34 Глава
Он вскочил с места и схватившись за её руку, потянул за собой. Его пальцы впились в её запястье, и мир взорвался вспышкой зеленоватого света. Они приземлились на скользкий камень, вокруг которого ревел океан, вздымая пену выше их голов. В скале, словно черная рана, зияла расщелина.
— Ты сумасшедший! — закричала Гермиона, едва удерживая равновесие под порывами ветра, рвущего с губ слова. — Что это за место?!
Драко не ответил. Его глаза, холодные и яркие, как сталь, были прикованы к скале.
Волна обрушилась на камень, окатив их ледяной водой. Гермиона пошатнулась, но он резко притянул её к себе, грубо, почти болезненно.
— Предупреждаю, Грейнджер, — почти выкрикивал он, чтобы быть громче шума волн, — я не был дальше той пещеры и никогда не перемещал этот крестраж, поэтому понятия не имею, что там будет! Будь осторожней!
Волна ударила снова, и вода хлестнула Гермиону в лицо, словно сама смерть протянула ледяные пальцы, чтобы схватить её за горло. Она почувствовала, как подкашиваются ноги — не от силы прибоя, а от внезапного, животного ужаса, который пронзил её насквозь. «Крестраж». Это слово эхом отдавалось в её висках, смешиваясь с рёвом океана.
Драко держал её так крепко, что на талии останутся отпечатки, но даже его хватка не могла заглушить дрожь, бегущую по её спине. Пещера зияла перед ними чёрным провалом, как пасть древнего чудовища.
— Ты... ты уверен, что он здесь? — её голос сорвался, став тонким, почти детским. Она ненавидела себя за эту слабость, но не могла остановиться.
— Не уверен. Но если он здесь... — он взглянул на неё, — ...это будет не просто ловушка. Это будет кошмар.
Их дыхание смешалось с рёвом волн, сама стихия жаждала стать свидетелем этой схватки. Драко не отпускал её, его пальцы впивались в ее ткань, словно он пытался приковать её к реальности — или к себе.
— Ты боишься? — спросил он, не глядя на неё, хотя знал правду, но его голос звучал глухо.
— Нет, — солгала она, чувствуя, как сердце колотится в горле.
— Держись, — прошипел он, но это звучало скорее как угроза, чем предупреждение.
Она не ответила. Её руки вцепились в его кофту, но не из страха — из ярости. Ярости на него, на себя, на этот проклятый крестраж, который, казалось, уже высасывал из них жизнь, даже не показавшись.
Перемещение скрутило их, как вихрь из стали и шелка. Драко не отпускал её даже на миг — его пальцы впились в неё, будто хватка грома, оставляя на коже алые отпечатки, словно клеймо их общего безумия. Воздух взвыл, пространство сжалось до боли, и они рухнули на мокрый камень, о который бились волны, ревущие как голодные звери. Море вокруг них кипело мрачной пеной, а пещера зияла входом, обрамленным кораллами, острыми как лезвия.
Они поднялись, отряхивая колени и перевели взгляд на каменную пещеру.
— Чтобы пройти... нужно заплатить кровью..., — сказал Драко, доставая кинжал откуда-то сзади, будто из кармана, на что Гермиона отреагировала удивлением, — ...кровью обоих. — Выделил он и взглянул на неё, будто бы ждал реакции. — Иначе пещера не откроется.
— Кровью обоих? — Гермиона выдохнула, отстранившись на шаг. Её глаза сузились, сканируя его лицо в поисках насмешки, лжи, игры. Но Малфой стоял неподвижно, кинжал в руке блестел холодно, как его взгляд. Волны за спиной ревели, да и сама пещера дышала угрозой.
Его движение было резким, почти яростным — лезвие занесено над собственной ладонью. Но Гермиона выхватила клинок быстрее. В её глазах горело то самое упрямство, что когда-то заставило его ненавидеть... и желать её одновременно.
— Тебе не нужно этого делать! — её голос перекрыл рёв волн, ударяющихся о скалы. — Забыл? Во мне уже течет твоя кровь, после той ситуации в библиотеке.
Драко замер. Его взгляд скользнул по лезвию, затем вверх — к её глазам, где горел огонь, способный спалить все его колкости дотла.
Его пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони, чтобы заглушить дрожь. «Останови её. Придумай колкость, ударь, что угодно...» — но он замер, как пойманный в паутину собственных противоречий. Ведь не было смысла останавливать. Её кровь тоже нужна.
Гермиона взяла лезвие поудобнее, не отрывая от Драко взгляда. Она знала, что магия крови не прощает слабости. «Ты не дрогнешь» — мысленно приказала себе, но порез получился слишком глубоким, якобы «за двоих».
— Грейнджер... — начал он, но она уже провела лезвием.
Боль пронзила её ладонь, и она согнулась, подавляя стон, сжимая кулак так, что алая струйка хлынула на камни.
— Ты сумасшедшая, — прошипел он, но голос дрогнул, предав то, что скрывал за яростью — страх. Не за крестраж, не за свою ничтожную миссию, а за неё. За то, как её кровь стекала на камни, будто сама земля жаждала её забрать. Он видел, как она стиснула зубы, подавляя боль, и что-то в нем треснуло.
«Сука... не могу видеть, когда тебе больно».
Она стояла перед ним — мокрая от брызг, волосы спутаны, лицо бледнее лунного света, но в глазах... В её глазах горел адский огонь, перед которым меркли все его «Пожиратели Смерти», «Темный Лорд» и фамильные портреты.
— Грейнджер... — снова попытался он, но океан заглушил его, а она уже повернулась к каменной стене, окровавленная ладонь протянута вперёд.
Ветер выл, как обезумевший демон, соль жгла губы, но Драко чувствовал только вкус железа — её крови, своей слабости, позора. «Если она умрёт здесь, это будет твоя вина». Мысль ударила острее лезвия. Он шагнул вперёд, готовый схватить её, вырвать нож, сломать ритуал, но... остановился.
Потому что она верила. Верила в эту ересь, в их смешанную кровь, в то, что даже он, Малфой, может быть чем-то большим. И это безумие обожгло его сильнее любого удара.
Она провела окровавленной ладонью по ледяному камню и стены содрогнулись, а из тьмы выплыли алые буквы, светящиеся как раскалённое железо. Они перемещались в воздухе, складываясь в строку древнего предупреждения: «Тот, кто ищет моё сердце, отдаст своё».
Земля под ногами затряслась, и узкий проход открылся перед ними, обрамлённый сталактитами, острыми как лезвия. Из глубины потянуло запахом гнили и чего-то мертвого.
— Теперь ты поняла? — он повернулся к ней, лицо бледное, но глаза горели лихорадочным блеском. — Это не просто крестраж. Это... испытание. И если мы выживем...
Он не договорил. Не стал говорить, что для него «выжить» теперь значило слышать её смех, даже если тот будет полон яда. Вместо этого он шагнул вперёд, увлекая её за собой в пасть тьмы.
Гермиона, стиснув зубы, намеренно наступила на его тень. «Если умрём, Малфой, я убью тебя сама», — подумала она, но окровавленные пальцы сами сплелись с его.
Стена сомкнулась за ними, поглотив последние отблески дневного света. Теперь только бледное свечение их палочек выхватывало из мрака очертания — сталактиты, свисающие клыками, лужицы воды, отливающей чернильной чернотой, слишком неподвижные, чтобы быть безопасными, и... следы. Человеческие, но искажённые, будто оставленные теми, кто полз на четвереньках.
Каждый шаг Гермионы отзывался болью — не в мышцах, а где-то глубже, сама пещера высасывала из неё надежду.
— Смотри под ноги! — крикнул он, но она уже споткнулась о что-то мягкое и скользкое. Гермиона упала на колени и ладони скользнули в жидкость. Руки нащупали в воде... кости. Белые, обглоданные временем, переплетённые с водорослями.
Она вскрикнула и вскочив, отпрянула назад, но Драко поймал её за талию.
— Тише! — прошептал он, но в его глазах мелькнуло то, чего она раньше никогда не видела — страх, настоящий, дикий, неприкрытый.
И тогда она поняла: он боится не пещеры. Он боится за неё.
В глубине грота что-то засветилось — зеленоватым, ядовитым мерцанием. Крестраж. Он находился где-то в середине этой пещеры, и с каждым шагом Гермиона чувствовала, как её разум заполняет шепот. Голоса. Те самые, что сводили с ума Тома Реддла. Они звучали как она сама, как Рон, как Гарри, как Драко...
— Не слушай! — Драко встряхнул её, но было поздно.
«Ты умрёшь здесь, Грязнокровка... Он приведёт тебя к гибели...».
Она зажмурилась и заткнула руками уши, пытаясь выцепить из памяти заклинание, но мысли путались, будто кто-то вырвал страницы из её разума.
— Малфой, я не... я не могу...
Он схватил её за лицо, заставляя взглянуть на себя.
— Посмотри на меня! Посмотри!
Она открыла глаза полные страха и утонула в его пепельном взгляде.
— Можешь! Ты можешь! Потому что ты — Грейнджер! Потому что ты должна! Ради нас!
И в этот момент страх разорвался пополам — между ужасом смерти и странной, неистовой верой в него. В них. Даже здесь, в пасти ада.
Она медленно кивнула все еще в его ладонях и он кивнул за ней, подтверждая свои же слова.
Они продолжили путь, держась за руки. Воздух пах солью и гнилью, а под ногами хрустели кости — то ли животных, то ли тех, кто осмелился искать крестраж до них.
— Осторожно! — Драко резко дёрнул её назад, как раз в тот момент, когда камень под её ногой провалился в бездну. Где-то внизу послышался плеск воды, но не обычной — густой, словно кровь.
— Спасибо... — начала она, но он перебил, шипя.
— Не благодари. Если умрёшь, я не смогу тебя отшлепать. — «Надо же придать нотку юмора для успокоения, в этом хаосе», — подумал он.
Её взгляд вспыхнул, но прежде чем она ответила, пещера задрожала.
Свет от заклинания Драко разрезал тьму, как серебряный клинок, обнажая стены, покрытые слизью. Яркий шар вылетел из его палочки и поплыл под потолком, освещая весь масштаб огромного пространства. Волны снаружи бились о скалу с рёвом, будто сам океан пытался вырвать их из этого проклятого места.
Гермиона сжала его руку сильнее — не от страха, а чтобы напомнить себе, что это реальность: его холодные пальцы, хруст костей под кроссовками, запах гнили, въедающийся в лёгкие.
Свет его палочки дрогнул, когда они подошли к выступу над чёрной водяной бездной. Вода стояла смирно и холод пробирал до костей.
Алтарь оказался посреди подземного озера, вода в котором была чёрной от тьмы. Драко перенес их трансгрессией на каменную глыбу и шар света завис над ними, деля их тела на пополам, одна сторона — черная, другая — белая.
Чаша на алтаре была высечена из минерала, хотя выглядела, как драгоценный камень. Внутри плескалась жидкость, прозрачная и неестественно гладкая, будто ртуть. Она не отражала света, лишь поглощала его, оставляя на поверхности дымчатые завихрения. Гермиона шагнула ближе, и её отражение в чаше исказилось, словно лицо распадалось на тысячи частиц.
— Это не вода, — прошептала она, чувствуя, как холод от чаши пробирается под кожу.
— Этот крестраж... — голос Драко сорвался, когда он наклонил палочку, направляя луч вглубь чаши.
Под прозрачным слоем, в самом сердце алтаря, лежал кулон — золотой, с изумрудной змеёй в центре. Но его красота была обманчива. От него исходила тяжесть, давящая на грудь, как если бы невидимые руки сжимали лёгкие. Воздух наполнился шепотом — не слов, а намерений, грязных и голодных, если бы сама тьма пыталась просочиться в их мысли.
Вокруг чаши завился туман, принимая формы их худших представлений: для Гермионы — падающие силуэты родителей, для Драко — отец, убивающий мать.
Крестраж завыл, и тени сгустились. Из дыма возник её собственный голос: «Он никогда не изменится...» — и его: «Она презирает тебя...».
— ЗАТКНИСЬ! — вырвалось у них одновременно.
Два голоса слились в один рык, разорвавший дым иллюзий. Туман дрогнул, искажая лица призраков, сама тьма заколебалась от их синхронной ярости. Гермиона, вся в мурашках от собственного голоса, который уже превращался в шепот, резко повернулась к Драко — и увидела, как он, бледный как смерть, сжимает кулаки, вспоминая призрак Люциуса.
— Это ложь... — прошипел он, но слова будто застряли в горле. Его рука вцепилась в ее плечо, резко, почти больно, вырывая из гипноза страха. — Не слушай, Грейнджер, это всего лишь...
— ...дерьмо, которое мы сами придумали, да. — перебила она, голос хриплый, но твердый. Ее пальцы накрыли его руку, все еще дрожащую на ее плече. — Твоя мать... Она...
— Жива, — выдавил он. — А твои родители... Они...
— Не здесь... — закончила она, и в этих словах была целая вселенная боли, которую они оба решили проигнорировать. Они смотрели друг на друга — два изгоя, два бунтаря, два сердца, бьющихся в такт проклятию.
— Как достать эту хрень? — спросил Драко, и в его глазах вспыхнуло что-то опасное, знакомое. То самое, что когда-то заставляло его носить Знак Пожирателей, как медаль.
— Думаю... это нужно выпить...
Его пальцы непроизвольно сжались в кулак — старый рефлекс, когда мир вокруг становился слишком хрупким, чтобы его не разбить.
— Выпить? — он фыркнул, но в голосе не было насмешки. Скорее вызов, брошенный самому себе. — Ты уверена, что это не превратит нас в трупов? Или в тех, кем мы... — он запнулся, не договаривая, «кем я был когда-то до тебя».
Гермиона взяла лежащую рядом минеральную чашечку и зачерпнув воду, ощутила холод стекла сквозь дрожь в кончиках пальцев. Её взгляд скользнул по его лицу — заметила, как напряглась его челюсть, как капля пота сползла по виску. Он боится. Или нет... Возбужден?
— Интересно, что будет, если... — он намеренно замедлил речь, наблюдая, как она невольно шагнула ближе. Он перехватил у неё чашку и вылил воду на камни.
Они повернули головы на чашу, где вода, ранее выплеснутая с вызовом, снова восполнилась, мерцая полным объёмом. Серебристая поверхность дрожала, будто смеялась над их попыткой обмануть судьбу. Гермиона ощутила, как мурашки пробежали по спине — это не было простым заклинанием. Это было предначертание.
— Сука! А я думал прокатит. — Он усмехнулся, но с потерянной надеждой.
Она кивнула, не отрывая взгляда от бликов на воде. Вдруг заметила, как его рука непроизвольно тянется к её локтю — и останавливается в сантиметре.
— Значит, варианта два, — продолжила она, стараясь игнорировать мурашки на коже. — Либо мы выпиваем это вместе... Либо...
— Либо остаёмся здесь навечно, пока не сойдём с ума? — он закончил за неё, усмехнувшись. — Очень утешительно, Грейнджер. Но нет! Никаких мы! Я выпью это один!
В сердце кольнуло, но она не ответила, понимая, что кто-то должен оставаться в светлом разуме, если что-то пойдет не так. Она взяла чашу с его рук и набрала новую воду. Его пальцы наконец коснулись её руки, обхватывая чашу поверх её пальцев. Искра. Вспышка. Проклятая магия, которая не имела ничего общего с крестражем. Холод хрусталя смешался с жаром прикосновения.
— Просто скажи, сколько глотков до моего позорного падения.
Она не отвела взгляд.
— Весь. До дна.
Он замер, глядя на прозрачную жидкость. Это мог быть яд. Или спасение. Или конец.
— Ты боишься? — спросил он тихо, почти беззвучно, но она услышала.
— Только если ты боишься сломаться первым,— парировала она, поднимая глаза.
Он резко наклонился, так что их лбы почти соприкоснулись.
— Чтобы не случилось, Грейнджер... обещай мне, что ты будешь сильной! Что ты не сдашься!
Воздух трещал от напряжения. Их лбы почти касались друг друга, и в узком пространстве между ними клубились запахи железной магии и чего-то горького — страха, который они оба отрицали. Холод хрустальной чаши в её руках смешивался с жаром его пальцев, сжимающих поверх её, как клятву, которую нельзя произнести вслух.
— Обещай, — повторил он, и в его голосе не было насмешки. Только сталь, закалённая в отчаянии.
Она не моргнула. Каждая клетка её тела кричала, что это ловушка. Но где-то в глубине, под слоями логики и сомнений, пульсировала та часть её, что верила в алхимию перемен.
— Обещаю... — её голос дрожал, а тело сводило спазмами от ужаса.
Он усмехнулся, почти улыбка — почти гримаса боли, но это был звук сломанного человека. «Лжешь. Как и я». Всю жизнь он тренировался быть безупречным актёром, но сейчас маска Малфоя треснула, обнажив голый нерв. «Ты должна выжить. Даже если я...».
— Я буду готов на счёт три, — выдавил он, чувствуя, как горло сжимает петля. «Три... последнее число перед концом всего».
— И... не смей выплевывать, — закончила она.
Они вдохнули одновременно, и на миг ему показалось, что их сердца бьются в такт — адский ритм, смешанный с магией.
Они считали вместе.
— Раз — его дыхание переплелось с её. Губы почти коснулись края чаши. Вкус железа и полыни уже витал в воздухе, обещая агонию. «Это будет больно. Хорошо».
— Два — её палец дёрнулся под его, и он невольно сжал сильнее, впиваясь ногтями в её кожу. «Почувствуй это, Грейнджер. Запомни, как это — быть связанной со мной до самого дна».
— Три...
Он наклонился к чаше, губы коснулись края, и она невольно втянула воздух, наблюдая, как жидкость исчезает в нём глоток за глотком. Казалось, время замедлилось: каждая капля на его губах, каждое движение горла, каждый вздох, который он подавлял.
Вода ударила в горло сладким огнём, как мёд, смешанный с абсентом. Жидкость жгла, как расплавленное серебро, выжигая горло, желудок, душу. «Мать... Отец... Простите» — бессмысленная молитва пролетела в голове, пока он глотал, глотал, глотал, не отрываясь от её взгляда. Её глаза расширились — она видела, как его бледное лицо искажается от боли, как вены на шее наливаются чернильной тьмой.
Гермиона сморщилась, представляя, на сколько был ужасен и болезнен этот вкус, и едва не отвела глаза, чтобы не смотреть, но его рука внезапно сомкнулась на её затылке, удерживая её взгляд на себе. «Не отводи глаз» — словно приказал он без слов. Его пальцы сплелись в её волосах, жестко, почти жестоко.
А потом мир в его глазах перевернулся.
Боль достигла пика, и он захрипел, но не отпустил её. Капля жидкости выкатилась из уголка его губ, и она, словно в трансе, провела пальцем по ней, стирая. Прикосновение обожгло её кожу.
— Драко... — его имя на её устах звучало как заклинание, которое он не мог позволить себе услышать.
Он рухнул на колени, всё ещё держа её за волосы, прижимая её лоб к своему.
Он хрипел, словно его лёгкие были наполнены не воздухом, а стеклом. Каждый вдох резал, но её лицо, прижатое к его, стало якорем — единственным, что удерживало его от падения в бездну. Чернильные прожилки под кожей пульсировали, как живые щупальца темной магии, пожирающей его изнутри. Гермиона почувствовала, как его пальцы дрожат в её волосах, но хватка не ослабевала. «Отпусти, дурак!» — хотела крикнуть она, но вместо этого её руки сами потянулись к его лицу, будто против её воли.
— Драко... — в её шепоте прорвалась трещина страха.
Его тело вдруг выгнулось дугой, судорога скрутила мышцы. Он отпустил её волосы, упав на пол, пальцы впились в камни, оставляя царапины.
Гермиона замерла на мгновение, разрываясь между желанием убежать и чем-то другим.
Его тело извивалось, будто под кожей бились десятки демонов, рвущихся наружу. Чернильные прожилки на шее пульсировали ядовитым свечением, и с каждым толчком тьма глубже въедалась в плоть, оставляя трещины, как на высохшей земле. Драко скрипел зубами, пытаясь подавить крик, но из горла вырвался хрип — звук, от которого у Гермионы сжалось сердце.
— Убей... — он выплюнул слово, словно оно обожгло ему язык. — ...меня. Сейчас же. Гр-Грейнджер.
Она отпрянула, будто он ударил её. Но ноги не слушались — они приросли к камням, как будто сама пещера требовала, чтобы она осталась. Она и подумать не могла о таком.
Он закричал — нечеловечески, страдальчески.
— УБЕЙ МЕНЯ! — его голос разорвал тишину, как клык дементора, впивающийся в последние остатки света. Драко бился на камнях, жилы на шее натянуты до предела, а глаза — два осколка — сверкали безумием. — ПРОШУ, ГЕРМИОНА! УБЕЙ МЕНЯ! ПОЖАЛУЙСТА!
Гермиона вновь отпрянула, но тут же бросилась к нему, колени ударились об острый гранит. Её руки, дрожащие, как листья в ураган, прижались к его груди, пытаясь нащупать сердцебиение, но под пальцами всё было холодно и хаотично — будто внутри него бушевала буря, рвущая плоть изнутри. Или же это был её шок.
Ее руки схватили его лицо, и она прижала лоб к его лбу, игнорируя жгучий холод, разъедающий кожу.
— Слушай мой голос! Ты ненавидел меня, презирал... а теперь... теперь ты мой враг, мой кошмар, моя единственная надежда. Я не смогу без тебя. — Ее слезы капали ему на лицо, смешиваясь с его потом от агонии. — Я не могу убить тебя, Драко! Я... не могу! Прости меня.
Он выгнулся под её руками, словно зверь, попавший в капкан собственной души. Его крики превратились в хрип, в вой, в мольбу, которую не слышал никто, кроме неё. Он задохнулся, сжался, будто невидимый кулак сдавил его горло.
— УБЕЙ МЕНЯ! БЛЯТЬ, Я ПРОШУ ТЕБЯ! Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ, ГЕРМИОНА! УБЕЙ МЕНЯ!
Гермиона, стиснув зубы, вцепилась в него так, будто могла физически удержать его душу от распада. Она прижала голову к его груди, игнорируя душевную боль, кровь от кусанной губы, хаос. Её пальцы вплелись в его волосы, вырывая пряди из строгого помадного порядка.
— Драко... — слезы лились ручьем. — Пожалуйста...
Он бился в её руках, как раненый хищник, его пальцы впились в её плечи, оставляя синяки-отпечатки их общей боли.
— ТЫ ДОЛЖНА! — его голос сорвался в нечеловеческий рёв, будто демоны, жившие в нём веками, вырывались наружу. — СУКА, СДЕЛАЙ ЖЕ ЭТО! БЛЯТЬ, ПРОСТО УБЕЙ! ПРОСТО УБЕЙ! Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ!
Гермиона, дрожа, прижала ладонь к его груди, где теперь сердце колотилось, как птица, разбивающая клетку рёбер.
— Дыши со мной... — шептала она, но её слова тонули в его хрипе. — Дыши...
Его крики рвали воздух, как когти, оставляя невидимые шрамы на стенах, на её душе. Драко выгибался, будто пытаясь вырвать из себя ту часть, что кричала о смерти, но цеплялся за Гермиону, как за последний якорь в шторме.
Он бился, вырывался, как будто сама смерть гналась за ним по пятам, а её руки были единственными цепями, удерживающими его в аду реальности. Слёзы смешивались со слюной на его подбородке, голос рвался в хриплый визг.
— Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО! НЕ ХОЧУ ЧУВСТВОВАТЬ! СДЕЛАЙ ЭТО, ПОЖАЛУЙСТА!
Он зарыдал, сжимая руками душу, которая выворачивалась наизнанку.
— Нет... — прошептала она, зажмурившись до боли, чтобы сдержать поток слез. Но уже через мгновение, она увидела сквозь закрытые веки, нарастающий зеленый свет где-то сбоку.
Она отомкнула глаза и сердце остановилось, от направленной им в свою сторону палочки.
— АВАДА КЕДАВРА!
Зелёный свет рванулся из кончика палочки, как проклятие, вырвавшееся из самой преисподней.
— НЕТ!
Гермиона вскрикнула — не заклинанием, а голосом, полным первобытного ужаса. Не от страха, а от ярости, от боли, от невозможности позволить ему исчезнуть. Её рука рванулась вперёд, даже не думая, не по магии, а по чистому инстинкту, ударив его по запястью с такой силой, что палочка вырвалась из его пальцев и взмыла в воздух, прочертив в темноте зловещую дугу. Заклинание, не долетев до цели, впилось в стену, оставив черную воронку дыма.
— Драко... что ты... — голос дробился на осколки, а руки дрожали, будто её только что прошибло током.
— УБЕЙ МЕНЯ! — заорал он внезапно, голос разорвался на тысячи осколков.
Он задохнулся, словно слова перекрыли ему горло. Слёзы, которые он так ненавидел, текли по щекам, оставляя следы, как кислотный дождь.
Гермиона встала и застыла как статуя, разорванная между двумя безднами: чашей с мерцающей жидкостью, чей яд обещал агонию, и Драко, чье тело содрогалось от рыданий, будто его душа рвалась наружу через раны, которых не видно. Её пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони до крови — физическая боль, ничтожная перед тем, что ждало её в чаше. Но она уже знала выбор. Всегда знала.
Она шагнула к алтарю, не отрывая взгляда от его мучений. Каждый звук его прерывистого дыхания бил по ней острее, чем нож. Чаша зловеще переливалась, как расплавленный металл, и Гермиона, не дав себе передумать, схватилась за неё.
Её тело помнило каждую рану, каждую схватку с тьмой — но это было иное. Не клинок, не заклятье, не крик. Это была тишина перед падением в бездну, где боль становилась ключом. Гермиона смотрела на чашу, и мерцающая жидкость в ней отражала не свет, а её собственное искажённое лицо — лицо девушки, которая уже умерла десятки раз во имя того, чтобы другие жили.
«Драко...».
Мысль о нём пронзила её острее лезвия. Его рыдания, его сломанный голос, его «УБЕЙ МЕНЯ!» — всё это горело в её груди углями, которые она теперь несла вместо сердца. Она не могла позволить ему умереть. Не тогда, когда он наконец перестал притворяться монстром. Не тогда, когда он стал любимым.
Она стояла, словно между двумя мирами: один — из стекла и криков, другой — из крови и тишины. Широкая и глубокая чаша в её руках вибрировала, будто живая, а жидкость внутри переливалась, словно ртуть, отравленная воспоминаниями.
— Десять секунд. — Её губы шептали отсчёт, но сердце билось так громко, что заглушало даже стон Драко, корчащегося на камнях.
— Девять.
Пальцы её дрожали, но не от страха — от ярости. Ярости на судьбу, что снова ставит её перед выбором, где цена — её плоть.
— Восемь.
Она вспомнила, как он кричал, когда Темный Лорд пытал его, как его серебряные глаза молили о конце — но теперь он молил о жизни. Её жизни.
— Семь.
Жидкость пахла медью и пеплом. Она знала этот запах — так пахло проклятие Круциатус, когда Волан-Де-Морт возвышал над Драко палочку. Но тогда боль была чужая. Теперь она будет её.
— Шесть.
Гермиона повернула голову к Драко. Его рука, дрожащая, протянулась к ней, пальцы сжались в немом «НЕТ». Она улыбнулась — горько, как полынь. «Ты научил меня драться грязно, Малфой».
— Пять.
Она закрыла глаза и вспомнила родителей, когда они обнимали её в последний раз, перед уходящим экспрессом.
— Четыре.
«Я уничтожу тебя, сука. Я уничтожу тебя, не моргнув и глазом, чертов ты ублюдок». — Мысленное послание самому Лорду.
— Три.
Счет оборвался. Она решилась, отбросив палочку куда-то в сторону, дабы не сделать глупостей. Но разве не глупо добровольно идти на адскую агонию?
Она сделала последний глубокий вдох и нырнула лицом в чашу, будто в омут памяти.
Глоток.
Боль.
Это было не огнём, не льдом, не тысячей игл. Это было разложение. Каждая клетка её тела кричала, что она предаёт саму себя, что её магия, её разум, её воспоминания растворяются в этой адской смеси. Она увидела родителей — стёртых, Рона и Гарри, исчезающих в тумане, библиотеку Хогвартса, превращающуюся в пепел... и его. Драко, который лежал рядом с ней сейчас, истекая тьмой, и Драко, каким он мог бы быть — с глазами, в которых отражается небо, а не пропасть.
Она пила. Глоток за глотком на одном задержанном дыхании. Каждый — как нож, вспарывающий душу. Но в глубине чаши уже виднелся предмет — медальон. Крестраж.
Боль. Она разливалась по венам, как расплавленное стекло, прожигая каждую клетку. Гермиона едва чувствовала собственное тело — только огонь, пожирающий её изнутри, и леденящий холод снаружи, будто пещера дышала ей в лицо ядовитым дыханием. Но где-то в этой тьме, за слоями иллюзий и страданий, был крестраж. Единственный выход.
Драко смотрел на неё лежа, глаза расширенные, мокрые от слёз, которые не мог сдержать. Его губы дрожали, шепча что-то беззвучное, а пальцы сжимали воздух, будто пытаясь схватить ускользающую жизнь.
Она прижала ладонь к груди, будто пытаясь удержать сердце, готовое вырваться из клетки рёбер. Губы онемели, язык стал тяжёлым, словно пропитанным свинцом. Каждый глоток обжигал, как будто она глотала не жидкость, а угли. Но её пальцы уже сжимались крепче вокруг чаши, пытаясь идти против себя и держать свое болезненное тело.
Ещё глоток. Только ещё один.
Мысли спутались: образы Драко, его искажённое болью лицо, его крик... «УБЕЙ МЕНЯ!» — эхо, разрывающее душу. Но она не могла позволить ему сгореть в этом аду. Не могла позволить себе сгореть.
Гермиона впилась ногтями в чашу, ощущая, как острые края врезаются в кожу. Физическая боль — слабая отдушина, чтобы отвлечься от кошмара внутри. Колени дрожали. Зелёный свет проклятия, всё ещё витавший в воздухе, мерцал на поверхности зелья, превращая его в ядовитую гадальную сферу.
Ради него. Ради всех.
Жидкость вползла внутрь, как тысяча скорпионов, жалящих, разрывающих плоть. Мир перевернулся — вода поплыла, превратившись в кроваво-чёрные волны. Это была всего лишь иллюзия. Но где-то в этой пучине, за завесой страданий, мерцал силуэт медальона.
Каждое движение — пытка. Камень резал ладони, но она цеплялась за трещины, за выступы, за собственное безумие. Рука дрожала, протягиваясь к крестражу, будто магнитная сила отталкивала её прочь.
Ещё чуть-чуть.
А потом — прикосновение. Холод металла. Победа, горькая, как дым от сигарет.
И когда пальцы почти сомкнулись на цепи, она сделала первых вздох, громкий, звонкий, но тело отказало. Она рухнула на пол, крестраж остался в чаше, а из горла вырвался крик. Глаза застилала пелена, но сквозь неё она видела его — Драко, который смотрел на неё, как на призрак, как на чудо, как на конец своей тьмы. «Не смей... Не смей умирать...».
Её голос взметнулся ввысь — нечеловеческий, звонкий, как треск хрусталя под сапогом. Он заполнил пещеру, отражаясь от стен тысячами эхо, будто сама земля вторила её боли.
Звук рвал горло, превращаясь в хрип, в стон, в мольбу, но остановиться было нельзя, словно она, цепляясь за обрывки сознания, пыталась вдохнуть. Но она кричала на одном дыхании, раздирающем звуке слух.
Тело выгибалось дугой, мышцы сводило судорогой. Каждый нерв горел, будто через неё пропускали молнии, а в ушах гудело. Теперь боль была ножами, рвущими кожу, выворачивающими внутренности.
Крик — пронзительный, неистовый, лишённый всего человеческого, звенел, как тысячи разбитых зеркал, каждое осколком вонзаясь в слух, в мозг, в самое нутро. Голос Гермионы рвал связки, медленно превращаясь в хриплый вой, но она не могла остановиться — будто некто незримый вытягивал из неё душу через гортань, нитку за ниткой, с каждым выдохом.
Пальцы впились в камни под собой, сдирая ногти, но боль от этого терялась в обжигающем вихре, что крушил её изнутри. Вены на шее вздулись, пульсируя в такт крику.
Драко через силу перевернулся на живот, его лицо, искажённое ненавистью к самому себе, вдруг стало маской ужаса. Он медленно пополз к ней, разрезая руки, рвя кофту и джинсы, забыв о палочке, о гордыне, о всём, кроме её имени, которое вырвалось хрипом — Гр-Грейнджер...
Крик множился, отражаясь от стен, и эхо возвращалось к ней, как удары кнута: каждый новый визг рождал следующий, ещё громче, ещё невыносимей.
Она кричала.
Кричала, пока лёгкие не слиплись в комок.
Кричала, пока мир не сузился до алого тумана и воя, который теперь звучал уже извне — как если бы сама пещера, сама тьма кричала её голосом.
Тот яд, что она выпила, ощущался как жидкое «Круцио» смешанное с «Авада Кедаврой», умноженное на пять.
Сознание распадалось. Мысли — нет, не мысли, а обрывки инстинктов — метались, как затравленные звери. Смерть? Да, где-то там, на краю сознания, мерцала холодным светом, как выход. Но дотянуться до неё было невозможно. Агония была плотнее, чем сама плоть. Она не думала о конце — она была концом, живым воплощением распада.
Голосовые связки рвались, слезы смешивалась со слюной, но она не могла замолчать — крик стал отдельным существом, паразитом, пожирающим её изнутри.
Сотня рук инферналов — холодных, костлявых, пахнущих гнилью глубин — обвили её, впились в плоть, тащили вниз, царапая тело о камни. Но она не чувствовала их. Кожа горела от прикосновений, как от кислоты, но боль тонула в море большего ужаса. Сознание, некогда острое, как клинок, теперь рассыпалось на осколки: вспышки детства — мама, читающая сказку; Рон, смеющийся над шуткой; Гарри, кричащий «беги!» — всё это смешалось с рёвом тьмы, пожирающей память.
Воздух в легких кончился, но вопль не прекращался. Это был вопль без воздуха, вопль, который питался её плотью.
Слёзы текли по её лицу, смешиваясь с водой и слюной, превращаясь в маску безумия. Она не видела, как чёрная вода озера смыкается над её головой. Не видела, как Драко, бледный как призрак, кричал что-то, что тонуло в рёве её собственного голоса. Она даже не поняла, что уже под водой — крик продолжался, пузырями вырываясь изо рта, бессмысленными вибрациями, которые разрывали ей гортань.
Её лицо, искажённое гримасой, больше не напоминало её саму — рот, растянутый в беззвучном вопле, глаза, выжженные ужасом, кожа, синеющая от нехватки воздуха. Где-то на краю сознания, сквозь адский гул в ушах, мелькнул её собственный голос, хрупкий и рациональный: «Не вдыхай. Не вдыхай, иначе...».
Но инстинкт пересилил. Она вдохнула — и ледяная вода хлынула в лёгкие, смешавшись с криком. Теперь это был уже не звук, а конвульсия, судорожные спазмы гортани, рвущие ткани. Пузыри вырывались изо рта, похожие на искажённые слова, на проклятия, на молитвы. Её тело билось в воде, как рыба на крючке, а крик вибрировал в жидкой тьме, превращаясь в немое рычание.
И снова захотелось вдохнуть, но дышать было нечем — только вода, только затихающий вопль, только тьма, сжимающая сердце ледяными пальцами. Последнее, что она ощутила — жгучую, невыносимую боль в груди, которая стала огнём. Она чувствовала, как лопаются капилляры, как сердце бьётся в панике, как мозг, отчаянно цепляющийся за жизнь, начал гасить сознание вспышками воспоминаний: алые листья осеннего Хогвартса, страницы книг, мерцание свечей в Большом зале, бледное лицо с серебряными глазами, которое в последний миг стало не врагом, а...
Страх сменился странным умиротворением.
Её ноги, ещё минуту назад отчаянно бившиеся, теперь замедлились, как маятник остановившихся часов.
Она почувствовала, как боль растворяется, уступая место теплу, обманчиво нежному, будто чьи-то руки обвили её плечи. «Не бойся», — шептала иллюзия, а вода перестала жечь — теперь она обнимала, как шелк, убаюкивающий мерцающим гулом. Сердце, рвавшееся из груди, затихло, подарив последний, хрупкий удар.
БАХ.
Словно хлопнула дверь в далёком доме, куда уже нельзя вернуться.
И свет.
Сначала — крошечная точка, как кончик палочки в темноте. Потом он разросся, поглощая всё: холод, страх, память.
Но это уже не важно.
Потому что её глаза закрылись, а губы застыли в полуулыбке — будто она наконец-то поняла.
Разрыв.
Между жизнью и смертью — тонкая нить. Между «было» и «больше не будет» — одно дыхание. Её душа, словно птица, вырвалась из клетки тела, оставив на губах тень улыбки.
И даже море, вечное и безразличное, замолчало, словно скорбя о девочке, которая слишком любила жить, чтобы страх смог её победить. Она осталась именем, которое уже не отзовется.
И вдруг — тишина.
Она умерла.
***
Пол под баром «Кабаньей головы» был холодным, как могильный камень. Драко слетел с лавки, будто его ударили заклятием в спину, колени грохнулись о грубые доски. Боль пронзила кости, но он её не чувствовал — только пустоту. Ту самую проклятую пустоту, которая разорвала его грудь, как меч.
— Она... — голос сорвался, превратившись в хрип. Он вскочил, схватив Аберфорта за воротник грязного фартука. Старик даже не вздрогнул, продолжая вытирать бокал тряпкой, которая пахла кислым элем. — Я не чувствую её! Почему я не чувствую?
В голове — тишина. Раньше он ненавидел этот шум: её мысли, как назойливые пчёлы, жужжали где-то на краю сознания. Её гнев заставлял его виски пульсировать, её страх окутывал холодом, а когда она... возбуждалась... он чувствовал жар, будто выпил огненного виски. Теперь — ничего. Словно кто-то вырвал страницу из книги, оставив только рваный край.
Аберфорт молчал. Его глаза, мутные, как старые монеты, смотрели сквозь Драко.
— Ответь, чёрт тебя дери! — Драко тряс его, но руки дрожали так, что он едва удерживал ткань. — Ты же знал, что связь... ты же знал!
Тишина.
Только треск камина и скрип вывески на ветру.
— Раньше... — Драко отпустил старика и вцепился пальцами в край стойки, — ...я знал, когда она злилась. Чувствовал, как горит её кожа. Когда ей было страшно — в груди леденело. А когда они...— он сглотнул, заставив себя выдохнуть, — ...это было как взрыв в крови. А теперь — тишина. Ты слышишь? ТИШИНА!
В ушах звенело. Её крик всё ещё висел в воздухе — тот самый, пронзительный, будто её душу рвали на части. Он будто слышал его сейчас, через годы, через слои реальности, которые больше не имели значения.
— Она не могла... — прошептал он, глядя на свои ладони, будто ища на них следы её крови. — Я чувствовал её через кровь. Чувствовал всё то, что чувствовала она... а теперь...
Аберфорт наконец поставил бокал на стол. Звук стекла о дерево прозвучал как приговор.
— Некоторые связи рвутся только со смертью, мальчик, — произнёс он хрипло и повернулся к полкам с бутылками, словно эта фраза была последним галлеоном в их странной сделке.
Драко задохнулся.
Он знал.
Но знать и чувствовать — это разные вселенные.