я разозлился.
На него. На себя.
На то, что это так цепляет.
На то, что он позволяет мне это.

— Почему ты всё ещё стоишь на коленях, блядь?! — рявкнул я, подходя ближе.

— Потому что ты мне так сказал, — тихо ответил Раян.

— Я сказал — стоять, пока не поймёшь, что именно ты сделал не так. Неужели ты до сих пор не понял?

— Понял, — выдохнул он.

Я подошёл ближе.
Он даже не пошевелился.

И без предупреждения схватил его за запястья, сложенные за спиной.
Сжал так, что кожа под пальцами застонала.
Он дёрнулся, но не вырвался.
Только шумно вдохнул — не больно даже, скорее — правильно.

Я наклонился к его уху, дыхание тяжёлое, неровное:

— И что ты понял, Раян?

Он сглотнул. Медленно, сдержанно, будто репетировал эти слова всю ночь:

— Что ты хочешь большего. А я... не могу тебе этого дать. Поэтому... буду стоять здесь. Долго.

Он даже не дрогнул.
Сказал это спокойно. Уверенно. Как приговор.
Он понял. Он всё понял.
Но вместо борьбы, вместо надежды — просто остался на коленях. Покорно. Смиренно.
И в этот момент... я взорвался.

Кровь ударила в виски. В грудь. В кулаки.
Сердце рванулось, будто кто-то тянул его на цепях .
Злость взорвалась так яростно, что внутри всё оборвалось.

Я зарычал.

Силой дёрнул его вверх, тряпичную куклу за верёвки.
Он вскрикнул — коротко, удивлённо — и не успел ничего понять, как я заломил ему руки, развернул его всем телом и... швырнул на кровать.

Он упал тяжело, глухо.
Одеяло смялось под ним, голова чуть ударилась о подушку.
Но он не встал. Не закричал.
Даже не испугался. Только повернул голову и посмотрел на меня снизу вверх.

Послушный.
Принимающий.
Словно ждал этого.
Словно заслужил.

А я стоял над ним. Взмыленный. Горящий.
И это была не страсть.
Это была ярость.
Не та в которую мы играем.
Живая. Настоящая. Опасная.

Та, от которой он мог пострадать.
А он даже не понял бы.
Просто бы кивнул.
Сказал бы: «да, сэр».
И это... разрывало меня изнутри.

— Почему, мать твою, Раян?! Почему?! — Я скинул с себя полотенце, потом второе. Был весь мокрый, злой до предела. Как тот жеребец, у которого перед случкой увели кобылу.

— Потому что я не могу, — выдохнул он, тихо, почти беззвучно. — Я не могу, сэр.

— Не "сэр"! — взорвался я.
Навалился на него, прижал руки к матрасу, сел сверху, зарычал ему в лицо:
— А Кёнмин. Повтори. Повтори, мать твою!

— Кёнмин... сэр, — выдохнул он. Был в своей роли. Там, где спокойно. Там, где он защищён.

А я — не хотел этого. Не хотел его покорности. Не хотел его выученной безопасности.
Я хотел его. Настоящего. Дикого. Ранимого.
Я наклонился и впился в его губы. Укусил. До крови.
Он вздрогнул. И... улыбнулся.

Блядь. Блядь... Блядь.

Я оттолкнул его резко, зло. Сел сбоку, отвернулся. Дышал, как после бега.
В груди всё клокотало — ярость, страсть, боль, разочарование. Всё в кучу.

Он поднялся медленно. Осторожно коснулся моего локтя. Почти нежно.

— Я что-то не так сделал?.. Почему ты так злишься?.. Я могу... могу ещё постоять на коленях. Если ты хочешь...

Я зарычал. Даже не из-за злости — из бессилия.
Мой член даже не встал — настолько я был разочарован. Настолько вымотан.

Он опять хочет грубость. Готов принять её с благодарностью.
Я могу дать. И ссадины, и кляпы, и пощёчины.
Но почему он не может дать мне в ответ правду?
Или... это и есть правда? Его молчание. Его страх. Его уход. Его "не могу".

Нет. Нет. Не сегодня. Я не хочу играть. Не так.

— Одевайся. Мы едем на прогулку, — сказал я резко.

Он моргнул, словно не понял.

— Куда? — спросил недоверчиво.

— Какая разница, песик, — отозвался я, поднимаясь с кровати и хватая брюки. — Надень джинсы. Возьми смазку, подстилку. Я знаю место, где давно хотел тебя трахнуть. Но там слишком красиво, чтобы тебя связывать и пытать. Так что придеться быть ласковым и нежным.

Он сглотнул.
Посмотрел на меня странно — будто сомневался, шутка ли это.

— Где это?..

— На водопаде. В лесу, — бросил я, натягивая футболку.