Наследница темного лорда

Я открыла дверь и застыла, потому что передо мной стоял Фред. Вечерний свет ласково ложился на его плечи, и он выглядел так, словно само время решило сделать ему подарок - на нём было всё то, что умеет подчёркивать человека без лишней помпы. Тёмный пиджак, почти чёрный, облегал плечи и спускался мягкими линиями по торсу; под ним - тонкий гольф, который аккуратно обрамлял шею и создавал ощущение уюта и стиля одновременно. Брюки были ровные, без лишних складок, ботинки - отполированы до зеркального блеска. В этом образе не было вычурности: только ясная, спокойная элегантность, которая сидела на нём как вторая кожа. Он выглядел отлично - не потому что костюм бросался в глаза, а потому что подчёркивал его природную лёгкость и обаяние.

Он улыбнулся, и эта улыбка была тёплой, знакомой и как будто созданной специально для меня.

- Ты сегодня просто сияешь, - сказал он, и голос мягко скользил по словам.

Я ощутила, как сгорают последние остатки неловкости и застенчивости. Он протянул мне руку - уверенную, но нежную - и я вложила в неё свою. Мы спустились вниз по лестнице, шаги наши были чуть синхронизированы, а воздух вокруг пахнул свечами и тонким вином. Внизу расстилался Большой зал, полный улыбающихся лиц, мерцающих огней и праздничной суеты.

К нам подошла профессор Макгонагалл. Её взгляд был строг, но справедливый; голос - ровный, как всегда.

- Дафна, вы и мистер Уизли готовы?

Я растерялась.

- К чему именно? - спросила я.

Профессор без тени сомнения ответила:

- Танцевать, такова традиция.

Я открыла рот было возразить, но профессор уже сухо закончила:

- Теперь ты знаешь. По местам.

Прежде чем я успела что‑то сказать, Фред лёгким движением провёл меня в центр зала. В тот момент вокруг будто замедлилось дыхание: в одной линии виднелись Гермиона, стоящая с Виктором, Гарри с незнакомкой, Флер с юношей из Хаффлпаффа, Седрик с Чанг - все они как будто были частью одной большой картины, и я вдруг почувствовала себя её мазком.

Музыка зазвучала - сначала осторожно, затем растаяла в мощный поток струн и фортепиано. Фред взял меня за руку, а вторая его ладонь мягко легла на мою талию. Его прикосновение было надёжным, и я ощутила, как вальс начинает жить нами.

- Готова? - прошептал он.

- Да, - ответила я, и звук моего голоса смешался с первыми тактами музыки.

Вальс начался. Шаг - два - три; шаг - два - три. Эти счёты превратились в дыхание: мы скользили по паркету, кружились, будто парили на лёгкой волне мелодии. Его движения были уверены и внимательны: он направлял меня мягко, не лишая свободы, будто предугадывал каждый мой вздох. Иногда он делал небольшой оборот, и я успевала видеть свет люстр, отражающийся в его глазах. Все мои страхи растворялись в ритме, и я просто позволяла музыке вести себя.

- Ты прекрасна, - сказал он однажды, и слова были просты, но от них стало тепло.

Я смеялась тихо, не в силах скрыть радость. Когда музыка набирала силу, он позволял себе игривые штрихи: лёгкое ускорение шага, тонкий изгиб руки, быстрый поворот. В такие моменты он был одновременно мальчишкой и мужчиной, и оба этих образа были мне близки.

Постепенно к нашему кругу присоединялись другие пары. Музыка будто приглашала всех, и зал наполнился плавным, синхронным движением. Я увидела, как Теодор Нотт взял Пенси Паркинсон за руку. Они выглядели безупречно: Пенси в платье тёплого сливочного оттенка, с тонкими складками на юбке и аккуратно уложенными волнами волос, которые блестели, как щербатые свечи; её макияж подчёркивал румянец, и она улыбалась с лёгким вызовом, прикрывая глаза в полуповороте. Теодор был в строгом костюме глубокого синего цвета, рубашка белая, галстук чёрный - стиль резкий, подчёркивающий его осанку. Он держал Пенси легко и уверенно, и их движения были слажены, как будто они репетировали этот момент много раз, хотя их взгляды говорили о том, что для них это так же ново и волнительно, как и для всех остальных.

Они кружились рядом с нами, и я не могла отвести глаз от контраста: её мягкость и его хладнокровная элегантность создавали удивительную гармонию. Пенси время от времени смотрела ему в лицо с таким выражением, словно пыталась прочесть тайнописание души, а он отвечал ей вниманием, которое редко показывал публично. В их танце было столько тщательного искусства - каждый поворот, каждый шаг имел своё назначение, и это делало их прекрасными.

- Посмотри, - прошептал мне Фред, когда наши пути пересеклись на пару тактов, - они счастливы.

- Они смотрятся так, будто все остальное подождёт, - ответила я. - Как будто этот танец - их собственный мир.

Музыка менялась, но вальс оставался в сердце зала. Я чувствовала, как каждый шаг сближает нас с Фредом: не только физически, но и мысленно. Иногда он шутил шепотом, иногда говорил серьёзно, и в каждом слове была искренность. Когда на мгновение музыка стихала, он подходил ближе, и я видела, как его глаза согревались.

- Ты в порядке? - произнес он тихо.

Его голос был близко, у виска, и я вдруг ощутила, как холодок прошел по коже: не от холода, а от того, что внутри что-то дернуло, как струна, которую дернули пальцами. Я попыталась улыбнуться, но улыбка получилась натянутой.

- Немного душно, - ответила я и пыталась сделать вдох поглубже. - Пойдем проветриться.

Он без вопросов провел меня через толпу, по мраморным ступеням, и мы вышли на балкон. Ночной воздух ударил по лицу, пахнул дождем и цветами с садовой террасы внизу. Небо было черным бархатом, и далеко-далеко мелькала лента света - редкий трамвай или даже реклама на крыше. Мне захотелось опереться о перила, закрыть глаза и просто дышать.

Фред встал рядом. Его плечи слегка шатались - от напряжения, которое я до сих пор не могла распознать.

- Дыши со мной, - сказал он, и мы синхронно сделали медленный вдох и выдох.

Мы стояли так секунду, две, и я почувствовала, что его рука медленно приблизилась к моей голове, как будто чтобы поправить прядь волос, и вместо этого замерла у щек. Его палец скользнул по моему подбородку, слегка и почти неощутимо, и в этом прикосновении было столько намерения, что мое сердце дало большой дикий скачок.

- Дафна, - прошептал он. - Я должен был сказать это раньше.

Я открыла глаза и увидела его лицо совсем близко. В свете уличного фонаря кожа казалась теплее, чем при свете свечей, и его дыхание касалось моего лица. Я ожидала слова, которое оправдало бы этот наклон, оправдало бы это молчание между нами, но вместо слов он потянулся.

Поцелуй был как открытие: сначала нежный, как прикосновение лепестка, потом более уверенный, когда наши губы приняли друг друга и стали изучать. Не было спешки, не было торопливости - только плотность момента, сладость дыхания, тонкая дрожь, словно две струны, настроенные в унисон, окончательно нашли общую ноту. Его губы были теплыми, чуть влажными, вкус напоминал вино и ментол сигарет, отголосок вечера. Я ответила не сразу, позволив себе сначала просто быть, ощущать - затем губы мои распластались, как если бы они знали, что это место безопасно, и ответили кивком, медленнее, но глубже.

Мы отстранились друг от друга, когда музыка замедлялась в моей голове и в зрачках вспыхивали огни зала. Я видела его глаза - они были раскрыты, глубокие, и в них читалось удивление, как будто он не ожидал, что поцелуй сможет стать таким открытием. Я сама была ошеломлена - не только поцелуем, но тем, как легко он разрушил ту аккуратную преграду, которую я так долго берегла.

Вдруг позади нас послышался резкий шаг. Теодор появился так внезапно, как будто весь ночной воздух привел его прямо к нам. Его лицо было бледным, и взгляд исказился - не сюрпризом, а чем-то более жестким, как молния, пробегающая по стеклу.

- Что это значит? - его голос прозвучал сдержанно, но в нем горело что-то опасное.

Фред и я одновременно обернулись. В его лице, в моей руке, в этом мимолетном тепле, которое между нами еще сохранялось, Теодор увидел достаточно, чтобы повесть себя иначе. Его рука поднялась, и я услышала резкий шлепок кулака, ударивший по щеке Фреда.

Это произошло мгновенно, как искра, упавшая на порох. Фред отшатнулся, пальцы на моем плече напряглись. Я хотела закричать, хотела встать между ними, но время растянулось, и каждый следующий кадр будто замер.

- Ты смеешь, - выдохнул Фред, и его глаза наполнились злостью.

Он бросился на Теодора, толкаясь и махая руками. Сначала это были быстрые, некоординированные удары - две сильные фигуры, заполнившие пространство балкона, шаги, которые скребли по плитке, и звук кулаков о кожу. Я бросилась к ним, крича их имена, стараясь разнять, но мои руки были слабее решимости, которую я испытывала внутренне. Я чувтвовала, как сердце колотится в горле, как в ушах звенит, и мир вокруг превратился в серию смутных звуков: шаги, ругань, удар.

- Хватит! - кричала я, хватая их за руки, пытаясь вытолкнуть, как будто я могла оттолкнуть не только руки, но и саму ярость, что между ними вспыхнула.

Но энергия была сильнее меня. Теодор держался жестко, словно камень, а Фред был огненным. Их движения становились все более резкими, одежда мялась, один из пуговиц отлетел в сторону, и там, на холодном балконе, два человека, которых я когда-то думала знаю, превратились в противников, ведомых чем-то древним - ревностью, предательством, болью.

Я уже собиралась снова встать между ними, освобождая руки, когда к нам на балкон отворилась дверь и в проеме появился Драко. Он был как скала, с жесткой линией плеч и спокойным лицом, которое не показывало эмоций, пока он не прошел пару шагов - и вдруг его присутствие изменило все.

Драко не бросился, не закричал. Он просто оказался рядом и мягким, но твердым движением развел мужчин в стороны. Это было неожиданно - не сила, а контроль. Он держал их за плечи, поймал мгновения, когда они пытались снова вцепиться друг в друга, и не давал им пройти дальше.

- Хватит, - сказал он тихо, и в тоне не было уговоров, только приказ, который не требовал подтверждений.

Они остановились, пыхтя, смотря друг на друга с отрешенностью тех, кто только что видел, как рассыпались их представления о мире. Фред выпрямился, рука дрожала. Теодор стоял, грудь поднималась. Мы все трое смотрели на себя, на друг друга, и казалось, мгновение продолжилось в вечность.

Я подбежала к Фреду и увидела красную линию на его губе, капельку крови, что медленно собиралась в уголке рта. Я достала из сумочки салфетку - жест, такой обыденный в любых моментах, - и прижала ее к губе, не думая о том, как неловко выгляжу, как дрожит моя рука.

- Ты зачем это сделал? - шептала я Теодору, но не крик, не обвинение, а вопрос, полный боли и желания понять. Салфетка была влажной от его крови, и я ощутила странную отвращенность и одновременно привязанность - какая-то двойственная смесь, которая делала все еще сложнее.

Теодор встретил мой взгляд. Его глаза были темными,и в них смешались вина и что-то неуловимое, может быть - страх потерять. Он опустил взгляд, будто пытался найти слова, которые не смог бы промолвить вслух. Затем он повернулся, как будто готовясь уйти, но остановился, словно вспоминая себя.

- Дафна, - начал он, и голос, когда он его поднял, был ниже, внимательнее. - Это... я не хотел, чтобы все так получилось.

Его слова были просты, но за ними скрывалась буря. Я отстранила салфетку, и на моих пальцах осталась кровь, темная и живая на ткани. Фред смотрел на меня, на Теодора, и в его взгляде было столько вопросов, что мне казалось, я тонул в их бездне.

- Ты видел, как он поцеловал меня, и ударил его? Почему? Почему так?

Теодор легко вздохнул и подошел ближе. В его лице были черты исправления, которые я не могла раньше прочесть - сожаление, стыд, но и решимость.

- Потому что я боюсь, - ответил он просто. - Боюсь потерять. Боюсь, что ты уйдешь, что ты найдешь в нем то, чего нет во мне. Я не исключение, Дафна. Я поступил глупо. Я перепутал ревность с правом, с чувствами. Я не горжусь этим.

Его голос дрожал, но не от слабости, а от искренности. Я смотрела на него и чувствовала, как внутри что-то ломается - обломки моей веры в простоту отношений, в ясность чувств. Все было сложнее. Все было человеческим и болезненным.

Фред все еще держался за губу, которая теперь напоминала о стене, что возникла между нами. Он взглянул на Теодора и сказал с трудом:

- Ты мог спросить. Ты мог поговорить. Ты выбрал кулак.

Теодор опустил глаза и ничего не ответил. Я поняла, что никакие слова сейчас не изменят того, что уже произошло. Но молчание было тяжелее, оно давило, как влажная тряпка на сердце.

Я почувствовала, как внутри меня взрывается буря эмоций: обида на Теодора за его руку, жалость к Фреду за его потрескавшуюся губу, и самое главное - бесконечная усталость от того, что наши жизни, так долго казавшиеся упорядоченными, вдруг стали моткой из узлов и неправильно затянутых нитей.

- Ничего не исправить одним словом, - сказала я, отворачиваясь. Мои пальцы все еще сжимали салфетку, и я чувствовала, как кровь Контрастирует с тканью. - Мне нужно уйти.

Я не успела договорить. Слезы внезапно прорвались - не градом, а маленькими, горячими каплями, которые тянули за собой горечь и стыд. Я развернулась и побежала прочь, не оглядываясь на их лица, не слушая призывов и шагов. Балкон и зал стали размытыми, как кадры в проекции, а ноги несли меня к лестнице, к коридору, к комнате, где я думала, смогу спрятаться от собственных мыслей.

Я закрыла за собой дверь и оперлась спиной о дерево, чувствуя, как грудь сжимается. Слезы текли, но голос в голове был ледяной: Что я сделала?

От лица Гермионы

Музыка заполнила зал как живое существо - не просто звуки, а поток, который тянул за собой ноги, мысли, дыхание. Вальс - два шага влево, один шаг направо, круги, которые повторяются, и в каждом круге - маленькая история. Я чувствовала эти истории под подошвами туфель: прошлые вечера, экзамены, споры и примирения, и, что удивительнее, настоящее, которое было прямо сейчас.

Виктор держал меня так, как будто чтение партитуры было для него делом не только профессиональным, но и почти священным. Его ладонь на моей талии была твердой, но деликатной; пальцы аккуратно обходили складки платья, словно боясь помять ткань, которая для меня казалась броней и маской одновременно. Он всегда умел танцевать: в спорте его движения были лаконичны, точны, а в танце - чуть смягчены, словно он тренировался делать все правильно и для красоты тоже. Я чувствовала его плечо рядом, слышала ровный стук сердца - не слишком громкий, но достаточно ощутимый, чтобы знать: он рядом, он внимателен.

Зал вокруг нас светился свечами и хрустальными люстрами; аромат цветов, привезенных прямо из оранжереи, смешивался с тонким запахом духов. Люди кружились, смеялись, посылали друг другу знакомые взгляды. Мне было легко и странно одновременно: легкость приходила от музыки и от того, что я была в безопасности в обрамлении движения; странность - от сознания, что это не просто вечер, а пересечение жизней, где каждый взгляд и прикосновение может изменить судьбу.

- Тебе хорошо, Гермиона? - шепнул Виктор, когда мелодия на мгновение стала тише, предоставив нам пространство для дыхания.

- Отлично, - ответила я. - Спасибо, что пригласил.

Он слегка кивнул, и мы продолжили. Музыка потянула нас снова, и я позволила себе раствориться: в шаге, в поддержке его руки, в тонком свисте струйка воздуха, который разрезали наши тела при повороте. Я думала о пустоте и полноте одновременно: о пустоте дня, когда мир занят делами, и о полноте этого вечера, когда мир сжимается до круговой траектории танца.

И вдруг - как будто сама мелодия вдруг поменяла тон - в поле моего зрения возник Драко. Он подошел не с шумом, а так, словно тень, отлитая в серебре, просто скользнула на место. Его костюм был безупречен - черный, как смола в ночи, - и он выглядел так, будто родился для того, чтобы быть внимательным к деталям. Я знала Драко по многим событиям нашей прошлой жизни; его манера держаться редко оставляла равнодушным. Но сейчас, когда он оказался рядом, это было не просто появление старого знакомого.

Виктор и я только что сделали поворот, когда Драко встал так близко, что я почувствовала легкий порыв его парфюма - прохладный и острый. Он наклонился и, прежде чем я поняла, что происходит, его рука уверенно взяла мою запястье, в одно мгновение оторвав меня от Виктора. Это было настолько стремительно и в то же время так тщательно продумано, что я растерялась: сердце подпрыгнуло, а ноги попытались вспомнить, как удержать равновесие.

- Драко? - выдохнула я, и голос мой, наверное, прозвучал растерянно. Я сразу ощутила неловкость - Виктор, чья рука все еще касалась моей спины, развернулся, и на его лице отразилось то же удивление, что пульсировало в груди: он был ошеломлен.

Не успела я ничего понять, как его губы накрыли мои. Это был поцелуй резкий, быстрый, но не грубый; он был одновременно заявлением и вопросом. В его прикосновении не было теплоты, присущей искреннему желанию, но был жест контроля, как будто он рисовал красную линию вокруг нас и говорил: «Здесь - мое». Я испытала шок прежде всего от неожиданности - не от принципа поцелуя, а от того, что он был совершён так внезапно и без предупреждения. Мои мысли застыли, но тело отдавалось рефлексом: губы дрогнули, возникла тишина, которую можно было ощутить как звук.

Виктор отступил на шаг, смотря на нас обоих с нескрываемым изумлением и некоторым беспокойством. Его лицо побледнело, глаза сузились - не от злости, скорее от недоумения. Я отстранилась от Драко, словно от ожога, пытаясь поймать собственные мысли.

- Что это значит? - спросила я почти беззвучно, смотря в его лицо. Слова вырывались из груди, тон был требовательный, но я старалась не давать эмоциям взять верх. Я просто хотела ясности.

Драко не сразу отвечал. Его глаза бли сфокусированы, как на поле боя, и в них, к моему удивлению, читалась не только наглость, но и какая-то скрытая усталость, смешанная с напряжением.

- Я - хотел сказать нечто иное, - начал он, голос его был ровным, но я услышала в нем напряжение. - Но сейчас не время и не место для долгих объяснений.

Мы оба перевели взгляд - и в ту же секунду услышали отдаленный шум, который нарастал, как ритм, подбирающийся к кульминации. Где-то изнутри здания донеслись звуки: резкие голоса, топот шагов, металлический звон - как будто кто-то пытался перевести порядок событий в физическую реальность.

Драко повернул голову в ту сторону, откуда шел шум, и на его лице появилась такая хмурая решимость, которую я знала раньше - будто все личные игры могли подождать, когда требуется более серьёзное вмешательство. Он сделал шаг в сторону двери, ведущей на балкон, и я инстинктивно потянулась за ним.

- Объясню тебе потом, - бросила я Виктору сквозь плечо, стараясь, чтобы в голосе не было ультиматума. - Все объясню. Просто подожди.

Виктор кивнул, но его взгляд остался тяжелым; я видела, что он пытается сложить картину происходящего в голове, и то, что он увидел, не укладывалось в рисунок спокойствия. Но пока мы стояли, музыка продолжала играть где-то далеко, как будто отдельная жизнь, отделенная от того, что происходит сейчас.

Драко шел в направлении балкона быстрым шагом, и я следовала за ним, стараясь не ускорять шаг, чтобы не выглядеть назойливо. Шаги были тяжелее обычного, и в них чувствовалась готовность к конфронтации. Когда я почти подошла к дверям, ведущим на балкон, в коридоре мелькнула фигура - это была Дафна. Она выбежала наружу, и я увидела ее в эффекте замедленного кадра: платье было взъерошено, лицо залито слезами, и она бежала, будто пыталась убежать от самого себя.

Ее глаза были огромны, чисты от ужаса и отчаяния одновременно. Когда она пронеслась мимо меня, я оказались на балконе, где воздух был холоднее, чем в зале, и он пах дождем и жареным воздухом, который оставили за собой люди. Там, у перил, стояли трое мужчин: Фред, с кровью на губе; Теодор, у которого были заметны ссадины и травмы лица; и Драко, который что-то им говорил. Фред выглядел избитым и разозлённым одновременно, его губа распухла и кровоточила - я видела, как он держит руку у рта, чтобы сплюнуть. Теодор держался напряженно, на щеках виднелись ссадины, а взгляд был каким-то окаменевшим. Драко же был спокойнее всех - такая спокойная уверенность, которую он умел излучать, словно дирижируя хаосом.

Я услышала отрывистые слова - но они были отдалены, как будто в тумане; тем не менее, смысл был ясен: недоразумение переросло в драку. И в этой драке были задействованы люди, которым я доверяла. Сердце сжалось.

Не раздумывая больше, я кинулась в зал. Дафна была в нашей комнат - она сидела на краю кровати, вся в плаче, лицо ее было красным и опухшим от слез. Я вошла и замерла на пороге, чувствуя, как внутри все разрывается на части. Она не поднимала головы, не пыталась собрать себя в кучу; она просто сидела и дрожала.

- Дафна, - сказала я и сделала шаг вперед. Мой голос был мягким, как перчатка, которую я могла бы подать ей, чтобы согреть. - Что случилось?

Она медленно подняла голову, и в её глазах была такая глубина боли, что мне захотелось кричать. Она попыталась улыбнуться, но улыбка распалась, как тонкий сосуд.

- Он поцеловал меня, - прошептала она, и я услышала в этих словах и шок, и ненависть, и разочарование. - Фред поцеловал меня. Я не знала, что делать. А потом вошел Теодор... и ударил его.

Я подошла ближе и села рядом, невольно касаясь ее руки. Кожа была горячей от слез и от возбужденного кровообращения. Дафна продолжала говорить, ее голос время от времени ломался:

- Я думала, мы с ним просто танцуем... мы были в вальсе, мне стало душно мы от шли на балкон, и поцеловал меня. Я растерялась, Гермиона. Это было так неожиданно. Я не знала, как реагировать - и тогда зашёл Теодор... и ударил его. Он-сказал что-то о глупости, о том, что не имеет права... я не могу объяснить...

- Ты в порядке? - спросила я тихо, потому что этого вопроса, как мне казалось, было недостаточно, но это было то, что можно было спросить в первый момент после шока.

Дафна кивнула, но глаза её все еще блуждали по комнате. Я взяла ее руку и сжала. В этом простом жесте было и обещание поддержки, и признание: неважно, что дальше, я рядом. Я знала, что слова сейчас мало что изменят; важны были действия, внимательность и время. Я села рядом, аккуратно убрала челку с ее лица, и мы сидели молча, пока стороны эмоций не начали стихать.

- Ты хочешь, чтобы я позвала кого-то? - спросила я, и этот вопрос звучал как предложение: врач, друг, кто-то, кто сможет помочь решить практические задачи.

- Нет, - сказала она. - Нет, мне просто нужно немного времени. Я хочу, чтобы все это кончилось прямо сейчас. И мне нужно, чтобы кто-то объяснил мне, что я не сошла с ума.

Я улыбнулась ей, и улыбка была наполнена теплом, компенсирующим холод вечера.

- Ты не сошла с ума, - сказала я твердо. - Мы разберемся. Я поговорю с ними. Но сначала - дыши. Сядь, закрой глаза, сосчитай до десяти. Я рядом.

Она послушно закрыла глаза, и мне показалось, что она начинает медленно отпускать ту струну, которая тянула ее на край. Я легонько провела пальцем по ее спине.

На следующий день

Я стояла у самого входа в лабиринт и пыталась заставить своё дыхание вернуться к норме. Стены живой изгороди нависали над нами, словно тёмные волны, и казалось, что весь мир сузился до этого узкого прохода. Вокруг - шаги, шёпоты, редкие вздохи, запах влажной земли и листьев. Когда прозвучал сигнал, я почувствовала, как будто кто-то резко отдернул занавес: все участники двинулись внутрь, и нас с Гарри понесла одна и та же цель - Кубок Огня.

Мы шли вместе сначала потому, что так было проще, а ещё потому, что мне было спокойнее, когда он рядом. Гарри молчал, но его молчание было не тяжким - оно было собранным, внимательным. Мы расходились и сходились, обходили тупики, заглядывали в расщелины, прислушивались. Лабиринт жил своей жизнью: где-то шевелились ветки, где-то тянул туман, а где-то казалось, что стены сжимаются, будто проверяя нашу решимость.

- Ты понимаешь, куда идти? - прошептал Гарри один раз, когда мы остановились у развилки.

- Пока только чувствую, - ответила я. - Как будто он где-то там, ближе, чем кажется

Мы расстались, чтобы покрыть больше территории, и я пошла по узкому коридору, который вёл вглубь, туда, где воздух становился прохладнее.

Внезапно впереди раздался шум - смешение голосов, шагов, звуков борьбы. Я бросилась к месту, откуда всё доносилось, и сразу увидела Виктора, который напал на Седрика. Это было неожиданно и жестоко: Виктор выглядел резким и угрюмым, у него были натянуты челюсти, а Седрик, казалось, не ожидал такой вспышки враждебности.

- Что ты делаешь? - выкрикнул кто-то, и я увидела изогнутую фигуру Гарри, который подбежал вместе со мной.

Я рванулась в центр столкновения, толкнула Виктора по плечу, чтобы отвлечь его, а Гарри помогал Седрику подняться. Сердце колотилось так, будто заразило весь корпус, но инстинкт помогал действовать быстро и чётко.

- Отстань! - крикнул Гарри, и его голос был холоден и решителен.Виктор остановился, словно обдумывая, стоит ли продолжать. На лице его мелькнула смесь раздражения и какой-то пустоты. Он отступил, снял напряжение с плеч и ушёл по своей тропе, не задерживаясь, не глядя назад.Седрик был потрясён, но жив. Я прислонила ладонь к его плечу, чувствуя, как он дрожит.

- Всё в порядке? - спросила я мягко.

- Думаю, да, - ответил он, опираясь на Гарри.

- Спасибо вам обоим. Я... не ожидал такой резкости.

- Мы должны идти, - сказала я, потому что не хотела, чтобы этот инцидент задерживал нас. - Кубок не будет ждать.

Мы продолжили путь втроём, наши шаги снова стали синхронными. Я чувствовала, как напряжение постепенно возвращается внутрь, превращаясь в осторожную решимость. Лабиринт теперь казался ещё более живым: вдали листья дрожали, как будто в предвкушении, а воздух был пропитан каким-то ожиданием.И вот, когда мы прошли очередной изгиб, я заметила яркую точку света вдали. Сначала я подумала, что это просто блик солнца, но чем ближе мы подходили, тем яснее становилась очертание. Там, на небольшом пьедестале, среди мха и корней, стоял Кубок Огня.

Он выглядел не так, как я себе представляла: он был меньше, чем я думала, но от него исходил удивительный свет - не резкий, а тёплый, будто внутри горела маленькая лампада. Металл был выгнут тонкими плавными линиями, ручки изогнуты, как крылья, а поверхность будто отражала не только наше лицо, но и память лабиринта - листья, небо, тени.Я судорожно вдохнула - это было как зрелище завершения долгого пути и начало чего-то ещё более опасного. Кубок манил, не просто светом, а обещанием перемен. Я обернулась к Гарри и увидела в его глазах то же смешение страха и желания.

- Он красивее, чем я думала, - прошептала я.

- Он опасен, - ответил он, и в его голосе прозвучала скользящая тревога. - Но это наш шанс.

Мы побежали. Бег был почти инстинктивным: землю под ногами не чувствовала, только воздух, который резал кожу, и звук шагов, слившийся с учащённым дыханием. Путь к пьедесталу казался короче и длиннее одновременно; пространство вокруг сжималось, и всё внимание концентрировалось на том маленьком объекте.

- Быстрее! - крикнул Седрик, но мой взгляд был прикован к Кубку.В тот момент, когда мы приблизились, что-то внутри меня сделало шаг вперёд, требуя прикосновения. Я протянула руку, и Гарри сделал то же самое. Наши пальцы почти одновременно коснулись холодного металла, и это прикосновение было как удар токараздирающая вспышка, за которой последовала теплая волна, пробежавшая по всему телу.Я услышала малейший звон в ушах, увидела вспышки - не столько видения, сколько намёки: огненные линии, лица, которых я никогда не видела, и ощущение какого-то портала, который открылся. Это было не страшно, больше похоже на внезапное понимание того, что мир расширился до границ, которых я ранее не замечала.

- Гарри? - прошептала я, стараясь разглядеть его лицо в этом свете.

- Я здесь, - ответил он, и его голос дрожал, но он улыбнулся.

Я упала на холодную землю кладбища. В голове - только глухой удар и рябь света. Пыль забилась в рот, ветер рвал волосы, а мир вокруг был окутан влажным запахом мха и давно забытой земли. Я попыталась сделать вдох - он вышел тяжело, как будто я вновь родилась из болота. Пальцы скользнули по влажной траве, и я подняла голову.

Я увидела их сразу - рядом стояли Гарри и Седрик. Их фигуры вырисовывались из тумана, как будто они были частью этого места, а не просто пришедшими. Гарри подошёл первым. Его лицо было напряжено, но по нему скользила та привычная усталость, которую я уже успела узнать; в его взгляде была искра беспокойства, когда он протянул руку ко мне.

- Ты в порядке? - спросил он, и голос дрогнул едва заметно.

Я попробовала встать, но ноги предательски подкашивались. Гарри ухватил меня за локоть и помог подняться, опираясь, словно был крепкой скалой посреди зыбкого мира. Руки его были тёплыми, пальцы чуть дрожали, и в этой дрожи я чувствовала искренность.

Я начала оглядываться. Вокруг сгущался туман, надгробья торчали рядами как челюсти спящего монстра. Было жутко - шорохи в траве, свист ветра между камнями, скрип старых деревьев создавали ощущение, будто кладбище живёт собственной жизнью и наблюдает за нами. Люди рядом казались такими же растерянными: Седрик стоял неподвижно, словно пытаясь понять, где он оказался; остальные лица были размыты в тумане.

Гарри нагнулся и прошептал, едва слышно:

- Я бывал здесь во сне.

Эти слова ударили меня странной волной - в снах можно увидеть что-то, что ещё не случилось, либо то, что давно погребено. Я шевельнулась и, неосознанно, взглянула на ближайшее надгробие. Камень был облуплен временем, мох плотно въелся в трещины, но надпись выделялась чётко, словно кто-то вычистил буквы чистым ножом.

Я прочитала вслух, буквы разошлись по воздуху:

- Том Реддл.

Мир закружился. Эти три слова ударили мне в грудь, будто кто-то вонзил железный штырь в самое сердце. Я шагнула назад, и земля под ногами затряслась. Невозможно, - вырвалось из меня, голос полетел дальше моей воли. Том Реддл - имя, которое я знала из своё биографии, из шёпота в темных коридорах, из учебников, но никак не ожидала увидеть его на кладбище, в реальности, на камне, передо мной.

Внезапно из мрака вышел он - Питер Петтигрю. Его походка была лёгкой, почти танцевальной; лицо - бледное и затянутое, в глазах - смесь лести и безумия. В руках у него что-то шевелилось, нечто маленькое и бесформенное, и от вида этого существа меня пронзила дрожь.

Прямо в центре поля стоял котёл - старый, чёрный, с причудливыми узорами, как будто выковали его много лет назад для каких-то тёмных целей. Он стоял на камнях, окружённый кругом, и казался одновременно чужим и знакомым. Внизу под ним лежал огонь, который внезапно разгорелся, словно по чьему-то приказу.

Гарри опустился на колени. Его колени почти касались влажной земли, и я увидела, как бледность скупила лицо.

- Что с тобой? - прошептала я , мои пальцы дрожали.

- Чувствую... что-то, - с трудом сказал Гарри, и в его глазах мелькнул ужас, будто он поймал в ладони ледяную змею.

Я смотрела на Питера. В его руках лежало существо: кусочек тьмы, покрытый слизью, с маленькими, несимметричными отростками; оно шевелилось и издавало тонкий визг, как будто пыталось кричать, но не умело. Серце в моей груди билось так громко, что казалось, оно заглушит весь мир.

Седрик, несмотря на ошеломление, поднялся и, как будто рефлексом, навёл палочку на Питера. Его пальцы крепко сжали инструмент; в их напряжении чувствовалась решимость защитить.

Питер петлянул своими гладкими губами, и его ответ прозвучал, как приговор:

- Avada Kedavra.

Зелёный луч вырвался из его палочки - холодный, смертельный, и попал прямо в Седрика. Я видела, как свет пронзил тело, как Седрик взмолился беззвучно и отлетел назад, как тряпичная кукла. Он упал на землю, и из его груди не вырвался ни звука - только пустота. Моё горло сжалось, и из груди вырвался крик:

- Нет!

Этот крик прорезал туман. Я бросилась к Седрику, но Питер медленно повернул палочку на меня и Гарри, прижимая нас к надгробию, где позади нас сжалась статуя - словно каменное изваяние защитника прижало нас к себе, держало, не давая отступить. Я чувствовала холод камня в спине; он был тяжелым и безжалостным, как закон.

Питер кинул существо в котёл. Оно упало с шлепком, и в нём затрепетало, как в горшке, что-то живое. Затем он порезал ладонь ножом: кровь выступила яркой полосой на бледной коже. Безвременная решимость сверкнула в его глазах. Он направил своё пальто, и капли тёкли в сторону котла; он добавил туда и наши капли - мою, и Гарри. Я смотрела на этот ритуал, и мир вокруг словно свернулся в аккорд ужаса.

Питер отошёл на шаг назад. Его глаза сверкнули безумным восторгом, когда котёл вспыхнул сверху внутренним, зелёным огнём. Пламя поднималось, облизывая края, и оттуда поднялся запах - зернистый, металлический, пропахший чем-то древним. Тепло ударило меня в лицо, и я почувствовала, как кровь в моих венах замирает от холода и жара одновременно.

Гарри был неподвижен. Его чёрные волосы были липкими от пота, лица вытянуто от боли. Я слышала в ушах только удары сердца и шепот ветра, пересекающийся с треском огня.

- Что это за ритуал? - прошептала я, едва слышно, и слова мои тонули в реальности, как капля в море.

Питер повернулся к нам и усмехнулся, как человек, который уверен в своей победе. В его взгляде не было жалости, только искромётная жажда сделать что-то, что его возбуждает до отчаяния. Он взмахнул рукой, и вокруг котла поднялся дым, густой и чёрный, словно из него вырываются тени прошлого.

Я чувствовала, как в груди просыпается древний страх - не страх смерти, а страх того, что ты становишься частью чего-то, что не понимаешь и не можешь контролировать. Пальцы сжались на рукояти палочки; я хотела сопротивляться, хотела вытащить потоки света, отбросить Питера, но мускулы не подчинялись. Как будто невидимая сила держала нас на месте, словно мы были пешками в спектакле чужих рук.

- Почему ты это делаешь? - моё голос дрожал, но я заставила себя говорить.

Питер улыбнулся ещё шире, и в улыбке этой было столько отвращения и восторга, что мне стало плохо.

- Ты ведь не думаешь, - сказал он тихо, - что тайны можно оставить просто так. Они требуют жертв. Им нужна кровь, чтобы вернуться.

В его словах звучала правда, но жестокая и извращённая. Я посмотрела на Гарри: он попытался шевельнуться, глаза его блуждали, но он не мог. Седрик был неподвижен на земле, как выстрелянная марионетка, и мысль о нём, безмолвном и сломанном, рвала мне сердце. Но потом котёл в центре поляны дернулся, как будто у него был свой собственный ритм; и из его глубин, из шевелящегося, кипящего нутра, показалось что-то человеческое.

Сначала - только форма, затем - контур головы, затем чёрные, длинные пальцы, выступающие из тёмной, влажной массы.Он вышел не шагом, а выскользнул, как будто его вычернули из кувшина старой глиной. Сначала я увидела кожу - не розовую, не тёплую, а мраморно-бледную, как будто свет сам проходил через неё. Лицо было тонким и острым, нос - совсем плоским, будто от него осталась только тень. Глаза пустыми не назвать; они горели холодным, зеленовато-серым светом, в них было столько решимости, что воздух вокруг казался держащимся на дрожащем натяжении. Отсутствие волос, бледность, и та самая улыбка - почти беззубая, натянутая до ушей, лишённая теплоты.

- Ты пришла.

Слова прозвучали будто бы извне и изнутри меня одновременно. Я услышала в них не просто признание - я услышала сложенную в буквы историческую давность, дни и годы, терпеливо выстраивавшиеся к этому моменту.

Рядом, как тени, стали появляться другие люди. Они выходили из мрака, медленно, один за другим, как будто туман сам послужил им дорогой - знакомые лица, голоски, смутные очертания тех, кто когда-то был ближе к имени, чем к делу. Их одежды были странно однородны: чёрные, тёмные оттенки, зеркально отражавшие свет огня. Среди них была знакомая фигура - мама. Её глаза сверкнули, когда она увидела меня, и в этих глазах было не столько милосердие, сколько жертва гнозиса: ликование от того, что всё уместилось так, как ей хотелось.

Статуя позади нас, словно оторвавшись от вечности, отпустила меня. Я почувствовала, как камень, который держал меня, отдал мне своё холодное прикосновение, и я качнулась, падая на колени. Слезы сначала были неожиданными: горячие солёные струйки, которые не хотели ждать слов. Они стекали по щекам и падали на мокрую землю, оставляя тёмные дорожки в свинцовой полутьме.

- Ты плачешь - мне это нравится, - произнёс отец, и его голос был одновременно нежным и страшным, как шёпот клинка. - Я очень рад видеть свою дочь здесь.

Я перевела взгляд на мать, стоящую неподалёку с этим безумным, счастливым выражением на лице, которое могло бы удивить смерть. Она, казалось, сияла собственной жестокостью. В её глазах - гордость, как у матери, впервые увидевшей произведение искусства, сделанное из хаоса.

- Мама? - вышло из меня едва слышно, как просьба, как вызов.Она ответила мне тем же шёпотом, и в её голосе была радость семейного собрания:

- Вся семья в сборе.

Я чувствовала, как горячие слёзы льются, и каждое слово словно горло железной ловушки сжимало моё сердце.

Отец повернул голову, его взгляд наткнулся на Гарри; он поднял палочку и направил её на него медленно, как хирург направляет инструмент на своё творение. Я не могла допустить этого. Я не могла смотреть, как на моих глазах угаснет ещё одно честное сердце.

Я подпрыгнула, закрыв его собой, потому что страх не столько о себе, сколько о том, что можно потерять.

- Отойди, - приказал он мне, холодно и спокойно. - Дай мне закончить дело.

Моя грудь встретилась с его ладонью, и всё внутри меня решило, что не отступит.

- Нет! - вырвалось у меня, и кровь в ушах заглушила всё остальное.

Рука, как молния, схватила моё запястье. Это была не волшебная хватка, а плотная, безжалостная рука матери. Её пальцы вцепились в меня, такие крепкие, будто хотели не пропустить меня дальше, удержать меня у своих корней. Она оттянула меня прочь от Гарри, а я почувствовала, как её голос шипит:

- Ты слишком ценна, дитя моё. Не смей портить этот момент.

Статуя отпустила Гарри, и он рухнул на землю, как дерево, срубленное без предупреждения. Его глаза были открыты, а в зрачках светилось то смятение, которое не оставляло ему сил. Он криво улыбнулся, видимо, пытаясь собраться. Отец помрачнел. Он не кричал; он приказал:

- Дерись.

Вокруг молчание прорезалось шёпотом заклинаний. Они начались как шёпоты, потом стали звоном, и в них были такие слова, которые моя душа не знала до того, как стала частью этого. Магия столкнулась в воздухе - не видимая, но ощутимая, как электричество перед грозой. Я слышала, как звуки их столкновений сворачивались в искры, которые падали на землю и таяли, как капли ртути.

Я чувствовала, как хватка матери ослабевает. Между нами образовалась трещина; возможно, кто-то отвлёк её внимание. Возможно, в её душе зазвучали те самые старые страхи - страх потери, страх того, что всё не будет так, как она хотела. Это дало мне шанс, и я бросилась - я бежала не только ради Гарри, но и ради того, чтобы спасти то, что ещё можно было спасти.Кубок огня стоял рядом, вскипевший и блестящий, как глаза зверя. Я схватила Гарри и, чувствуя тяжесть тела, потянула его на себя. Седрика - его тело - я почувствовала холодным и твёрдым, но тоже взяла.

И мир вокруг нас снова схлопнулся, как книга, и мы - все трое - телепортнулись.Мы оказались у входа в Лабиринт. Вокруг звучали громкие аплодисменты, которые оторвались от реальности - как если бы мир вдруг решил вернуться к своими прежним обязанностям и начал аплодировать спасённому спектаклю. Люди стояли в изумлении, лица их светились, где-то играла музыка, кто-то радовался, не зная всей трагедии.

Я стояла, прижимая к себе Гарри и глядя на Седрика. Его тело было безжизненно спокойным, и слёзы снова хлынули из меня, уже не от удивления, а от той, жестокой, окончательной потери, которую я ощущала каждой клеткой. Люди вокруг нас отошли, словно разнообразие эмоций заставляло их отступить и дать нам личное пространство.Потом всё замерло - в зале возникла непонятная пауза. Люди замерли и начали шептаться: что-то не так. Я слышала, как шёпоты превращались в звонок тревоги. Они подошли ближе, захотев понять, и когда они наклонились над телом, то увидели одно страшное: Седрика больше нет.

Исчезновение привело к буре - обвалы криков, паника, люди дрожали, кто-то терял сознание. Я кричала его имя, вдавила ладони в землю, как будто могла вытянуть его оттуда по звуку, как спасатель вытаскивает утопающего. Но тела не было. Прежде оно лежало тут, и теперь - исчезло, как будто его никогда не было.К нам подошёл Дамблдор. Его глаза были глубоки, как старое озеро, и походка была уверенной, хотя в воздухе витала тревога. Гарри, который был всё ещё спутан и полон боли, сказал едва слышно, глотнув воздух:

- Волан-де-Морт вернулся.

Эти слова упали в овальную тишину, ускорился страх и понимание в лицах присутствующих людей. Дамблдор опустился на колени рядом с нами, его взгляд был не столько обеспокоенным, сколько сосредоточенным. В его голосе тихом, но твёрдом, было почти похожее на приказ:

- Мы должны держаться вместе.

Я стояла, держа Гарри, и ощущала, как мир вокруг рушится - не сразу, а слоями, как старинный дом, где каждое вынувшееся доски оставляет новый след. Я смотрела на лица людей: в их глазах был страх, который грыз изнутри, но также и решительность. Они понимали, что произошедшее - не просто эксцесс; это было возвращение чего-то, что они надеялись, что останется в тени истории.

- Он пришёл, - прошептал кто-то за моей спиной. - И он не один.

Дамблдор взял слово, и его голос разнесся по площади. Он говорил тихо, но чётко, как тот, кто годами владел хитросплетением печалей и радостей этого мира:

- Мы не позволим этому случиться вновь. Мы будем бороться.

Его слова были как рукобитие - они согревали и сдерживали волнение, но я видела, как в нём борются эмоции: страх, боль, слабость, но и надежда. Гарри повернул к нему голову, и в его взгляде было столько утраты и решимости, что я ощутила, как тонкая нитка их связала всех нас.

Люди подходили ближе, стремясь понять, что произошло. Кто-то приставил ладонь к губам, кто-то молча отступил. Мне показалось, что мир вокруг нас теперь другой: стены, которые раньше казались стабильными, теперь трещали. Седрик исчез - и это было не просто исчезновение одного человека; это был звонок тревоги, предвестие шторма.

Я опустила голову на грудь Гарри, и он положил мою руку на свою щёку. Его дыхание было тяжёлым, но в нем было обещание продолжать. Дамблдор встал и обратился к нас, собрав вокруг себя круг тех, кто мог помочь, тех, кто был готов.

- Мы будем защищать каждое сердце, - сказал он, и в его голосе звучал стальной аккорд. - Никто не останется один.