Неприятный сюрприз
Боль.
Первое, что пронзило сознание – ни звук, ни свет. Чистая, белая, раскаленная боль. Она ввинтилась в виски стальными шурупами и теперь методично, с тупым упрямством, сверлила череп изнутри. Каждый удар пульса отдавался гулким эхом в костях, как колокол.
Я застонал. Звук вышел хриплый, скрипучий, будто ржавая дверь на погосте. И тут же на него накатил шум. Не внешний. Внутренний. Гулкая, звенящая волна в ушах, как будто внутри черепной коробки устроили бой медными тазами. Ни мысли. Ни памяти. Только эта боль и этот оглушительный звон.
Потом пришла тошнота. Мерзкая, коварная, подползающая волной откуда-то из глубины сведенного судорогой желудка. Его выворачивало наизнанку, пустой, но яростный спазм заставил меня сглотнуть едкую, кислую слюну. Горло пересохло до хрипа, язык прилип к нёбу, как грубая наждачная бумага.
«Мерлин... что... где...».
Я зажмурился, пытаясь прогнать адскую боль, но она лишь усилилась от ярких вспышек под веками. С трудом разлепил. Свет. Тусклый, серый, но все равно – нож в глазницы. Я зажмурился, издав еще один стон.
Постепенно, сквозь туман боли и тошноты, проступили очертания. Темно-зеленые, тяжелые балдахины над кроватью. Слизеринские. Мои. Я в башне. В своей спальне. Знакомый потолок с трещиной в углу, похожей на карту Драконьего хвоста.
Память.
Она ударила обрывками, как осколки разбитого стекла. Яростные, острые, вырезающие куски сознания.
Музыка. Грохочущая. Огни. Мигающие, цветные. Блейз, кривляющийся с бокалом. Тео, орущий что-то невнятное. Пэнси, тащащая всех танцевать. Ее смех. Звонкий. Беспричинный. Как колокольчик в аду.
Алый топик. Обтягивающий. Ее тело под ним. Гибкое. Горячее. Танцующее со мной. Сначала – дистанция. Неловкость. Потом... ее шепот в ухо: «Драко... ты в порядке?».
Мой ответ: «Нет. Совсем нет.».
И... ее губы. На моих. Посреди всего. При всех. Мягкие. Горячие. Уверенные. Не как в коморке – яростно, а... медленно. Глубоко. Исследующе. Как будто ставила точку. Или открывала новую главу. Ее руки на моей шее. Мои на ее талии. Мы тонули в этом поцелуе. Вкус ее. Огневиски. Цитрус. Правда.
Потом... темнота. Обрыв. Как будто кто-то взял и разрезал пленку ножницами. Ничего. Пустота. Черная дыра.
«Что было ДАЛЬШЕ?».
Я попытался пошевелиться. Тело отозвалось стоном протеста каждой мышцей. И тут я ощутил это – онемение. Жуткое, колющее, как миллион иголок, в правой руке. От плеча до кончиков пальцев. Она была... придавлена. Затекла под чем-то тяжелым и теплым.
Я медленно, преодолевая протест каждой клетки, повернул голову. И замер. Ледяная волна ужаса смыла остатки похмелья, оставив только чистый, животный страх.
Распущенные волосы цвета лунной пыли, рассыпавшиеся по темно-зеленому шелку. Фарфоровое лицо, с правильными, холодными чертами, обрамленное темными ресницами. Глаза закрыты. Дыхание ровное, поверхностное.
Астрид Грейр.
Мое собственное дыхание перехватило. Сердце бешено колотилось, гулко отдаваясь в больной голове, смешиваясь с нарастающим звоном в ушах. «Нет. Нет-нет-нет-нет». Это не могло быть правдой. Это кошмар. Галлюцинация от перепоя. «Пожалуйста, пусть это будет галлюцинация».
Но запах... Легкий, дорогой, холодный аромат – не цитрус, не книги, не огневиски. Чужой. Чистый. Как снег на могиле. Запах ее. Он витал в воздухе, смешиваясь с моим потом и перегаром, делая кошмар неоспоримой реальностью.
Я лихорадочно пытался просеять темную пелену после поцелуя с Гермионой. Ничего. Пустота. Мерцающие огоньки, громкий смех (Блейза?), ощущение, что земля уходит из-под ног... и все. Провал. Как я оказался здесь? В своей постели? С ней?
Я машинально ухватился за край одеяла, надеясь на лучший исход.
«Нет-нет-нет».
Моё сердце ушло запредельно далеко, когда, подняв его вверх, я увидел свое полуголое тело только в боксерах и тело девушки в моей футболке из под которой, от бедер тянутся длинные тонкие ноги.
Весь воздух вырвался из легких свистящим звуком. Потом я вдохнул. Полной грудью.
— БЛЕЕЕЕЕЕЕЕЙЗ! — рев, хриплый, полный чистого, животного ужаса, разорвавший тишину башни, вырвался из моего пересохшего горла, прежде чем я успел подумать.
Эффект был мгновенным. Сверху, с кровати Блейза, раздался грохот и матерное бормотание. Слева – истошный вопль Тео и глухой удар о пол. И прямо с моей кровати – короткий, испуганный вскрик Астрид, когда она, сброшенная моим рывком и собственным испугом, шлепнулась на холодный каменный пол.
— Что?! Что случилось?! – Блейз вскочил первым, спросонья шатаясь, его обычно безупречные волосы торчали идиотским ирокезом. Он тер кулаком глаза. — Нападение?! Гд...?! — Его слова замерли на полуслове, когда его взгляд упал на сцену: я, бледный как мел, сидящий на кровати в одних боксерах; Астрид Грейр, полуголая в моей футболке, сидящая на полу и смотрящая на меня ледяными, но смущенными глазами.
Тео поднялся на колени, моргая, с лицом, выражавшим полную потерю связи с реальностью. Он тоже уставился на эту картину.
— Мерлин... — выдохнул Тео, его глаза стали размером с состязательные снитчи.
— Какого... — я задыхался, мой голос был хриплым от крика, похмелья и нарастающей паники. Я впился взглядом в Блейза, как в спасительный маяк в этом кошмаре. — Какого ЧЕРТА ОНА ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ?!
— Хороший вопрос, брат, — произнес он спокойно, слишком спокойно для обстановки. Его глаза сузились. — Очень хороший вопрос. Потому что последнее, что я помню... — он кивнул в сторону Тео, который все еще сидел на полу, открыв рот, — ...ты целовался с Грейнджер так, будто наступил конец света. Прямо посреди гостиной. А потом... — Блейз провел рукой по лицу, как бы стирая остатки сна и пытаясь вызвать воспоминания. — ...потом все как в тумане. Очень густом тумане. — Он бросил взгляд на Астрид. — Очень, очень густом.
Астрид медленно поднялась с пола. Ее движения были плавными, исполненными ледяного гнева. Она поправила сползшую футболку, ее голубые глаза, теперь широко раскрытые, метали молнии сначала на меня, потом на остолбеневших Блейза и Тео.
— Как?! – ее голос, звонкий и холодный, теперь дрожал от негодования. — Мы вообще-то, с тобой пол ночи вместе провели, Малфой! — заорала она и, схватив свои вещи с пола, быстро пошла в сторону выхода, напоследок, процедив сквозь зубы — Придурок! — И скрылась за дверью с громким стуком.
Тишина, воцарившаяся после ее ухода, была гулкой, как в гробу. Только мое тяжелое дыхание и тиканье старых часов на камине нарушали ее. Я сидел на кровати, вцепившись пальцами в простыню, чувствуя, как по спине бегут мурашки от ужаса и гнева. Блейз и Тео смотрели на меня. Я видел их лица – бледные, озадаченные, но не осуждающие. Пока. Вопросы висели в воздухе, но я...
Тошнота. Она подкатила с невероятной силой. Горький комок уже не просто стоял в горле – он рвался наружу. Волна жара, потом ледяной пот. Спазм скрутил желудок в тугой узел. Яркие пятна поплыли перед глазами.
Я вскочил с кровати, едва удерживая равновесие. Голова закружилась, мир поплыл. Страх, ужас, отвращение к себе, к ситуации, к ее словам – все смешалось с физической яростью похмелья и ударило в живот с новой силой.
— Драко? – услышал я голос Блейза, но он звучал как сквозь вату.
Я не ответил. Просто рванул к двери, ведущей в наш туалет. Рука дрожала, с трудом нащупывая ручку. Я ворвался внутрь, захлопнул дверь и рухнул на колени перед унитазом как раз в тот момент, когда судорога вывернула желудок наизнанку.
Горькая, обжигающая волна хлынула наружу. Я хрипел, давился, слезы текли из глаз непроизвольно. Пока тело не вывернуло все до капли, оставив только дрожь, пот и вкус желчи на губах. Но физическая боль была ничто по сравнению с ледяным ужасом и стыдом, заполонившим все существо.
Я отполз. Прислонился спиной к холодному кафелю стены. Дышал ртом, коротко, прерывисто. Вытер губы тыльной стороной дрожащей ладони. Голова гудела, сердце колотилось так, будто хотело вырваться. Перед глазами стояли картины: Гермиона в алом топике, ее губы под моими... и тут же – Астрид в моей кровати. Моя кровать. Моя.
Дверь приоткрылась. Вошел Блейз. Без обычной ухмылки. Лицо серьезное, даже напряженное. Он опустился на корточки рядом со мной, его темные глаза изучали мое, вероятно, жалкое и зеленое лицо.
Новая волна тошноты, на этот раз чисто от страха и отчаяния, подкатила к горлу. Я зажмурился, прижавшись головой к холодному кафелю. Ком в горле перекрыл воздух.
— Что я наделал, Блейз? – прошептал я, схватившись за волосы. Голос мой прозвучал как у потерянного ребенка. — Что я, черт возьми, наделал?
— Эй, эй, — Блейз положил тяжелую руку мне на плечо. — Ничего еще не ясно, понял? Может, ничего и не было!
Я фыркнул, горько, с отчаянием. — Не было? Она сказала... пол ночи вместе... Она была в МОЕЙ КРОВАТИ, Блэйз! В МОЕЙ ФУТБОЛКЕ!
— Слушай, — Забини понизил голос, его глаза стали жесткими, аналитическими. — Я видел, как ты ушел танцевать с Грейнджер. Потом... потом ты куда-то исчез с ней. Надолго. А потом... я и сам ничего не помню...
Он говорил, а у меня в голове крутились обрывки. Темнота. Холод камня где-то? Гермиона... ее лицо, опять поцелуй? Или это сон? Потом... пустота. И Грейр... в моей кровати.
— Я ничего не помню после... после того, как мы целовались, — прошептал я, чувствуя, как стыд жжет изнутри сильнее любой тошноты.— Ни-че-го. Как будто меня вырубили. — Я посмотрел на свои руки. Чистые. Ни царапин. Ничего. — Ты уверен, что я... с ней? — голос сорвался на надежде, жалкой и ничтожной.
Блейз помолчал. Его взгляд был красноречивее слов. — Не знаю, брат. Искренне. Ты был в хлам. Но... она проснулась в твоей кровати в твоей футболке. И она сказала, что вы... — Он не закончил. Нам хватило.
Отчаяние накрыло с новой силой. Даже если физически ничего не было... Вид? Слова Астрид? Это уже приговор. Для Гермионы. Для всего, что началось вчера. Для меня.
Я закрыл глаза, стучась затылком о холодную кафельную стену. Внутри была только одна мысль, жуткая и неумолимая: «Гермиона. Она никогда не простит. Никогда».
— Вставай. Приведи себя в порядок. Нам нужно думать. Быстро. — Он поднялся, протянул мне руку. Его глаза стали жесткими, стратегическими.
Холодный ужас сменился леденящей яростью. Я схватил протянутую руку, поднялся. Ноги дрожали, но теперь не только от похмелья. От адреналина. От осознания глубины. И от одного, единственного, жгучего желания.
«Добраться до Гермионы. Объяснить. Пока не поздно».
Мы вернулись в спальню. Тео уже сидел на своей кровати, бледный, с огромными глазами, в которых читалось: «Боже, что натворили?». Астрид, слава всем темным силам, больше не появлялась. Остался только запах ее духов да смятая простыня на моей кровати – немой укор. Я схватил первую попавшуюся рубашку и джинсы, натягивая их дрожащими руками.
Мы сели втроем по кроватям, локти уперты в колени, лбы почти соприкасались. Напряжение висело в воздухе гуще похмельного тумана.
— Варианты, — начал Блейз, его голос был низким, деловым. — Первый: ищем свидетелей. Кто видел, что было после... э... второго поцелуя с Грейнджер? Кто последним видел тебя вменяемым? Пэнси? Кто-то еще?
Тео мрачно кивнул. — Пэнси, наверное. Она с нами до последнего была.
— Второй вариант, — продолжал Блейз, его взгляд скользнул по смятой простыне. — Спросить у самой Астрид. Что, по ее словам, случилось. — Он поморщился. — Хотя, если она захочет навредить... Скажет что угодно. Особенно если... если что-то и было, и она этим недовольна. Или наоборот – слишком довольна и хочет закрепить «успех».
Слово «было» прозвучало как удар колокола по моему и без того раскаленному черепу. Я сглотнул комок тошноты. Представить ее руки на себе... Ее губы... Вместо Гермионы... Нет. Это было хуже кошмара.
— Третий, — Тео поднял палец, его голос дрожал. — Проверить... ну... себя. На заклятия. Может, тебя... подпоили? Заколдовали? — Он неловко покраснел.
Я зарыл лицо в ладони. Мысли путались, как змеиный клубок. Свидетели. Астрид. Заклятия. Каждый вариант казался тупиком. Каждый вел к катастрофе. К Гермионе... О, Мерлин, Гермиона. Что она подумает? Что она уже знает? Если кто-то видел, как я уходил с вечеринки, или как Астрид зашла сюда... Или если она сама...
Внезапный, резкий стук в окно заставил нас всех вздрогнуть. Солидная, серая сова с желтыми, недобрыми глазами. Она била клювом в стекло, настойчиво, как молотком.
Сердце упало куда-то вниз. Письмо. От кого? От отца? Матери? От... нее?
Я сорвался с кровати, перепрыгнул через Тео, едва не поскользнувшись на разбросанной одежде, и рванул оконную задвижку. Холодный утренний воздух ворвался в комнату. Птица влетела, презрительно оглядев хаос, и протянула лапу с небольшим, аккуратным свитком пергамента.
Дрожащими руками я сорвал печать. Знакомый, четкий почерк. Ни отца. Ни матери.
Гермионы.
Слова прыгали перед глазами. Я перечитал их дважды, трижды, не веря.
«Драко, нам нужно поговорить. Встретимся через полчаса в астрономической башне?».
Просто. Сухо. Без «люблю». Без «идиот». Без ничего. Только необходимость разговора. Через полчаса.
Я стоял, сжимая пергамент в кулаке с неистовой силой. Весь ужас, вся паника, все попытки Блейза и Тео что-то придумать – все это перекрыл ледяной, всепоглощающий страх. Она знает? Или догадывается? Или... хочет дать шанс объясниться? Или что еще...?
— От кого? — тихо спросил Блейз. Он видел мое лицо.
Я не ответил. Просто повернулся к ним. В глазах, наверное, читалось все. Весь мой страх. Весь стыд. Весь ужас перед тем, что я, возможно, потерял самое важное, даже не поняв, как это случилось.
— Она, — выдавил я. Одно слово. Но Блейз и Тео поняли сразу. Лица их вытянулись.
— Бл... — начал Тео, но Блейз резко ткнул его локтем в бок.
— Через полчаса в астрономической башне, — пробормотал я, глядя на смятое письмо. — Мне... нужно идти.
Блейз подошел, положил тяжелую руку мне на плечо. — Иди. Говори. Правду, какую знаешь. А мы... — он кивнул в сторону комнаты, — ...попробуем тут что-нибудь выяснить. На всякий случай.
Правду. Какую я знал? Что помнил поцелуй Гермионы, а проснулся с Астрид? Что между ними – черная дыра? Отличная правда.
Я кивнул, не в силах говорить. Одежда вдруг стала невыносимо тесной, а запах духов Астрид в комнате – удушающим. Я рванул к двери, к лестнице, к холодному утреннему воздуху замка. Навстречу разговору, который боялся больше, чем гнева отца. Больше, чем насмешек всего Хогвартса. Навстречу Гермионе и ее глазам, в которых, возможно, уже не было ни любви, ни доверия. Только вопрос: «Что ты наделал, Драко Малфой?» И ответа у меня не было.
***
Холод перил въедался в ладони. Я впивался пальцами в металл так, что суставы белели, пытаясь удержать мир от качки. Но качалось не озеро за окном – качалось внутри. Похмелье грызло виски тупыми когтями, желудок сжимался в комок ледяного страха, а в горле стоял ком, который не проглотить. Двадцать минут. Двадцать вечностей, пока часы внизу отсчитывали последние секунды до... чего?
«Астрид».
Образ встал перед глазами с пугающей четкостью: ее льняные волосы на моей подушке, ее голое плечо под моей футболкой, ее взгляд – сначала сонный, потом ледяной, исполненный презрения и... чего-то еще? Триумфа? Ее слова, как нож: «Мы пол ночи вместе провели, Малфой». И этот ужасный, всепоглощающий стыд, когда я рвал в туалете, а Блейз смотрел на меня с тем же немым вопросом: «Что ты наделал?».
Правды не было. Только обрывки: жар ее тела в танце, ее губы, отдающие огневиски и цитрусом, ее стон в коморке... А потом – провал. Черная, пугающая пустота. И на этом пустом месте – Астрид Грейр в моей постели. «Мерлин, как такое могло случиться?». Мысль билась, как тупая сова о стекло. «Я же... я же целовал Гермиону. Я говорил ей... Правда». Про лучший поцелуй. И вот теперь... это. Предательство. Даже если... даже если ничего не было (а Блейз пытался в это верить), сам факт! Проснуться рядом с ней! Когда весь Слизерин, весь Хогвартс, наверное, уже...
Шаги.
Легкие, быстрые, знакомые. Не по ступеням – прямо по моим нервам. По сердцу, которое рванулось в горло, забилось бешено, готовое выскочить. Я замер. Весь сжался. Глаза впились в дверной проем, ведущий на башню. Она. Сейчас войдет. Увидит меня. А что она увидит? Бледного, пропахшего алкоголем и страхом идиота? Предателя?
Меня трясло. Мелко, неконтролируемо, как в лихорадке. Желудок снова сжимался в спазматическом ужасе, смешиваясь с похмельной тошнотой. Я хотел кричать. Хотел упасть перед ней на колени, обнять её ноги, клясться, что ничего не помню, что это кошмар, что я скорее умру, чем причиню ей боль. «Люблю тебя. Боже, как я люблю тебя». Но слова казались пустыми, ничтожными перед картиной, вставшей перед глазами: «Мы пол ночи вместе провели, Малфой!».
Дверь скрипнула. Не шаги – а удары молота по стеклянному замку моей последней надежды.
Она влетела на площадку башни, запыхавшаяся, глаза – огромные, темные озера паники и... слез? Она не останавливаясь бросилась ко мне.
— Драко! – ее голос сорванный, хриплый от рыданий или бега.
— Гермиона... — имя сорвалось с моих губ хриплым шепотом. Звук был чужим, полным той самой тряски, что сводила руки. Я оттолкнулся от перил, сделал шаг к ней, рука непроизвольно потянулась – коснуться, убедиться, что это не мираж, умолять..
И она врезалась в меня. Не обняла – врезалась. Руки обвили мою шею с такой силой, что я едва устоял. Ее лицо уткнулось мне в грудь, тело дрожало мелкой, неконтролируемой дрожью.
— Прости! Прости меня, пожалуйста! Я не... я не думала... это было ужасно глупо! Я не контролировала себя! Прости! – слова лились водопадом, горячие, мокрые от слез, впитываясь в мою рубашку. Она говорила без остановки, как будто боялась, что я исчезну, если она замолчит. — Этот поцелуй... на танцполе... и потом... потом все... это был кошмар! Я так тебя подставила! Я...
Она не договорила. Ее взгляд метнулся к моему лицу, ища подтверждения кошмару, который вдруг разверзся перед ней. А я стоял, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Правда была где-то посередине. Между ее воспоминаниями о нашей страсти и моим пробуждением с другой. И эта пропасть между «до» и «после» была черной, бездонной и смертельно опасной.
Я стоял окаменевший. Ее слова не складывались в смысл. Она просит прощения? У меня? За что? За поцелуй? За то, что ответила? За то, что осмелилась захотеть того же? Это было так нелепо, так абсурдно на фоне моего собственного, гнетущего кошмара, что я не мог пошевелиться. «После». Это слово пробилось сквозь туман моего шока.
Я медленно, очень медленно стянул одну руку из ее хватки. Поднял ее подбородок. Заставил посмотреть на себя. В ее глазах была только боль. Вина. Страх потерять меня. Ни тени подозрения. Ничего о... другой.
— После? – спросил я. Голос звучал чужим, низким, не похожим на собственный. — После танцпола? Ты... помнишь после?
Она замерла. Слезы застыли на ресницах. Она смотрела на меня, и в ее взгляде, сквозь слезы, начало проступать непонимание. Сомнение. Тревога.
— Драко? – прошептала она. — Ты... что? Не помнишь?
Я покачал головой. Молча. Глазами умоляя сказать. И боясь услышать.
— Мы целовались! – вырвалось у нее, словно признание в убийстве. Она закрыла лицо руками, потом снова взглянула на меня, умоляюще. — Везде! В коридорах! На лестнице! Ты... ты прижимал меня к стенам, Драко! Говорил... говорил какие-то безумные вещи... что я твоя... что никогда не отпустишь... — Она сглотнула, с трудом выдавливая слова. — Потом... потом ты отвел меня в башню Гриффиндора. В мою спальню. Уложил... в кровать. А сам... сам ушел! Просто ушел! И я... я не помню, заснула сразу или нет... но ты ушел!
— Я... ушел? – я прошептал, чувствуя, как тело падает в бездну. — И... что было... перед уходом? В спальне? — Страшный вопрос. Самый страшный.
Она покраснела до корней волос, отвела взгляд. — Мы... целовались. На кровати. Ты был... настойчив. Но... — она сжала губы, — ...но я сказала «стоп». Потому что... потому что мы были пьяны. Очень. И ты... ты остановился. Сказал что-то вроде «ладно, принцесса»... и ушел. Просто вышел и закрыл дверь.
Облегчение? Нет. Это было слишком слабое слово. Это было как глоток воздуха после утопления. Она сказала «стоп». Я остановился. Я не... не переступил последнюю черту. Но черт возьми, я был там. В ее спальне. На ее кровати. Я целовал ее, был настойчив... а потом ушел. Ушел в небытие, чтобы проснуться... с Грейр.
Она снова посмотрела на меня, в ее глазах стояли слезы стыда и растерянности. — ...и я понимаю, если ты ненавидишь меня сейчас, — всхлипнула она, прижимаясь сильнее, — но, пожалуйста, скажи, что мы... что мы можем это пережить? Как друзья? Я не могу потерять тебя, Драко! Не могу!
Я открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Из горла вырвался только хриплый, бессильный звук.
Слова «просто друзья» ударили с новой силой. Теперь они звучали как приговор. Как гвоздь в крышку гроба того «большего», о чем мы шептались в темноте коморки. Я обнял ее автоматически, машинально гладя по спине. Мой подбородок лежал на ее макушке. Я смотрел поверх ее кудрявой головы в серое небо за окнами башни.
— В-все хорошо, малыш... забудь... Я с тобой. — Я зажмурился, не веря в то, что говорю.
Она успокаивалась в моих объятиях, ее дыхание выравнивалось. Она верила. Верила, что кризис миновал. Что мы просто пережили неловкий момент пьяной слабости и остались друзьями.
А я... я держал ее и знал страшную правду. Правду, которую не мог сказать. Которая могла разрушить ее сияние, ее доверие. Её. Правду, что где-то между ее поцелуем и утренним кошмаром я, возможно, совершил непростительное. И теперь эта правда висела между нами невидимой, ядовитой грозой. Я был предателем дважды: перед ней – за возможный поступок, и перед собой – за молчание. И не знал, что хуже. Любовь превратилась в капкан, а единственное спасение – ложь – разъедало изнутри, как кислота. Я держал ее, свою лучшую, свою единственную боль, и чувствовал, как наше будущее рушится под тяжестью моего ужасного «после».