Надежда
Его слова повисли в прохладном ночном воздухе, острые и холодные, как осколки льда. «Ты делаешь мне больно, Грейнджер». Боль. От ее прощения. От ее улыбки. Гермиона смотрела на него, и мир, казалось, сузился до пространства между ними. До этого клочка лондонской мостовой под тусклым светом уличного фонаря.
– Я не понимаю, – прошептала она, ее голос был едва слышен.
– Конечно, не понимаешь, – в его голосе прозвучала горечь, такая глубокая, что у Гермионы сжалось сердце. – Ты же святая Гермиона Грейнджер. Ты всегда видишь в людях лучшее, даже когда его там нет. Ты смотришь на меня и видишь кого-то, кого можно спасти. А я смотрю на тебя и вижу все то, что я разрушил. Все то, чего я никогда не буду достоин.
Он сделал еще один, последний шаг, и теперь они стояли так близко, что она чувствовала тепло, исходящее от его тела. Он пах дорогим одеколоном, вином, табаком и отчаянием.
– Каждая твоя улыбка, каждый добрый взгляд – это как раскаленное клеймо, – его голос стал хриплым, почти срывался. – Оно напоминает мне, кем я мог бы быть. И кем я не стал. Эта надежда, которую ты мне даешь... она причиняет больше боли, чем вся ненависть мира. Потому что я знаю, что она – ложь.
Гермиона смотрела в его глаза, в эти серые, штормовые омуты, и видела там не только боль, но и отчаянное желание. Желание поверить в эту ложь. Желание, чтобы эта надежда стала правдой.
Она не знала, что заставило ее сделать это. Может быть, вино. Может быть, его откровенность. А может, та самая надежда, которую он так проклинал. Она подняла руку и коснулась его щеки. Его кожа была холодной, но под ней она почувствовала напряженный, бьющийся пульс.
Он вздрогнул от ее прикосновения, как от удара, но не отстранился. Его глаза впились в ее, и дыхание его стало прерывистым.
– Не надо, – повторил он, но это прозвучало уже не как приказ, а как мольба.
– Надо, Драко, – прошептала она, и сама не узнала свой голос. Он был полон нежности и какой-то дерзкой уверенности.
И тогда, не давая ему больше времени на раздумья, на самобичевание, на страх, она приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
Это не было похоже ни на один поцелуй в ее жизни. Он не был нежным или романтичным. Он был отчаянным. Взрывом. Столкновением двух миров, которые слишком долго вращались по разным орбитам. В первую секунду он замер, его тело напряглось, как струна. А потом он ответил.
Его рука метнулась к ее затылку, пальцы запутались в волосах, притягивая ее ближе, не позволяя отступить. Его губы были требовательными, почти грубыми, и в этом напоре чувствовались годы подавленной тоски, ненависти, которая на самом деле была чем-то иным, и всепоглощающего одиночества. Он целовал ее так, словно пытался что-то доказать – себе или ей. Словно хотел наказать ее за ее доброту, и в то же время впитать ее в себя, как умирающий от жажды в пустыне.
Гермиона ответила ему с той же отчаянной страстью. Она цеплялась за его плечи, чувствуя под тонкой тканью рубашки твердые, напряженные мышцы. Все ее сомнения, страхи, воспоминания о прошлом – все это сгорело в этом огне. Были только он, она и эта сумасшедшая, неправильная, но такая реальная связь между ними.
Когда воздуха стало не хватать, он оторвался от нее так же резко, как и начал. Они стояли, тяжело дыша, глядя друг на друга. Его глаза потемнели, в них плескался хаос. На его губах блестел след от ее помады, и этот маленький, интимный штрих выглядел на его аристократическом лице вызывающе и шокирующе.
Гермиона хотела что-то сказать, но не знала, что. Что можно сказать после такого?
Драко смотрел на нее так, словно видел привидение. Его лицо было бледным, почти белым. Он сделал шаг назад, потом еще один. В его взгляде промелькнул панический страх.
– Я... я не должен был, – выдохнул он.
И, не сказав больше ни слова, он развернулся и почти бегом пошел прочь по улице, быстро растворяясь в ночной темноте, словно испуганный призрак. Через мгновение раздался тихий хлопок аппарации.
Гермиона осталась одна. Она медленно подняла пальцы и коснулась своих губ. Они горели. Она все еще чувствовала его вкус, его отчаяние. Она стояла посреди тихой улицы, и мир вокруг нее, такой привычный и понятный всего час назад, безвозвратно изменился.
***
Она не помнила, как добралась до дома и как поднялась в свою квартиру. Ее тело двигалось на автопилоте, пока разум лихорадочно пытался осмыслить произошедшее. Она заперла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, медленно сползая на пол.
Он поцеловал ее. А потом сбежал.
«Ты делаешь мне больно, Грейнджер».
Теперь она понимала. Ее прощение, ее принятие разрушали ту крепость, которую он выстроил вокруг себя. Крепость из цинизма, самобичевания и гордости. Она протянула ему руку, а он увидел в ней не спасение, а угрозу своему привычному, пусть и мучительному, существованию. Поцелуй был капитуляцией. Актом отчаяния. И он испугался. Испугался своей собственной уязвимости.
Гермиона усмехнулась сквозь подступившие слезы. Как иронично. Все эти годы она считала его сильным, пусть и в своей злобе. А он оказался самым большим трусом из всех, кого она знала. Он боялся не Темного Лорда, не Азкабана. Он боялся счастья.
Она встала, подошла к зеркалу в прихожей и посмотрела на свое отражение. Растрепанные волосы, раскрасневшееся лицо, припухшие от поцелуя губы. Она выглядела так, будто только что выжила в урагане. Так оно, в общем-то, и было.
Старая Гермиона, та девочка, что плакала в туалете от его оскорблений, сейчас бы тоже плакала. Она бы решила, что он просто поиграл с ней, унизил ее еще раз, по-новому, еще более изощренно.
Но она больше не была той девочкой. Она была женщиной, пережившей войну. Она была целителем, который каждый день заглядывал в самые темные уголки человеческой души. И она видела его насквозь.
Он не играл. Он был напуган до смерти.
И она не собиралась позволить ему сбежать. Не в этот раз. Она не позволит ему утонуть в его собственной тьме только потому, что он боится света.
***
Следующий визит в Мэнор был назначен через день. Эти сорок восемь часов тянулись для Гермионы мучительно долго. Она не знала, чего ожидать. Будет ли он там? Если да, то как он себя поведет? Сделает вид, что ничего не было? Извинится? Будет снова оскорблять ее, чтобы оттолкнуть?
Когда она аппарировала к воротам, ее сердце колотилось так сильно, что отдавало в ушах. Она сделала глубокий вдох, призывая на помощь все свое гриффиндорское мужество, и пошла по дорожке.
Он не ждал ее на крыльце.
Это было первое изменение. Дверь открыл домовик, низко поклонившись. Внутри дома царила напряженная тишина.
– Хозяин Драко в комнате хозяина Люциуса, – пропищал эльф и исчез.
Гермиона медленно поднималась по лестнице, каждый шаг казался невероятно тяжелым. Она остановилась перед дверью в спальню отца и на мгновение прикрыла глаза. «Ты справишься».
Она постучала и вошла.
Комната была залита утренним светом. Люциус сидел в своем кресле у окна, но сегодня он был одет не в халат, а в строгий домашний костюм. Он выглядел почти как прежний Люциус Малфой – холодный, надменный, властный. Рядом с ним, прислонившись к каминной полке, стоял Драко.
Он поднял на нее глаза, и Гермиона почувствовала, как по спине пробежал холодок. Его лицо было похоже на ледяную маску. Никаких эмоций. Никакого намека на то, что произошло между ними. Он был вежлив, холоден и отстранен.
– Грейнджер, – кивнул он ей. – Вы пунктуальны.
«Вы». Он снова перешел на «вы». Это был ледяной душ.
– Мистер Малфой. Драко, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. Она намеренно назвала его по имени, бросая вызов его отстраненности.
Он едва заметно вздрогнул, но выражения лица не изменил.
– Отец чувствует себя сегодня гораздо лучше, – сообщил он официальным тоном. – Он даже смог самостоятельно пройтись по комнате.
– Это прекрасные новости, мистер Малфой, – Гермиона повернулась к Люциусу, который с нескрываемым любопытством наблюдал за этой сценой. В его глазах, обычно тусклых, плясали умные, проницательные искорки. Он все видел. Он все понимал.
– Действительно, мисс Грейнджер, – его голос был все еще слаб, но в нем снова появились стальные нотки. – Я в большом долгу перед вами. И, кажется, не только я. Мой сын в последние дни стал... необычайно задумчив.
Драко бросил на отца испепеляющий взгляд, но Люциус лишь слегка изогнул бровь.
– Что ж, приступим? – Гермиона решила проигнорировать эту шпильку и начала раскладывать свои принадлежности.
Сеанс прошел в напряженной тишине. Драко, как обычно, присутствовал, но держался на расстоянии, у окна. Гермиона чувствовала его взгляд на себе, тяжелый и пристальный. Она старалась не обращать на него внимания, полностью сосредоточившись на работе.
Сегодня она работала с более сложными, пограничными воспоминаниями – периодом перед возвращением Темного Лорда. Она чувствовала страх Люциуса, его отчаянные попытки сохранить статус и защитить семью, его роковые ошибки. Это была изнурительная работа, и когда она закончила, то почувствовала себя выжатой как лимон.
– На сегодня достаточно, – сказала она, медленно возвращаясь в реальность.
– Спасибо, мисс Грейнджер, – произнес Люциус. – Я был бы признателен, если бы вы присоединились к нам за чаем. В библиотеке.
Это было неожиданно. Обычно Люциус после сеанса сразу же засыпал.
– Отец, я не думаю, что мисс Грейнджер... – начал было Драко.
– Я не тебя спрашивал, Драко, – отрезал Люциус, не глядя на него. – Так что, мисс Грейнджер?
Гермиона посмотрела на Драко, который стоял с каменным лицом, затем на Люциуса. Она поняла, что это не просто приглашение. Это был ход в какой-то сложной игре, которую затеял старший Малфой. И она решила принять в ней участие.
– С удовольствием, мистер Малфой.
***
Библиотека встретила их уютным потрескиванием огня в камине и запахом старых книг. Люциус, опираясь на трость, прошел к одному из кресел. Драко молча встал у окна, повернувшись к ним спиной. Атмосфера была такой густой, что ее можно было резать ножом.
Домовик принес чай и бесшумно исчез. Гермиона налила себе чашку, ее руки слегка дрожали.
– Мой сын сказал мне, что приглашал вас на ужин, – нарушил молчание Люциус, глядя на огонь.
Драко резко обернулся.
– Отец...
– Молчи, Драко. Я разговариваю с мисс Грейнджер. – Люциус перевел свой холодный взгляд на Гермиону. – Я надеюсь, он был достаточно любезен. Он не всегда умеет вести себя в приличном обществе. Особенно в том, которое сам же когда-то презирал.
Это был удар. Прямой и безжалостный.
– Ужин прошел прекрасно, – ровным голосом ответила Гермиона, глядя прямо в глаза Люциусу. – Ваш сын очень изменился. К лучшему.
Люциус усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья.
– Изменился? Возможно. Война меняет всех. Некоторых ломает, а некоторых... очищает. Как вы думаете, мисс Грейнджер, к какой категории относится мой сын?
– Я думаю, он пытается найти свой путь, – осторожно ответила она.
– А вы ему в этом помогаете? – его голос стал тише, вкрадчивее. – Скажите, мисс Грейнджер, что вы здесь делаете на самом деле? Вы лечите меня или спасаете его?
Драко шагнул вперед, его лицо потемнело от гнева.
– Довольно! Оставьте ее в покое!
– Я просто пытаюсь понять мотивы, Драко, – спокойно парировал Люциус. – Мисс Грейнджер не так проста, как кажется. Она гриффиндорка до мозга костей. Они всегда лезут спасать заблудшие души. Иногда даже против их воли. Это опасная привычка. Можно обжечься.
– Я знаю, что делаю, мистер Малфой, – твердо сказала Гермиона, вставая. Ей надоела эта игра. – Я целитель, и я выполняю свою работу. А все остальное – не ваше дело. И не ваше, Драко.
Она посмотрела на него, и в ее взгляде была вся та боль и обида, которую она сдерживала последние два дня.
– Если вы хотите и дальше прятаться за своей ледяной маской и делать вид, что ничего не было, – это ваш выбор. Но не смейте думать, что я позволю вам или вашему отцу играть со мной в ваши аристократические игры. Я не одна из ваших игрушек.
Она схватила свою сумку и решительно направилась к выходу из библиотеки.
– Грейнджер, подожди! – крикнул Драко.
Она не остановилась. Гермиона уже была в коридоре, когда он догнал ее и схватил за руку.
– Пусти меня, Малфой.
– Нет.
Он развернул ее к себе. Его маска треснула. В его глазах снова был тот самый хаос, то самое отчаяние.
– Прости, – выдохнул он. – Прости за него. И за меня. Я идиот.
– Да, это так, – холодно подтвердила она, пытаясь высвободить руку.
– Пожалуйста, не уходи, – его хватка стала крепче, но не причиняла боли. – Нам нужно поговорить.
– О, так теперь нам нужно поговорить? – в ее голосе прозвучал сарказм. – А два дня назад тебе хотелось только сбежать.
– Потому что я испугался! – почти выкрикнул он. – Ясно? Я испугался!
Они стояли посреди гулкого коридора Малфой-Мэнора, и эхо его слов металось под высокими потолками.
– Чего ты испугался, Драко? – спросила она уже тише, ее гнев начал уступать место усталости.
Он отпустил ее руку и провел ладонью по лицу. Он выглядел измученным.
– Всего, – прошептал он. – Тебя. Себя. Того, что я почувствовал, когда поцеловал тебя. Того, что я чувствую, когда ты просто находишься рядом. Я не имею на это права, Грейнджер. Я запятнан. Я сломан. Все, к чему я прикасаюсь, я разрушаю. Я не хочу разрушить и тебя.
– А ты не думал, что я сама могу решать, что для меня хорошо, а что нет? – она подошла к нему ближе. – Ты не думал, что я достаточно взрослая, чтобы делать свой собственный выбор? Ты лишаешь меня этого выбора, Драко. Ты решаешь за меня, что я должна чувствовать. И это самое большое оскорбление из всех, что ты мне когда-либо наносил.
Он смотрел на нее, и в его глазах отражалось понимание. Ее слова достигли цели.
– Я не хотел...
– Но ты это сделал, – закончила она за него. – Ты испугался и сбежал, оставив меня одну разбираться с последствиями. Ты повел себя как трусливый мальчишка, которым был в школе. А я думала, ты изменился.
Ее слова были жестокими, но она знала, что только так сможет до него достучаться.
Он молчал, опустив голову. Когда он снова поднял на нее глаза, в них стояли слезы.
– Я и есть трус, Гермиона, – его голос дрожал. Он впервые назвал ее по имени без сарказма или иронии. Это прозвучало как признание. – Ты права. Я всю жизнь был трусом. Но я... я не хочу им быть. Больше не хочу.
Он сделал шаг к ней. Медленно, неуверенно, словно ступая на тонкий лед.
– Я не знаю, как это исправить. Я не знаю, как быть с тобой. Я не знаю, как быть с собой рядом с тобой. Но я хочу научиться. Если... если ты дашь мне еще один шанс.
Гермиона смотрела на него, и ее сердце таяло. Вся ее обида, весь ее гнев испарились, оставив после себя только глубокое, пронзительное сочувствие. И что-то еще. Что-то теплое и светлое, что она так долго отказывалась признавать.
– Шанс на что, Драко? – тихо спросила она.
Он поднял руку и, помедлив мгновение, осторожно коснулся ее щеки. Так же, как в тот вечер. Но на этот раз в его прикосновении не было страха. Только бесконечная нежность.
– На то, чтобы перестать бояться. На то, чтобы попробовать. Вместе.
Она закрыла глаза, прижимаясь щекой к его ладони.
– Хорошо, – прошептала она. – Хорошо. Мы попробуем.
Он облегченно выдохнул, и его большой палец мягко погладил ее скулу. Они стояли так, посреди коридора, в доме, который был свидетелем их вражды и ее боли, и в этой тишине рождалось что-то новое. Хрупкое. Пугающее. И невероятно прекрасное.
– Останься, – попросил он. – Не как целитель. Просто... останься еще немного.
Она открыла глаза и улыбнулась ему. По-настоящему. Той самой улыбкой, которая, как он говорил, причиняла ему боль. Но сейчас в его глазах, глядя на нее, была не боль.