Пять секунд тишины

Вечеринка гудела, как разъяренный улей. Музыка, смех, крики – все слилось в один оглушительный, пьянящий гул. Мы свалились обратно на наш «островок», точнее, я свалился, утянув за собой Гермиону. Она сползла на пол, привалившись спиной к моим ногам, а я... я просто зарылся лицом в ее медные кудри. Глубоко. Вдыхая этот знакомый, сводящий с ума коктейль из цитруса (новый!), пота после танца. Все равно пахла ей. Домом. Покоем. Безумием. Мой мир сузился до этой точки тепла, запаха и мягких волос под щекой. Рука моя лежала у нее на плече, большой палец бессознательно водил по оголенной коже у ключицы. Она не отодвигалась. Сидела, прикрыв глаза, с блаженной улыбкой на слегка запекшихся от огневиски губах, попивая что-то сладкое из моего стакана. Блейз уже полулежал, болтая с какой-то черноволосой слизеринкой четвертого курса (Лорна? Лана? Неважно).

— Мерлин, Грейнджер, ты сегодня... – голос Пэнси Паркинсон прозвучал прямо над нами. Я приподнял голову, неохотно отрываясь от волшебства ее волос. Пэнси стояла, слегка покачиваясь, смотрела на Гермиону с искренним, пьяным восхищением. — ...просто космос в этом топике! Бьюти! — Она щелкнула пальцами, едва не уронив свой бокал.

Гермиона засмеялась, смущенно покраснев.
— Спасибо, Пэнси. Парвати уговорила. Сказала, «надо же хоть раз шокировать Малфоя».

Пэнси фыркнула, кивнув в мою сторону.
— Шокировала? Он больше на «одурманенного» похож. — Ее взгляд скользнул по мне, по моей руке на плече Гермионы, по тому, как я все еще полуобнимал ее. В ее глазах мелькнуло что-то – не злость, не зависть. Скорее... понимание? Или просто огневиски? — Ладно, красотки, хватит тут киснуть! — философски заметила Пэнси, а потом ее взгляд упал на Тео, который пытался незаметно подлить алкоголь в мой почти пустой стакан. — Танцы! Сейчас же! Тео! — Она резко развернулась и, не дав опомниться, впилась мертвой хваткой в рукав остолбеневшего Нотта. — Ты мой! Пошли! — Она дернула его, крикнув, — Грейнджер, Малфой – подъем! Блейз, не отлынивай со своей Лиззи!

— Лора! – поправила черноволосая слизеринка, но Пэнси уже тащила Тео в гущу танцпола.

Блейз вздохнул с преувеличенной скорбью, но поднялся, галантно предложив руку Лоре. — Придется защищать честь дома, дорогая. Пошли покажем этим выскочкам... э... как надо двигаться вальяжно?

— Ну что, принцесса? – я наклонился к уху Гермионы, чувствуя, как ее кожа мурашками отзывается на мое дыхание. — Приказ свыше. Танцевать.

Она вздохнула преувеличенно устало, но глаза уже смеялись. Она отставила стакан и легко вскочила на ноги, протягивая мне руку.
— Ладно, ладно, фламинго. Только без своих фирменных «доставок» через плечо посреди танцпола, договорились?

— Обещаю, — клятвенно поднял я руку, хватая ее протянутую ладонь. Ее пальцы сжались вокруг моих, теплые и цепкие.

И снова – музыка, толпа, разноцветные вспышки. Но на этот раз не только мы. Рядом Пэнси и Тео – Пэнси зажигала с присущей ей грациозной дерзостью, а Тео отплясывал, как механик, пытающийся починить летающий автомобиль, вызывая у Пэнси смех. Блейз со своей слизеринкой кружились в каком-то сложном, явно придуманном на ходу па. Но мой фокус был только на ней. На Гермионе.

Я обхватил ее талию, притягивая так, чтобы между нами не было и сантиметра воздуха. Она не сопротивлялась. Наоборот, ее руки обвили мою шею, пальцы запутались в волосах у затылка. Мы двигались медленнее, чем под зажигательную попсу, под что-то более тягучее, мелодичное, что лилось сейчас из приемника. Ритм был не в ногах. Он был в точках соприкосновения.

Ее грудь прижималась к моей через тонкую ткань топика. Ее бедра качались в такт, скользя вдоль моих. Ее дыхание было теплым у меня на шее. Я чувствовал каждую линию ее тела, каждую вибрацию ее смеха, когда она что-то кричала на ухо Пэнси. Мои руки скользили по ее спине, чувствуя под тканью лопатки, позвоночник. Опускались чуть ниже, на изгиб талии, задерживаясь. Каждое прикосновение било током, но уже не таким резким, как в первый раз. Теперь это был ровный, глубокий гул в крови, нарастающее напряжение, сладкое и мучительное. Я уткнулся носом в ее висок, в пространство за ухом, где пульсировал ее жар, где запах жасмина был сильнее всего. Вдыхал. Глубоко. Как будто хотел вобрать ее в себя.

— Драко... – она прошептала, и ее губы коснулись моей кожи. Не поцелуй. Скорее, случайное движение в такт. Но от него по спине пробежали мурашки.

— Ммм? – пробурчал я в ответ, не отрываясь.

— Ничего... – она прижалась сильнее, ее пальцы мягко сжали мои волосы. — Просто... хорошо.

Слово было тихим, но оно прозвучало громче любой музыки. Хорошо. В ее устах, в этом контексте, с ее телом, прижатым к моему... Это было больше, чем просто «приятно». Это было признание. Принятие. Может быть, даже... начало чего-то?

Я не стал отвечать словами. Просто крепче прижал ее к себе, позволив рукам сказать то, чего не могли губы. Мы кружились в полутьме, в облаке музыки, смеха и собственного тепла. Мир снова сузился. До ее дыхания на моей шее. До ритма наших сердец, стучащих почти в унисон. До этого немого диалога тел, где каждое движение было вопросом и ответом одновременно. И пока Тео корчил рожи, пытаясь рассмешить Пэнси, а Блейз демонстрировал какие-то невозможные па, я знал – для меня существует только она.

А потом началась настоящая карусель. Блейз, ловкий и внезапный, как змея, втерся между нами. Одной рукой он ловко перехватил талию Гермионы у меня из-под руки, другой – подтолкнул меня в сторону. — Извини, брат, реквизирую твою национальную достопримечательность на минуту! – провозгласил он, и прежде чем я успел что-то возразить (а возражение застряло у меня в горле комком внезапного протеста) — Показать гриффиндорке, как слизеринцы танцуют по-настоящему! — И утянул её.

Она ахнула от неожиданности, но тут же рассмеялась, позволив Блейзу закружить себя. Он крутил ее легко, с бравадой, заставляя кудри – рассыпаться золотым фейерверком. Я стоял, наблюдая, как смех заливает ее лицо, как она пытается повторять его движения, неуклюже, но с упоением. Что-то горячее и колючее кольнуло под ребра. Ревность? Глупо. Это же Блейз. Друг.

Потом он, подмигнув мне, ловко передал ее Тео. Тот, уже изрядно навеселе, схватил Гермиону в охапку и начал трясти ее в каком-то безумном, прыгающем танце, напоминающем конвульсии пойманной форели. Гермиона визжала от смеха, пытаясь вырваться, но Тео держал крепко, корча рожицы и подвывая в такт музыке. Блейз, наблюдая за этим, покатывался со смеху, прислонившись к стене.

— Спасите! – кричала Гермиона сквозь смех, ловя мой взгляд. В ее глазах – паника, но веселая, беззаботная. — Он меня сломает! — Я уже сделал шаг, чтобы вырвать ее из цепких объятий Тео, как вдруг сам почувствовал сильный толчок в бок.

— Твоя очередь, принцесса! – оранул Блейз, внезапно появившись передо мной. Его глаза блестели от озорства и огневиски. Прежде чем я успел понять, что происходит, он схватил меня за талию и резко потянул на танцпол, прямо в центр хаоса. — Не отставай от дамы!

— Блейз, ты охр...! – начал я, но меня уже закрутило. Блейз танцевал со мной? Серьезно? Он толкал меня в такт, изображая страстное танго, его лицо было искажено комической гримасой страдания. Вокруг завыли от смеха. Я попытался вырваться, но он держал мертвой хваткой. Гермиона, все еще с Тео, покатывалась со смеху, указывая на нас пальцем. Тео подыгрывал, делая вид, что плачет от умиления.

— Какая прекрасная пара! – вопил Тео поверх музыки. — Слизерин и его... э... другой Слизерин!

Блейз притянул меня вплотную в пародии на медленный танец, его губы у самого моего уха: — Видишь, брат? Все смешалось. Гриффиндор, Слизерин... даже ты и я. Расслабься. Веселись. Она смотрит.

Я резко обернул голову. Гермиона смотрела. Ее карие глаза сияли теплом и смехом, губы растянуты в самой широкой, самой беззаботной улыбке, которую я видел за эту неделю. Она ловила мой растерянный взгляд, подмигнула и сделала вид, что обмахивается, как будто наш «романтический» танец с Блейзом был невыносимо горяч.

Что-то щелкнуло внутри. Напряжение, ревность, все это смылось волной чистого, глупого веселья. Я оттолкнул Блейза с фальшивым возмущением: — Отстань, Забини, ты не в моем вкусе! — Но уже смеялся. Смеялся так, что живот свело. Я схватил Блейза за плечи и начал трясти его в такт музыке, а он корчился и орал «Помогите!». Тео присоединился, пытаясь впиться мне в бок. Мы превратились в клубок смеющихся, толкающихся, орущих идиотов посреди танцпола. Музыка, смех, крики – все слилось в один оглушительный, золотой кавардак.

И тут сквозь этот хаос прорвалась Гермиона. Она протиснулась между Тео и Блейзом, которые тут же с преувеличенным почтением расступились, и встала передо мной. Ее лицо было раскрасневшимся, глаза сияли, как звезды в этом полумраке. Она не сказала ни слова. Просто взяла мои руки и положила их себе на талию, точь-в-точь как в начале вечера. Ее руки обвили мою шею.

— Моя очередь, — просто сказала она, и в ее голосе звучала улыбка, смех и что-то невероятно нежное. — Танцуй со мной. А не с Забини.

Музыка сменилась на что-то медленнее, томное, с магловским саксофоном. Шум вокруг приглушился, будто отступив, чтобы дать нам пространство. Блейз и Тео, все еще хихикая, растворились в толпе, оставив нас в центре маленького светлого круга, который создавал кривой диско-шар.

Я притянул ее ближе. Не для шутки. Не для показухи. Просто потому, что не мог иначе. Ее тело мягко прижалось ко мне, голова нашла привычное место у меня на плече. Я чувствовал каждый ее вздох, каждый стук ее сердца сквозь тонкую ткань топика. Мои руки скользнули ниже, сомкнулись на ее спине, подчеркивая изгиб талии. Мы не танцевали в привычном смысле. Просто покачивались. Медленно. Едва заметно. В такт музыке и нашему общему дыханию. Ее пальцы мягко перебирали волосы у меня на затылке.

— Весело? – прошептал я ей в волосы, вдыхая цитрус и ее неповторимый, теплый запах.
Она кивнула, не поднимая головы. — Безумно. Особенно твой дуэт с Блейзом. Это... незабываемо.

— Он идиот, — пробормотал я, но без злости. Только с теплом.
— Вы все идиоты, — она подняла голову, ее губы были так близко. Глаза светились в полумраке. — Но... мои идиоты. На вечер.

«Мои». Слово повисло между нами, наполненное новым смыслом. Не собственническим. А... принятием. Доверием. Теплом этого безумного, смешанного вечера, где все границы стерлись, и остались только смех, музыка и мы двое в центре этого водоворота.

Я не стал говорить «люблю». Не сейчас. Просто прижал ее еще чуть сильнее, позволив музыке и тихому покачиванию говорить за меня. Она снова опустила голову мне на плечо, и мы просто стояли так, медленно вращаясь в нашем маленьком мире, пока вокруг кипел праздник.

Музыка глухо била в стены, смешиваясь со смехом и прерывистым дыханием. Блейз, рубаха на нем растрепана, волосы встали дыбом, схватил меня за руку, потом Тео, потянул к дивану, как утопающий – за соломинку.

— Хватит! – орал он, едва не падая. — Сердце выпрыгнет! Старики уже!

Мы рухнули на диван – запыхавшаяся, потная, счастливая куча-мала. Гермиона, смеясь, откатилась от Тео, который чуть не придавил Пэнси. Я отполз в угол глубокого кожаного дивана, чувствуя, как колотится сердце и звенит в ушах. Мир слегка плыл от огневиски и ее близости все эти полчаса.

И тут она подошла. Все еще в том алом топике, волосы пушились, лицо сияло румянцем и капельками пота на висках. Она посмотрела на меня, потом на узкий подлокотник дивана рядом со мной. Без слов. Просто развернулась и уселась на него боком. А потом – медленно, намеренно, будто проверяя границы, – поставила свои ноги в этих обтягивающих джинсах между моих ног. Ступни ее кроссовок уперлись в сидение дивана. Колени оказались чуть ниже моей груди.

Воздух перехватило. Весь шум вечеринки – смех Тео, возня Пэнси с бутылкой, вопли Блейза что-то про «стаканчики» – отодвинулся куда-то в туман. Осталась только она. Ее тепло. Ее ноги, вторгшиеся в мое пространство с вызывающей естественностью.

Я не думал. Руки сами нашли ее лодыжки. Обхватили. Пальцы ощутили тонкость косточек. Потом правая рука поползла вверх. Медленно. Пальцы скользили по икре, чувствуя каждый мускул под плотной материей, каждую линию. По колену. По бедру. Остановилась чуть выше колена, большой палец начал рисовать медленные, едва заметные круги по внутренней стороне бедра. Так близко. Опасное близко.

Она не дернулась. Не отстранилась. Лишь глубже вжалась в подлокотник, ее голова слегка откинулась назад. Глаза полуприкрылись. Губы чуть приоткрылись на влажном выдохе. Ее рука опустилась, легла поверх моей на ее бедре. Не убирая. Просто... лежала. Теплая тяжесть. Разрешение? Или просто усталость?

— Эй, любовники! – Тео сунул нам в руки по новому, полному до краев стакану огневиски. Сам был уже изрядно розовощеким. — Не засыпайте! Вечеринка же!

Блейз плюхнулся рядом, растянувшись как кот, и оглядел нашу позу – меня в углу, ее на подлокотнике, мою руку на ее бедре, ее пальцы поверх моих. Его губы растянулись в хитрой ухмылке. — Раз уж все в сборе и еще не спят... – он поднял свой стакан, брызги огневиски упали на персидский ковер. — Предлагаю классику! Правда или действие! — Его голос звучал весело, но в глазах горел знакомый огонек азарта. — Но чтобы было интересно, друзья мои... — Он достал из кармана рубашки маленький пузырек с густой, мерцающей серебристо-синей жидкостью. — ...добавим щепотку волшебства. Жидкий Нерушимый Обет. Капля в каждый стакан. Не смертельный, не калечащий... просто болезненный. Очень. Выбираешь «действие» – выполняешь. Любое. Иначе... ну, поверьте, кричать будете так, что Снейп прибежит. Выбираешь «правду» – говоришь всю правду. Иначе... та же песня. Правила просты: никаких отказников. Играем до конца.

Тео присвистнул. — Блэйзи, ты гений и немного садист. Я – за!

Пэнси засмеялась, но кивнула: — Драматично! Люблю!

Блейз вопросительно посмотрел на меня, потом на Гермиону. Она на мгновение заколебалась, ее взгляд скользнул по пузырьку, потом по моей руке, все еще лежащей на ее голени. Я чувствовал легкую дрожь под пальцами.

— Страшно, Грейнджер? — я спросил тихо, повыше поднимая бровь, но не убирая руки. Мой палец нарисовал кружок на ее колене.

Она выпрямила спину, подбородок дерзко вверх. Гриффиндорское бесстрашие, подогретое огневиской. — Пожалуй, посмотрю, как ты будешь выкручиваться из неудобной правды, Малфой, — парировала она. — Я – в игре.

Блейз, ухмыльнувшись, стал аккуратно добавлять по капле мерцающей жидкости в каждый стакан. Она шипела и искрилась, растворяясь в золотистом огневиски. Воздух напрягся. Веселье приобрело новый, острый оттенок. Игра стала серьезной.

— Отлично! — Блейз раздал стаканы. — Начинаю я. Тео! Правда или Действие?

Тео, широко улыбаясь, потягивал свой стакан:
— О, действие, конечно! Задавай, Блэйзи!

Забини задумался на секунду, его взгляд скользнул по Пэнси, потом вернулся к Тео.
— Ладно... Поцелуй того, кого считаешь самым привлекательным в этой комнате. Кроме себя, умник.

Тео рассмеялся, без тени смущения. Он оглядел комнату – толпу танцующих, нас на диване. Его взгляд остановился на Пэнси. Он встал, сделал театральный поклон и протянул ей руку. — Миледи Паркинсон, осмелюсь ли я? — Пэнси закатила глаза, но улыбнулась и позволила ему поцеловать себя в щеку. Все зааплодировали. Тео вернулся на место, довольный.

— Моя очередь! — объявил Тео, потирая руки. — Пэнси! Правда или Действие?

— Правда, —быстро ответила Пэнси, прихлебывая из стакана. — Готова к твоим глупостям.

Тео задумался, его глаза блеснули. — Хм... Какое самое нелепое место, где ты занималась сексом?

Пэнси покраснела, но выдержала его взгляд.
— Кабинет Филча. На его столе. Пока он патрулировал этажом выше. — Все взорвались хохотом. Пэнси лишь пожимала плечами, но улыбка выдавала ее.

— Моя очередь спрашивать! — Пэнси посмотрела на Забини. — Блейз! Правда или...

— Действие! — перебил он, ухмыляясь. — Давай! — Пэнси задумалась, ее взгляд скользнул по нему, потом по комнате. — Сними рубашку и пройдись по кругу, изображая павлина. Пол минуты минимум.

Блейз рассмеялся, встал и одним движением стянул рубашку через голову, демонстрируя подкачанную грудь и пресс. Под свист и улюлюканье он прошествовал по периметру гостиной, важно закинув голову и изображая павлиньи крики. Все ржали. Он вернулся, запыхавшийся и сияющий, плюхнулся на место.

— Грэйнджер! — его взгляд упал на Гермиону. Она сидела все так же, ноги между моих, моя рука теперь лежала на ее колене, большой палец медленно водил взад-вперед по жесткой ткани джинсов. Она напряглась под моим прикосновением. — Твой выбор. Правда или Действие?

Она замерла. Глаза метнулись ко мне – быстрый, испуганный взгляд. Потом к мерцающему стакану в ее руке. Жидкий Обет. Боль за ложь. Боль за отказ. Я почувствовал, как ее нога чуть дрогнула под моей ладонью.

— Действие, — выдохнула она, голос чуть хриплый.

Блейз улыбнулся. Не злобно. Но с тем самым любопытством, которое всегда было в нем, когда дело касалось нас с Гермионой. Он откинулся на спинку кресла, скрестил руки.

— Хорошо. Гермиона Грейнджер. — Пауза. Напряженная, звенящая. Музыка где-то там, за спиной, казалась далеким эхом. Все смотрели на нее. Блейз наклонился вперед, его глаза горели холодным азартом. — Видишь ту дверь? – он кивнул в сторону узкой, неприметной двери в глубине гостиной, ведущей в какую-то крошечную кладовку для уборочного инвентаря. — Там, говорят, очень удобный диванчик. Возьми туда нашего Драко. Усади его. Сама сядь к нему на колени... лицом к нему. — Он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — И поцелуй его. Так, чтобы у него в ушах зазвенело. И чтобы никто не усомнился – это не по-дружески.

Время остановилось. Воздух вырвали из легких. Весь шум вечеринки схлопнулся в оглушительный звон в ушах. Я замер. Не дышал. Не мигал. Смотрел только на Блейза. В его глазах не было злобы. Было... понимание? Провокация? Помощь, обернутая в адскую упаковку? Одновременно хотелось вскочить и вмазать ему так, чтобы он забыл собственное имя, и... упасть перед ним на колени, обнять. Поблагодарить. За этот адский, желанный, невозможный шанс. За эту пытку. Моя рука на колене Гермионы окаменела.

Я чувствовал, как она резко обернулась ко мне. Ее взгляд, широкий, шокированный, испуганный, обжег мою щеку. Я не мог повернуть голову. Не мог встретиться с ней глазами. Что я увижу? Ужас? Отвращение? Стыд?

— Блейз, это... это слишком! – голос Гермионы дрожал. Не от злости. От паники.

— Правила есть правила, Гермиона, — парировал Блейз ледяным тоном. Он потряс пустой стакан. — Жидкий Обет не шутит. Или действие... или очень больно. Выбор за тобой. И за ним. — Он кивнул в мою сторону.

Тишина. Густая, давящая. Рядом со мной она металась. Я чувствовал движение ее головы – от Блейза ко мне и обратно. Быстрое, паническое. Ее дыхание стало частым, поверхностным. Я чувствовал, как бешено колотится ее сердце где-то рядом – то ли ее собственное, то ли эхо моего. Я чувствовал ее страх, ее нерешительность, вибрацию ее тела. И свое собственное безумие. Желание, которое взрывало мозг. Страх, что она откажется. Страх... что она согласится.

Тео замер, затаив дыхание, его взгляд бегал между нами. Весь мир сузился до этой точки. До Блейза с его ухмылкой. До Гермионы, сидящей у меня между ног. До дикой надежды и дикого страха, рвущих меня изнутри. До этого чертова задания.

Я не знал, что она сделает. Не знал, чего хотел, чтобы она сделала. Боялся обоих вариантов.

Потом... движение. Едва заметное. Она выпрямилась на подлокотнике. Сняла ноги с моих колен. Поставила стакан на пол.

Я все еще не смотрел на нее. Смотрел в пустоту перед собой, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони.

И тогда я встал.

Медленно. Безмолвно. Движение было механическим, как будто кто-то потянул за невидимые нити. Рука протянулась к ней сама собой. Ладонь вверх.

Она смотрела на мою руку, как на змею, готовую ужалить. Глаза – огромные, темные, полные паники, непонимания, и... искры? Надежды? Страха перед этой самой надеждой? Ее пальцы дрожали, когда она, наконец, опустила свою маленькую, горячую ладонь в мою. Влажная. От волнения? От танца? От огневиски? Неважно. Ее прикосновение прожигало кожу.

Мы пошли. Сквозь толпу, которая вдруг стала непроницаемой стеной ухмылок, подмигиваний и приглушенных возгласов. Тео вместе с Пэнси прикрыли рты руками. Блейз наблюдал с каменным лицом, но в его глазах горел азарт поджигателя. Мимо Астрид Грейр, чей ледяной взгляд впился в наши сплетенные руки, как кинжал. Я не видел их. Видел только узкую полоску света из приоткрытой двери кладовки в конце коридора. Цель. Пропасть.
Гул музыки, смех, крики – все заглушил бешеный стук моего сердца в ушах. Отдавалось в висках, в горле, в том самом месте, где ее бедро касалось моей ноги, когда мы шли.

Дверь в узкую, пыльную кладовку (именно кладовку, а не комнату, спасибо, Блейз) захлопнулась за нами с глухим, окончательным стуком. Тишина. Густая, пыльная, звенящая от напряжения. Единственный свет – тусклая полоска под дверью и слабый отблеск лунного света из крошечного зарешеченного окошка под потолком. Запах старого дерева, замшелой ткани и... ее. Жасмин. Пряность. Пот. Страх. Желание.

Я не смотрел на нее. Не мог. Отпустил ее руку. Как ошпаренный. Сделал несколько шагов вглубь крошечной комнатушки. Нащупал в темноте край того самого «очень удобного дивана» – жесткого, узкого, застеленного чем-то колючим. Рухнул на него. Пружины жалобно заскрипели.

Она не двигалась. Стояла, прижавшись спиной к двери, как будто это единственная опора во внезапно обрушившемся мире. Грудь вздымалась быстро, мелко, под алым топиком. Ее руки висели вдоль тела, пальцы нервно перебирали швы джинсов.

Мое сердце. Оно не клокотало. Оно билось где-то в горле, в висках, в сжатых кулаках. Бешено. Гулко. Как барабан сумасшедшего. «Сейчас. Сейчас она сбежит. Сейчас распахнет дверь, Блейз скажет «шутка удалась» и уйдет. И это будет конец. Конец всему этому хрупкому безумию последних дней». Я стиснул зубы до боли, впиваясь взглядом в темный угол. Ждал звука отодвигаемой задвижки. Шага.

Она сделала первый шаг. Медленный. Неуверенный. Потом еще. Шаг за шагом, как по минному полю. Подошла так близко, что наши колени почти соприкоснулись. Остановилась. Прямо передо мной. Нависая. Ее тень упала на меня, смешавшись с тенями кладовки. Она смотрела сверху вниз. Я – снизу вверх. Наши взгляды были скованными цепями, связывающими нас в этом немом, невыносимо напряженном ожидании.

Ее дыхание стало громче моего бешеного сердца. Я видел, как поднимается и опускается ее грудь. Видел крошечную капельку пота на ключице, сверкающую в тусклом свете. Видел, как она сглотнула, и ее горло дрогнуло.

Я чувствовал слепящее желание. Жар, сжигающий все внутри. Острое, болезненное влечение к каждой линии ее тела, к каждому вздоху, к самому воздуху, которым она дышала. Хотелось схватить, притянуть, взять то, что Блейз так нагло приказал. Смертельный страх: Ледяную волну ужаса. Страх напугать. Страх разрушить. Страх, что этот поцелуй станет концом всего – дружбы, доверия, этого хрупкого чуда, что мы построили за всю жизнь. Страх увидеть в ее глазах отвращение или, что хуже, жалость. Ярость и благодарность: К Блейзу. К Тео. К этой игре. К обстоятельствам, загнавшим нас в угол. Полную потерянность: Я не знал, что делать. Как начать. Как прикоснуться. Как дышать.

Она подняла руку. Медленно. Дрожа. Пальцы потянулись... не к моему лицу. К моему плечу. К складке футболки. Она коснулась ткани. Легко. Осторожно. Как будто проверяя, настоящий ли я. Прикосновение было слабым током, пробежавшим по коже под рубашкой. Я вздрогнул. Она отдернула руку, как обожженная.

— Драко... – ее голос был хриплым шепотом, сорвавшимся с пересохших губ. Звук разорвал тишину. — Я... мы...

Она не закончила. Не смогла. Ее губы дрожали. Они были так близко. Такие знакомые и вдруг – чужие, загадочные, невероятно соблазнительные. Губы, в которые я мечтал впиться с тех пор, как понял, что «люблю» для меня значит нечто большее, чем дружба.

Моя рука поднялась сама. Медленно. Тяжело. Как сквозь воду. Я смотрел на нее, не отрывая взгляд. Кончики пальцев коснулись ее руки. Легко. Почти невесомо. Ее кожа под пальцами – шелковистая, невероятно горячая. Она вздрогнула, пропустив по телу волну ледяных мурашек, но не отдернулась.

Я обхватил ее запястье. Крепче. Сильнее. Чувствуя под пальцами учащенную пульсацию крови. Ее жизнь. Ее страх. Потом – потянул. Нежно. Но настойчиво. Она не сопротивлялась. Позволила себя вести. Сделала маленький шаг. Потом еще. Пока не встала между моих расставленных коленей. Я чувствовал тепло ее тела, слышал каждый ее вздох. Мои руки скользнули с запястья на ее талию. Обхватили. И я потянул сильнее. Вниз. К себе.

Она опустилась на мои колени. Легко, как перышко. Ее бедра уперлись в мои, вес – невесомый и в то же время сокрушительный
Тепло. Невероятное, обжигающее тепло разлилось там, где ее тело коснулось моего. Ее ноги оказались по бокам от моих бедер. Мы были лицом к лицу. Нос к носу. Губы – в сантиметре. В темноте я видел только смутные очертания ее лица, огромные темные глаза, ловящие любой проблеск света.

Ее дыхание перехватило. Моё – тоже. Мы замерли. Скованные близостью. Ошеломленные тем, что только что произошло. Она сидела на мне. На моих коленях. Наша первая настоящая близость без масок «дружбы», без шумной толпы вокруг. Тишина кладовки оглушала, наполняясь только нашим прерывистым дыханием и бешеным стуком двух сердец, бьющихся в унисон где-то в точке соприкосновения наших тел.

Ее руки неуверенно легли мне на плечи. Мои – сжали ее талию, прижали еще ближе. Я чувствовал каждый изгиб ее спины, каждую реберную дугу. Чувствовал, как ее грудь прижимается к моей. Как тепло проникает сквозь одежду, растекаясь по всему телу, сводя с ума.

Мы смотрели друг на друга. В темноте. Глаза искали глаза, находили, цеплялись. В ее взгляде не было смеха. Не было привычной уверенности или дружеской теплоты. Был страх. Смятение. И что-то еще... Что-то глубокое, темное, влажное. Что-то, что заставляло мою кровь петь, а разум – глохнуть. Любовь. Желание. Признание того, что «дружба» давно перешла все границы.

Она сглотнула. Громко. Ее пальцы сжали ткань моей рубашки на плечах.

— Драко... — ее голос был шепотом, отрывистым, полным смятения. Губы шевельнулись у моих губ. Я чувствовал это горячие дыхание и от него скручивало ниже живота, — Мы... мы не должны. Мы же... друзья.

Слова упали между нами. Острые. Истинные. И такие... ненужные сейчас. Я замер. Время замедлилось еще больше. Каждая секунда – вечность. Я чувствовал тепло ее тела сквозь одежду, мягкость ее бедер на моих, запах ее кожи. «Друзья». Да. Мы были друзьями. Но в эту секунду, с ней на коленях, с ее дыханием на своей коже, я ненавидел это слово. Оно было клеткой.

Я закрыл глаза. Вдохнул ее запах. Память всплыла: она, смеющаяся на моем плече в поезде; она, плачущая в заброшенном классе; она сексуальная и невинная на моей кровати; она, сияющая в алом топике, пока я сходил с ума от ее близости на танцполе. «Люблю». Сколько раз я бросал это слово, как монетку в фонтан, зная, что она ловит его как дружескую любовь.

Я открыл глаза. В полумраке ее силуэт казался еще хрупче. Еще дороже.

Пару секунд тишины. Две вечности. Потом мои большие пальцы начали медленно водить по ее тонкой коже по ребрам. Кругами. Успокаивающе? Или разжигая пламя?

— Лучше я, — сказал я тихо. Голос был низким, ровным, но каждое слово обжигало горло. — Чем кто-либо другой.

Не просьба. Не требование. Констатация. Горькая. Правдивая. Лучше я, с моей безумной, запретной любовью, чем Кормак, который смотрит на нее как на трофей. Чем Крам, который когда-то пытался. Чем любой другой, кто увидит ее в этом алом топике, с этой уязвимостью в глазах, и захочет. Лучше я, который знает каждую веснушку, каждую ее глупую принципиальность, каждый страх. Который любит, безумно и навсегда, даже если это все разрушит.

Она замерла. Дыхание ее затаилось. Пальцы под дрогнули. Я чувствовал, как она переваривает слова. Как они падают в бездну ее страхов и сомнений. Как, возможно, находят там отклик.

— Драко... — снова прошептала она. Но теперь в этом шепоте не было запрета. Была дрожь.

Я зажмурился, чувствуя, как ярость и желание рвут меня изнутри.

Раз... – ее дыхание на моих губах, горячее, пахнущее алкоголем и чем-то сладким.
Два... – ее бедра на моих, невыносимо близко, источник жара, сводящего с ума.
Три... – ее руки на моих плечах, пальцы впились в ткань футболки.
Четыре... – ее глаза, огромные, темные, полные запретного вопроса.
Пять.

Я открыл глаза. Взгляд вцепился в ее губы, влажные, приоткрытые от быстрого дыхания

— Лучше я, Гермиона, — повторил я, уже почти не слыша собственного голоса. Только бешеный стук крови в висках. — Всегда.

И я наклонился. Медленно. Только глаза ее закрылись в последний миг перед тем, как наши губы...

...соприкоснулись.

Удар током – резкий, оглушающий, пронзающий до самых конечностей ног. Губы ее – мягкие, податливые, невероятно теплые – на секунду замерли под моими. Потом ответили. Трепетно. Неуверенно. Словно боясь, но не в силах оторваться.

Я не сдерживался. Не мог. Несколько лет сдержанности, притворства, дружеских объятий взорвались лавой. Я прижал ее сильнее к себе, одной рукой впиваясь в талию, другой запуская в ее кудри у виска. Губы двигались жадно, требуя, исследуя. Я почувствовал легкий стон, вибрацию в ее горле, когда я прикусил ее нижнюю губу. Она ответила, приоткрыв рот чуть шире.

И я вошел. Мой язык проскользнул в тепло ее рта, нащупывая, исследуя. Медленно, жадно, влажно. Вкус ее – огневиски и что-то ее, сладковато-терпкое, сводящее с ума – заполнил все. Она вздрогнула всем телом, пальцы на моих плечах сжались в кулаки, но не оттолкнули. Наоборот. Ее язык робко, неумело встретил мой. Неловко. Страстно. Мокро. Идеально.

Поцелуй стал сочным. Глубоким. Голодным. Звуки – причмокивания, прерывистое дыхание, мой хриплый стон, ее тихий всхлип – наполнили маленькую комнату. Я терял контроль. Рука, вцепившаяся в ее талию, скользнула чуть ниже, на джинсы, ощущая упругость ее бедра под тканью, впиваясь пальцами. Другая рука в ее волосах притягивала ее голову ближе, не давая оторваться, погружая нас обоих в этот водоворот. Мы дышали друг в друга, теряя ритм, теряя мысль.

Это не было нежностью. Это было взятием. Признанием. Взрывом всего, что годами тлело под маской дружбы. Я хотел всю. Чувствовать каждую клетку, каждый вздох, каждый стон. Я хотел раствориться в этом поцелуе, в ее тепле, в ее вкусе. Я хотел, чтобы этот диван, эта коморка, весь Хогвартс с его договорами и ледяными королевами сгорели дотла в этом огне.

Она отвечала. Ее руки обвили мою шею, пальцы запутались в волосах на затылке, прижимая сильнее. Ее тело прильнуло ко мне всем весом, мягкое и податливое. Ее язык стал смелее, играя с моим, отвечая на каждое движение. Ее стоны стали громче, превращаясь в тихие, отчаянные всхлипывания где-то глубоко в горле. Она не отрывалась. Она тонула вместе со мной.

Мы целовались, как будто друг без друга задохнемся. Страстно. Грязно. Прекрасно. Как будто не было ничего. Как будто это было единственно возможное завершение нашего безумного танца на вечеринке, наших долгих лет притворства, нашей жизни в шаге друг от друга. Я чувствовал, как она тает у меня на коленях, как ее тело теряет остатки напряжения, прогибаясь навстречу.

И тогда она начала двигаться. Невольно. Инстинктивно. Ее бедра приподнялись над моими коленями – всего на сантиметр – и опустились вниз. Трение джинсов о мои брюки в самом чувствительном месте. Мягкое, медленное, безумно соблазнительное покачивание. Потом еще раз. Сильнее. Я застонал прямо в ее рот, ощущая, как волна жара накрывает меня с головой, как все мышцы живота и ниже сжимаются в тугой, болезненный узел желания. Каждое такое движение, каждое легкое скольжение ее джинсов по моим, посылало волну огня по всему моему телу, прямо в основание позвоночника.

Контроль лопнул. Слизеринская выдержка испарилась. Мои руки, которые до этого держали ее за бедро и за голову, рванулись вниз. Охватили ее ягодицы через обтягивающую джинсовую ткань. Сжали. Жестко, крепко, властно, ощущая упругость, форму. Я почувствовал, как она вздрогнула всем телом, услышал ее прерывистый вдох. И сам инстинктивно приподнял таз навстречу ей, вдавив ее сильнее в себя, создав еще более тесный, еще более неприличный контакт.

Она издала тот самый звук – высокий, захлебывающийся стон, который прорвался прямо из глубины горла в мой рот. Это не было словом. Это было животным признанием, откликом на наше безумие.

Наш поцелуй стал еще яростнее, еще глубже. Языки сплетались, скользили в отчаянном танце, губы прикусывали, всасывали, теряли границы. Руки ее сжимали мои волосы, почти причиняя боль, но это было слишком сладко. Ее бедра двигались, создавая невыносимое трение между нами. Я отвечал каждым движением, каждым толчком бедер вверх, впиваясь пальцами в ее плоть через джинсы, чувствуя, как она тает, как плавится в моих руках, как отвечает каждой клеткой. Я тонул в ней. В ее вкусе, ее тепле, ее стонах. И не хотел всплывать. Никогда.

Я знал, что еще секунда – и она сорвется. И я вместе с ней. И черт побери Блейза, черт побери неприложный обет, черт побери дружбу. Сейчас было только это. Она. Я. Темнота. И безумие, наконец вырвавшееся на свободу. Каждое ее движение, каждый стон, каждый толчок моих бедер вверх, встречающий ее горячую, мокрую (даже сквозь ткань!) сладость – все это сводило меня с ума. Я был на грани. Я готов был сорвать с нее этот чертов топик, разорвать джинсы, войти в нее прямо здесь, на этом скрипучем диване, под аккомпанемент грохочущей басами вечеринки, невзирая ни на что.

— Д-Драко... — ее голос сорвался, хриплый, захлебывающийся, прямо в мои губы, прервав наш яростный поцелуй. Она оторвалась на сантиметр, но лоб тут же уперся в мой. Дыхание – горячее, прерывистое – билось мне в лицо, смешиваясь с моим таким же бешеным. — Стой... Остановись... Нам... нужно остановиться...

Слова прозвучали как удар пощечины. Они не остановили ярость крови, но заставили тело замереть. Напрячься до предела. Каждая мышца, каждый нерв кричал продолжить, взять её всю, полностью! Но где-то в глубине, сквозь туман желания, пробился луч разума. Страха. За нее. За то, что будет после, когда пьяный пыл спадет.

Я замер. Руки все еще впились в ее ягодицы, бедра все еще были прижаты к ней, мое возбуждение – твердое, пульсирующее – упиралось в самый ее центр, сквозь слои ткани. Я чувствовал, как она дрожит всем телом, как ее сердце колотится прямо в мою грудную клетку. Видел в полумраке ее глаза – огромные, темные, полные того же дикого огня, что горел во мне, но теперь в них плескался и панический страх. Страх перед тем, что уже произошло. Перед тем, что могло случиться.

— Гермиона... — прохрипел я, и голос был чужим, разбитым. — Я...

Я не знал, что сказать. «Прости?». Это было бы лицемерием. Я ни о чем не жалел. «Давай продолжим?». Я видел этот страх. Он резал очень глубоко.

Мои пальцы разжали свою мертвую хватку на ее джинсах. Медленно. С невероятным усилием. Я отвел руки... но не смог отпустить полностью. Они легли на ее бедра, чуть выше колен, дрожа от напряжения. Я сглотнул ком в горле, ощущая, как мои собственные бедра отрываются от нее, опускаясь на диван. Разрыв. Физический. Мучительный. Воздух между нами, вдруг ставший холодным, обжег.

— Знаю, — выдавил я. — Знаю, что нужно.

Мы сидели, уткнувшись лбами, дыша в унисон – тяжело, прерывисто. Ее дыхание обжигало мою кожу. Мои руки на ее бедрах сжимались и разжимались, борясь с желанием снова притянуть ее, стереть эту ничтожную дистанцию. Я чувствовал запах ее возбуждения, смешанный с цитрусом и потом, и это сводило с ума. Каждое непроизвольное мелкое движение ее бедер, даже малейшее, заставляло меня стонать.

— Мы... мы не должны были... — она прошептала, и голос ее дрожал. От шока. От стыда. От того же неутоленного желания.

— Блейз... — я пробормотал, и имя прозвучало как проклятие. Я хотел выйти и разбить ему лицо. И обнять до полусмерти за то, что он заставил это случиться. — Проклятый идиот...

Она не ответила. Просто прижалась лбом сильнее, как будто ища опоры. Ее пальцы, все еще запутанные в моих волосах у висков, дрожали. Я поднял руку, медленно, через силу, и нашел знакомый непослушный локон у ее щеки. Обвил его вокруг пальца. Шелк. Теплый, влажный от пота. Знакомый жест. Якорь в этом бушующем море.

— Друзья... — она выдохнула слово, как приговор. Но в ее голосе не было убежденности. Была боль. Пустота.

— Друзья... — отрезал я грубо. Гораздо грубее, чем хотел. Но ложь резала, как стекло. Ее пальцы в моих волосах сжались.

Тишина снова сгустилась, тяжелая, неловкая, звонкая от невысказанного. Музыка снаружи казалась приглушенным гулом. Я чувствовал, как напряжение в ее теле медленно сменяется дрожью – мелкой, нервной. Она пыталась отодвинуться.

— Нам... нам нужно идти, — сказала она, голос едва слышным. — Пока... кто-то не...

Пока кто-то не пришел? Пока мы не сорвались снова? Я кивнул, не в силах вымолвить слово. Мои руки с ее бедер упали бессильно на диван. Она осторожно, как будто боялась спровоцировать меня (или себя?), приподнялась, соскользнула с моих колен. Я почувствовал ледяную пустоту там, где секунду назад было ее тепло. Она стояла передо мной, поправляя сбитый топик, гладя ладонью мятые джинсы. В темноте я видел лишь смутный силуэт, но чувствовал ее растерянность, ее страх.

Я встал. Ноги были ватными. Все тело горело неутоленным огнем. Я прошел мимо нее к двери, не касаясь. Прислушался. За дверью – гул вечеринки, смех, музыка. Никто не стоял подслушивать. Я толкнул дверь.

Мы вышли. Гул вечеринки, музыка, смех — все это обрушилось, как волна. Ослепительно. Вульгарно. Мы брели к нашему углу, будто сквозь густой туман. Я чувствовал на себе взгляды — Тео, Блейза, Пэнси. Они знали. Блейз сидел, откинувшись на спинку дивана, с хищной, довольной ухмылкой кота, слизавшего сливки. Тео поднял бровь, его взгляд скользнул по нам. Пэнси сидела с приоткрытым ртом, закрывая его ладонью.

Я сел на прежнее место. В угол. Движения были деревянными. Гермиона, избегая смотреть мне в глаза, снова устроилась на подлокотнике дивана. Медленно, будто проверяя, можно ли, она поставила ноги между моих колен. Я не раздумывал. Обнял ее ноги. Мои руки легли на ее джинсы чуть выше колен. Но это уже не было прежним, дружески-небрежным прикосновением. Это был акт владения. Мои пальцы впились в ткань, чувствуя под ней напряжение ее мышц, дрожь, которая не утихла. Я начал медленно водить ладонью вверх-вниз по ее бедру. Нежно? Нет. Слишком осознанно. Слишком... напряженно. Каждое движение было напоминанием о том, что было в темноте. О том, как эти бедра двигались.

Три пары глаз – Блейза, Тео и Пэнси – уставились на нас моментально. И все понимали. Слишком много написанного на наших лицах: опустошенность, прилив крови, опухшие губы, дикий, неубранный огонь в глазах. Блейз медленно поднял бровь, уголок рта дернулся. Тео замер с бутылкой огневиски, его взгляд метался от моих губ к Гермиониным и обратно. Пэнси просто прикусила губу, но в ее глазах читалось: «Ох, ребята...».

Блейз первым оправился. Уголок его губ медленно пополз вверх в самой откровенной, самодовольной ухмылке, которую я когда-либо видел. Он поднял бокал с остатками огневиски.

— Ну что, Малфой? – его голос прозвучал слишком громко, слишком весело. — Диван оправдал ожидания? Или... слишком скрипучий?

Гермиона ахнула, ярко-алый румянец залил ее шею и лицо. Она опустила глаза, поймав взгляд Пэнси, которая смотрела на нее с открытым любопытством и... одобрением.

Я поймал взгляд Блейза. В нем не было злобы. Было торжество. И намек: «Ну, брат? Я же помог?». Я чуть не прыгнул на него. И чуть не обнял. Вместо этого я просто фыркнул, стараясь изобразить презрительное равнодушие, которое, должно быть, выглядело жалко.

— Диван как диван, Забини, — пробурчал я, плюхнувшись обратно в свой угол дивана. Место еще хранило ее тепло. — Старый. Скрипучий. Как и все здесь.

— Так... — Блейз протянул слово, наливая огневиски в мой брошенный стакан. Звук льющейся жидкости казался оглушительным. — Где мы остановились? Ах да. — Он поставил стакан передо мной с легким стуком. — Гермиона выбирала «Действие». — Его взгляд, тяжелый и неумолимый, уперся в нее. — И она его выполнила. Теперь ее очередь продолжать. — Он кивнул мне на стакан с остатками мутной жидкости Обета на столе.

Гермиона замерла. Я чувствовал, как напряглись ее ноги под моими руками. Ее взгляд метнулся ко мне – быстрый, испуганный, вопрошающий. Я не смог ответить. Просто стиснул ее ногу сильнее, чувствуя, как внутри все сжалось в ледяной ком. Она отвела взгляд. Вдохнула глубоко, выпрямила плечи. Гриффиндорская отвага, даже сейчас. Когда она заговорила, голос был тихим, но удивительно четким в грохоте музыки.

— Драко, — ее голос прозвучал тихо, но четко, пробивая гул вечеринки. Она наконец подняла глаза. На меня. — Правда... или действие?

Воздух вырвался из моих легких со свистом. Блейз едва заметно усмехнулся. Тео замер. Пэнси затаила дыхание. Все ждали. Ждали моего выбора. Ждали, упаду ли я на меч «Правды» или брошусь в пропасть «Действия». Я посмотрел на нее. На ее карие глаза, все еще темные от недавней страсти, но теперь полные вызова и... страха. Страха того, что я выберу. Страха того, что я сделаю.

Каждый нерв во мне кричал: «Действие! Выбери действие! Пусть велит снова поцеловать ее! Пусть велит сделать что угодно! Только не...».

Но «правда»... Она была страшнее. Потому что если я выберу «правду», она может спросить «то самое». О наших чувствах. О том, что только что произошло в коморке. О том, кем мы друг другу являемся на самом деле. И я... я не смогу солгать. Не перед ней. Не после того поцелуя. Неприложный обет не даст. И это уничтожит хрупкий мир ее дружбы.

Я наклонился, взял свой стакан с огневиски. Выпил залпом. Огонь растекся по горлу, не принося облегчения. Поставил стакан со стуком.

— Правда, — сказал я. Громко. Четко. Смотря прямо на нее.

Гермиона сглотнула. Видно было, как двигается кадык на ее тонкой шее. Она втянула воздух.

— Тот поцелуй... в коморке... — она начала, голос дрожал, но она заставила себя продолжать, — ...он был... лучшим, что у тебя было?

Вопрос ударил меня прямо в солнечное сплетение. Я не ожидал такой... прямоты. Такого удара в самую суть. Тео аж поперхнулся. Пэнси замерла с открытым ртом. Блейз медленно опустил бокал, его глаза сузились с интересом.

Я смотрел на Гермиону. На ее распухшие губы, которые только что узнали мои так, как не знал никто. На ее глаза, в которых читался вызов и уязвимость одновременно. Она спрашивала не из праздного любопытства. Она спрашивала о нас. О том, что только что взорвалось между нами.

— Да, — выдохнул я. Голос был тихим, но он прозвучал как гром в натянутой тишине. Я не отводил взгляда от ее глаз. — Лучшим... — Я сделал паузу, чувствуя, как жар заливает лицо, но не мог остановиться. — Страстным. Безумным. И самым лучшим, что у меня когда-либо было. «Потому что это была ты». Не смог сказать.

Тишина после моих слов была оглушительной. Гермиона замерла, ее губы слегка приоткрылись от шока. В ее глазах что-то дрогнуло – лед страха? Или начало таяния? Пэнси тихо ахнула. Тео с Блейзом переглянулись, а после Забини медленно кивнул, его взгляд скользнул с меня на Гермиону и обратно, полный мрачного удовлетворения.

А потом Гермиона... она опустила глаза. Быстро. Но не раньше, чем я успел поймать в них вспышку чего-то невероятно сложного – стыда, растерянности, но и... тепла. Смущенной радости. Ее пальцы разжали стаканчик, она поднесла его к губам и сделала огромный глоток огневиски, будто пытаясь сжечь стыд или скрыть предательскую дрожь губ.

Музыка сменилась. Из бешеных магловских ритмов полилось что-то томное, тягучее, с хриплым женским вокалом, проникающим под кожу. Пэнси, уже порядком навеселе, вскочила как ошпаренная.

— Медляяяк! — проорала она, хватая Тео и Блейза за руки. — Все танцевать! Никаких отговорок!

Тео застонал, Блейз лишь усмехнулся, позволяя себя утащить. Они сплелись в нелепое, пьяное трио посреди гостиной – Пэнси пыталась вести, Тео спотыкался, Блейз отбивал ритм каблуком по полу с видом снисходительного повелителя танцпола.

Я остался сидеть на диване. Гермиона – рядом. Тишина после моего признания все еще висела между нами плотной, неловкой пеленой. Музыка, томная и соблазнительная, казалась насмешкой. Каждый взгляд Блейза, каждая ухмылка Тео – напоминали о коморке. О вопросе. О моем ответе.

Она не смотрела на меня. Глаза были прикованы к танцующим, но взгляд – отсутствующий, затуманенный. Ее руки нервно теребили край алого топика.

— Грейндж, — начал я, голос звучал хрипло. Надо было что-то сказать. Разрубить это  молчание.

Она обернулась. Карие глаза встретились с моими. В них не было прежней паники. Была усталость. Смятение. И что-то еще... неуловимое. Глубокое.

— Потанцуем? — спросил я. Глупо. Оправданно ли? После всего? Но сидеть здесь было невыносимо.

Она кивнула. Медленно. Почти неохотно. Но кивнула.

Мы вышли на импровизированный танцпол. Я обхватил ее талию – выше, чем раньше, избегая оголенной кожи. Она положила руки мне на плечи. Не на шею. Дистанция. Осторожная, зыбкая дистанция. Мы начали двигаться. Медленно. Неловко. Тела помнили страсть, но сейчас между ними стояла стена невысказанного. Я чувствовал каждую линию ее спины под тонкой тканью, каждое легкое движение бедер. Запах цитруса смешивался с потом и алкоголем, сводя с ума. Музыка обволакивала, томная, как поцелуй, которого больше не было.

Пэнси, Тео и Блейз кружились рядом, смешно спотыкаясь, смеясь, создавая фон нашего напряженного молчания. Блейз ловил мой взгляд, его глаза блестели с непроницаемым выражением – то ли «я же говорил», то ли «держи себя в руках, идиот».

Гермиона придвинулась чуть ближе. Ее лоб почти коснулся моей щеки. Я почувствовал, как ее дыхание стало глубже, горячее. Потом она привстала на носочки, ее губы коснулись моего уха. Шевельнулись. Шепот был таким тихим, что я почувствовал его вибрацию больше, чем услышал.

— Драко... ты... в порядке?

Вопрос. Простой. Глубокий. Не о поцелуе. Не о правде. Обо мне. О том хаосе, что бушевал у меня внутри. О той силе, с которой я удерживал себя сейчас, чтобы не вдавить ее в стену снова.

Я закрыл глаза на миг. Вдохнул ее запах полной грудью. Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок желания, страха и безумной нежности.

— Нет, — выдохнул я прямо в ее волосы. Голос сорвался на хрип. — Совсем нет.

Пауза. Тяжелая. Горячая. Ее пальцы на моих плечах слегка сжали ткань футболки. Я чувствовал биение ее сердца где-то у своей груди – быстрое, ритмичное. 

И тогда... она сделала это.

Не я.

Она медленно отодвинулась ровно настолько, чтобы наши глаза встретились в полумраке, освещенном мигающими огоньками диско-шара. В ее взгляде не было сомнения. Не было страха. Была решимость. Та самая, гриффиндорская, безумная решимость. И... жажда. Та же самая, что горела во мне.

Ее руки соскользнули с моих плеч, обвили мою шею. Она потянулась. Медленно. Намеренно. Ее лицо поплыло ко мне. Я замер, не веря, не смея дышать. Мир сузился до ее губ – чуть припухших, влажных, приоткрытых.

И она поцеловала меня.

Не как в коморке – яростно, голодно. Этот поцелуй был медленным. Исследующим. Нежным. Как первый луч солнца после долгой ночи. Ее губы коснулись моих с такой осторожной теплотой, что у меня перехватило дыхание. Как будто она пробовала на вкус мой ответ. Как будто подтверждала что-то. Ее губы мягко прижались к моим, затем приоткрылись, приглашая. Я ответил мгновенно. Без мысли. Только чувство. Мои руки сами сжали ее талию, прижимая к себе так, что не осталось и миллиметра между нами. Наши рты слились в едином, томном движении. Языки встретились, не борясь, а сплетаясь в нежном, сладком переплетении. Вкус ее – знакомый и бесконечно новый – заполнил все. Я почувствовал, как она расслабляется, как ее губы приоткрываются в тихом стоне, приглашая глубже.

Музыка гремела вокруг. Пэнси визжала от восторга где-то рядом. Тео присвистнул. Блейз замер, наблюдая. Но для нас ничего не существовало. Только этот поцелуй. Ее инициатива. Ее ответ. Ее молчаливое «я тоже не в порядке». И «я тоже хочу этого».

Мы целовались посреди танцпола Слизерина, при всех, не скрываясь. Долго. Сладко. Глубоко. Как будто коморки и не было. Как будто это было продолжение. Единственное возможное продолжение.