33 Глава
Открыть глаза было трудно. Даже очень тяжело. Практически невозможно. Но она открыла, поднимая тяжелые ресницы вверх. Солнечные лучи прорезались сквозь потресканые окна хижины, а воздух стоял тяжелый и густой, будто сохранил напряжение вчерашнего вечера.
Записка лежала на его месте, на кровати, написанная острым почерком, который будто царапал пергамент. Гермиона сжала её в ладони, чувствуя, как буквы жгут кожу. Утро было холодным, но её щёки горели — воспоминания о вчерашнем взрыве стыда, ярости и... чего-то ещё, стыдного и жгучего, заставляли сердце биться неровно.
«7:00. Драко».
«Драко». Он наконец написал свое имя. Наконец впервые за всю ту неделю, где их молчание разрасталось, словно ядовитый плющ. Это хороший знак. Хороший, потому что она знала, что он влез в её воспоминания и она не стала отталкивать. Знала, как ему больно, но теперь он знал правду.
Её одновременно накрыло несколькими чувствами. По-началу облегчение, а после тревожность. Не понятно откуда и не понятно почему оно взялось.
Она встала, и простыня соскользнула, обнажив синяки на бёдрах. Фиолетовые отпечатки пальцев Рона. «Идиот...» — мысленно выругала она Уизли, но тут же передернула плечом: не его вина, что Драко увидел в этом повод для ревности. Но Драко не знал. И теперь эти отметины горели, как клеймо, напоминая о его побеге в лес, о том, как он кричал в темноте, представляя, чьи руки смели оставить следы на её коже.
Пока она одевалась, пальцы машинально застёгивали куртку, а мысли кружились вокруг него. Его лицо вчера — бледное, искажённое болью, почти незнакомое. Его побег. Она сжала куртку, пытаясь загнать дрожь обратно в позвоночник. Но под горечью клокотало иное. Стыд. Нет, не стыд — стыд был бы проще. Это было... волнение. От того, как он смотрел на неё вчера, как будто хотел разорвать на части и собрать заново. От того, что её тело, вопреки разуму, жаждало повторить этот безумный танец.
7:05
Она нарочно опоздала. Пусть ждёт. Пусть кипит.
Малфой стоял спиной, сливаясь с утренним туманом. Когда она приблизилась, он не обернулся, но плечи напряглись, будто он чувствовал её взгляд на затылке.
— Ты пришла, — произнёс он, и голос его звучал хрипло, будто всю ночь он кричал в пустоту.
— Ты оставил записку, — бросила она, останавливаясь в двух шагах.
Тишина. Потом он резко повернулся, и она увидела его лицо — бледное, с тёмными кругами под глазами. Он не спал. Он мучился.
Она замерла. Костяшки — синие, в глубоких ссадинах и запекшейся крови — будто кричали о боли, которую он заглушал ударами по камням, деревьям, собственному отражению. Гермиона сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как гнев и что-то ещё, острое и колючее, подступает к горлу. «Ты... испортил себя из-за глупой ревности».
Но это был не только гнев. Это было понимание.
Она видела, как он резко прячет руки за спину, заметив её. Его поза — гордая, надменная — но глаза выдавали всё. В них плавала та же агония, что и в ночи, когда он бежал от своей идиотской фантазии, когда рылся в её воспоминаниях, как вор, искавший драгоценности, а нашёл лишь пепел стыда.
Он не знал, что она видела: как он прокрадывался к ней ночью, как его пальцы дрожали у её виска, как он увидел в её памяти правду. Но она почувствовала — в его взгляде, в том, как он теперь избегал касаться её.
Гермиона вдруг представила, как он бьёт этими руками о деревья, о землю, о всё, что могло заменить ему её. Как его ярость была не к миру, а к самому себе — за то, что позволил ей стать слабостью. «Идиот. Величайший идиот», — подумала она, но сердце сжалось.
«Начать первой? Или подождать, что скажет он? Если вообще что-то скажет... Притвориться будто не знаю, что он залез в мою голову? Наверное да... наверное будет правильней. Лишь бы ему стало легче».
— Я...
— Атакуй первая, — прервал он.
Но это не то, чего она ожидала от него услышать. Холодный ветер срывал слова, но не мог погасить напряжение между ними. Драко стоял, как живое остриё, его палочка уже в руке, а взгляд — ледяная стена. Гермиона сжала свою, чувствуя, как сердце колотится в такт невысказанным вопросам.
— Атакуй первая, — повторил он, и в голосе его прозвучало что-то вроде вызова... или наказания самому себе.
«Он хочет драться? Когда мы ничего не решили? Хорошо!».
Она не стала ждать.
— Конфринго!
Огненный шар рванулся к нему, но он парировал его взмахом, превратив в дождь искр.
— Слабо, — бросил он, но это была ложь. Её магия всегда горела ярче, чем он ожидал.
— Ты хочешь драться вместо того, чтобы говорить? Отлично! — её голос дрожал от ярости, смешанной с обидой.
— Эверте Статум!
Он едва увернулся, земля взорвалась у его ног, но в ответ послал цепь молний. Она блокировала её щитом, который треснул под напором, осыпав её стеклянным дождём.
Её заклятия стали резче, быстрее, но не смертоносными — «Ступефай», «Экспеллиармус», «Импедимента». Он парировал их механически, выражение лица — каменное, но глаза... Глаза горели.
«Сильнее, Грейнджер, давай же, покажи, как презираешь меня».
Она атаковала снова. «Флиппендо!», «Экспеллиармус!», «Ступефай!» — заклинания сыпались как шипы, но он лишь отбивал их, не контратакуя. Его защита была идеальна, механична, но все равно где-то давала слабину.
— Перестань прятаться! — крикнула она, когда очередной щит поглотил её огненный шар.
— Ты же хотела поговорить? — язвительно бросил он, наконец подняв на неё взгляд. Глаза — ледяные, но с трещинами. — Так говори. Между заклинаниями.
Она замерла, дыхание сбилось. «Он... смеётся? Над собой? Надо мной?».
— Зачем ты надумываешь всякую херню?! — крикнула она, переходя в наступление. «Инкарцерус!».
Веревки из света обвили его, но он разорвал их рывком, лицо исказилось от боли.
— Какую херню, Грейнджер?! — его голос сорвался, и он запустил в неё взрывное заклятье.
Она отскочила, волосы опалены, но глаза горели.
— Ты сам знаешь какую, Малфой! Не включай придурка! — «Петрификус Тоталус».
Он уклонился, но заклинание задело рукав, превратив ткань в камень. Сорвал кофту, швырнул под ноги — лицо исказила гримаса, будто он рвал с себя кожу.
— Будешь и дальше болтать или все таки наконец нормально атакуешь? — «Глациус».
Кровавые порезы расцвели на её плече, но Гермиона даже не вскрикнула. Вместо этого шагнула вперёд, игнорируя боль, и его глаза расширились.
— Боишься признаться, да, Малфой? — «Депульсо».
Его отбросило где-то на метр и он приземлился, прокатившись на песке, но тут же резко поднялся с горящими глазами.
— Боишься? — «Конфринго».
Он увернулся от её огня, но взрывная волна сбила его с ног. Пыль оседала на его бледных щеках, а в глазах — шторм из стыда и ярости.
Вскакивая, он швырнув в неё «Эверте Статум».
Она перевернулась в воздухе, приземлившись на колени, но стойка все еще была боевой.
— Давай. Спокойно. Поговорим, — она поднялась. Медленно. Словно привидение.
— Нам не о чем разговаривать.
«Сука!»
— Конфринго! — выкрикнула она.
Он уклонился, взрыв на песке оставил кратор. Их заклинания посыпались, как ледяной дождь.
— Инсендио!
— Конфундус!
— Левикорпус!
— Редукто!
— Силенцио!
— Фульгари!
Она финтом зашла слева, палочка вонзилась в его щит, и на миг они оказались в сантиметрах друг от друга.
— Ты видел мои воспоминания! Ты залез в мою голову! Ты знаешь, откуда эти синяки, — проговорила она, ловя его взгляд.
Он замер, лишь на мгновение, а после дёрнулся, щит дрогнул.
«Она знает... блять! Она знает!»
— Ты сама влезла в мою голову, ещё до того, как я влез в твою! — «Мелофорс».
— Врешь! — она пригнулась, посылая «Петрификус Тоталус», но он перепрыгнул заклятье, как демон, преследующий свою добычу.
— Я знаю твои чувства ко мне, как и ты мои. И поверь, ты в моей голове уже давно сидишь, — «Левикорпус» сорвал её с ног, но она успела в полёте выстрелить «Экспеллиармусом», выбив палочку из его руки.
Оба остались без оружия. Оба — без масок.
— Синяки — от Рона, — выдохнула она. — Он тащил меня через замок, когда они подумали, что я сбежала под действием заклятия. А ты...— она встала, приблизилась, подняла свою и его палочку, сунула ему в руку, сжав пальцы поверх его ладони, — ...ты решил, что я сплю с кем-то. И вместо того, чтобы решить это, полез в мою голову.
Он дышал так, будто бежал сквозь ад. А она стояла перед ним , не замечая, что у неё течёт кровь из рассечённой брови.
— Грейнджер... — он не договорил. Его руки сжались в кулаки, будто он пытался удержать в них всю ярость, всю боль, всю ту глупую, невыносимую ненависть к самому себе.
Гермиона подошла ближе. Настолько, что могла разглядеть капли пота на его шее, тень ресниц.
— Я всё понимаю, — прошептала она, и он замер. — Потому что если бы на твоем месте была я... если бы я увидела царапины или не дай Бог, засосы на тебе...
Он резко вдохнул, словно её слова вонзились ему под рёбра. «Ты бы не полезла в мою голову как вор!» — подумал он.
В её глазах не было гнева — только усталость, словно она сражалась с ним тысячу лет и наконец опустила меч.
— Почему ты не злишься?
— Потому что ты уже наказал себя сильнее, чем смогла бы я, — её губы дрогнули в полуулыбке. — И потому что... мне жаль, что не ответила тебе раньше.
Он закрыл глаза, будто её слова были солнечным светом, а он — вампиром, который забыл, как это — гореть.
Гермиона молча навела палочку на его руки, отбитые ночью и прошептала заклинание. Раны стали затягиваться, но шрамы — те, что глубже кожи — остались.
Он глядел на свои почти исцелённые костяшки, будто они были артефактом, который он не мог расшифровать.
Она сделала шаг.
— Слушай внимательно, Малфой. Если хочешь знать — спрашивай. Добивай до конца. Даже если я не поддаюсь, я поддамся. Если боишься — беги. Но не прячься за Легилименсом и кулаками. Даже не смей больше причинять себе боль!
Он стоял, будто прикованный к земле. «Спрашивай. Добивай до конца» — как будто он мог. Как будто язык не превращался в камень при попытке произнести: «Я испугался, что ты выбрала другого». Вместо этого он смотрел на трещины на своих костяшках — они заживали слишком быстро, как будто тело отказывалось хранить следы его безумия.
Стыд — он горел в горле, как проглоченный пепел. Она знала. Знала, что он прокрался в её разум, как вор, искал грязь, а нашёл только её усталость, ситуацию с Уизли и Поттером, и... свои же собственные глаза, мелькающие на краю её памяти. Он сам стал её навязчивой идеей.
Он почти желал её гнева — это было бы проще, чем видеть, как она смотрит на него с... сожалением? Нет, хуже — с пониманием.
Он ненавидел это. Ненавидел, что она видела его нагого — не телом, а душой, где все страхи сползали, как слизни. Он сжал зубы, но внутри всё рушилось: гордыня, злоба, даже страх. Оставалось только желание — не к ней, а к тому, чтобы она разорвала его на части и собрала заново, чтобы перестать быть Малфоем, который только и умеет, что лгать, и крутить в голове ебанутые фантазии.
Она вновь отошла на шаг. Второй.
— И да... если ещё раз полезешь в мои мысли — оставь хлебные крошки. А то заблудишься.
Ему казалось, будто она выжгла в нём дыру — ту, где раньше была ненависть. Теперь там звенела пустота, готовая заполниться чем-то новым.
Чем-то страшным.
Чем-то живым.
Еще около получаса тренировки, выбило из них силы. Песок под ними был теплым, словно впитал в себя весь гнев и ярость их схватки. Гермиона сидела, обхватив колени, её волосы, еще влажные от пота, вились дикими спиралями, будто сама природа пыталась повторить хаос её магии. Драко сидел в полу шаге от неё, и сжимал в ладони горсть песка, наблюдая, как зерна просачиваются сквозь пальцы — так же, как его подозрения рассыпались, когда он увидел правду в её памяти.
Она провела пальцами по брови, после по плечу, будто проверяла достаточность заклинания, которыми он её лечил. После бросила камешек в воду, и круги разошлись по глади озера, нарушая отражение солнечных лучей.
Он украдкой наблюдал, как ветер играет прядями у её виска, и думал, что даже богини, вероятно, не столь совершенны.
Тренировка оставила следы: её руки в царапинах от падений, его джинсы в пыли. Но сейчас они дышали в унисон, как два инструмента, настраивающихся на одну ноту. Он хотел сказать что-то — о солнце, о глупости Рона, о том, что её дыхание сегодня было... иное. Но слова застревали в горле, как заклятие, которое боится быть произнесенным.
Гермиона первая нарушила молчание — не голосом, а движением. Её палец медленно вывел на песке руну «Альгиз» — защита. Потом стерла ладонью и нарисовала «Дагаз»— прорыв. Драко замер, следя за линиями. Она знала, что он видит. Значит, знала и то, что он вернётся к этим символам ночью, перебирая их смысл у себя в голове, как четки.
Он неосознанно протянул руку, чтобы коснуться ещё влажного от озерного ветра песка рядом с её рисунком. Не её. Никогда — её. Но расстояние между их пальцами сократилось до толщины волоса.
Солнце поднималось выше и отражение ярких бликов отразились в её глазах, когда она повернулась к нему. Ни слова. Ни улыбки. Просто взгляд, в котором было всё: «Я здесь. И ты здесь. И этого достаточно».
Гермиона смотрела, как солнечные лучи скользят по его профилю, превращая острые черты в нечто божественное: скула, резко очерченная, будто высеченная из мрамора, губы, слегка приоткрытые, словно готовые произнести слова, которые она уже знала наизусть. «Он похож на статую забытого Бога» — думала она, — «Того, что когда-то упал с небес, чтобы научиться чувствовать».
Свет упал в его глаза — серые, как туман над озером в предрассветный час — она увидела не холод. Там горело что-то живое, тревожное, человеческое. Его рука дрогнула, едва не коснувшись песка рядом с её рисунком.
— Ты смотришь, будто я призрак, — наконец сорвалось у него, голос хрипловатый, будто проросший сквозь чащу стыда.
Она не ответила. Вместо этого позволила взгляду сказать всё: скользнуть по шраму на его виске, оставленному в будущем, к губам, что сжались в попытке сдержать дрожь. Каждая деталь в нём была теперь гиперболизирована — слишком резкий изгиб брови, слишком глубокий вздох, слишком близко его колено к её ноге.
Он неосознанно провёл пальцем по собственному запястью, повторяя движение, которым она несколько дней назад смахивала слёзы. И тогда она поняла: его красота была не в совершенстве линий, а в трещинах. В том, как он, лорд Малфой, наследник чистой крови, теперь нёс на себе следы её мира — царапину от маггловской книги на костяшке, песок на резинках рукавов, который он даже не пытался стряхнуть.
Ветер подхватил её волосы, и Драко, не думая, протянул руку, чтобы убрать прядь с её лица. Палец замер в сантиметре от кожи, будто боясь нарушить нежный момент. Гермиона наклонилась сама — настолько чуть-чуть, что его касание стало неизбежным.
Тепло. Всего на миг.
Его прикосновение, такое мимолётное, взорвалось под её кожей тысячей крошечных молний, и мурашки побежали по спине, как предвестники бури.
Он отдернул руку, будто обжёгшись, но было поздно — она уже видела. Видела, как его зрачки расширились, как горло сжалось в попытке проглотить невысказанное, как капля пота скатилась с его волос на губу, и он, не отводя взгляда, слизнул её языком. Медленно. Пошло. Гипнотически.
Её живот сжался от спазма, сладкого и мучительного. Она не дышала — не потому что не могла, а потому что боялась разрушить этот миг.
Он не отводил взгляда. Никогда не отводил. Даже когда лгал, даже когда ненавидел. А сейчас... сейчас в его глазах читалось что-то опасное, почти животное. Капля пота, скользнувшая по его шее, казалась ей самой непристойной вещью на свете — и самой желанной.
«Боже... что ты делаешь со мной?» — пронеслось у неё в голове.
Каждый нерв в её теле пел, как натянутая струна, вибрируя от того, как его взгляд скользил по её губам, словно повторяя тот пошлый, медленный жест с каплей пота.
— Ты дрожишь, Грейнджер, — в полушепоте произнес он, и голос его звучал как шёлк, пропитанный ядом. Но ядом, от которого она больше не хотела противоядия.
«Он знает. Боже, он точно знает, что делает со мной».
— Я... — начало сорвалось с её губ, но это коротенькое слово, эта маленькая буква, получилась стоном.
«О, Нет! Закрой свой рот, Гермиона!»
— Господи... — прошептала, отворачиваясь от него. Она закрыла глаза и медленно втянула носом воздух, чтобы перевести дыхание, но почувствовала только лишь его мяту. Горячую. Свежую. Обжигающую. Почувствовала «его» и мурашки вновь прошли волной, как электрический импульс.
Он застыл, будто закованный в невидимые цепи, каждый мускул напряжён до боли, а в груди пылало что-то между стыдом и голодом. Её дрожь, её сдавленный стон — всё это било током по его нервам, заставляя кровь гулять в висках ядовитым эликсиром.
«Она хочет этого. Хочет меня. Даже после того, как я...».
Мысль обрывалась, как оборванное заклинание. Он ненавидел себя за эту ночь в её памяти, за эти проклятые синяки, которые оказались всего лишь следами глупости Уизли. Но теперь, глядя на то, как её ресницы трепещут, а губы приоткрыты в полушаге от признания, он понимал — она простила. И это было страшнее любой мести.
Его пальцы сжались в кулаки, чтобы скрыть дрожь. «Грязнокровка. Грейнджер. Гермиона...» — имена смешивались в голове, как зелья в котле, взрываясь осознанием: она не оттолкнёт. Даже если он сорвётся. Даже если снова станет тем Малфоем, который готов сжечь мир ради обладания ею.
— Ты... дрожишь, — повторил он, намеренно замедляя слова, давя на каждый слог, как на клавишу рояля, чтобы сыграть на её теле. Но внутри он сам дрожал — от страха, что за этой игрой последует расплата.
Она отворачивалась, но её шея, обнажённая и уязвимая, была белым флагом в их войне.
«Посмотри на меня. Дай мне увидеть, как ты ломаешься. Как ты хочешь меня», — умолял он мысленно. Запах её — книги, сладость мёда, трава после грозы, что-то сладкое, как грех, — ударил в голову, и он едва не застонал сам.
Он видел, как её грудь вздымается под водолазкой, и фантазия ударила обухом: её тело под его пальцами, её крики, его имя, смешанное с проклятьями. Но теперь, зная, что в её воспоминаниях нет никого, кроме его собственного отражения, он чувствовал... опустошение. «Я — её тайна. Её позор. Её падение».
И тогда он понял: они оба уже падали. И лететь было некуда, кроме как в бездну друг друга.
— Я... — повторила она, но уже более уверенней, от чего его мысли самовольно распались. — Я хотела спросить... — она вновь вернула на него свой взгляд.
Он ждал, затаив дыхание, дабы не выдать собственную дрожь.
— Как... как ты нашел меня?... Как... ты узнал, что я в Хогвартсе?
Он медленно выдохнул через нос и опустив голову, едва усмехнулся.
— Ты не поверишь...
Гермиона вскинула бровью, а после прищурила глаза. Он поднял голову и вернул свой взгляд к ней.
— По жвачкам.
Она застыла, словно он произнёс пароль к древнему сейфу.
— Что?
Он усмехнулся, но в этот раз без привычной язвительности — скорее, с какой-то неловкой нежностью, которую прятал за показной бравадой.
— По жвачкам... Которые ты жевала, пока шла туда и оставляла за собой, как тропинку. Я шел за тобой, как дурак, по этим белым разжеванным комкам. Думал... ты делаешь это специально. Вроде... сигнала.
Гермиона медленно опустилась на песок, не в силах сдержать смех — звонкий, живой, такой неожиданный после недели молчаливого напряжения.
Драко растянулся в улыбке и опустился рядом, небрежно, будто это случайность, но его бедро намертво прилипло к её бедру.
— Наверное, слишком быстро теряли вкус, раз ты их жевала в таком количестве?
Она повернула голову, смахивая слезинку от смеха и взглянула на него одновременно с нежной улыбкой, и ноткой грусти.
— Да. К сожалению.
Песок под ними ещё хранил дневное тепло, будто земля сама пыталась сшить их молчание в диалог. Тишина сгустилась, но теперь в ней не было остроты — только странное спокойствие, как после бури. Драко неловко копнул песок кроссовком, обнажив влажный слой под ним.
— Эти жвачки... — начала он, глядя на небо, где стягивались темные облака, закрывая солнце. — Они пахнут мятой... Как ты.
Драко приподнял бровь, но не стал комментировать. Гермиона достала из кармана новую упаковку, вскрыла её и протянула ему.
— Хочешь попробовать?
Он взял пластинку, развернул, медленно, будто разгадывая древний свиток, и сунул в рот.
— Отвратительно мятно, — поморщился он, но продолжил жевать.
— Ты просто не умеешь радоваться простым вещам, — она лежа толкнула его своим плечом, и он, к её удивлению, не отстранился.
Лишь повернулся на бок, подперев рукой голову, и в его глазах мелькнула та самая искра — та, что когда-то была насмешкой, а теперь стала чем-то вроде успокоения.
— Стоп! — Гермиона замерла, бегая взглядом по небу. — А как же... — она повернулась к нему на бок и резко привстала, удерживая вес на согнутом локте, — как ты проник в Хогвартс, если туда нельзя трансгрессировать?
Он улыбнулся. Мило. Слишком, сука, мило, при этом жуя жвачку. Кажется, он втянулся в этот процесс и ему это шло.
— Я сломал барьер. — Просто. Четко. И с этой милой ухмылочкой, от которой у Гермионы начало сосать где-то под ложечкой. Но слова дошли не сразу, только после того, как она перевела свой взгляд куда-то в сторону озера, а потом...
— Что??? — снова взгляд на него. — Что ты сделал??? — это был, мягко говоря, шок. — Малфой, ты с ума сошел??? То есть, ты хочешь сказать, что школа сейчас стоит без защитного барьера???
Снова милая ухмылка, от которой теперь у неё чесались руки, чтобы вмазать по ней.
— Нет. Я его восстановил.
— Восстановил? — Гермиона произнесла это так, будто слово застряло у нее в горле, как непрожеванный кусок сливочного пирога. — Ты... взломал барьер, проник в школу, а потом просто... починил его? Как сломанную метлу?
Он пожал плечом, будто указывая, что это — обычное дело и откинул прядь волос, упавшую на лицо. Солнечный луч пробивался сквозь листву и ловил серебристый оттенок его глаз — теперь в них не было насмешки, только вызов, приправленный едва уловимым удовлетворением.
— Ну, если точнее — я его модифицировал. — Он щелкнул пальцами, и между ними вспыхнул крошечный огонек, сложившийся в миниатюрный щит с витиеватыми рунами. — Добавил пару своих символов. Чтобы в следующий раз, если какой-нибудь идиот захочет повторить мой трюк...
— ...его превратит в жабу? — она перебила, невольно склонившись ближе к мерцающей магии.
— Хуже. — Его губы дрогнули. — Заклинание заставит его прочесть вслух все его дневниковые записи. Громко. Прямо посреди Великого Зала.
Гермиона фыркнула, но тут же прикусила губу, чтобы не выдать смех. Конечно. Естественно это была очередная шутка Малфоя. Но если бы это было правдой — «Черт возьми, это было бы гениально». — Подумала она.
Логично, что никто из учеников не смог бы разрушить защиту и она понимала, что он сделал её от самих Пожирателей. Как так же понимала и то, что Малфой слишком силён, слишком много знает и слишком многому научился у самого Темного Лорда. Он и вправду был его «Правой рукой». От этого понимания, по её телу невольно пробежала дрожь.
Малфой выплюнул жвачку куда-то в сторону и протянул руку ладонью к верху, тем самым указывая, что хочет еще. Гермиона поняла, что его жвачка потеряла вкус, и улыбнувшись скользнула в карман, нащупывая свежую пластинку мяты, но вместо этого наткнулись на холодный металл. Сердце ёкнуло, будто её поймали на вранье, а зрачки расширились, когда она перевела взгляд на Драко.
— Грейнджер? — Малфой нахмурился, заметив, как её лицо потеряло цвет.
Она медленно вытащила цепочку, золотой песочный таймер закачался в воздухе, ловя солнечные лучи. Драко замер, словно перед ним не артефакт, а живая змея. Она совсем забыла о нем. И теперь, мысленно ругала себя за то, что так не ответственно отнеслась к предмету, от которого зависели их жизни.
Таймер мерцал, как проклятие, висящее между ними. Драко чувствовал, как песчинки внутри него отсчитывают не секунды, а последние мгновения их иллюзии. Каждая крупинка — укол памяти: «Ты не принадлежишь здесь. Ты — ошибка, которую надо стереть».
Её понимание вернулось мгновенно — «Исправить настоящее. Спасти будущее». Но вместо спасения они создали лабиринт, где каждый поворот вел к другому «сегодня».
Драко посмотрел на неё — на эту Гермиону, которая не была «его» Гермионой. Которая, возможно, даже не запомнит его, когда реальность перезапишется. И сердце пропустило удар. «Настоящее место», — напомнил он себе, вспоминая отцовские слова о долге, но сердце рвалось наружу, крича, что его место — здесь, в этом проклятом, прекрасном «сейчас», где её смех звучит как бунт.
Холод металла на её ладони жёг сильнее пламени. Гермиона смотрела на таймер, словно он был осколком зеркала, разбивающим их хрупкий мираж. Песок внутри пересыпался с тихим шепотом, напоминая: «Всё, что вы украли у времени, придётся вернуть». Её пальцы сжались вокруг цепочки — слишком поздно прятать правду.
Драко не дышал. Каждая крупинка в таймере падала прямо в его грудную клетку, царапая рёбра. «Это конец», — прошипел внутренний голос, но он заглушал его, цепляясь за образ её лица, за миг, когда она смеялась, не зная о песочных часах в кармане. Теперь её глаза были полны тревоги, а его разум металически ясен: он — гость здесь, призрак, который должен исчезнуть, чтобы настоящий Малфой занял своё место.
Он видел, как её губы дрогнули, пытаясь что-то сказать, но слова застряли в горле. «Не надо объяснений», — хотел он крикнуть, но вместо этого сглотнул ком ненависти к себе. Его пальцы сами потянулись к таймеру, но остановились в сантиметре — прикоснуться значило признать, что их время истекло.
Гермиона мысленно прокручивала каждый их момент: его руки, сжимающие её талию в хижине; ярость в его глазах, когда он думал, что её тронул другой; стыд, когда он вырвался из её воспоминаний, пустых, но таких ярких для него. Теперь этот таймер был ножом, разрезающим нити между мирами. «Я не хочу выбирать», — молилась она про себя, зная, что выбора нет.
Драко отвернулся, чтобы она не увидела, как его веки сомкнулись, пытаясь удержать внутри хоть каплю её тепла. «Она будет с ним. С тем, кто не знает, какая она, когда злится». Боль резала острее, чем клинок. Он представлял, как другой Малфой — тот, что не прятался в лесу от собственных мыслей и никогда не курил жгучих сигарет — обнимет её, и подарит целый мир, ради её счастья.
«Я должна была помнить...» — её вина горела в груди, но больнее было видеть, как Драко отстраняется. Его глаза, ещё минуту назад полные дерзости, теперь стали пустыми, как зеркала, отражающие лишь тени. Он уже не здесь — он там, в будущем, где его ждёт исчезновение.
Песок пересыпался. Каждая песчинка — удар по нервам.
Его пальцы дрожали, сжимая ткань кофты и понимание било в самое нутро. «Она не твоя. Ты не можешь... не должен...» — но как запретить себе хотеть? Даже Легилименс не показал ему её тайн, зато обнажил его собственные: страх быть забытым, страх быть заменённым... даже «самим собой».
Она наблюдала, как его плечи напрягаются, будто под невидимым грузом. Он открыл глаза, а после, посмотрев куда-то за горизонт, произнес: — Нам нужно идти за крестражем...
— Сегодня?... — её голос дрогнул, будто она читала его мысли без слов. Но он резко оборвал её, повернувшись к лесу, где кроны деревьев сливались с пепельным небом.
— Сейчас.