second step: rabastan
Первая учебная тянулись медленнее, чем гиппокамп* по суше, и Рабастану уже начинало казаться, что он всё же мертв, а эти бесконечные повторяющие друг друга дни ни что иное, как его личный ад. Он плохо спал — говоря откровенно, не спал вовсе, порой настолько уходя в размышления, что находил себя утром на том же кресле в гостиной, в которое сел прошлым вечером, подолгу наблюдал за однокурсниками, не уделял никакого внимания учебе и всё также презирал сырость подземелий. И почему основателю показалось хорошей идеей поселить своих студентов под черным озером? Но больше всего остального ему мешали его соседи по комнате. Лестрейндж, за двадцать с лишним лет после выпуска привык засыпать наедине с луной, в полной тишине, без настойчивого сопения из другого угла спальни, торопливых мельтешений по утрам и уж точно без сомнительного удовольствия наблюдать время от времени чей-нибудь не прикрытый зад.
Но всё это было напускным. В конце концов он изначально понимал, что старая Мара отнюдь не просто так направила его именно сюда. Именно его. Не Рудольфуса. Это казалось странным, но он стал понимать это только сейчас — то, насколько отошел от своих идеалов и идеалов своего рода, то, как все они втоптали свои имена в грязь, поступились принципами и гордостью. И никогда еще вся эта затея не казалась ему такой абсурдной, как сейчас: он помнит, как горели глаза Рудольфуса, когда тот спеша и сбиваясь говорил ему о величии, о справедливости, о том, что всё наконец станет на круги своя. Они шли не за этим. Он шел не за этим. И именно гостиная Слизерина напомнила ему, как все было раньше. Кастор Флинт, сидящий с ним плечо к плечу здесь же, Гатрия Дэвис, его
вечно мерзнущая, всенепременно сидящая аккурат перед камином и постоянно повторяющая, что должна была попасть в Пуффендуй, «а не вот это вот всё» однокурсница. Смешливая блондинка с тонкими запястьями и плоским лицом. Тиен Уоррингтон, большой парень, который на играх ломал кости бладжером, а затем с виноватым видом терся у койки пострадавшего в больничном крыле. Его старший брат Аин, влюбленный в магглорожденную четверокурсницу с тех самых пор, как увидел её, и не считавший это чем-то постыдным. Аристократия была жива. Она оценивала магов не по чистоте их крови, нет — магический потенциал всегда ценился выше. Всегда ценился выше. Конечно, не все магические семьи могли позволить себе браки с магглорожденными волшебниками, но Рабастан мог бы поспорить, что отнюдь не из-за чистоты крови. А теперь, изо дня в день так или иначе слыша «грязнокровка» из уст этих холеных маменькиных сынков, его, признаться, пытался одолеть стыд. Раньше дом Салазара ассоциировался с благородством и умом. Аристократия — с умением говорить когда нужно и что нужно, безукоризненными манерами, хладнокровностью. И что он теперь наблюдает? Двадцать лет борьбы за свои идеалы, за надежду на светлое, правильноe будущее, а как итог — желторотые поганцы в зеленых галстуках, ведущие себя не лучше торгашей с Лютного переулка и кучка поехавших подростков с манией величия в противовес. Герои войны. Рабастан смотрел и видел лишь вздернутые носы да пренебрежение — слизеринцы здесь не в почете. И не ведомо почему, но его это жутко злило.
В среду одна из дочерей Амикуса Кэрроу вполне себе талантливо послала в сторону чудаковатой когтевранки заклятье-подножку — безобидная шутка, сказал бы Рабастан, — и получила взыскание с отнятыми двадцатью баллами вдогонку. И от кого? Слизнорт, это трусливый старый червяк, даже не пытался нормализовать авторитет своего факультета, или хотя бы отношения между студентами, напротив — активно поддерживал эту агитацию под лозунгом «пни кого-нибудь в зеленом галстуке и получи шоколадную лягушку».
— И что, ты даже не предпримешь попыток удовлетворить моё любопытство? — Трэйси, дочь вышеупомянутой Гатрии, не смотрела ему в глаза. Она разглядывала несуществующие пылинки на его плече, плетение галстука, руки, что угодно, но упорно не поднимала глаз. Впрочем, он успел привыкнуть к её этой особенности: каждый раз, проходя мимо, она опускала взгляд. И улыбалась. Его это бесило.
— Я жил в Исландии. С прабабушкой. У нас там поместье. Вернулся, чтобы вступить в права наследия, но пришлось остаться. Полюбился Альбион, знаешь ли, — он улыбается, наверное, первый раз с тех пор, как открыл глаза в Лестрейндж-холле.
— Там здорово, должно быть, — произносит она на выдохе и отворачивается. — Хотела бы я там побывать. Но скорее всего после окончания школы меня, как и мою мать, выдадут замуж за кузена. А Роджер такой скряга, не думаю, что он вообще выходит за пределы своей комнаты.
Рабастан коротко кивает, отрываясь от подоконника. Не то чтобы его это интересовало, правда. Она прицепилась к нему на выходе из Большого Зала, вызвавшись проводить до кабинета чар. Ну, он ведь здесь всего неделю, наверняка не запомнил еще что да где. А Хогвартс такой большой, коридоров так много, вот, например на четвертом курсе она заблудилась на пятом этаже, подумать только. Ну надо же.
На самом деле он уже который раз сталкивался взглядом с этой гриффиндоркой, той самой, которую называли подружкой того самого. На самом деле, он не сразу понял, что это она — успевший привыкнуть к своему телу, Рабастан поначалу был убежден, что она настойчиво привлекает внимание, но чем чаще встречал её глаза, тем увереннее гнал от себя изначальную теорию. Она разглядывала его как пугливый ребенок щенка: то ли боялась, то ли любопытствовала, а порой так старательно метала молнии, что он даже как-то проникся. Ответ лежал на поверхности — все, кто интересовался им, делали это исключительно из-за его якобы мамаши. Повернутая Белла портила ему уже вторую по счёту жизнь. Едва раздался звон колокола, предвещавший конец занятия, Рабастан закинул на плечо так и не разобранную сумку и полностью игнорируя Трэйси, попытался выйти прочь, но не преуспел в своем стремлении: у девушки, с которой он столкнулся, слетели с рук книги, и она торопливо стала их поднимать. Лестрейндж сделал шаг назад и понял, что это и есть та самая метательница молний.
— Я заметил, что у нас вместе астрономия. Не проводишь? — Ну конечно ты проводишь, я ведь новенький и все такое. Гриффиндорка поднимает на него недобрый взгляд и тут же возвращается к своим книгам, с трудом пропихивая их в сумку. Зачем тебе палочка, магглорожденная? Наконец, она справляется со своей затеей, и перевесив сумку через плечо, выпрямляется.
— Попроси кого-нибудь другого, Лестрейндж, — произносит она, почти не размыкая губ и заламывает руки, опуская закатанный рукава.
— У тебя на груди, кажется, значок старосты школы, да?
Она моментально вспыхивает всеми оттенками красного и покидает кабинет. Рабастан ухмыляется и идет за ней. Они идут молча, не считая того, что гриффиндорка время от времени пыхтит или здоровается с кем-нибудь. Его это бесит.
Когда им остается пройти один только коридор, Лестрейндж резко останавливается. Грейнджер тут же оборачивается и вскидывает брови.
Он дожидается, пока последние студенты скроются за поворотом, прежде чем начать говорить.
— Я утомился, — Рабастан опирается спиной о стену у гобелена, глядя перед собой. — И ещё: созрел вопрос. Почему ты не выводишь это? — Он кивает на ее левое запястье, имея ввиду живое тату, оставленное Беллатрисой. Гриффиндорка напряженно натягивает рукав, — не паникуй, я налюбовался еще на обеде.
— Это не твое дело, — её голос звучит ровно, и Лестрейндж даже отрывается на минуту от изучения противоположной стены, но затем она снова начинает говорить и он заинтересованно заглядывает за гобелен, отодвинув на мгновение полог двумя пальцами. — Но я не стесняюсь шрамов, оставленных твоей матерью, и даже не думаю от них избавляться, поэтому если ты решил поиздеваться, то заруби себе это на носу!
— Договорились, — кивает в знак согласия Рабастан и отталкивается от стены, засунув руки в карманы. Грейнджер несколько мгновений хмурится, разглядывая его, но затем ведет плечами.
— Мы опоздаем.
— Думаю, Синистра отменит занятие. — Он смотрит ей в глаза и поджимает губы, как бы говоря «мне жаль, но я не виноват».
— Что за бред? — Грейнджер нетерпеливо дергается, сверяясь с ручными часами. Рабастан улыбается поджатыми губами. — С чего ты это взял?
— С того, что за гобеленом её труп.
*Гиппокамп (Hippocampus) — Происходящий из Греции, Гиппокамп имеет голову и переднюю часть лошади, а хвост и заднюю часть — огромной рыбы. Хотя обычно этот вид встречается в Средиземном море, великолепная синяя чалая особь была поймана русалами в 1946 у побережья Шотландии, и впоследствии одомашнена ими. Гиппокамп откладывает крупные, полупрозрачные яйца, сквозь которые можно видеть жерыбенка.</b>