36 Глава
Её веки приподнялись словно железные ставни, скрипящие от ржавчины. Свет резал глаза, окрашенные в кровавые узоры, будто кто-то вышил паутину алой нитью по белому шелку. Первое, что она увидела — медальон. Он раскачивался перед её лицом, как маятник, бросая блики на потрескавшиеся стены Воющей хижины. Золото крестража мерцало, смешиваясь с тусклым светом свечей, а за ним — его лицо. Бледное, с тенью щетины на скулах, с глазами, в которых бушевала буря, спрятанная под ледяной гладью.
Крестраж все качался из стороны в сторону, будто гипнотизируя, а Гермиона пыталась сфокусироваться на его лице, но всё расплывалось в кровавой дымке. Голос Драко пробивался сквозь звон в ушах — хриплый, надтреснутый.
— Это твоя заслуга, — прошептал он, сжимая цепь медальона.
Она приоткрыла рот, в надежде попытаться вымолвить хоть малейший звук, но он был первее.
— Молчи, — перебил он, опуская крестраж. — Ты порвала связки в триста восхитительных оттенков крика. Хочешь навсегда онеметь? — он смотрел в её окровавленные глаза, где лопнули сосуды от дикого давления, в момент её крика.
Она медленно протянула руку, игнорируя боль в каждом суставе. Пальцы дрожали, но коснулись его руки — ледяной, покрытой свежими шрамами от магического отката.
— Чи-та-й по гу-ба-м, — медленно и беззвучно произнесла она губами, выделяя каждый слог.
Он понял и медленно кивнул.
— За-ле-зь в мо-ю го-ло-ву.
Его глаза расширились, будто она предложила вонзить нож в её горло, а не зайти в мысли. Рука дрогнула под её пальцами, но не отстранилась.
— Ты... не понимаешь, что просишь, — голос его прозвучал еле слышно.
Она сжала его запястье сильнее, игнорируя боль. Губы сложились в беззвучное: «Сделай это».
Драко замер, словно между ними протянулась незримая нить, и любое движение может разорвать. Сотни мыслей пронеслись в его голове: «Она слаба. Её разум — открытая рана. Один неверный шаг — и я сломаю её. Снова».
И она опять сжала его запястье. «Давай же».
Их лбы соприкоснулись. Холод его кожи смешался с её жаром.
— Если умрёшь — убью, — пробормотал он, закрыв глаза.
И вдруг тишина хижины взорвалась гулким эхом.
По началу он и не понял.
«Ты... в моей голове?» — его внутренний голос звучал грубее, чем вслух.
«Нет. Ты в моей», — поправила она мысленно, и где-то в этом «моей» прозвучало что-то опасное, как открытая дверь в запретную комнату.
Её разум встретил его как шторм.
Он провалился в водоворот образов: медальон, почти в её ладонях; её крик, разрывающий глотку. А потом — темнота. Бесконечная темнота, где она не чувствовала себя, но видела мерцающие звезды, а после ослепительный свет, прорывающийся сквозь ресницы и его руки, сжимающие её плечи.
Её сознание обвилось вокруг его, как плющ. Он видел себя её глазами: измождённого, с лицом, искажённым болью, с палочкой, трещащей от перегрузки.
Он попытался отступить, но она схватила его «здесь», в этом пространстве без тела, без лжи.
А потом она будто перешла по мосту и её мысль врезалась в его сознание, как нож в масло — резко, без предупреждения. Драко вздрогнул, чуть не выронив медальон.
Он попытался отстроить барьер — мгновенно, рефлекторно. Но её сознание уже лилось через трещины, как вода, находя малейшие щели.
«Перестань!» — рявкнул он мысленно, откинув голову назад, будто физически отстраняясь.
«Боишься, что я увижу?» — её ментальный голос дрогнул, но не отступил. «Или боишься, что я пойму?».
Он засмеялся — горько, только в своей черепной коробке.
«Ты и так всё поняла, Грейнджер. Ты всегда всё понимаешь. Даже когда не надо».
Её мысленное присутствие коснулось его воспоминаний — нежных, как паутина: он, прижимающий её бездыханное тело к груди; он, бьющий в её сердце ток из гримуара с заклинаниями, которые Малфои клялись никогда не использовать; он, шепчущий «я не отпущу тебя» на её замёрзший лоб.
«Довольна?» — мысль Драко прозвучала ядовито, но под ней — дрожь. «Хочешь ещё? Вот я в пять лет, плачущий в чулане после первого урока «не показывать слабость». Вот я в одиннадцать, мечтающий, чтобы отец наконец похвалил. Вот я в шестнадцать, представляющий, как душу тебя руками, чтобы прекратить эту боль в груди каждый раз, когда ты проходишь мимо...».
«Стоп», — её мысль обернулась ладонью, мягко прикрывающей его уста. «Я не за этим».
«А за чем?» — он мысленно оскалился. «Чтобы спасти меня? Облагородить? Превратить в своего ручного болванчика с трагическим прошлым?».
Она не ответила. Вместо этого её сознание осторожно коснулось его — не памяти, а «сейчас». Того, как его рука дрожит, сжимая цепь крестража. Как его рёбра ноют от каждого вдоха. Как в глубине, под слоями сарказма и злости, пульсирует страх размером с вселенную: «Она умрёт. Она умрёт, и я останусь здесь. Один».
«Я здесь», — прошептала она мысленно, и это эхом отразилось в нём, будто их два голоса слились в один.
Он замер.
«Ты... не должна...».
«Видеть? Чувствовать? Знать?» — она мысленно улыбнулась, и это было как солнечный луч в подземелье. «Слишком поздно, Малфой. Ты сам научил меня читать между строк».
Она полезла дальше в его разум и увидела всё: как он в школьные годы крадёт её волосы, чтобы сохранить запах. Как тренируется произносить «Гермиона» перед зеркалом, пока язык не немеет. Как в день, когда у них наступила тишина, он вырезал ножом на стволе руну «Альгиз» — «защита». Для неё.
«Драко...» — в первый раз она назвала его по имени мысленно, и это сильно обожгло.
«Довольно!» — он рванулся прочь, но она ухватилась за его образ.
Он вырвался, отшвырнув её сознание как ошпаренный. Их физические тела дёрнулись в унисон. Она с хрипом вдохнула, он рухнул на колени, схватившись за голову.
— Вот... почему... нельзя... — он давился словами.
Она лежала, уставившись в потолок, слёзы катились по вискам. Её рука медленно поднялась, пальцы дрожали в воздухе, рисуя руну «Дагаз» — «прорыв».
Он засмеялся. Горько. Истерично.
— Даже сейчас... учишь?
Она кивнула, касаясь пальцем его колена.
«Спасибо».
Он понял. Не за спасение. За правду.
— Если ты ещё раз полезешь в мою голову...
Она слабо улыбнулась. «Привяжешь к кровати?».
Он поймал её руку, прижал ладонь к своему лицу. Глаза закрыл.
— Научись сначала говорить и ходить, Грейнджер. А потом лезь в чужие кошмары.
Но его мысли, как непослушные пчёлы, уже жужжали в её направлении: «Ты увидела. Теперь ты обязана жить. Потому что я...».
Она сжала его пальцы. «Знаю».
Где-то вдалеке завыл ветер, но здесь, в этом хрупком переплетении разумов, было тихо.
Трек: Shallows — Daughter
Он приходил с рассветом, когда тени ещё цеплялись за стены, словно боясь уйти. В руках — маггловский термос с бульоном, пахнущий тимьяном и виной совестью. Его шаги, обычно чёткие, теперь стирались в шёпот, будто даже пол прощал ему тяжесть ноши.
Мороженое. Целые коробки, перевязанные лентами заклинаний против таяния. Ванильное, шоколадное, с кусочками заколдованной клубники, которая светилась в темноте. Обычное дело у маглов, восстанавливать связки, после операций на гланды — вычитал в журнале. Он ставил коробки у кровати, как дары неведомому божеству, и ждал. Ждал, пока её веки не дрогнут, выдавая пробуждение.
«Ешь», — мысленный толчок, грубый снаружи, но изнутри — трепетный.
Она не открывала глаз. Лишь губы слегка приоткрывались, принимая ложку за ложкой. Холод сладости смешивался с горечью зелий, которые он подмешивал тайком. Каждый глоток — договор: «Я принимаю твою помощь, но не прощаю».
Он знал. Читал в микродрожи её ресниц, в том, как пальцы сжимали простыню, когда боль становилась невыносимой. По ночам, когда жар возвращался, он садился на пол у кровати, положив голову на край матраса, и впускал её в свои мысли — намеренно, медленно, как учат разминировать проклятия.
Её разум теперь пах снегом.
Чистым, резким, как тот день в первом классе Хогвартса, когда она впервые поправила его произношение «Вингардиум Левиоса». Он вёл её через лабиринты своих воспоминаний: вот мать, замотанная в шёлк страха, вот отец, чьи неодобрения резали острее ножа. А она оставляла следы — крошечные огоньки в форме рун, чтобы он мог найти путь назад.
Иногда, кормя её супом, он вдруг замирал, ложка дрожала в воздухе.
«Ты видела...».
«Кладбище? Да. Твои страхи похожи на мраморных ангелов — красивые, но мёртвые», — отвечала она прямо в его сознание, не открывая глаз.
Он ронял ложку, металлический звон разбивал тишину. Бежал в лес, где выкуривал пол пачки, пока дым не затягивал раны. Но возвращался. Всегда возвращался с новым пакетом льда или книгой, купленной в ларьке, которую клал под её подушку, будто это невинная шутка.
Однажды она нашла силу поднять руку и коснулась его щеки, пока он спал, сгорбившись на стуле. Его сон был беспокойным, губы шептали: «Не уходи, не уходи, не...».
«Я здесь», — послала она мысль, и он вцепился в её руку во сне, так крепко, что утром остались синяки.
Он не извинился. Просто принёс тройную порцию мятного мороженого и включил маггловский радиоприёмник, где пели о любви, которой не было.
Он доносил её до душа и обратно. Включал воду с такой тщательностью, будто настраивал сложнейший механизм — сначала холодную, потом горячую, пока пар не затягивал зеркала пеленой. Её тень за занавеской колебалась, как призрак, а он, не смея поднять взгляд, отступал к двери, приказывая:
— Десять минут. Не больше.
Гермиона не отвечала. Лишь шорох одежды, падающей на кафель, говорил, что она слышит.
Дверь захлопывалась с глухим стуком, и тогда Драко прислонялся к ней спиной, будто пытаясь запечатать собственное безумие снаружи. Ладони впивались в косяк, дыхание сбивалось в такт плеску воды. Он представлял, как пар оседает на её шрамах — тех, что оставили инферналы, — как капли стекают по хрупким ключицам.
Однажды он заглянул.
Случайно. Мимоходом. Уронил полотенце и увидел её спину — паутину голубых вен под прозрачной кожей, рёбра, выступающие как струны арфы. С тех пор завязывал глаза.
«Малфой...». — ворвалась в его разум.
Он вздрогнул, будто её губы коснулись его уха.
— Что? — выдохнул в щель, хотя знал — она не услышит.
Вода перестала литься. Тишина ударила громче грома. Его рука сама потянулась к ручке, но замерла в сантиметре. «Оденься. Оденься. Оденься. Одежда — это доспехи. Доспехи — это безопасность. Безопасность — это расстояние».
Гермиона усмехнулась, зная, что он забыл, что она слышит его мысли.
За дверью упало полотенце. Глухой удар по кафелю — и он ворвался внутрь, не думая, схватив свою повязку для глаз как щит.
Она стояла спиной, мокрая прядь волн прилипла к позвоночнику, капли дрожали на кончиках пальцев. Ничего кроме полотенца на полу. Ничего кроме правды в зеркале, которое он ненавидел.
— Выходи, — прошипел он, закрыв глаза, но образ уже горел под веками: её талия, на которой проступал след его пальцев с того дня, когда он схватил её бездыханную.
«Не могу... найти», — её мысль пробилась в его сознание, слабая, но издевательская.
Он рухнул на колени, схватил полотенце и, не глядя, сунул ей в руки, но промахнулся и коснулся голого живота. На секунду. На вечность.
«Скотина», — подумала она.
— Согласен, — ответил он вслух, вылетая в коридор и захлопывая дверь с такой силой, что со стены упала карта крестражей.
Позже, когда она уснула, он вернулся. Сел в угол душевой, где всё ещё витал её запах — мёд и что-то металлическое. Прижал лоб к крану, пока холодный метал не врезался в кожу.
«Я должен был смотреть», — подумал он.
«Но тогда бы ты увидел, как я сгораю от стыда» — ответила она прямо в его разум.
— Блять! — выругался он шепотом.
«Иди спать, Малфой. Завтра снова мороженое» — её мысленное дыхание коснулось его затылка.
Он усмехнулся. Встал. И перед уходом аккуратно положил на табурет её любимое мыло — с запахом маггловской лаванды, которое он пол дня искал в заброшенных лавках.
Зная, что она сходит с ума без чтения, он оживил страницы пустого дневника. Стоило ей мысленно произнести название книги — и строчки начинали переплетаться в нужный голосовой текст, а на полях возникали его язвительные комментарии: «На этой странице ты зевнула трижды» или «Здесь я бы добавил взрывную руну».
Когда боль отошла от её глаз, но ноги немели от неподвижности, он водил пальцами по стене, создавая силуэты. Два теневых существа — высокое и кудрявое — спорили, мирились, убегали в нарисованные леса. Однажды их тени поцеловались, и он задул свечу в углу, чтобы она не видел его красноту.
Слова, которые он не произнесёт вслух.
Писал их ножом на подошве её кроссовок, чтобы, когда она снова сможет ходить, каждый шаг отпечатывал: «Прости», «Останься», «Боюсь».
Он ждал.
Как ждут восхода после ночи, которая длится десятилетия. Как ждут дождя в пустыне, зная, что каждое зерно песка — это крик жажды. Как отцы ждут от детей, первое слово «Папа». Его имя на её губах стало навязчивой идеей, священным граалем в этом хаосе из перевязок и тишины.
Каждое утро, принося ей новую порцию мороженого, он задерживал взгляд на её рте. Раньше эти губы сыпали заклинания, споры, упрёки. Теперь — лишь бледная линия между болью и молчанием.
Однажды ночью, когда лихорадка скрутила её в ознобе, он услышал стон. Не слово, но звук. И сердце его прыгнуло, как безумец, в клетку рёбер.
— Грейнджер? — он вскочил, опрокинув стул.
Она не ответила. Лишь губы шевельнулись, будто пробуя форму слога.
— Дра...
Он замер, не дыша.
«Дра...ко».
Но это было лишь в его голове. Её сознание, блуждающее в бреду, коснулось его мысли.
— Скажи вслух, — умолял он шёпотом, прижимая её горячий лоб к своей груди. — Просто... скажи.
Она застонала, отвернувшись, и он понял — даже в беспамятстве она сопротивляется. Даёт крохи, чтобы он не сорвался в пропасть.
Утро принесло мороженое с золотыми блёстками. Оно должно было успокаивать горло, по словам продавщицы-магла. Он кормил её методично, как автомат, но глаза выдавали безумие.
«Сегодня», — мысленно бросил он вызов в её тишину. — «Сегодня ты назовёшь меня».
Она приподняла бровь, принимая ложку. «Иначе?».
— Иначе съем всё мороженое сам. Даже твоё любимое мятное.
Губы её дрогнули. Почти смех. Почти.
Вечером, когда он перевязывал её разрезанную ладонь, её палец вдруг дрогнул у него на запястье.
— Д... — хрип, как скрип ржавой двери.
Он уронил бинты.
— Да?
— Д...а...
Сердце упало. Не его имя. Всего лишь слог.
— Довольно, — прошипел он, вскакивая. — Не мучай меня, чёрт возьми!
Но когда он уже хватался за дверную ручку, за спиной раздался звук. Хрупкий. Надтреснутый. Божественный.
— Дра...ко.
Он обернулся так резко, что мир поплыл.
Она сидела, опираясь на дрожащие руки, горло перехвачено швейной повязкой, но губы — эти проклятые, прекрасные губы — сложились в улыбку.
— Драко, — повторила она, и имя рассыпалось звёздами.
Он подлетел и рухнул на колени, схватив её лицо, как реликвию.
— Ещё раз.
— Драко, — она кашлянула и слегка схватилась за горло, но это уже не имело значения.
Его лоб опустился на её колени.
— Грейнджер... — прошептал он на выдохе.
— М...олчи, — она запустила пальцы в платиновые волосы, повторяя его любимую фразу. — Ты... дождался.