На первых полосах

Гермиона замирает, медленно оборачивается, встречая взгляд Драко. На её лице появляется лёгкая усмешка, которая вскоре перерастает в нервный смех.

— Хорошая попытка, Малфой, — говорит она с ноткой насмешки, — Но я не идиотка.

Драко не отступает. Его взгляд остаётся серьёзным и тяжёлым.

— Это правда, — твёрдо говорит он. — У меня есть дочь. Пожалуйста, останься. Я могу всё объяснить.

Гермиона хмурится, отпускает ручку двери и медленно оборачивается к Драко. В её взгляде читается недоверие. Она не верит ему, но что-то внутри заставляет её остаться, чтобы услышать объяснения.

Драко смотрит прямо в глаза Гермионе, его голос становится мягче, но по-прежнему наполнен серьёзностью.

— Я знаю, что это звучит невероятно, — начинает он, — Но Амелия — моя дочь. Никто не знает об этом. Ни пресса, ни общественность. Я не планировал скрывать её от тебя и уж точно не хотел, чтобы ты узнала вот так.

— У тебя есть жена? — тихо уточняет Гермиона, ощущая, как всё внутри холодеет.

— Нет, — качает головой Малфой. — Она умерла, когда Амелии был год.

Гермиона замирает. В груди нарастает тревожное давление. Мысли путаются, будто кто-то перемешал страницы книги, которую она знала наизусть. Это слишком — слишком неожиданно, слишком лично, слишком странно. Значит, её опасения насчёт того, что у Малфоя есть скелеты в шкафу оправдались?

— Почему ты сразу не сказал мне? — её голос звучит сдержанно, почти чуждо даже для неё самой.

— Я никому никогда не говорил о ней, — признаётся он, не отводя взгляда. — Я не знал, как... как ты воспримешь это. Всё это.

Гермиона снова чувствует, как к горлу подступает что-то горячее и горькое — может быть, гнев, может, разочарование. Она делает шаг вперёд, не осознавая этого. В её взгляде теперь не только сомнение, но и боль.

Девушка молчит несколько долгих секунд, будто раздумывая. Воздух в комнате кажется густым, почти вязким, как туман перед грозой. Она с трудом сглатывает, и голос, когда она, наконец, говорит, звучит низко и глухо, словно она боится услышать ответ:

— Сколько ей лет?

Драко на мгновение опускает глаза. Его пальцы машинально сжимаются в кулак, будто он пытается удержать в себе то, что вот-вот прорвётся наружу. Он колеблется, будто надеется, что вопрос можно проигнорировать, но взгляд Гермионы требует ответа.

— Ей двенадцать, — тихо говорит он.

Слова падают между ними, как камень в воду. Волны от них расходятся сразу — по её лицу, по дыханию, по взгляду.

— Двенадцать? — переспрашивает Гермиона, но не потому что не услышала. Она просто не может поверить. — То есть... ты стал отцом в восемнадцать?

Она отступает на шаг, словно расстояние между ними способно защитить её от этой правды.

— Это было... — начинает Драко, но Гермиона уже отворачивается, будто нуждается в том, чтобы не видеть его лица.

Ей нужно время, чтобы осмыслить. Всё это ломает ту хрупкую идиллию, которая только начала выстраиваться между ними.

— Ты сам был ребёнком, — глухо произносит она, — Как? Что случилось с её матерью?

Она снова оборачивается, глаза полны не только шока, но и растерянности. Он казался ей другим человеком. Но теперь — теперь он внезапно стал чужим. Или... стал собой. Просто наконец показал, кем был всё это время. Скинул ту броню, которую Марлоу когда-то велела ей пробить.

Драко опускает взгляд, будто в его глазах уже слишком много. Он медленно выдыхает:

— Это долгая история.

— У меня есть время, — резко перебивает Гермиона. — Я никуда не уйду, пока ты не расскажешь всё.

Её голос не повышается, но в нём появляется твёрдость, которая не оставляет ему пространства для отступления. Она больше не готова принимать полуправду или ждать, пока он решит, что ей позволено знать. Она стоит прямо перед ним, выпрямив плечи, будто готова к чему угодно. Даже к горькой правде.

Он кивает. Медленно. Он знал, что этот момент наступит — может быть, не так, не сегодня, не в этих стенах, но знал. Голос его звучит низко и глухо:

— Я расскажу тебе всё, но... Только ты должна пообещать, что всё, что ты услышишь, останется между нами.

Он делает шаг вперёд. Между ними остаётся меньше воздуха.

— Я обещаю, — без сомнений кивает Гермиона.

Он ненадолго закрывает глаза, глубоко вдыхает, будто ныряет в холодную воду. Затем начинает говорить — медленно:

— Я был трудным подростком, избалованным, злым, с головой, забитой чужими идеалами и собственной яростью. Все ждали, что я стану кем-то... достойным имени Люциуса Малфой. А я... я начал всё рушить. Сам.

Он улыбается горько, почти устало.

— Я связался не с теми людьми. Подсел на наркотики. Это было просто забавно. Это давало облегчение, забвение... И в этом мраке я встретил её — Асторию. Она была моей ровесницей. Такая же сломанная, как я. Такая же яркая и уставшая от всего. Мы стали парой. Не потому что любили — потому что никто другой нас не выносил. Вместе было проще тонуть.

Он смотрит в стену, но видит явно не её.

— Она забеременела в семнадцать. Перестала употреблять. Я тоже был чистый. Потом родилась Амелия. Она была крошечной, беззащитной, и, честно — мы тогда не знали, что с ней делать. Но Астория... Астория пыталась. Но недолго.

Повисает пауза. Глубокая. Он собирается с мыслями и продолжает:

— Через четыре месяца она сорвалась. Вернулась к наркотикам. Я просил... Нет, даже умолял её остановиться. Но зависимость — это нечто страшное. Это даже не болезнь. Это одержимость, которая продолжалась полгода. В тот день она осталась дома с малышкой, пока я был на учёбе. Когда я вернулся Амелия очень громко плакала, хотя она была довольно тихим ребёнком. Я зашёл в спальню и увидел Асторию на полу. Она была... мертва. Передозировка.

Он выпрямляется. Смотрит Гермионе в глаза — открыто, честно.

— Мне было восемнадцать. Я остался с младенцем на руках, о котором не знал никто, кроме моих родителей. Отец хотел «избавиться от позора», угрожал и вынуждал меня сдать ребёнка в приют, но мать... Она настояла на том, что малышку просто нужно спрятать. Увезти как можно дальше, чтобы её воспитывали лучшие няни и учили лучшие педагоги. Я согласился. Точнее... У меня не было другого выбора. Её увезли в Швейцарию, а я продолжил учиться и навещал её во время каникул.

Он замолкает. Каждое слово даётся ему тяжело, будто он вырывает их изнутри.

— Сейчас она...?

— Там же, — кивает Драко. — Уже двенадцать лет живёт и учится там под другой фамилией. Она не задаёт вопросов... Просто знает, что вынуждена так жить и это каждый раз убивает меня, потому что... Это неправильно. Но привезти её сюда и окунуть в этот грязный мир, столкнуть её с папарацци и повышенным вниманием — это лишить её свободы, которую она сейчас имеет. Я не хочу. Я не готов ломать своей дочери жизнь.

Он замолкает. Смотрит на Гермиону как на присяжного, от которого зависит всё.

Гермиона не отвечает сразу. В её глазах снова плывут эмоции — много, слишком много. Но взгляд остаётся ясным. Впервые за весь разговор она приближается к нему на шаг. Тот самый шаг, которого он, похоже, боялся и ждал больше всего.

— Я понимаю, — говорит она спокойно. — Это тяжело. Но я понимаю тебя. И... спасибо. За то, что сказал правду.

Она не улыбается. Не тянется к нему. Но в её голосе появляется тепло — тонкое, почти неуловимое. Как первый луч солнца после долгой холодной ночи. И в этой тишине, где раньше были страх и напряжение, вдруг появляется что-то новое. Простое. Человеческое. Доверие.

Драко на мгновение отворачивается, будто старается скрыть, как много для него значат её слова. Затем снова смотрит на Гермиону — взгляд чуть мягче, но всё ещё напряжённый.

— Гермиона, я прошу тебя... — он замолкает, будто слова снова застревают в горле. — Никому не рассказывай об этом. Даже соседке. Даже родителям. Никому.

Гермиона слабо кивает, не обижается.

— Конечно, — просто отвечает она. — Это не моя история, чтобы её рассказывать.

Он благодарно вздыхает, почти незаметно. На секунду между ними повисает тишина, и вдруг он бросает взгляд на наручные часы. Морщится.

— Чёрт... — тихо произносит он. — Я уже жутко опаздываю на совещание, которое началось полчаса назад.

Он делает шаг назад, явно не зная, как завершить этот разговор. Ни одно прощание не подходит. Слишком много было сказано, и слишком многое осталось без ответов.

Гермиона молчит, просто кивает снова. На её лице — усталость и перегрузка. Как после тяжелого трудового дня.

— Конечно, езжай, — говорит она, пытаясь выдавить улыбку. — А я вызову такси.

— Никакого такси, — он качает головой и возвращается в спальню, беря в руки телефон, набирая кого-то. — Джек тебя отвезёт. А я доеду с другим водителем.

Гермиона не протестует. Просто потому что нет сил. Они прощаются на странной ноте. Будто, разговор не был завершён. Будто что-то осталось не законченным. И Гермиона понимает, что у неё действительно осталось много вопросов.

Она заходит к себе в квартиру и остаётся в коридоре ещё несколько минут, будто не уверена, что ей делать дальше. Переваривает услышанное несколько минут назад. Её не покидает чувство, будто она держала в руках что-то слишком тяжёлое — и отпустила, но пальцы всё ещё ноют. В груди — странная смесь: опустошение, тревога, и что-то похожее на боль, но не физическую. Мысли спутаны, дыхание сбито.

Она не знает, что делать с этой правдой. Но теперь она знает её. И это уже невозможно изменить.

***

На следующий день Гермиона просыпается в странном настроении — словно что-то незримо тянет вниз, мешая вдоху и ослабляя каждое движение. Ночь прошла в тревожных снах, смутных и тяжелых, где лица мелькали без слов, а слова превращались в противный шёпот.

В груди скребёт неприятное предчувствие, едва различимое, но постоянное. Она медленно выходит на кухню, пытаясь отогнать мрак из головы. Звук кофемашины, запах свежемолотого кофе — небольшие островки реальности в море смятения.

Вчера она дала Драко возможность помолчать. Они сделали паузу — не из страха, не из равнодушия, а чтобы каждый смог пережить это и найти в себе силы продолжить.

Гермиона знает, что должна обдумать всё сама. Без спешки и без давления. Но где-то глубоко внутри знает: это вовсе не страшно. У каждого человека может быть прошлое. Каждый человек может ошибаться. Амелия — часть его жизни, о которой не знал никто. И он любит её.

Гермиона медленно поднимает кружку с кофе к губам и садится в кресло у окна. Тишина вокруг кажется почти осязаемой — тяжелой и давящей, как плотный туман, который не хочется разгонять. Она слушает собственное дыхание, пытаясь собрать мысли в единое целое.

Вдруг в дверь с силой влетает Лина — волосы которой сейчас спутаны и торчат во все стороны. Соседка выглядит ошеломлённой, словно только что попала под ураган.

— Ну ты и коварная женщина, Грейнджер! — с едва скрываемой насмешкой бросает она, бросая сумку на пол.

Гермиона моргает, не понимая, о чём речь.

— Что? — тихо спрашивает она, глядя на соседку.

Лина без лишних слов протягивает свой планшет. На экране мигают заголовки, словно бросая ей вызов:

«Скандально известный миллионер Драко Малфой 12 лет скрывал дочь»

Тексты мелькают на экране, чередуясь с фотографиями — старые снимки Драко, смутные силуэты какой-то девочки, загадочные документы и слова журналистов, взахлёб обсуждающих сенсацию.

Гермиона сидит, не моргая, словно замороженная. Она не верит своим глазам. Каждая буква, каждое слово режет как нож, заставляя кровь стыть в жилах.

— Это... не может быть правдой, — выдыхает она, охваченная ужасом и смятением. — К-как? Откуда они узнали?

Лина смотрит на неё с хитрой улыбкой, но в глазах мелькает непонимание.

— А разве это не ты написала? — спрашивает подруга, но тон её голоса уже менее игривый.

— Что? Нет! — Гермиона хмурится и медленно, с усилием, открывает статью в «London Voice».

Она почти не дышит, пальцы её рук так сильно сжимаются на планшете, что едва не ломают его. Её тело каменеет, и какое-то напряжение, похожее на электрический ток, пробегает по всем мышцам.

В статье всё точно так, как говорил ей Драко. Каждое слово ей знакомо. Подробности, которых никто не мог знать, если бы он не рассказал об этом сам. О том, как Астория, мать Амелии, умерла от передозировки, о том, как он был вынужден скрывать её от мира, потому что этого требовали его родители. И ещё больше — сомнительные детали, в которые трудно было поверить: опасные связи, странные обвинения.

Когда она вчитывается в последний абзац, её лицо бледнеет, а руки начинают дрожать.

Гермиона не может поверить своим глазам. Это — её имя. Под этой статьёй. Прямо внизу, чёрным по белому. Словно она была частью этого кошмара. Словно именно она написала её. Так нагло вывалила всему миру то, о чём обещала молчать...