ОКСЭР

Раян

Разговор с отцом прошёл тяжело. Даже Мириам не помогла.
Он давил. Напоминал. Заставлял меня стыдиться себя — своих поступков, своих порывов. Как будто я и сам не знаю?
Как будто не понимал?

Хотел бы не понимать. Хотел бы — притвориться глупым, безответственным, беззаботным. Вот как Кёнмин. Но нет.

Я согласился со всем, что он говорил. Извинился. Повторил, что это ничего не значит. Просто легкая интрижка. Что это никак не повлияет на меня. На нас.
На ужин не остался. Вот это я сделать уже не смог.
Отец только махнул рукой, отпуская.

Мириам догнала меня у порога.

— Раян, что у тебя там произошло? — Она дотронулась до моего плеча — просто, ласково.

Как  умела только она.
И почему я не могу ценить это? Просто быть благодарным, что она у меня есть?.. Или уже не могу?
Раньше всё было проще. А сейчас?..
Хватит мечтать, Раян. Хватит думать о Кёнмине. Он тебе не пара. А может, наоборот— ты не пара ему.

— Ничего. Просто попался симпатичный кореец, помнишь — я тебе о нем говорил: как в дорамах. Не смог не поддаться соблазну, — пожал я плечами. Кажется, даже улыбнулся.
Она поверила? Надеюсь, да.

Мириам понимающе кивнула, подошла ближе и поцеловала меня в щёку.

— Всё будет хорошо, Раян. С нами будет.

Я выдохнул. Задержал на ней взгляд.

— Ты в это веришь?

Она не ответила. Только улыбнулась.

А я просто ушёл.

Темно. Водитель у порога. Я тут же достал телефон.

Мне нужен он. Сейчас. Даже не секс — его голос. Его власть. Его приказ.
Я хочу подчиниться.
Без этого — трещу по швам.

Пальцы дрожали, экран прыгал перед глазами. Я никак не мог найти его номер.
Со третьего раза — получилось.
Он ответил сразу.
Ждал.

Я глубоко вдохнул, как будто только что всплыл на поверхность.
Первый наш звонок. Но в голосе — что-то знакомое. Близкое.

— Кёнмин, ты где?

— Собирался идти ужинать. Но, как я понял, теперь не пойду? — его голос был лёгким, почти насмешливым. Весёлым. И этим пробил последние щиты.

— Езжай в отель Mandarin Oriental Bangkok*. Скажешь, что гость от Чулалак Махидол — у нас там люкс. Всегда готов. Жди меня там.

— Мы что, в поместье сегодня не возвращаемся?

— Завтра утром.

Я просто не выдержу три часа дороги.
Три часа — рядом, но не с ним.
Без возможности прикоснуться, поцеловать, лечь рядом, уткнуться носом в шею.
Мне нужна моя доза. Сейчас.
Иначе всё развалится.

— Я буду там через полчаса, — выдохнул я в трубку. — Если ты в центре, успеешь раньше.

Он молчал секунду. Потом — шёпот.
Жёсткий. Холодный. Пронзающий.
Приказ.

— Пёсик, ты должен быть там раньше меня. Раздетым. В кровати. И только попробуй не успеть.

Игра началась.
И я ожил.

***

Кёнмин

Что-то случилось, пока он был у отца, но я не мог спросить. Это было бы лишним. Не о нас. Не сейчас, может никогда.
Поэтому я просто подыграл...

Отель нашёл сразу. Взял ключ. Но подниматься в номер не стал.

Сел в просторном, стеклянном холле — и ждал. У них тут постоянный номер?.. Насколько же они богаты? Или это просто статус? Королевский. Обязывающий.

Через минут двадцать, заметил краем глаза его тонкую фигуру, входящую в вестибюль пятизвёздочного отеля.

Он подошёл к стойке регистрации, спокойно взял ключи и двинулся к лифту. Меня не заметил.

Я встал только после. В руках — пакеты. Там то, что ему понравится. Я уверен.

Он уже уехал на лифте — я вызвал следующий и поехал за ним.

Последний этаж.
Узкий коридор, весь в коврах — чтобы заглушать шаги. Свет мягкий, неяркий. Пол тоже приглушённый, словно шагать по бархату.

Ключ-карта. Один глухой щелчок.

Я вошёл.

Сначала не заметил его. Прошёл дальше...

— Надеюсь, ты в кровати? — позвал я, не скрываясь.

— А где мне ещё быть? — услышал я хриплый голос из глубины номера.

Я нашёл дверь в спальню.

Щёлкнула ручка, и передо мной открылась комната — огромная кровать в изогнутом, кованом изголовье, чёрная простынь, приглушённое золото, тяжёлые шторы, антикварные светильники. Всё выглядело так роскошно, что даже дышать хотелось тише.

Но я почти не обратил внимания. Всё внимание было — на нём.

Он сидел на краю кровати, в полумраке. Свет только от прикроватной лампы. Опираясь на матрас, спина прямая. Как будто ждал.

Я хмыкнул.

— Ты должен был быть раздет, — бросил я, не доходя и пары шагов.

— Извини, — голос едва слышный. Чуть хриплый, почти виноватый. — Не успел.

Я прищурился, шагнул внутрь. Пакеты с покупками опустил у изножья кровати.

— Что мне твои «извини»... — выдохнул я и прошёл дальше, не отводя взгляда.

Он не отвечал. Только встал. Медленно. Послушно.

— Раздевайся, — сказал я твёрдо.

— Да, — короткий ответ. Чёткий. Подчинённый.

Он был уже в образе. И я — тоже.

Раян начал снимать одежду. Я наблюдал. Не торопил. Его пальцы немного дрожали, но движения были точные. С каждым слоем ткани моё тело отзывалось всё сильнее. Где-то под кожей, под рёбрами — уже плескалась горячая кровь. И я понял: я должен доказать ему, что здесь — я решаю. Что я веду.

Хотя, по-честному, ведёт нас всегда он. Только он

Я опустился на корточки у пакетов. Открыл чёрную коробку, достал её содержимое: гладкий кожаный ошейник с поводком, с металлическими шипами, наручники с мягкой подкладкой, короткую плеть, кляп. Всё было новым. Блестело. Пахло кожей, — лёгким ароматом резины.

Я сегодня обошёл пол-Бангкока. Искал именно это. Выбирал тщательно.
Теперь — всё передо мной.

Он приблизился.

Я поднял на него взгляд.

— На колени, — спокойно приказал я.

Я увидел, как он сглотнул. Губы чуть приоткрылись, дыхание стало громче, глубже — будто воздух внезапно стал гуще, плотнее. Его взгляд — прикован к кожаному ошейнику у меня в руках.

— Мне кажется, ты сегодня был слишком дерзок, — проговорил я, не торопясь. Голос стал ниже, почти шипящий. — Кричал на меня. Не слушался. Позволял себе лишнее. Таких, как ты, — нужно на поводок. Привязать к кровати. Как собаку, да?

Он медленно поднял голову. Сначала уголки губ, потом вся линия лица дрогнула — он улыбнулся. Не нагло. Не вызывающе. Скорее... покорно. Заигрывающе.
Он опустился на пол у моих ног. Положил ладони мне на колени — мягко, как будто просился. Ластился.

— Умничка, — я провёл рукой по его волосам.

Как по шелку. Как по шерсти дорогой, преданной собаки. Он заурчал — глухо, глубоко, почти неслышно. И я не выдержал — потянулся и поцеловал. Быстро, с нажимом. Вкус его губ — как всегда: опасность и спасение в одном.

Пальцы нащупали пряжку ошейника, расстегнули. Щёлчек.  Он не отрывал от меня взгляда.

— Подними подбородок, — тихо, почти ласково приказал я.

Он послушался.

Я провёл ошейником по его щеке — медленно, оставляя холодный след металла. Потом ниже — к губам, подбородку, шее... Он не шелохнулся.
Шипы слегка царапнули кожу. Он вздрогнул.

Я застегнул ошейник. Чётко. Без спешки. Он сел прямо. Плечи расправлены. Голый, только ошейник — чёрный, с тугими шипами.
Боже...
Мой член пульсировал, наливаясь так, что ткань брюк стала невыносимой.

Я не отрываясь смотрел на него.
Он — будто специально. Плавно распустил волосы, и они упали на плечи, вразрез с чернотой ошейника. Волнистые, густые. Такие мягкие, что я не удержался — провёл пальцами по затылку, по прядям, накручивая их на палец.

А потом — взял поводок. Пристегнул сбоку.

И дёрнул.

Он не ожидал. Тело рвануло, шея резко наклонилась вперёд. Я потянул ещё. Он подчинился.

Теперь он был совсем рядом. Горячий. Тихий. Готовый.

Я склонился.

— Моя сучка на привязи... — прошептал я ему в губы. — Ты хочешь меня?

— Да, сэр, — прошелестел он. И дрогнул весь.

Я усмехнулся, похабно, с удовольствием. Провёл пальцами по его подбородку, по губам — медленно, с нажимом, раздвигая их. Он тут же лизнул мой палец — языком, влажно, жадно. Я надавил на зубы, не давая сомкнуться, а потом — поцеловал. Глубоко. Со своим же пальцем всё ещё у него во рту.

Затем толкнул его на кровать, не отпуская поводка. Натяжение кожаного ремешка притянуло его шею — не больно, но чувствительно. Красная полоса уже легла на кожу. Он не сопротивлялся.

— Расставь ноги, — приказал я низким голосом.

Он подчинился сразу, без лишних слов. Раскрылся — весь, до самого дна.

Я скользнул взглядом вниз, провёл ремешком по его члену — твёрдому, возбужденному, горячему.

— Ну и ну... — я усмехнулся. — Смотрю, у кого-то тут уже всё течёт.

Он застонал. Я обмотал ремешок вокруг основания, слегка надавил. Он выгнулся дугой, задрожал, не отрывая от меня взгляда.

Я затянул чуть туже — и тут же увидел, как головка налилась ещё сильнее, стала ярче, почти пульсирующей.

— Вот ты мой сладкий пёсик... Тебе это нравится, да?

— Да, сэр, — прохрипел он. Глаза затуманенные, дыхание сбилось.

Я хмыкнул, убрал ремешок, встал. Взгляд скользнул по нему — распятый, голый, подчинённый. Совершенно мой.

— А вот что мне не нравится... — я взял в руки наручники, затем кляп. — Это то, что ты сегодня слишком дерзкий. Пререкался. Говорил, не подумав.

— Извините, сэр, — тихо сказал он, не отводя глаз.

Он смотрел на меня снизу вверх. Послушный, затаивший дыхание.

Я медленно растегнул один наручник, пристегнув его запястье к кованому изголовью кровати. Потом второй. Щелчок металла отозвался вибрацией в моих пальцах.
Он был открыт. Совсем. Ноги раскинуты, грудь вздымается. Я всё ещё одет, и мой член ноет от напряжения — но пока не время.

— Извини? — медленно произнёс я. — За что ты извиняешься, песик? Скажи мне вслух.

— За то, что повысил голос на хозяина... за то, что не опустил глаза, — он говорил хрипло, будто каждое слово вытягивал из себя.

— Умница, — я наклонился и поцеловал его в уголок рта. Он чуть подался вперёд, но я отстранился. Власть — моя.

— А что ещё? — спросил я, глядя прямо в его глаза.

Он замялся, дыхание сбилось.

— Что?..

Я взял кляп в руку, покрутил его, дал ему время осознать.

— Что ты выставил свой член перед горничной, — прошептал я почти ласково, но с ноткой стали в голосе. — Разве он не мой? Разве кто-то ещё имеет право видеть то, что принадлежит мне?

Я наклонился. Моя рука резко сжала его член — сильно, но не до боли. Он вскрикнул. Я стал двигать рукой, затем перешёл к яичкам — мял их грубо, держал, как собственность.

— Это случайно... — прохрипел он, вздрагивая.

— Случайно? — я надавил ещё чуть-чуть. — Поправься, песик.

— Сэр...

— Вот так, — я усмехнулся и отпустил. — Сегодня без кляпа. Я хочу слышать твой голос. Хочу, чтобы ты стонал, умолял, благодарил. И крикни, если станет слишком хорошо. Или слишком больно.

Я бросил кляп на пол, достал из пакета смазку и... свечи.
Бля.
Как я этого хотел.
Но на этот раз — это уже не просто игра. Это не слова. Не сжатие. Это боль.

Он увидел. Его глаза тут же забегали, он чуть дёрнулся, словно хотел отстраниться.
Паника вспыхнула мгновенно — и только подогрела меня.
Вместе со свечами я достал зажигалку. Щёлкнул.
Пламя вспыхнуло, мягкое, живое. Покрутил огонь перед его лицом. Его взгляд не отрывался — как у животного, загнанного в угол, но... всё ещё жаждущего ласки.

— Испугался, песик? — голос мой был почти ласковым.

Он кивнул, один раз, быстро.
Я улыбнулся. Широко. Спокойно.

— Кричи, если хочешь. Я разрешаю.

В спальне горел только свет у тумбочки. Полумрак делал всё мягче, интимнее, но я всё равно видел его хорошо: его тело, скованные запястья, напряжённые ноги, глаза — испуганные, но жадные.
Я положил свечи и смазку на край кровати, сам быстро разделся. Мой член был тяжёлым, налитым, больно пульсировал от возбуждения.

Я встал на четвереньки перед ним, почти касаясь его лицом.
Он лежал, руки в наручниках, но рот был свободен.
Я провёл головкой своего члена по его щеке. Он не отпрянул — наоборот, повернул голову, вытянул язык и медленно лизнул. Улыбнулся.

Мой пёсик.

— Кто разрешал, сука? — хрипло прошептал я, сжав поводок и резко потянув. Ремешок натянулся на затылке, рванул его голову назад. Он дернулся, насколько позволяли наручники, глухо задышав.

Я встал перед ним на колени, нависая сверху. Мой член касался его живота, скользил по коже.

— Я же знаю, как ты любишь сосать. Думаешь, я тебе просто так позволю?

— Нет.

— Вот именно.

Я резко отбросил его на подушки, рывком. Он захрипел, но не сопротивлялся. Послушный. Покорный. Горящий от желания.
Я смотрел на него сверху и в какой-то момент... что-то щёлкнуло внутри.

Я не просто был в образе. Я не просто играл роль.
Я действительно был его хозяин.
А он — мой.
Не раб. Не игрушка.
Человек.
Тот, кто доверяется мне до костей, до судорог в теле.

И тот, кому я почему-то тоже уже принадлежу.

Мне вдруг стало страшно.

Это было больше, чем контроль, секс или власть.

Я замер.

На миг. Один-единственный миг.

Он смотрел на меня. Открыл рот, облизал губы, ожидая следующего шага.
Не понимая, что внутри меня уже рушится всё.

Как камни, падающие со старой стены. Стены, что стояла века — вокруг замков, королевств, прошлого.
А теперь — подточенная ветром, влагой, временем.
Мои камни — тоже рушились.
И я падал вместе с ними.
К его ногам.

Я провёл рукой по его лицу. По губам. Медленно. Почти с нежностью.
Почти с любовью. Почти с прощанием.

А потом...
С силой толкнул его в матрас. Резко. Отчаянно. Почти грубо.

От страха.
От желания всё забыть.
Забыть, что рушится стена. Что я больше не держусь. Что он уже внутри меня — глубже, чем я мог себе позволить.

Он удивился, глаза расширились — но поддался.

Я потянулся за зажигалкой и свечой. Сел на него сверху, на живот.
Он смотрел на меня. Смотрел жадно.
Сглотнул.
Грудь тяжело вздымалась.

Я хотел только одного: чтобы пламя свечи сжигало меня изнутри так же, как он.
Чтобы страсть заглушила то, что начинало рождаться в сердце.

Он смотрел на мой член. Зрачки расширены. Губы приоткрыты.

— Хочешь его в рот? Хочешь в себя? Чтобы я разорвал тебя?

— Да, — выдохнул он, почти моляще.

— Тогда... придётся подождать.

Я щёлкнул зажигалкой.

Пламя вспыхнуло — маленькое, живое. Оно дрожало в такт нашему дыханию, моим трясущимся пальцам. Я был слишком возбуждён. Слишком на грани.

От его взгляда.
От власти, которую он мне отдал.

От боли, которую я хотел подарить.

От страха — что всё это уже не игра.

Я поднёс пламя к его соску.

Он вздрогнул.
Дёрнулся, испуганно распахнув глаза.
А я хрипло рассмеялся, пряча дрожь внутри.

— Спокойно, пёсик. Рано.

Я отложил зажигалку. Взял свечу. Длинная, чёрная — под стать этому номеру, нашей ночи, нашей страсти. Ошейник, антикварная мебель, его белая кожа на фоне чёрных простыней.

Свеча зажглась.
Я ждал.
Глядел, как воск начинает плавиться — густой, тяжёлый, блестящий. Коснулся пальцем. Обжёгся, но несильно. Терпимо. Даже приятно.

Это было как клеймо.

Я опустил руку. Сначала — просто прижал тёплый, почти остывший воск к его груди. Он резко выдохнул. Тело дрогнуло.
А потом я наклонил свечу.

Одна капля.
Тонкая. Медленная.
Скользнула по его коже, чёрная в свете лампы, и застыла возле соска.

Он прикусил губу. Застонал.

— Нравится? — прошептал я.

Он кивнул. Глаза полуприкрыты. Щёки пылают. Член — уже твёрдый, упирается мне в бедро.

Я усмехнулся. И капнул ещё одну. Прямо на сосок. Красный, торчащий, чувствительный до безумия.

Он дёрнулся, выгнулся, как будто от толчка тока. Зашипел сквозь зубы. Закусил губу — до крови.

— Да... Да, сэр...

Я смотрел на него и чувствовал, как внутри нарастает нечто большее, чем возбуждение. Больше, чем власть.

Он не просто позволял мне всё. Он доверял мне свою боль.
А я... не был уверен, что готов её удержать.

Я наклонился ближе, подался вперёд... И кончиком ногтя поддел воск.

Он был ещё тёплый, мягкий, легко оторвался от кожи. Остался красный след — живой, как шрам, но мною нанесённый.
Мною.
Я прижался губами. Поцеловал. Почти извиняясь... но нет, не совсем. Потому что это не было раскаяние.

Это было... властью. И она пьянила.

Раян дрожал.
Я чувствовал, как он сдерживает стон, как выгибается к моим губам. Как будто он не хочет боли — но хочет её от меня.
Только от меня.
И это возбуждало больше, чем любые стоны.

Я не мог остановиться.
Моё тело двигалось само — жадно, сосредоточенно.
Я наклонил свечу ниже.
Тёплый воск побежал тонкой, ленивой струйкой.
Я провёл ею от груди к животу — медленно, нарочно не прерывая поток.

Он застонал — глухо, красиво. Его грудь выгнулась дугой, а запястья дернулись в наручниках.
Он хотел быть свободным — чтобы впиться в меня. Или наоборот — быть привязанным навсегда.

Я спустился на уровень его коленей.
Остановился.
Смотрел на его член, пульсирующий, набухший, натянутый.
Такой живой. Такой чувствительный.
Бархатная кожа, нежная, гладкая, красная. Он был красивым. Даже в этом было что-то... уязвимое?

Я сам не понял, когда опустил руку. Потянул крайнюю плоть, медленно, нарочно. Головка оголилась — блестящая, почти болезненно чувствительная.
Он затаил дыхание.
Я увидел, как вздрогнули мышцы живота.

Поиграл с ним.
Дерзко, почти грубо. Большим пальцем провёл по венке. Подушечкой указательного надавил на уздечку.
Он дёрнулся всем телом.
Я слышал его.

Я знал, что ему нравится. Нравится быть моей игрушкой. Моей вещью.

Но и я...
Я тоже кайфовал. Я, который должен был быть хладнокровным, уверенным, просто исполняющим роль... вдруг понял — я не играю.

Нет — я хотел это. И я не знал, почему.

Что-то треснуло внутри. Что-то, что я держал под замком годами.
Неуверенность? Страх? Желание близости, которое я всегда маскировал под высомерием, гордостью?

Я не заметил, как рука со свечой дрогнула.

И тут... капля.

Капля воска упала прямо на середину его члена. Прямо на ту нежную точку, которую я только что гладил.
Он закричал — громко, рвано, с надрывом. И этот звук ударил меня, как пощёчина.

Я вскинулся — испугался до дрожи. Моментально затушил пламя и отбросил свечу прочь, резко, инстинктивно.

Раян...

Мой пёсик.
Мой красивый, упрямый, нежный — доверяющий.

Он тяжело дышал, грудь поднималась и опадала, запястья были напряжены, но он не вырывался.
Не оттолкнул.
Не обвинил.

Он просто лежал. Смотрел.
И ждал.

Воска ещё остывал на его члене — полупрозрачный, как печать.
Я наклонился. Аккуратно. Почти благоговейно.
Приоткрыл губами, выдохнул — горячий воздух, чтобы смягчить. И начал снимать — языком, губами, по миллиметру. Очень медленно. С нежностью. С виной.

И снова — он выгнулся. Но теперь не от боли. Теперь от заботы. От того, что я пытался заслужить его доверие, которое он и так уже дал.

— Извини... мой хороший, — выдохнул я, всё ещё облизывая его кожу.

Я ловил солёный вкус, тепло, дрожь. Его член оставался твёрдым — возбуждение не исчезло.
Наоборот — оно стало... глубже.

— За что? — раздался его голос, хриплый, сбивчивый.

Я поднял глаза.
Он смотрел на меня снизу, сквозь обрывки дыхания. Запястья были всё ещё прикованы, руки натянуты, но он улыбался. Чуть. По-настоящему.

— Это было... так круто, — добавил он, почти прошептав.

Я прищурился, глядя на тёмное пятно воска, застывшее на середине его члена. Почти отвалилось. Почти.
Потянул за поводок. Он слегка приподнялся, подбородок — вверх. Я провёл ногтем по краю застывшего пятна, подцепил, и...
Нежная кожа натянулась, отозвалась дрожью.

— Не кричи, — приказал я. Спокойно. Жестко.

Он лишь прикусил губу, выгнув спину.

Я начал медленно сдирать воск. Миллиметр за миллиметром. Тонко. Грубо.
Он едва сдерживался — слышал по дыханию. Видел по судорогам в животе. Когда снял последний фрагмент — кожа под ним была красной, чувствительной, как ожог.
Я наклонился и поцеловал — туда, где боль только начиналась.

— Я сам решаю, когда тебе больно, а когда — нежно, — прошипел я ему в кожу, у самых корней члена.

Я слизал остатки воска, облизал плоть — вдоль, медленно, не оставляя ни одного сухого места. Потом опустился ниже. Раскрыл его ноги шире — колени к подмышкам.
Прижался губами к мошонке, стал ласкал языком, вплотную, с нажимом. Он застонал. Я нашёл его вход, провёл языком по нему, сколько смог — один, второй раз. Мышцы подрагивали.

— Что ты хочешь?

— Тебя... — выдохнул он, хрипло, задыхаясь.

Я только рассмеялся.
Взял смазку. Вязкий, холодный палец по его входу. Один — легко. Второй — он сжался.
Смазал себя — быстро, нетерпеливо. Он был раскрыт, готов. Я чувствовал это.

И вошёл.

Он закричал. Я тоже.
Он был таким тугим, горячим, сжимающим — что я едва не кончил сразу.
Я оттолкнул его бёдра выше, закинул к груди.
И начал трахать.

С глухими толчками. До упора. До основания.
Бедро в бедро. Я плотно вжимался, чувствуя, как его тело принимает меня всё глубже.
Он стонал. Влажно, срываясь, с прикусом губы.
Иногда поднимал глаза — и тут же опускал.

Я держал его за бёдра. Давил. Внутри был жар, тяжесть, невыносимая нужда.

Я двигался жёстко, быстро. Он поддавался, изгибался, сам шёл мне навстречу.
Никаких слов. Только стоны.
Только горячее мясо, пружинящие толчки, вспышки возбуждения, от которых дрожат руки.

Я был внутри всего него.
Он — подо мной, со связанными руками, с красным пятном от воска, с ошейником на шее.
Мой песик.

И я не собирался останавливаться.

***

Раян

Он приказывал. Он делал больно. Он делал сладко.
Воск на члене — и то, как он испугался.
Как потом целовал меня — медленно, с виной, с заботой.

Это было нежно. И одновременно... правильно.

Боль не ушла. Но она сменилась.
Сначала — на дрожь, на жар, на щемящее удовольствие.
А потом — на настоящее наслаждение.

В его губах. В его извинениях.
В натянутом ошейнике.
В запястьях, красных от наручников.
А потом — в его члене, который вошёл в меня.

Он трахал меня.
Сильно. Без презерватива.
Но мне было всё равно. Я был готов. Я сам этого хотел.

Он стал для меня всем.
Моим телом. Моим разумом.
Моим сердцем.

Моим единственным сейчас.

В какой-то момент он сжал мой член у самого основания — жёстко, уверенно, не давая мне сорваться.
Ещё одна пытка. Ещё один вид моего ада. Того самого, от которого сладко кружится голова.

— Сначала кончает твой господин, — сказал он, низко, с нажимом.
Я только едва улыбнулся, с трудом дыша:

— Да, сэр.

Он вдалбливался в меня. Глубоко. Иногда больно, иногда почти нежно.Но рука не отпускала — сжимала, не давая мне сорваться.
Это была пытка.
Это была сладость.
Это был я — весь, без остатка.

Он кончил в меня. Резко. С силой. И только потом отпустил мою плоть.

— Кончай, — приказал.

Я рассмеялся, прикованный к кровати, не в силах пошевелиться. Его член ещё был во мне, но уже не двигался.

— И как же? — хрипло спросил, глядя вниз, на пульсирующую, но всё ещё не отпущенную эрекцию.
На пятно от воска, покрасневшая кожа. Вся моя суть.

— А что, мне за тебя всё делать?

Он похабно улыбнулся и лёг на меня. Вплотную.
Мой член прижался к его животу. Он напряг мышцы пресса — намеренно — и надавил.
Я сразу понял, чего он добивается.
Начал двигаться, тереться о него, поднимать таз навстречу этому жару и давлению.

Казалось, он почти не шевелился.
Но на самом деле — делал всё.
Он управлял. Вёл. Прессом, дыханием, весом своего тела.
А я извивался под ним, как одержимый.
Моё тело горело.
Запястья ныли от наручников.
Ошейник резал шею.

Но сильнее всего ныл член.

Мне нужно было — чтобы он сжал. Хоть как-то. Я был на грани — почти плакал от желания.

— Сэр... — вырвалось у меня захлёбывающимся голосом.
Кёнмин поднялся на локтях, смотря прямо в глаза.

— Что, пёсик?

— Пожалуйста... Позволь мне кончить. Возьми мой член. Рукой. Ртом. В себя... хоть как-нибудь...

Он хмыкнул, криво усмехнувшись:

— Какая же ты ненасытная шлюшка... Но я сегодня добрый.

Он чуть отодвинулся и сжал мой член.
Два раза. Только два.
Но этого хватило — меня согнуло, выгнуло, всё внутри сорвалось. Я кончил ему на ладонь и на свой живот, закусив губу, чтобы не закричать.

Обмяк. Провалился в мягкое, раскалённое ничто.

— Молодец, — услышал я его голос.
Он лег рядом, поднёс ладонь к моему лицу. Сперма тёплая. Его взгляд — лениво довольный.

— Лень идти мыть руки. Вылежи.

Я хрипло рассмеялся, но подчинился.
Он раскрыл мне рот, провёл по губам грязной, липкой рукой.
Я высунул язык и стал лизать. Горячий, солоноватый вкус — я. Мой запах, моя суть.
Всё, что я был сейчас — у него на пальцах.
И я проглатывал это.

— Отлично. Теперь можно и отстегнуть.

Он поднялся и освободил меня. Я остался только в ошейнике. Поводок снял сам — аккуратно, почти с уважением, как будто это не просто аксессуар, а что-то большее.
Кожаное украшение всё ещё обвивало мою шею. И, чёрт, мне казалось, что оно мне идёт.

— Ты сейчас до жути сексуальный, — прошептал он, скользнув пальцами по моему лицу. Подтянул к себе, поцеловал в губы.
Я устроился у него на груди, как будто это было самое естественное место для меня.

— Я хочу есть, — пробормотал я. — Давай закажем еду в номер?

— Хорошо, — Кёнмин поцеловал меня в висок, прижимая к себе. — Что ты хочешь?

— Мясо. С кровью.

Он засмеялся.

— Конечно. А я всё думаю, кого ты мне напоминаешь. Ошейник, чёрные волнистые волосы, бледная кожа... Вампир, не иначе.

— Осторожно, ещё укушу и выпью твою кровь, — я поднялся и впился зубами ему в шею. Легонько, почти по-доброму, как шутку.

— Пей, — хрипло усмехнулся он. — Ты и так только что высосал из меня всё. Ничего не осталось.

Кёнмин потянулся к телефону у тумбочки, нажал кнопку ресепшена.
Быстро, уверенно — как всегда.

— Один стейк, кровавый. И бутылку красного сухого... — бросил он в трубку, а потом прикрыл микрофон рукой и повернулся ко мне:
— Десерт?

— Хочу всё, — я потянулся, обнял его за талию. — Тирамису, мороженое, шоколадный кекс... И ещё... что-нибудь. Может суфле?

Он закатил глаза, но улыбка всё равно проскользнула в уголке губ.

— Давайте всё, что у вас есть. Только маленькими порциями. Моя омежка проголодалась. Возможно, беременная.

Подушка полетела ему в лицо.

А я рухнул рядом, хохоча, уткнувшись в его плечо.

Это были мы — настоящие.
Живые, дышащие, простые.
Летящие, как ветер, вперёд — и не думающие, перепрыгнем ли через то дерево на закате... А если нет?
Мне было всё равно — упаду ли я.
Главное, чтобы он не упал.

Мы остались ночевать в отеле. Наелись до боли в животе, выпили целую бутылку вина, потом снова занялись сексом. А после — просто легли рядом.
Обнявшись.
Он гладил меня, будто успокаивал.

— Дочитаем манхву или будем спать? — спросил он, заметив, как я зеваю.

Этот день казался бесконечным. Он начался в шесть утра — с секса, с нашего «быть вместе», потом была сцена с горничной, разговор с отцом...
И теперь — глубокая ночь. Я хотел спать.
Но ещё больше — не хотел, чтобы этот день заканчивался.
Как дети не хотят ложиться спать в воскресенье, зная, что завтра — снова школа.
Вот и я.
В поместье нас всё ещё ждал маленький остров счастья. Но каждый день приближал его отъезд. Мою бездну.
Мой прыжок через то самое дерево — только уже без него.

— Давай почитаем, а выспимся в машине.

Он кивнул, встал, принёс планшет, устроился рядом.

Мы сели на подушки, он обнял меня. Открыл страницу, на которой остановились. Я прижался ближе.

Но не успел дочитать и до половины, как Кёнмин убрал планшет и нахмурился, глядя на меня.

— Ты чего всё ещё в ошейнике? Он же давит.

— Ждал, когда разрешишь снять, — ответил я легко.

Он странно посмотрел. Потом протянул руку и расстегнул застёжку.

— Мы же уже не в образе. Чего ты не мог снять сам?

Он убрал кожаное украшение, которое и правда уже начинало давить. Посмотрел — и чертыхнулся:

— Бля, у тебя вся шея красная... Ну что за глупый песик, — пробормотал раздражённо. — Я разве говорил не снимать? Что мне с тобой делать?

Он наклонился и стал целовать красный след на коже.

— Мой глупый песик... — произнёс уже мягко. Его губы — прохладные, нежные — касались меня, как капли. Как тот воск, только без боли. Я не люблю нежность. Никогда не любил. Но... может, потому что это он, мне вдруг стало всё равно.

— В следующий раз, чтобы такого больше не было. Слышишь меня? — резко сказал он, поймав мой взгляд.

— Да. Только тогда говори заранее. Я не могу... решать сам.

Он зарычал и сжал мой подбородок пальцами.

— Можешь. Особенно если я забываю. Если перехожу черту. Как сейчас. С воском. "Cедло". Помнишь слово?

— Ага... Но сегодня оно не понадобилось.

Его забота, его голос, его прикосновения... всё это смутило меня.  Это было слишком настоящим, слишком близко. Совесть кольнула. Что-то сжалось внутри, в животе.

— Давай читать, — бросил я беззаботно, отворачиваясь.

Он ещё немного смотрел, не двигаясь. Но в итоге кивнул. Открыл планшет. Вернулся ко мне.

Я снова прижался. Но внутри всё дрожало.

Не надо, Кенмин. Не подходи ближе.
Я как пламя на свече: если просто капает воск — терпимо.
А если дотронешься до огня — будет ожог.

Примечание автора:

*Mandarin Oriental Bangkok

Один из самых известных и старейших люксовых отелей в Азии.

-