Глава 10
Утро в Хогвартсе началось как обычно: солнечные лучи пробивались через высокие витражные окна Большого зала, золотя края тарелок и кубков. Гермиона, уткнувшись носом в книгу, механически намазывала тост маслом, когда Джинни внезапно ткнула её локтём в бок.
— Эй, — прошептала рыжеволосая, наклоняясь так близко, что прядь её волос упала прямо в Гермиону в чашку с чаем, — ты в курсе, что Блэк пялится на тебя, как сова на мышь?
Ложка звякнула о фарфор. Гермиона резко подняла голову.
— Что? Не говори ерунды.
— Сама посмотри, — Джинни еле сдерживала довольную ухмылку, — с тех пор как ты вошла.
Сердце внезапно застучало где-то в горле. Гермиона медленно перевела взгляд на преподавательский стол. И тут же встретилась глазами с Беллатрикс.
Профессор сидела, откинувшись на спинку стула, длинные пальцы обхватывали кубок. Вряд ли там был тыквенный сок. Её черные глаза, обычно такие холодные, сейчас казались... задумчивыми? Напряжёнными? Гермиона не могла определить.
Они смотрели друг на друга через весь зал — ученица и профессор, связанные вчерашним странным моментом, который никто из них не решался назвать вслух.
Беллатрикс первая отвела взгляд. Она что-то сказала Минерве, сидевшей рядом, и та фыркнула, бросая на Гермиону оценивающий взгляд.
— Ну и? — Джинни не отставала, — о чем этот взгляд?
— Ни о чем, — Гермиона нарочито громко хрустнула тостом, — ты все выдумываешь.
Но даже когда она снова уткнулась в книгу, буквы плясали перед глазами, складываясь в один и тот же вопрос: Почему Беллатрикс смотрела на неё именно так?
А за преподавательским столом профессор медленно вращала кубок в пальцах, изредка бросая взгляды в сторону гриффиндорского стола, где сидела девочка с беспокойными карими глазами и памятью о вчерашнем прикосновении.
Джинни наклонилась ближе, её рыжие волосы, словно языки пламени, рассыпались по плечу Гермионы. В глазах подруги светилось любопытство, острое и ненасытное, как у совы, выслеживающей добычу в ночи.
— Между вами что-то есть, — прошептала она, не вопросом, а утверждением, словно уже разгадала какую-то великую тайну.
Гермиона почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Она отхлебнула чай, пытаясь скрыть дрожь в пальцах, но чашка звонко стукнула о блюдце — слишком громко, слишком нервно.
— Не говори глупостей, — ответила она, но голос звучал неубедительно даже в её собственных ушах.
Джинни лишь приподняла бровь, её взгляд скользнул к преподавательскому столу, где Беллатрикс, словно чувствуя их разговор, медленно подняла глаза.
— Ты пытаешься солгать мне, или себе? — настаивала Джинни, — между вами будто молнии пробегают. Даже воздух дрожит.
Гермиона не ответила. Она тоже чувствовала это — странное, необъяснимое напряжение, которое висело в воздухе каждый раз, когда их взгляды встречались. Будто между ними протянули невидимую нить, и кто-то то натягивал её до предела, то отпускал, заставляя сердце биться неровно.
— Я сама не понимаю, — наконец призналась она, тихо, так, чтобы слышала только Джинни.
И это была правда. Что это было? Страх? Нет, не только. Любопытство? Возможно. Что-то ещё, более глубокое, более опасное, о чём она боялась даже думать?
Беллатрикс в этот момент откинулась на спинку стула, её длинные пальцы медленно обводили край кубка. Её взгляд, тёмный и нечитаемый, скользнул по Гермионе, будто касаясь её кожи сквозь расстояние. Гермиона почувствовала, как кровь приливает к щекам.
— Ты покраснела, — констатировала Джинни, и в её голосе звучало торжество.
— Заткнись, — буркнула Гермиона, но без злости.
Она снова уткнулась в книгу, но слова расплывались перед глазами, превращаясь в бессмысленные чёрные линии. В голове крутился только один вопрос:
Что происходит между нами?
А за её спиной, в большом зале, наполненном утренним светом и голосами студентов, Блэк медленно подносила кубок к губам, скрывая лёгкую, едва уловимую улыбку.
Гермиона уже почти вышла из Большого зала, когда услышала за спиной чёткие, мерные шаги. Она обернулась — и застыла.
Беллатрикс стояла перед ней, высокая, величественная, с холодным блеском в тёмных глазах. Утренний свет скользил по её острым скулам, делая профиль ещё более резким, почти неестественным.
— Мисс Грейнджер, — её голос звучал как шёпот стали по шёлку, — ровно через тридцать минут вы должны быть в моём кабинете. Гермиона почувствовала, как под мантией дрогнули её пальцы.
— Но, профессор, у меня руны, а потом трансфигурация...
Беллатрикс подняла руку, резким жестом прервав её.
— Я уже договорилась с вашими преподавателями. Это не обсуждается.
Она произнесла это так, словно высекала слова в камне.
Гермиона сглотнула. В воздухе между ними снова пробежало то самое напряжение — невидимое, но осязаемое, как статический разряд перед грозой.
— Я... я поняла, — наконец выдавила она.
Беллатрикс кивнула, её взгляд на мгновение задержался на лице Гермионы, будто ища что-то. Затем, не сказав больше ни слова, она развернулась и ушла, чёрные складки мантии развевались за ней, как крылья.
Гермиона осталась стоять посреди коридора, сжимая книги так крепко, что корешки впивались в ладони. Что ей от меня нужно?
В голове крутились десятки предположений, но ни одно не казалось достаточно убедительным. Одно она знала точно — через тридцать минут ей предстоит узнать ответ.
А пока — она глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в коленях, — ей нужно собраться с мыслями.
Но мысли, как назло, отказывались подчиняться, упрямо возвращаясь к тёмным глазам, к тому странному моменту в кабинете, к тому, как холодно дрожала кожа Беллатрикс под её пальцами... Гермиона резко встряхнула головой.
— Соберись, — прошептала она себе. Но сердце, предательское сердце, продолжало бешено колотиться, словно предчувствуя, что этот день изменит всё.
Ровно через тридцать минут, Гермиона замерла у тяжёлой дубовой двери кабинета ЗоТИ, пальцы застыли в воздухе, в сантиметре от дерева. В коридоре было непривычно тихо — даже эхо её шагов затихло, будто сама атмосфера сгустилась в ожидании. И тогда она услышала это.
— Вы всегда такая неуверенная, мисс Грейнджер?
Голос. Низкий, словно тёкший по самому краю сознания, обволакивающий, как дым. Гермиона резко обернулась, сердце ударило так сильно, что на мгновение перехватило дыхание.
Беллатрикс стояла вплотную за ней.
Слишком близко.
Профессор не просто нарушила дистанцию — она растворила её полностью. Гермиона чувствовала лёгкое дуновение её дыхания на своей щеке, улавливала терпкий аромат чего-то тёмного, пряного и опасного.
— Я... — голос Гермионы предательски дрогнул. Она заставила себя выпрямиться. — Я собиралась постучать.
Беллатрикс медленно скользнула взглядом от её дрожащих пальцев к глазам. В её чёрных зрачках мерцало что-то нечитаемое.
— Но не постучали, — констатировала она, делая шаг вперёд. Гермионе пришлось отступить, спиной коснувшись двери. — Интересно... вас обычно трудно заставить замолчать. А сейчас вы едва можете подобрать слова. Она наклонилась чуть ближе.
— Боитесь?
Гермиона почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Но это был не страх.
Нет, совсем не страх.
— Нет, — ответила она твёрже, чем ожидала сама.
Беллатрикс замерла. Затем уголки её губ дрогнули в намёке на что-то, что нельзя было назвать улыбкой.
— О-о, — прошептала она, и в голосе зазвучала странная нотка, — как интересно.
Её рука протянулась мимо Гермионы, пальцы коснулись дверной ручки. Дверь бесшумно распахнулась.
— Входите, мисс Грейнджер, — прошептала Беллатрикс, и её губы почти касались уха Гермионы, — у нас много... тем для обсуждения.
Кабинет Беллатрикс был погружен в полумрак, лишь тусклый свет факелов освещал стопки пергаментов на столе. Гермиона стояла перед массивным дубовым столом, чувствуя, как её ладони слегка потеют.
Беллатрикс сидела напротив, откинувшись в кресле, её длинные пальцы сложены перед собой. Взгляд, холодный и проницательный, будто прожигал Гермиону насквозь.
— Итак, мисс Грейнджер, — её голос звучал мягко, но в этой мягкости таилась стальная опасность, — вы обладаете весьма... ценными воспоминаниями. И, как я понимаю, не спешите ими делиться.
Гермиона сжала кулаки.
— Министерство знает о них. Я сказала, что отдам, когда буду готова.
Беллатрикс медленно подняла бровь.
— Готовы? — она произнесла это слово так, будто пробовала его на вкус. — Интересно, что именно мешает вам быть «готовой»?
Гермиона почувствовала, как в груди закипает гнев.
— Вы знаете почему. Эти воспоминания — не просто список имён. Это... боль, страх, вещи, которые я не хочу переживать снова.
Беллатрикс замерла, её глаза сузились.
— Ах, — она наклонилась вперёд, и в её голосе вдруг появились нотки чего-то почти... понимающего. — Значит, дело не в нежелании сотрудничать. Дело в том, что вы боитесь.
— Я не боюсь!
— Лжёте, — Беллатрикс улыбнулась, но в этой улыбке не было насмешки. — Я знаю страх, мисс Грейнджер. Видела его слишком часто. И знаю, как он разъедает изнутри.
Она встала, плавно обойдя стол, и остановилась в шаге от Гермионы.
— Но вот что я вам скажу... — её голос стал тише, почти интимным. — Страх — это роскошь, которую мы не всегда можем себе позволить. Министерство ждёт. Пожиратели смерти, которые все ещё на свободе, ждут. И если вы не отдадите эти воспоминания добровольно...
Она сделала паузу, и Гермиона почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— ...их могут взять силой.
Гермиона резко подняла голову.
— Они не имеют права.
— Право? — Беллатрикс рассмеялась, и в её смехе звучала горечь. — После войны все вдруг вспомнили о «правах». Но когда дело касается безопасности... права имеют свойство исчезать. И говоря о применении силы, я не имела ввиду Министерство.
Они смотрели друг на друга — ученица, несущая в себе ужасы войны, и профессор, знавшая о темных сторонах мира больше, чем кто-либо.
— Так когда? — наконец спросила Беллатрикс.
Гермиона глубоко вдохнула.
— Через неделю.
Беллатрикс кивнула, её лицо оставалось непроницаемым.
— Хорошо. Но помните, мисс Грейнджер... — она повернулась к окну, её силуэт вырисовывался на фоне серого неба. — Иногда, чтобы перестать бояться прошлого, нужно столкнуться с ним лицом к лицу. Минерва осудит меня за этот разговор, но мы должны это обсудить.
Гермиона ничего не ответила, в её голове уже роились мысли — о войне, о воспоминаниях... и о том, что, возможно, Блэк была права.
Тишина в кабинете вдруг стала гуще, тяжелее. Гермиона почувствовала, как воздух будто сгустился вокруг них, наполненный невысказанными мыслями.
Беллатрикс стояла у окна, её стройный силуэт чётко вырисовывался на фоне хмурого неба. Когда она заговорила снова, её голос звучал непривычно... мягко?
— Вы не понимаете, Грейнджер, — она произнесла это почти шёпотом, — пока вы здесь, в Хогвартсе, за вашими плечами стоят стены этой школы. Но после выпуска...
Она резко обернулась, и Гермиона увидела в её глазах что-то новое — не привычную холодность, а тревогу. Настоящую, живую тревогу.
— Министерство будет считать вас препятствием. А те, чьи имена хранятся в вашей памяти... — её пальцы сжали подлокотник кресла так, что костяшки побелели, — они не простят вам такого знания.
Гермиона почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Почему... почему вы мне это говорите?
Беллатрикс замерла. На мгновение показалось, что она сама удивлена своей откровенностью.
— Потому что, — она медленно подошла ближе, — я видела, что бывает с теми, кто стоит на пути у обезумевших от страха чиновников... и у Пожирателей, жаждущих мести.
Её рука нерешительно замерла в воздухе, будто хотела коснуться плеча Гермионы, но в последний момент опустилась.
— Вы слишком умны, чтобы умереть из-за бюрократического упрямства, — прошептала она, и в голосе звучало что-то, что Гермиона никогда раньше не слышала — и я... я не хочу видеть, как это произойдёт.
В этих словах была странная, почти болезненная искренность. Гермиона вдруг осознала — Беллатрикс не просто предупреждала её. Она действительно переживала. И это осознание потрясло Гермиону больше, чем все угрозы мира.
— Я... — её голос дрогнул, — я подумаю над вашими словами.
Беллатрикс кивнула, её обычная маска холодности уже вернулась на место. Но в глазах ещё оставался тот странный, тёплый отблеск.
— Смотрите не думайте слишком долго, Грейнджер, — сказала она, поворачиваясь к столу, — у судьбы ограниченное терпение.
Гермиона ошарашенная стояла посреди кабинета, осознавая одну простую, невозможную истину: Беллатрикс Блэк, женщина, которую она считала лишённой всякого сострадания... Только что проявила о ней больше заботы, чем всё Министерство магии вместе взятое.
Шторы в кабинете Беллатрикс едва колыхались от сквозняка, пропуская лишь тонкие полосы тусклого света.
— Мистер Поттер, сумасбродно решил стать аврором, – слова Беллатрикс висели в воздухе, тяжёлые и горькие. — Как будто мир не отнял у него достаточно. Как будто он обязан отдать и остаток своей юности... И тогда она подошла. Не стремительно, как обычно, а медленно, словно давая Гермионе время отступить. Но Гермиона не отступила. Холодные пальцы коснулись её щеки — неожиданно нежно, почти по-хозяйски, как будто Беллатрикс имела право на это прикосновение.
— Я не хочу, чтобы ты повторила его ошибку, — её голос звучал непривычно тихо, без обычной язвительности. — Ты заслуживаешь большего, чем вечную войну, Грейнджер. Большего, чем сломанные сны и воспоминания, которые разъедают изнутри.
Гермиона замерла, ощущая, как под этим прикосновением кожа горит. Беллатрикс смотрела на неё так, будто видела не просто ученицу, не просто «грязнокровку», а что-то... большее.
— Твоё будущее должно быть ярким, – прошептала она, и впервые за все время Гермиона увидела в этих темных глазах не презрение, а что-то похожее на... надежду. — Но для этого тебе нужно перестать бежать. Перестать хоронить себя заживо в этих воспоминаниях.
Её пальцы скользнули вниз, едва касаясь линии подбородка, и Гермиона почувствовала, как сердце бешено колотится где-то в горле.
— Восстановись. Не дай им сломать тебя — ни министерству, ни прошлому, ни кому.
Последние слова прозвучали как признание, как что-то личное, что Беллатрикс не предназначала для посторонних ушей.
И прежде чем девушка успела ответить, рука покинула её кожу, оставив на щеке лишь призрачное ощущение холода.
Гермиона застыла, словно врастая в каменные плиты пола, её пальцы бессознательно сжали край мантии так, что ткань смялась в тугой узел. Воздух в кабинете все ещё дрожал от тех странных, нежных слов, от прикосновения, которое обожгло куда сильнее любого заклинания.
И тогда Беллатрикс рассмеялась.
Это был лёгкий, почти беззаботный звук, так непохожий на её обычный язвительный смех.
— О, перестаньте смотреть на меня, как на призрак, Грейнджер, — она махнула рукой, и вдруг все вернулось на круги своя: тёплый свет факелов, привычная насмешка в уголках губ, деловитый тон. — Помимо сентиментальных разговоров, вы все же должны помочь мне проверить эссе третьекурсников. Они умудрились перепутать свойства мандрагоры с ядовитым плющом, и, боюсь, если их не поправить, следующее поколение волшебников будет лечить любовные муки смертельными отварами.
Гермиона моргнула, словно выныривая из глубины. Её разум отчаянно цеплялся за эту внезапную нормальность, за возможность сделать вид, что последние минуты не перевернули все с ног на голову.
— Я... конечно, профессор, — она сделала шаг вперёд, но колени все ещё дрожали.
Беллатрикс уже сидела за столом, отодвинув стопку пергаментов в её сторону. В свете лампы её профиль казался резким, почти нереальным — будто вырезанным из тёмного янтаря.
— Начните с работ слизеринцев, — её голос снова обрёл привычную сухость, но в нем все ещё чувствовалась какая-то странная теплота, — их попытки льстить мне в каждом втором предложении хоть и забавны, но совершенно неприемлемы в академической работе.
Гермиона кивнула, машинально беря в руки первое попавшееся эссе. Буквы плясали перед глазами, но она упрямо заставляла себя сосредоточиться.
— И, мисс Грейнджер...
Она подняла взгляд. Беллатрикс смотрела на неё поверх стопки бумаг, и в её глазах — о, в этих бесконечно темных глазах — все ещё жило то странное выражение, которое Гермиона не могла назвать.
— ...не перетрудитесь. Вы все ещё бледны, как привидение.
И в этом, в этой внезапной заботе, скрытой под маской равнодушия, было что-то такое хрупкое и невероятное, что Гермиона почувствовала, как в груди что-то сжимается. Она опустила глаза на пергамент, скрывая внезапную дрожь губ.
— Постараюсь, профессор.
И пока её перо скользило по страницам, а в камине потрескивали дрова, в воздухе между ними все ещё висело нечто невысказанное — странное, новое и пугающе прекрасное. Как первый луч солнца после долгой, долгой ночи.
Перо Гермионы замерло над очередным пергаментом, когда до её слуха донёсся мягкий, бархатистый смех. Она подняла глаза и увидела, как Беллатрикс, откинувшись в кресле, закатывает глаза, читая особенно неудачное сравнение в работе какого-то несчастного третьекурсника.
— «Кактусовая настойка по эффекту сравнима с поцелуем феи», — процитировала профессор, и её губы дрогнули в сдерживаемой улыбке. — Я бы хотела посмотреть на фею, способную вызвать такие ожоги слизистой.
Гермиона неожиданно рассмеялась — искренне, легко, так, как не смеялась давно.
— Возможно, автор имел в виду особенно ядовитую фею, — пошутила она, и тут же удивилась собственной смелости. Беллатрикс подняла на неё взгляд, и в её темных глазах вспыхнул живой, почти озорной огонёк.
— Ах, мисс Грейнджер, вы становитесь опасной, — она покачала головой, но в голосе звучало явное одобрение. — С такими комментариями вам самой скоро придётся преподавать.
Они продолжили работу, но теперь в кабинете витала странная, почти праздничная атмосфера. Гермиона ловила себя на том, что постоянно поднимает глаза, чтобы украдкой рассмотреть профессора в новом, неожиданном свете. Как легко она смеялась, откинув голову назад, обнажая изящную линию шеи. Как живописно морщила нос, ставя особенно резкую оценку. Как её пальцы, обычно такие жёсткие и точные в движениях, сейчас играли с пером, рисуя на полях забавные карикатуры на неудачные зелья из работ учеников.
Гермиона вдруг осознала — перед ней не грозная профессор Блэк, не пугающая Беллатрикс из военных сводок. Перед ней была женщина — блистательная, остроумная, невероятно живая.
— Вы что, мисс Грейнджер, собираетесь прожечь меня взглядом? — внезапно спросила Беллатрикс, поймав её на этом созерцании. Гермиона почувствовала, как жар разливается по щекам, но не отвела глаз.
— Просто осознаю, насколько вы...
Она запнулась, не решаясь закончить фразу. Беллатрикс подняла бровь, явно заинтересованная.
— Насколько я...?
— Шикарны, — выдохнула Гермиона, и тут же ужаснулась своей дерзости.
Но вместо гнева в ответ она увидела, как тёмные глаза профессора расширяются от искреннего удивления, а затем — о чудо! Беллатрикс рассмеялась, настоящим, глубоким смехом, от которого в кабинете словно стало светлее.
— Ну что ж, мисс Грейнджер, — она наклонилась вперёд, и в её взгляде было что-то новое, тёплое, — возможно, вам стоит почаще забывать о субординации. Это вам удивительно идёт.
И когда Гермиона снова погрузилась в проверку работ, в её груди трепетало странное, новое чувство — будто в этом мрачном кабинете, среди пыльных фолиантов и зелий, она неожиданно нашла что-то... Ослепительное.
Тиканье старинных часов внезапно прорезало лёгкую атмосферу, что витала в кабинете последние часы. Беллатрикс подняла глаза к циферблату и недовольно приподняла бровь.
— Кажется, мы увлеклись, — её голос, обычно такой резкий, сейчас звучал почти что тепло. Она отложила перо и потянулась, будто кошка, наслаждаясь последними лучами заходящего солнца, что золотили её черные локоны. Гермиона лишь тогда осознала, как затекла шея от долгого сидения. Она моргнула, очнувшись от странного очарования, что окутало её за эти часы совместной работы.
— О боже, уже вечер?
— И обед мы, само собой, пропустили, — констатировала Беллатрикс, собирая разбросанные по столу пергаменты. В её движениях была непривычная небрежность, словно профессор на мгновение позволила себе расслабиться. Она вдруг остановилась и посмотрела на Гермиону — долгим, оценивающим взглядом.
— Раз уж я лишила вас нормального приёма пищи, — губы её дрогнули в полуулыбке, — считаю своим долгом, это исправить.
Гермиона замерла, пальцы непроизвольно сжали край стола.
— Вы... хотите пригласить меня на ужин?
Беллатрикс рассмеялась — низко, искренне, заставив Гермиону почувствовать этот звук где-то под рёбрами.
— Боже, с каким ужасом вы это произнесли, — она склонила голову набок, и в её глазах танцевали золотые искорки заката. — Да, Грейнджер. Я предлагаю вам ужин. В награду за ваши старания. Если, конечно, — её голос стал чуть насмешливым, но без привычной язвительности, — вы не слишком боитесь своего «шикарного преподавателя».
Последние слова прозвучали как откровенный намёк на её же собственную дерзость. Гермиона почувствовала, как жар разливается по щекам, но — о чудо, страх не пришёл. Вместо этого в груди вспыхнуло что-то тёплое и живое.
— Я... я не боюсь, — сказала она твёрже, чем ожидала.
Беллатрикс замерла, изучая её лицо. Затем медленно, словно давая ей, время передумать, спросила. — Какую кухню вы предпочитаете, мисс Грейнджер?
— Итальянскую, — тихо произнесла Гермиона.
Беллатрикс слегка откинула голову назад, и в её тёмных глазах вспыхнуло искреннее удивление.
— Итальянскую? — её губы дрогнули в полуулыбке, словно она только что разгадала маленькую, но приятную загадку. — Как неожиданно... и изысканно.
Она медленно обвела Гермиону оценивающим взглядом, будто заново открывая для себя эту девушку.
— Я почему-то была уверена, что вы предпочтёте что-то... традиционное. Английский ростбиф, может быть. Или, на худой конец, французскую кухню — из чисто академического интереса.
Гермиона почувствовала, как её уши предательски наливаются жаром.
— Я... просто люблю Италию и все, что с ней связанно, — пробормотала она, внезапно ощущая себя нелепо.
Но Беллатрикс лишь рассмеялась — лёгким, почти музыкальным смехом, который странно контрастировал с её обычной язвительностью.
— О, мисс Грейнджер, вы никогда не перестанете меня удивлять, — она сделала шаг ближе, и в её голосе появились тёплые нотки. — Что ж... через два часа в моих покоях вас ждёт настоящее ризотто алла миланезе. С трюфелями.
Она произнесла это с таким изысканным акцентом, что Гермиона невольно застыла, поражённая.
— Вы... умеете готовить?
Беллатрикс приподняла бровь, и в её взгляде промелькнуло что-то почти... озорное.
— Дорогая, я много чего умею, — её голос стал низким, обволакивающим. — Но это, — она сделала паузу, наслаждаясь её смущением, — вы узнаете ровно через два часа.
И прежде чем Гермиона успела что-то ответить, Беллатрикс плавно развернулась, её чёрная мантия взметнулась, как крылья, оставляя за собой лишь лёгкий шлейф аромата — тёмного, пряного, с оттенком чего-то неуловимого...
Итальянского трюфеля, может быть?
Гермиона осталась стоять посреди кабинета, сжимая в руках перо так крепко, что оно грозило сломаться.
Два часа. Всего два часа — и она увидит её покои. Её кухню. Её...
Гермиона резко встряхнула головой, пытаясь прогнать нахлынувшие мысли.
Но одно она знала точно — эти два часа растянутся в вечность.