Эхо в тишине
Гостевая спальня в Малфой-Мэноре была воплощением сдержанной, холодной роскоши. Шелковые простыни, холодные как склеп, казалось, отказывались принимать тепло человеческого тела. Высоченный потолок терялся во мраке, а тяжелые бархатные шторы, задернутые так плотно, что не пропускали ни единого луча лунного света, делали комнату похожей на гробницу. Гермиона лежала на огромной кровати с четырьмя столбиками, глядя в темноту, и чувствовала себя экспонатом в музее. Экспонатом под названием «Грейнджер, оставшаяся на ночь в логове врага».
Сон не шел. Ее мозг, перевозбужденный событиями дня, работал на пределе. Сначала этот напряженный сеанс с Люциусом, его проницательный, оценивающий взгляд. Потом его жестокая словесная атака в библиотеке, где он, словно хирург, вскрывал их с Драко едва зародившиеся, хрупкие отношения. И, наконец, сам Драко. Его ледяная маска, которая треснула под ее напором. Его отчаянное «Я испугался!». Его мольба о шансе.
И она дала ему этот шанс. Она осталась.
Это решение казалось одновременно и единственно верным, и совершенно безумным. Она осталась в доме, где на полу гостиной до сих пор мог храниться невидимый отпечаток ее боли и страха. Она осталась ради человека, который был причиной многих ее детских слез. Ради мальчика, который вырос и теперь носил в своих серых глазах такую вселенскую тоску, что у нее самой ныло сердце.
«Мы попробуем».
Что они попробуют? Быть друзьями? Любовниками? Просто двумя людьми, которые пытаются не утонуть в своем прошлом? Она не знала. Она знала только одно: в этом мрачном, холодном доме, в его хозяине, она нашла что-то, что отзывалось в ней самой. Эхо собственного одиночества.
Часы на каминной полке пробили два. Гермиона сдалась. Лежать дальше было бессмысленно. Она тихонько выскользнула из-под ледяных простыней и накинула халат, который для нее оставил домовик. Он был из такого же тяжелого, темно-зеленого шелка, как и шторы. На мгновение она почувствовала себя самозванкой, играющей чужую роль.
Ее ноги сами понесли ее вниз, по широкой лестнице, мимо портретов высокомерных предков Малфоев, которые, казалось, провожали ее презрительными взглядами. Ее целью была библиотека. Книги всегда были ее утешением. Возможно, среди этих тысяч фолиантов она найдет что-то, что успокоит ее мятущиеся мысли.
Дверь в библиотеку была приоткрыта, из щели пробивалась тонкая полоска света. Гермиона замерла. Неужели Люциусу не спится? Она осторожно заглянула внутрь.
У огромного, от пола до потолка, окна стоял Драко. Он был одет в простую черную рубашку и брюки. В одной руке он держал стакан с янтарной жидкостью, в другой – тлеющую сигарету. Дым лениво вился вокруг его головы, растворяясь в лунном свете, который заливал эту часть комнаты. Он смотрел в окно, на темный сад, и казался неотъемлемой частью этой ночной, меланхоличной картины.
Гермиона знала, что он курит, но никогда не заставала его в такие моменты. Эта маггловская привычка никак не вязалась с его образом чистокровного аристократа. Это было еще одно свидетельство того, как сильно он изменился, как много в нем было надломов и трещин, о которых она и не подозревала.
Она хотела уйти, оставить его наедине с его демонами, но старая паркетная доска под ее ногой предательски скрипнула.
Драко медленно обернулся. В полумраке его лицо казалось высеченным из мрамора. Он не выглядел удивленным, скорее... смирившимся.
– Не спится? – его голос был тихим и хриплым от дыма.
– Я хотела взять книгу, – так же тихо ответила она, входя в библиотеку и плотнее запахивая халат. – Не хотела тебе мешать.
– Ты не мешаешь, – он сделал затяжку и выпустил облако дыма. – Компания – это лучше, чем... все остальное.
Он указал подбородком на второе кресло у камина, в котором еще несколько часов назад сидел его отец. Гермиона колебалась мгновение, а затем подошла и села. Огонь в камине давно погас, остались лишь тлеющие угли, отбрасывающие на их лица слабые красноватые отсветы.
– Виски? – предложил он, кивнув на хрустальный графин, стоявший на столике рядом с ним.
– Нет, спасибо.
Они помолчали. Тишина была густой, но не неловкой. Она была наполнена невысказанными словами, отголосками их сегодняшнего разговора.
– Я никогда не видела, чтобы ты курил, – сказала она, чтобы нарушить молчание.
Он усмехнулся без веселья, глядя на кончик своей сигареты.
– Появилось несколько... дурных привычек после войны. Это помогает думать. Или, наоборот, не думать. Зависит от ночи.
– О чем ты думаешь сегодня? – осмелилась спросить она.
Он поднял на нее свой тяжелый взгляд.
– О том, что сказал мой отец. О том, что сказала ты. О том, какой я идиот.
Он залпом допил свой виски, поставил стакан на стол с глухим стуком и снова повернулся к окну.
– Он прав, знаешь ли. Мой отец. В одном. Ты действительно лезешь спасать заблудшие души. Зачем тебе это, Грейнджер? Зачем тебе я? Испорченный, сломанный товар с дурной репутацией.
– Может быть, потому, что я не считаю тебя испорченным, – мягко ответила она. – Я вижу человека, который пережил войну и пытается жить дальше. Так же, как и все мы.
– Не все мы, – отрезал он. – Не все из нас носили Метку. Не все стояли и смотрели, как пытают их... знакомых.
Слово «друзей» застряло у него в горле.
Гермиона вздохнула. Она поняла, что они будут возвращаться к этому снова и снова, пока не проговорят все до конца.
– Знаешь, – начала она, глядя на тлеющие угли, – когда я училась в школе, я была влюблена в тебя.
Драко замер. Он медленно повернул голову, его глаза расширились от изумления. Сигарета застыла на полпути ко рту.
– Что?
– Не смотри на меня так, – она горько усмехнулась. – Это было глупо. По-детски. Ты был красивый, популярный, уверенный в себе. Запретный плод. Полная моя противоположность. Я ненавидела тебя за твою надменность, за твои слова, но в то же время... я была одержима. Каждое твое слово, каждый взгляд, даже полный презрения, были для меня событием. Потому что ты меня замечал. А для одинокой всезнайки, у которой было всего два друга, это было... важно.
Она замолчала, собираясь с духом. Это признание давалось ей нелегко.
– А потом ты начал называть меня... так.
Она не смогла произнести это слово. Оно до сих пор обжигало язык.
– Каждый раз, когда это слово слетало с твоих губ, мне казалось, что меня бьют. Физически. Это было так больно, Драко. Потому что это говорил ты. Человек, в которого я была наивно влюблена. Это было не просто оскорбление. Это было клеймо, которое ты ставил на мне снова и снова. Ты напоминал мне, что я – другая. Чужая. Неправильная.
Она подняла на него глаза, и в ее взгляде была вся та боль, которую она носила в себе годами.
– На четвертом курсе, после Святочного бала, я почти сломалась. Я помню, как сидела в своей спальне и плакала всю ночь. Я решила, что больше не выдержу. Я написала письмо родителям, что хочу отчислиться. Хочу вернуться домой, в свою маггловскую школу, где я была просто умной девочкой, а не... грязнокровкой.
Драко уронил сигарету. Она упала на дорогой персидский ковер, оставив крошечный прожженный след. Но он этого не заметил. Он смотрел на Гермиону, и его лицо было белым как полотно. Он открыл рот, но не смог издать ни звука.
– Джинни нашла то письмо, – продолжила Гермиона уже тише. – Она порвала его и просидела со мной до утра. Она сказала, что если я сдамся и уеду, то ты победишь. И я осталась. Из упрямства. Из гриффиндорского духа. Но та маленькая девочка, которая хотела быть принятой, в тот день умерла. Ты убил ее, Драко.
Он медленно опустился в кресло напротив нее. Он выглядел так, будто его ударили под дых. Он провел рукой по лицу, его пальцы дрожали.
– Мерлин... – прошептал он. – Гермиона, я... я не знал. Я был просто злым, завистливым мальчишкой. Я не думал... я не понимал, что мои слова...
– Ты прекрасно все понимал, – прервала она его, но уже без злости, а с какой-то бесконечной усталостью. – Ты знал, что это самое больное место. И бил именно туда.
Он молчал. Долго. Тишина в библиотеке стала оглушающей. Было слышно лишь, как потрескивают последние угли в камине.
Наконец он поднял голову. В его глазах стояли слезы. Он не пытался их скрыть.
– Когда Беллатриса... когда она притащила тебя сюда, в гостиную... – его голос сорвался. Он сделал глубокий вдох и продолжил, глядя куда-то сквозь нее. – Я смотрел на тебя, лежащую на полу, и в голове была только одна мысль. Это я виноват. Это все из-за меня. Все те годы, что я тебя травил, унижал... они привели к этому. Я показал им всем, что ты – ничто. Что с тобой можно делать все, что угодно. Я сам указал им на цель.
Он закрыл лицо руками. Его плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Гермиона смотрела на него, и ее собственное сердце разрывалось на части. Вся ее боль, вся ее обида растворились, уступив место состраданию. Она встала, подошла к нему и опустилась на колени рядом с его креслом. Она осторожно убрала его руки от лица.
– Драко, посмотри на меня.
Он поднял на нее заплаканные глаза.
– Ты не виноват в том, что сделала она, – твердо сказала Гермиона. – Она была безумна. Ты был ребенком, испуганным ребенком.
– Я был трусом, – прохрипел он. – Я стоял и ничего не делал.
– Что ты мог сделать? Против нее? Ты бы погиб.
Он горько, страшно рассмеялся.
– Погиб бы... Да. Это было бы лучшим выходом.
Он посмотрел на нее, и в его взгляде появилось что-то пугающее, что-то темное.
– Я ведь все спланировал, – сказал он так тихо, что ей пришлось наклониться, чтобы расслышать. – В тот день. Пока она... развлекалась. Я стоял у камина и думал. Мозг работал очень четко. Я понял, что не смогу тебя спасти. Но я также понял, что не смогу жить, если ты умрешь. Если ты умрешь вот так, на полу моего дома, из-за меня.
Он перевел дыхание.
– У отца в кабинете, в потайном ящике стола, всегда хранился флакон с ядом. Эссенция без вкуса и без запаха. Смерть наступает через пару минут. Безболезненно. Я знал, где он. Я знал, как открыть ящик. И я решил. Если Беллатриса тебя убьет, я поднимусь в кабинет и выпью его. Это был мой план. Единственное, что я мог контролировать в том хаосе. Мою собственную смерть.
Гермиона замерла, ее рука, лежавшая на его колене, похолодела. Она смотрела на него, пытаясь осознать весь ужас его слов. Это было не просто признание. Это было завещание несостоявшегося самоубийцы. Он не просто хотел умереть. Он спланировал это. Холодно, расчетливо, как решают сложную задачу по зельеварению.
Весь воздух, казалось, выкачали из ее легких. Мальчик, который убил в ней надежду, был готов убить себя из-за нее. Эта чудовищная, извращенная симметрия потрясла ее до глубины души.
– Я смотрел на нее, на ее безумную улыбку, и ждал, – продолжал он монотонным, безжизненным голосом. – И молился всем богам, в которых никогда не верил, чтобы этого не случилось. Не потому, что я боялся умереть. А потому, что я не хотел оставлять тебя одну даже там, по ту сторону. Мой последний эгоистичный поступок. Даже умереть я хотел рядом с тобой.
Она не выдержала. Она обняла его, прижавшись к нему, пытаясь своим теплом согреть тот лед, в котором он жил все эти годы. Он сначала замер, а потом неуверенно, словно боясь, что она рассыплется в прах, обнял ее в ответ. Он уткнулся лицом в ее волосы, и она почувствовала, как его слезы падают ей на плечо.
Они сидели так на полу, посреди огромной, темной библиотеки, двое бывших врагов, двое выживших, и оплакивали не только свои раны, но и тех детей, которыми они когда-то были. Девочку, которая мечтала быть принятой, и мальчика, который не знал, как любить, и поэтому ненавидел.
– Прости меня, – прошептал он ей в волосы. – За все. Прости.
– Я давно тебя простила, Драко, – ответила она, ее голос дрожал. – Теперь ты должен простить себя.
Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. Расстояние между их лицами было минимальным. Она видела каждую ресницу, каждую серебряную искорку в его покрасневших глазах. Он медленно наклонился и очень осторожно, почти благоговейно, коснулся ее губ своими.
Это был совсем другой поцелуй. Не тот отчаянный, яростный взрыв на улице. Этот был тихим, как шепот. Полным горечи, нежности и запоздалого раскаяния. Он был соленым от их общих слез. Это был поцелуй-прощение. Поцелуй-прощание с прошлым.
Когда он отстранился, в библиотеке уже светало. Первые робкие лучи зари пробивались сквозь высокое окно, окрашивая воздух в бледно-розовые и серые тона.
Драко посмотрел на свой потухший окурок на ковре, затем на нее. В его взгляде больше не было ни боли, ни страха. Только безграничная усталость и... покой.
– Спасибо, что не умерла, Грейнджер, – тихо сказал он.
На его губах появилась слабая, едва заметная улыбка.
– Иначе мой безупречный план пошел бы ко всем чертям.
Гермиона посмотрела на него, на его растрепанные светлые волосы, на след от слез на щеке, и впервые за много лет рассмеялась. Искренне, свободно.
И эхо этого смеха, живое и теплое, заполнило тишину старого дома, обещая новое утро.