2
Прошло два дня после Битвы за Хогвартс.
Гермиона не спала почти сутки. После победы над Волан-де-Мортом, Хогвартс напоминал развалины, наполненные людьми, но опустевшие внутри. Даже в Великим зале, где ещё висели потрёпанные флаги факультетов, стояла тишина. Она помогала, лечила, искала книги, сортировала зелья. Держалась. Но внутри всё звенело — как натянутая струна, которая вот-вот лопнет.
Она больше не могла ждать.
Поезд до Лондона тронулся рано утром. Маггловский. Без магии, без тумана, без волшебства. Рюкзак у ног, пальцы сжаты в кулак. В вагоне почти никого, за окнами — май, серо-зелёный и чуть влажный. Обычные люди читали газеты, спешили на работу, не зная, что весь их мир только что прошёл по краю.
Она доехала до Кингс-Кросса, вышла, не оглядываясь. Платформа 9¾ осталась позади. Сегодня — только реальный мир.
Она нашла свой старый дом в одном из тихих районов Лондона. Всё выглядело... меньше. Дерево у ворот высохло. Почтовый ящик заржавел. Шторы на окнах были чужие. Гермиона стояла минут десять, не решаясь подойти ближе. Потом медленно пошла по тропинке к двери и нажала звонок.
— Да? — открыла женщина средних лет в толстом свитере.
— Простите... здесь раньше жила семья Грейнджеров. Вы не знаете, что с ними случилось?
Женщина нахмурилась.
— Ах, те? Да, помню. Очень вежливая пара. Стоматологи, кажется? Исчезли. Года два назад. Просто съехали, и всё. Дом выставили на продажу агенты. Но... знаете, когда мы заехали, я нашла один конверт, закатившийся за подоконник. Оставила. Сейчас принесу.
Она вернулась с пыльным письмом и старым обрывком бумаги. На нём — размашистым почерком:
«Мэй Грейнджер — 020 7946 23..»
Недописанный номер. Гермиона смотрела на строчку, как будто это был ключ к спасению.
Бабушка. Последняя ниточка.
Полчаса в метро, потом автобус. Всё будто во сне. Мир казался... медленным, заторможенным. Она смотрела на прохожих и ловила себя на мысли: Они живут, а мои родители где-то бродят, не зная, кто они.
Вот и нужная улица. Тихий район, дома в два этажа, цветы у подоконников. Перед одной из дверей — знакомая латунная табличка:
M. Granger
Сердце забилось. Неуверенность подступила в горло. Она подняла руку — и постучала.
Долгое молчание. Потом шаги. И дверь медленно открылась.
На пороге стояла женщина лет семидесяти. Строгая, аккуратная, с серыми волосами, убранными в пучок. В её глазах было недоверие — и лёгкая тревога.
— Да? Чем могу помочь?
Гермиона чуть не сжалась. Она не ожидала, что та не узнает её сразу.
— Простите... вы миссис Мэй Грейнджер?
— Да. А вы?
Она сглотнула. Горло пересохло.
— Меня зовут Гермиона... Грейнджер. Я... ваша внучка.
Женщина замерла. Поморщилась — будто стараясь вспомнить.
— Что за шутки? Моя внучка... — она нахмурилась. — Моя внучка пропала с родителями почти два года назад. Они... они не отвечали ни на письма, ни на звонки. Словно исчезли. Вы... вы не можете быть Гермионой.
— Бабушка, я... я знаю, это странно. Я действительно исчезла. Но не по своей воле. Я должна была защитить родителей. Это... связано с магией.
— Магией, — переспросила она резко, почти с усмешкой. — Не начинай. Ты не представляешь, через что я прошла.
— Знаю. И мне очень жаль. Но это правда. Я — Гермиона.
Ты рассказывала мне сказку про Синий зонтик и потерянную пуговицу. Я упала в саду и сломала руку — ты варила мне клубничный чай и пела «Yesterday»... — голос Гермионы дрожал. — Ты была последняя, кто поцеловал меня в лоб, прежде чем я уехала в Хогвартс...
Женщина отступила на шаг. Медленно.
— ...Господи... — прошептала она. — Это правда? Это... ты?
Гермиона кивнула. В глазах блестели слёзы.
Мэй прижала ладони ко рту. А потом — шаг вперёд. И крепко обняла её. Сильно, как будто боялась, что та исчезнет прямо сейчас.
— Моя девочка... моя милая девочка... Где ты была?
— Долго рассказывать, — прошептала Гермиона, сжимая её в ответ. — Но теперь я здесь. Я пришла, чтобы найти маму и папу. И мне нужна твоя помощь.
Гостиная была такой же, как Гермиона помнила.
Деревянные полки, перегруженные книгами, старинный сервиз в шкафу, мягкий плед на подлокотнике кресла. Только пахло иначе — сильнее корицей и немного — одиночеством.
Они сидели на диване с чашками чая. Гермиона едва держала кружку — руки всё ещё дрожали. Бабушка смотрела на неё с каким-то странным, неровным смешением любви и осторожности.
— Я не знаю, с чего начать, — сказала она наконец. — Когда твои родители... уехали... я сначала думала, что это просто отпуск. Они звонили, писали. Потом — ничего. Телефон отключён. Почта возвращается. Я пошла в клинику — она была закрыта. Как будто их вычеркнули.
Она замолчала, сжав кружку. Взгляд блуждал где-то над ковром.
— Я писала в полицию. Обращалась в частное агентство. Ни следа. И знаешь... самое ужасное? У меня начали стираться воспоминания. Поначалу я винила возраст. Потом... мне казалось, будто я с ума схожу. Я смотрела на их фото — и не могла вспомнить, как звучал голос твоей матери. Я даже не была уверена... были ли у меня внуки. Всё — как во сне.
Гермиона слушала, прижав ладонь ко рту.
Это всё последствия её заклинания. Магия, которую она наложила, чтобы защитить родителей... коснулась и бабушки.
— Простите... — прошептала она. — Я это сделала. Чтобы они были в безопасности. Я изменила им память, забрала их за границу... И сделала это так быстро, что не подумала, как это отразится на всех остальных. Я просто... я боялась.
Бабушка долго молчала. Потом медленно кивнула.
— Боялась. Это нормально. Я... не злюсь. Просто хочу понять. Почему ты вдруг вернулась?
— Потому что война закончилась, — ответила Гермиона. — Я сражалась. Мы победили. И теперь я должна вернуть их. Мне нужен любой след: документы, адреса, банковские данные — всё, что может помочь их найти. Они где-то там, под другим именем. Может быть, даже в другой стране.
Мэй нахмурилась, встала и направилась в соседнюю комнату. Вернулась с небольшой деревянной шкатулкой.
— Вот, — она поставила её на стол. — Это всё, что у меня осталось. Старые письма, копии документов, фото. И... вот этот адрес. Он был на открытке, которую твой отец прислал незадолго до исчезновения. Австралийская марка.
Гермиона аккуратно взяла открытку.
Старая, немного выцвевшая. На ней — пляж, солнце и строчка:
«Мама, всё хорошо. Мы просто устали. Немного отдыха — и вернёмся. Любим, Дэн и Джин.»
— Они в Австралии, — прошептала она. — Значит, это было не совсем под влиянием заклинания. Часть в них всё ещё хотела связаться с тобой...
Бабушка кивнула, всё ещё не сводя с неё глаз.
— Ты уверена, что справишься? Найти их — одно. Но вернуть им всё, что они потеряли... это будет непросто. Возможно, они даже не вспомнят, кто ты.
Гермиона посмотрела ей прямо в глаза. В этом взгляде — ни капли сомнений. Только решимость.
— Тогда я напомню. Снова. Сколько бы ни понадобилось раз.
Бабушка выдохнула, улыбнулась впервые за весь вечер — чуть грустно, но с гордостью.
— Вот она, моя Гермиона.
Гермиону ждала долгая и изнурительная дорога. Её путь начинался в Европе и пролегал через два перелёта с пересадкой, несколько часов ожидания в чужих аэропортах и, наконец, поездку на такси до окраины Сиднея, где теперь жили её родители. Но никакие преграды не могли остановить её — она спешила к ним, словно весь мир сузился до одной цели.
Утро началось рано. В темноте, когда улицы Лондона ещё спали, Гермиона стояла в очереди на регистрацию в аэропорту Хитроу. На плече — видавшая виды дорожная сумка, внутри которой лежала палочка, книги, тёплый свитер и пакет с бутербродами, заботливо собранный самой собой накануне. Она прошла досмотр, нашла свой гейт и, сев у окна, уставилась в небо, где едва-едва занималась заря.
Первый перелёт прошёл почти незаметно. Короткий рейс до Дубая — три с половиной часа, лёгкие закуски, беспокойные дети в соседнем ряду и какое-то притуплённое чувство оторванности. Гермиона смотрела в иллюминатор, но мыслями была далеко. Её не интересовали объявления экипажа, не волновала задержка в посадке — в этот день всё казалось несущественным, кроме того, что ждало в конце пути.
В международном терминале Дубая пришлось провести почти пять часов. Она устроилась в углу у зарядки, поставила таймер и, прикрывшись пледом, дремала урывками. Вокруг проходили люди: туристы с чемоданами, семьи с детьми, бизнесмены в костюмах. Она казалась себе призраком, скользящим между мирами. Но вот наконец объявили посадку на её второй рейс — длинный, утомительный перелёт в Сидней.
Шестнадцать часов в воздухе. Гермиона сидела у окна и смотрела, как над Индийским океаном восходило солнце. Её соседка — пожилая австралийка — пыталась завязать разговор, но, заметив её рассеянность, вскоре оставила попытки. Во время ужина Гермиона отодвинула поднос, едва притронувшись к еде. Внутри всё сжималось от тревоги и предвкушения. Стюардесса предложила плед, и Гермиона поблагодарила её с благодарностью — холод в салоне проникал до костей.
Наконец, после многочасового полёта, стюардесса объявила о посадке. Сердце заколотилось быстрее. Самолёт коснулся земли — мягко, как перо, опустившееся на ладонь. В зале прилёта Сиднейского аэропорта воздух был тёплым и влажным. Она на мгновение остановилась, вдохнула полной грудью и огляделась. Мир за окнами был ярким, солнечным. В небе ни облачка. Солнечные лучи коснулись её щёк, как ласковая рука, словно говоря: ты дома.
Она получила багаж, вышла из терминала и, после короткого ожидания, села в такси. Таксист был молодым, с выразительным австралийским акцентом. Он поинтересовался, откуда она прилетела, как долго будет в Сиднее, нужна ли помощь с размещением. Гермиона улыбнулась, но в ответ лишь коротко кивала — всё её внимание было направлено внутрь себя.
Машина скользила по улицам, петляя между небоскрёбами, затем по широким проспектам, мимо пригородных кафе, парков и школ. Город жил своей жизнью: дети играли на спортивных площадках, кто-то выгуливал собаку, старушка выносила мусор. Мир был обыденным, мирным — таким, за который она сражалась.
Когда такси подъехало к дому, сердце её забилось чаще. Она заплатила водителю, поблагодарила его тихим голосом и вышла из машины. Гермиона сделала шаг вперёд, сдерживая волнение. Впереди была встреча с родителями, которых она так долго не видела. Всё остальное — усталость, дорога, недавние события — казалось, исчезло в одно мгновение.
Зайдя в дом, Гермиона на мгновение замерла. Всё было до боли знакомо, так же ка и в старом доме — словно время сжалось, и она снова стала той самой девочкой, что бежала по коридору, смеясь, с книгой в руках. Тот же мягкий, чуть потёртый ковёр в прихожей. Те же медные крючки на деревянной вешалке. Даже запах — тонкая смесь жасмина и лаванды, — пахло домом. Но... что-то было иначе. Атмосфера. Тишина. Отчуждение, пронизывающее до костей.
Сердце заколотилось. Гермиона сделала шаг вперёд. Скрип половицы под ногой эхом разнесся по коридору, но никто не вышел навстречу.
В гостиной, залитой мягким светом лампы, сидели её родители. Они пили чай за круглым столом, неспешно переговаривались. Их движения были настолько привычными — мать поправляла волосы, отец постукивал пальцем по чашке. Всё — как прежде. Но в их глазах не было её.
Ни узнавания. Ни замешательства. Ни искры воспоминания. Как будто перед ними стоял прохожий.
— Добрый вечер, — голос сорвался с губ Гермионы, слабо и натянуто. — Простите... я дальняя родственница. Приехала... на пару дней.
Они переглянулись. Отец с лёгким подозрением прищурился, мать вежливо, но отстранённо улыбнулась.
— Родственница? — переспросил он, и в голосе его слышалась натянутая вежливость. — Ну... проходи. У нас всегда рады семье.
Она села, принимая предложенную чашку. Пальцы дрожали. Гермиона делала всё возможное, чтобы сдержать лавину внутри. Сидеть перед ними — и знать, что они её не помнят, не узнают, не чувствуют — было пыткой.
За годы скитаний и битв она сталкивалась со страхом, смертью, потерей. Но это — быть забытой теми, кого любишь больше всего — было хуже.
Она изучила всё. Прошарила потайные секции в Библиотеке Хогвартса. Нашла забытые трактаты в доме Блэков. Один особенно старый том, написанный на полустёртом латыни, описывал метод восстановления памяти — в редких случаях, когда Обливиэйт наложен без злобы, из любви, из страха.
Суть заключалась не только в словах, а в намерении, в глубинной связи. Магия памяти — не просто заклинание. Это нити, вплетённые в душу. Чтобы развязать их, нужно было пройти через воспоминание — через боль, вместе.
Она знала: если ошибётся — память может рассыпаться окончательно. Они могут забыть не только её, но и друг друга. Или вовсе потерять разум. Но выбора не было.
Когда вечер близился к концу, и разговор иссяк, Гермиона встала. Лёгкая дрожь пробежала по её спине. Время пришло.
— Простите меня... — сказала она. Голос едва слышный, почти сломанный. — Вы не знаете меня... но я знаю вас. Я скучала. Я скучаю каждый день.
Мать медленно обернулась. В её глазах мелькнуло беспокойство. Отец нахмурился. Гермиона достала палочку. Тонкую, вишнёвую, гладкую от частого прикосновения. Она дрожала в руке.
— Obliviate... reverto.
Заклинание не прозвучало громко. Оно вытекло из неё, как вздох, как мольба.
Мир застыл.
В воздухе повис звон, будто кто-то ударил по стеклянному куполу. Пространство словно задрожало. С потолка слабо упал свет, и на мгновение всё вокруг будто стало нереальным, полупрозрачным. Словно дом стал сном, который вот-вот рассеется.
Сначала ничего не произошло.
Затем мать вскрикнула — коротко, испуганно, и схватилась за голову. Отец упал на колени, стиснув виски. Из их глаз хлынули слёзы, но они не понимали — почему. Куски памяти обрушивались, как обломки разбитого зеркала: несвязные образы, звуки, прикосновения.
Гермиона стояла, едва дыша. Хотела броситься к ним — но не могла. Это был их путь. Их битва.
И вот — мать вскочила. Закрыла лицо руками, как будто пытаясь вспомнить сон. Затем — застыла.
— Гермиона... — выдохнула она.
Голос был хриплым, надтреснутым, как у человека, который долго молчал.
Гермиона не сдержалась. Подбежала, и мать крепко обняла её, пронзительно, почти болезненно. Отец поднял голову. Его лицо побледнело, а в глазах отражалась вспышка — вспоминание.
— Я держал тебя на руках... — прошептал он. — Ты была такой крохотной... у тебя была лента с совами... ты потеряла её в поезде, помнишь?
— Да... — Гермиона всхлипнула. — Да, папа. Я помню.
Они сидели на полу, держась за руки, пока волны памяти прокатывались сквозь них. Всё возвращалось: первый день в школе, магические письма, сова, глупая тревога матери, гордость отца.
— Мы забыли тебя, — тихо сказала мать. — Господи... Мы забыли тебя. Как мы могли?..
— Это я... я сделала это, — призналась Гермиона. — Я была уверена, что иначе вы погибнете. Я... стерла себя из вашей жизни. Увезла вас в Австралию. Дала вам новые имена, новую память.
Мать не отстранилась. Она прижалась щекой к её волосам.
— Ты спасла нас... И вернулась. Это всё, что имеет значение.
Позже, когда всё улеглось, они втроём сидели в гостиной. Гермиона рассказывала о Хогвартсе, о Гарри и Роне, о битве за школу, о Хоркруксах, о боли и страхе. О выборе, который сделала.
Они слушали, как зачарованные. Иногда плакали. Иногда смеялись сквозь слёзы.
— Ты такая сильная, — прошептал отец, сжимая её руку. — Такая храбрая. Мы гордимся тобой, милая.
Поздно ночью Гермиона лежала на старом диване, укрытая шерстяным пледом. С кухни доносился шёпот родителей, что обсуждали что-то с волнением, почти благоговением. В окне мерцали фонари. Сердце её, впервые за много лет, было спокойно.
— Гермиона, — сказал отец, обнимая её за плечи. — Обещай, что больше не исчезнешь.
— Обещаю, — прошептала она. — Никогда.