31 Глава
Секундная стрелка часов на стене двигалась с невыносимой медлительностью, словно её смазали патокой. Каждый «тик» отдавался в висках Гермионы, сливаясь с мерным гулом крови в ушах. Оковы из магического сплава жгли запястья от легкого сопротивления, оставляя красные полосы, но боль была ничтожной рядом с мыслями, кружившимися в голове.
Луна, пробивалась сквозь окна, бросая на пол клетчатый узор, напоминая решетку, тюрьму, заключение. Тень ползла по стене, как паук, приближаясь к отметке «X». Пять минут. Всего пять минут до того, как Блейз появится, чтобы разорвать эти цепи. Или исчезнет, оставив её наедине с последствиями безумия.
Пять минут.
Она приподняла голову, цепь на запястьях впилась в кожу еще сильне. Воздух пах настойкой валерианы и пылью — запах бессилия. Она боялась. Боялась, что ничего не выйдет, ничего не случится, ничего не поменяется. Страх сменился яростью — яростью загнанного зверя, готового перегрызть горло охотнику.
Четыре.
Мысли метались, как испуганные птицы. «Если он предаст...» — её пальцы сжали край матраса. «Если это ловушка...» — но зачем тогда Блейз передавал конверт? Тот самый, что сейчас жжёт её ладонь, будто уголёк. В нём — ключ к чему-то? Заклинание? Или просто пустышка, чтобы дать ложную надежду? Поиздеваться? Вспомнила его улыбку — острую, как лезвие, но без насмешки. «Пока не за что».
Три.
Цепи заскрипели. Она дернулась, пробуя заклинание немыми губами, но оковы лишь ярче вспыхнули светом.
Две.
Тени на стене сгустились, приняв форму змеи — герба Слизерина. Или это уже играет воображение? Где-то далеко скрипнула дверь. Сердце замерло. «Он идёт? Или это патрулирует Филч?».
Одна.
Секундная стрелка замерла на мгновение, будто само время затаило дыхание. Гермиона закрыла глаза, представив Драко у ворот замка — его палочку, направленную на барьер, его шепот: «Жди меня».
Тень коснулась отметки «X».
Дверь скрипнула. Не шаги — лёгкий шорох плаща по полу.
— Ну что там? — Гарри поднял голову. Он сидел на полу, прислонившись к стене, его очки блестели в полумраке, а руки были сцеплены так, будто он пытался удержать себя от чего-то.
Гермиона дёрнулась, забыв, что он здесь. Полтора часа. Полтора часа он ждал здесь, в пыльном углу больничного крыла, пока она думала о побеге.
— Пока не прибыл, — ответил Рон. Он остановился у её койки, скрестив руки, взгляд тяжёлый, как свинец. Его рыжие волосы казались тусклыми при приглушенном свете лампы, а веснушки — пятнами пепла.
Конверт Блейза, спрятанный в ладони, будто излучал тепло, напоминая: «Десять часов. Свобода». Но стрелки уже показывали две минуты одиннадцатого.
«Мерлин, прошу Блейз... Прошу появись».
Гермиона впилась взглядом в тонкие дергающиеся палочки старых часов на стене, которые прыгали от цифр к цифрам, рассматривала так, будто силой воли могла оттянуть их назад. Каждое тиканье отдавалось в висках, как удар молотка по стеклу.
«Он не придёт».
Мысль прокралась, как холодный сквозняк. Пальцы сжали край кровати, ногти впились в матрас. Сердце, ещё недавно бившееся в такт надежде, теперь глухо стучало: «предательство, предательство, предательство».
— Я слышал, как Снейп говорил что-то про «Обливиэйт».
Гермиона замерла и волна ледяных мурашек прошла по коже резко, без предупреждения. Нет... нет-нет-нет. Неужели, они сотрут ей память? Неужели, посмеют пойти против её воли? Не может быть...
«Этого. Просто. Не может. Быть!».
— «Обливиэйт»... — она повторила шёпотом, будто само звучание заклинания обжигало язык. — Они... они не смогут. Дамблдор не позволит... — Но даже мысль о директоре не успокоила.
— Гермиона, — Гарри шагнул к ней, но она отодвинулась, как от огня.
— Не подходи! — её голос сорвался на крик. — Вы... вы все уже решили, да? Просто стереть всё? Мои воспоминания о Драко... о том что у нас было... через что мы прошли и проходим...
Рон побледнел, его веснушки стали ярче на фоне белой кожи.
— Мы не... я просто сказал, что слышал...
Она засмеялась, почти истерично, со слезами на глазах, с дикой яростью, ненавистью, болью. Какого черта они лезут в её жизнь? Это её выбор. Каким бы он ни был. Её! И ни чей больше!
— А вы не думали спросить меня? Или я теперь даже права голоса не имею?
Её дыхание стало прерывистым, а глаза горели, как угли в пепле. Гарри и Рон стояли над ней, их тени нависали, словно дементоры.
— Вы думаете, это просто воспоминания? Это... это я! Каждый момент, каждый шрам, каждый выбор! Вы хотите вырезать часть меня?
Рон побледнел ещё сильнее. Его рука, протянутая к ней, замерла в воздухе, будто он наконец осознал, что держит не врага, а друга, которого ранил.
— Почему? — она зажмурила глаза до вспышек света в темноте.
Гарри сжал кулаки. Его шрам горел, как будто сливался с её болью.
— Потому что он Малфой! — выкрикнул он, голос сорвался. — Его семья... его отец...
— Это ничего не значит!
Боль пронзила всё. Рванула крючком наружу, зацепив само сердце. Кулаки дрожали, тело выламывало, в висках пульсировало. Ей хотелось взорваться на кусочки, окрасив комнату в алый цвет. Тянущая боль в груди не давала ни вздохнуть, ни выдохнуть. Зубы скрипели, растираясь друг о друга. Скулы сводило и тянуло в диком напряжении, от безысходности. Этой грёбаной безысходности.
— Он здесь. Со мной. Потому что я поверила! А вы... — это был шёпот в пустоту, — вы даже не попытались.
Тишина взорвалась звоном разбитого стекла — Рон швырнул пузырёк с зельем в угол. Жидкость, цвета ядовитой зелени, растеклась по полу, шипя.
— Мы боялись потерять тебя! — он зарычал, впервые за вечер посмотрев ей в глаза. — Ты исчезла, врала, защищала его... Мы думали, он тебя сломал!
Гермиона замерла. Слова Рона повисли в воздухе, острые и неудобные, как правда.
— Вы не доверяли мне, — прошептала она. — Думали, я слабая.
Гарри положил руку на её кулак. Его плечи ссутулились, будто под тяжестью вины.
— Возможно.. мы ошиблись, — сказал он тихо. — Но, Гермиона... если ты права о нём... почему всё это в тайне?
Она закрыла глаза, видя перед собой Драко в тот момент, когда они хватают крестраж. Врезающиеся в них шипы, сжирающий их лабиринт. И сколько еще прийдется пройти ради того, чтобы остановить войну, спасти знакомых и родных. Невинных и чужих. Друзей. Себя. И Драко.
— Потому что вы бы остановили меня, — ответила она, открывая глаза. — Как и сейчас.
Шаги в коридоре.
А сзади её койки, со стороны улицы, медленно расползающийся свет. Сначала — гул. Низкий, нарастающий, как рычание спящего дракона. Внезапно стена двинулась. А после...
Вспышка.
Ослепительно-белая, выжигающая сетчатку. Стены содрогнулись, стекла окон взорвались внутрь, тысячи осколков взметнулись в воздух. Они повисли, сверкая в лунном свете, как алмазная метель, и на миг время остановилось — прекрасный, смертоносный калейдоскоп.
Гарри и Рона швырнуло в стену, как щепки в ураган. Тела ударились о камень с глухим стуком, мебель вокруг превратилась в щепу. Рон, прижатый к полу обломком шкафа, захрипел, выплёвывая кровь и пыль. Гарри скользнул по стене, оставляя кровавый след, его очки разбиты, взгляд мутный, но палочка всё ещё в руке — инстинкт борца сильнее боли.
Гермиона зажмурилась, сдавив кулаки до пульсирующей боли в ладонях, ощущая, как горячий ветер рвёт волосы, выжигает дыхание. Она чувствовала, как в ушах звенит тишина — оглушающая, абсолютная. Но сквозь неё пробился стон — то ли замка, то ли её собственный.
Дым, густой и маслянистый, поднялся чёрными спиралями, кружась в безумном танце. Он пах серой — едкой, обжигающей ноздри, пеплом сгоревших камней... и вдруг — мятой. Резкой, холодной, как удар кинжала.
Гермиона разомкнула глаза, и повернув голову, застыла.
Из вихря образовался силуэт, высокий, стройный, прямой до болезненности, будто позвоночник выковали из стали. Палочка в его руке пылала алым. Отблески лизали острые скулы, скользили по капюшону, залитому тенями.
— Драко... — имя сорвалось с губ Гермионы шёпотом, но эхо разнесло его по камням, как выстрел.
Он не ответил. Глаза — не привычный ледяной серый, а расскаленный металл — горели. Не магия, не заклятье. Чистая ярость, выжженная в зрачках до дыр. Волосы, платиновые и тяжёлые, будто впитали весь лунный свет, свисали прядью на лоб. В них застряли искры, мерцая, как звёзды в паутине.
— Ты... — начала она, но он резко повернулся к Гриффиндорцам, подняв руку. Палочка взвыла.
— Только безобидное!!! — вскрикнула Гермиона, понимая, что он всё равно выпустить заклятие в её друзей.
Гарри попытавшийся встать, как можно прямее, вытянул палочку перед собой, но поздно.
— Петрификус Тоталус!
Заклинание ударило одновременно в обоих. Гарри замер с искажённым от ярости лицом, палочка выпала из его руки, звонко покатившись по полу. Рон так и остался на коленях, тело одеревенело, а губы застыли в немом крике.
Он подошел к ней. Взмах палочкой. Резко, почти яростно, и магические оковы на запястьях Гермионы — сплетённые из света — рассыпались звёздной пылью. Её кожа под ними была исчерчена красными полосами, будто её пытались перевязать лучами солнца.
Не стал ждать, пока она встанет. Наклонился, схватил её за талию, и в один миг мир перевернулся. Её живот упёрся в его плечо, рёбра сдавило так, что дыхание спёрло. Его запах ворвался в сознание, как набат — мята. Мурашки побежали по спине, когда его пальцы впились в её талию сквозь тонкую ткань водолазки. Голова закружилась, словно она сорвалась с высоты, а земля внезапно стала небом.
Он схватил её палочку со стола и развернулся, не обращая внимания на её попытку опереться руками о его спину. Каждое движение отдавалось в рёбрах — больно, но по-особенному, как удар сердца после долгого бега. Его плечо твёрдое, как скала, впивалось в живот, вытесняя воздух. Она задыхалась, но не от страха — от чего-то острого, что скручивало низ живота в тугой узел.
— Дыши, — его голос прорвался сквозь гул в ушах. — И не дёргайся.
Он говорил сквозь зубы, будто каждое слово стоило ему усилий. Его дыхание горячим веером касалось её бёдра, и она почувствовала, как по внутренней стороне колен пробежал ток.
Её волосы свисали вниз, кончики мелькали перед глазами, как рыжие молнии. Пол плыл в такт его движениям и тут же в миг начал крошиться, как земля перед обрывом. Черный дым завернул их в пелену и исчезновение было похоже на падение в чёрную дыру. На миг она увидела вспышку — зелёную, как глаза Волан-де-Морта, — а потом тьма поглотила всё.
В этот момент из прохода вышел Забини, его улыбка сверкала в полумраке, как лезвие, обнажённое внезапно. Он медленно хлопал в ладоши, каждый удар эхом отдавался по каменным стенам.
— Браво, — протянул он, голос звучал как шёпот змеи, скользящей по мрамору. — Настоящий спектакль. Драма, предательство, побег... и даже намёк на трагедию.
Он подошел к кровати, где лежала Гермиона.
— Жаль, что не дождались финального акта, — Блейз стряхнул пыль с койки и рассмеялся. — Но кто я такой, чтобы рушить иллюзии?
Взмах палочкой, и кирпичи, разбросанные по полу, взлетели, словно железные опилки к магниту. Стена сомкнулась с тихим звоном, швы между камнями затянулись, как раны под заклинанием «Эпискей». Пыль осела, оставив лишь слабый след магии — мерцающий налёт, похожий на иней.
Гарри и Рон, всё ещё застывшие в позах ярости и боли, дрогнули. Заклятие оцепенения растворилось, как сахар в кипятке. Рон схватился за горло, будто воздух внезапно стал густым, а Гарри рухнул на колени, откашливаясь.
— Живы? — спросил Забини, приподняв бровь.
Рон, наконец подняв голову, вытаращился на Блейза.
— Он забрал её? Зачем ты позволил?
Гарри, обретя дар речи, поднялся и шагнул вперёд, палочка дрожала в руке.
— Где она?
— Там, где вы не сможете её найти, — Блейз поймал взгляд Гарри, и между ними пробежала молния ненависти. — Но если хотите вернуть её, как подругу... начните с вопросов к себе. Почему она предпочла змею львам?
Он развернулся на пятках и медленно выходя из комнаты, растворился во тьме коридора.
Гарри повернулся к Рону и затих.
— Ты заметил, — начал Рон, не поднимая глаз, —... на миг мне показалось, будто бы Малфой...
— Другой... — продолжил за него Гарри. — Будто... старше чтоли? Но как он мог за такое время...
Рон стряхнул пыль с рукава и сел на зад.
— И глаза. Ты видел его глаза? — он понизил голос, будто боялся, что стены услышат. — Как у старика, который видел слишком много дерьма.
Гарри медленно начал расхаживать по комнате, восстанавливая дыхание и прокручивать в голове всё произошедшее.
Рон, всё ещё сидя на полу, прошептал:
— Что это значит?
— Не знаю... но точно, что мы упустили больше, чем думали. — Закончил Гарри.
***
Они материализовались в хижине с глухим хлопком. Гермиона едва успела вдохнуть, как спина больно ударилась о грубую дощатую стену, а ноги легка прогнулись под своим же весом. Драко, не выпуская её запястий из железной хватки, прижал их за её спиной, впиваясь пальцами в кожу так, что она ахнула от боли. Его дыхание — горячее, прерывистое — смешалось с её, наполняя узкое пространство между ними электричеством невысказанных слов.
Его глаза, как зимнее озеро, пылали сейчас яростным серебром. В них читалось всё: гнев за её риск, страх потерять, ревность к тем, кто мог её отнять.
— Ты совсем охренела, Грейнджер? — прошипел он, приближая лицо так, что их губы почти касались.
Гнев.
Он проступал в каждой мускуле его лица: в резкой линии скул, напряжённых, как тетива лука; в губах, сжатых так, что белели прожилки; в жилке на виске, пульсирующей в такт ярости.
Гермиона попыталась вырваться, но его хватка лишь усилилась. Доски впивались в спину, а его тело, прижатое к ней, напоминало одновременно и клетку, и щит.
— Малфой, я... — хотела сказать, но он прижал её к стене еще сильнее.
— Как только папочка ушел из дома, ты сразу побежала к своим мальчикам, да?
Она дёрнулась, пытаясь высвободить руку, не отрывая своего взгляда от его глаз, но он лишь сильнее вдавил её своим телом. Его колено упёрлось в стену рядом с её бедром, блокируя любую попытку сбежать. Он был высоким и от этого её шея затекла, но она не могла оторвать глаз.
— Соскучилась по ним, да? — он наклонился ближе, и в его глазах вспыхнуло что-то дикое, неконтролируемое.
«Если ты скажешь «да», Грейнджер... Я убью тебя... Клянусь, я просто задушу тебя прямо здесь, а заодно прикончу твоих дружков».
Гермиона замерла, спина прижата к холодным доскам, дыхание учащённое и прерывистое. Его слова зависли в воздухе, а пальцы, сжимающие её запястья, жгли кожу. Она не отвечала, лишь прикусила губу до крови, стараясь не выдать страха.
— Что, Грейнджер? — наклон ближе, дыхание — мята и презрение. — Соскучилась?
Ревность.
А потом — вспышка. Синяя, как молния в грозу. Его глаза скользнули к Поттеру и Уизли. Взгляд острее клинка: «Они касались её? Смеялись с ней? Дышали её воздухом?». Скула дёрнулась, челюсть сжалась — он буквально вкушал яд подозрений, и это сводило его с ума.
«Он слишком близко... слишком...».
Она резко дёрнула рукой, но он лишь глубже впился ногтями. Боль пронзила запястье, заставив её ахнуть.
— Отпусти, Малфой... — её голос дрожал, но в нём зазвучала сталь.
Он не ослабил хватку. Его пальцы впились в её кожу, словно пытались прожечь плоть до кости. Глаза когда-то насмешливые, сейчас горели диким огнём — смесью ярости и чего-то ещё, что она не решалась назвать.
— Меня заебало наше молчание и стыд, Грейнджер, — прошипел он, приближая лицо так близко, что их дыхание смешивалось в вихрь. — Ты думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? — его шепот, её волна мурашек. — Как дрожишь, когда наши руки случайно касаются? — его дыхание в её дыхание, — Мы оба знаем, что это не ненависть. И оба знаем, что не можем избегать друг друга, после того... — слюна накопилась во рту и он сглотнул с громким звуком, а она проследила взглядом за его кадыком, —... что чуть не произошло.
Он непроизвольно сдавил запястья до хруста и она выгнулась вперед от боли, издав резкий вздох.
— Мне больно... — выдохнула, чувствуя, как его губы почти касаются её шеи.
На этот раз его хватка ослабла, достаточно, чтобы она могла дышать спокойно, а не задерживать дыхание от боли.
— Правда?... Больно? — Его дыхание обжигало, будто тысячи микро маленьких иголок, входящих в кожу. — А ты думаешь мне нет?
Гермиона замерла, чувствуя, как его рука дрожит на её запястьях. Не от злости — от чего-то глубже, что он так яростно прятал за колкостями и холодными улыбками.
Другая рука тоже дрожала, расстёгивая её ремень. Застежка щёлкнула — резко, громко, будто выстрел в тишине. Пальцы скользнули под кожаную полосу, нежно, но с дрожью, которую он не мог скрыть. Она поняла это не сразу, только когда опустила голову.
— Что ты... делаешь? — её голос сорвался шёпотом, но не сдавленным, а нежным и в одно время не понимающим.
Он провел указательным пальцем по внутренней стороне ремня, а после сжал всей рукой и медленно потянул его на себя. Черная полоса с легкость соскользнула с её джинс. Металлическая пряжка звякнула и этот звук отозвался эхом в тишине хижины. Она почувствовала, как кожаный ремешок соскользнул с талии, но не упал, а остался в его руках. Гермиона замерла. Осознание настигало медленнее, чем его прикосновения.
— Думала, избежишь наказания, зайка? — снова шепот в шею и снова волны мурашек, пробегающие от затылка, через позвоночник, прямо к копчику.
Её тело напряглось, как струна арфы перед щипком. Глаза, широко раскрытые, метнули в его сторону искры негодования, смешанные с щепоткой замешательства и возбуждения. Губы сжались в тонкую линию, сдерживая поток яростных слов, которые рвались наружу. Но внутри всё кипело.
«Зайка?» — это прозвище, брошенное с насмешливой нежностью, обожгло сильнее, чем любое оскорбление. Оно звенело в голове, как дразнящий эхо-сигнал, нарушая её железную логику. «Он что, играет? Или это новый способ унизить?».
Драко, в одно мгновение, развернул Гермиону к стене, его движения были резкими, но точными — как будто он отрабатывал давно заученный манёвр. Его пальцы сплелись с ремнём, обвивая её запястья, но давление было расчётливым, без боли. Стена под её телом оказалась еще холоднее, покрытая трещинами.
Он стянул узел и прежде чем она успела ответить, он снова развернул её лицом к себе, его руки замерли у её плеч. Его взгляд был диким — море бурь, где тонули все её доводы. Лунный свет, пробивавшийся сквозь витраж, дробился на его ресницах, роняя блики на щёки, бледные от напряжения. Он не говорил ни слова, но каждый вздох, каждый нервный вздрагивающий жест кричали громче слов.
«Это просто наказание... Не больше!». Подумал он, но скорее чтобы больше убедить самого себя. Получится ли?
Его руки поехали вниз, изучая каждый тонкий изгиб. Ладонь остановилась чуть выше талии, прижалась к её ребру, палец провёл по линии нижнего ребра — жест, граничащий с мольбой.
Его прикосновения были как деконструкция заклятия — медленная, осознанная, опаляющая нервы до пепла. Указательный палец другой руки скользнул от её ключиц, пересекая грудь, проходя живот, словно перо, выводящее руны на пергаменте кожи, каждая линия — заговор на разрыв контроля.
Он остановился на границе джинс и она смотря прямо ему в глаза, затаила дыхание.
Щелчок.
Пуговица джинсов расстегнулась со звуком, громче грома, и он услышал, как её вздох разорвался где-то между «нет» и «да, ради всего святого». Звук растягивающийся молнии, повторил дребезжание её тела, осыпанное мурашками.
«Боже... неужели он это сделает? Или блефует?».
Гермиона вдохнула резко, как будто воздух внезапно стал густым, как зелье Любви, сваренное с ошибкой — опасным и необратимым.
— Малфой... — шепотом, резким и тихим.
Его пальцы замерли на металле молнии, словно сама судьба вцепилась в него, требуя отступить. Но его глаза — серые, как грозовое небо — не отпускали её взгляд.
— Грейнджер... — его голос прозвучал низко, почти как рычание, но в нём дрожала тайна, которую он носил годами: она сводила его с ума. Не умом, не принципами, а тем, как её кожа пахла медом, пергаментом и чертовой дерзостью.
Секунда... две... три...
Его ладонь скользнула под деним, коснувшись линии её бедра — горячее, чем пламя дракона, хрупкое, как крылья феи. Она втянула воздух, и её губы дрогнули, но не от страха — от предвкушения битвы, где оба проиграют. Всегда так с ними: каждое прикосновение — дуэль, каждый вздох — нарушение Устава.
— Ты... — начала она, но он перекрыл её слова движением, медленным и неумолимым. Его рука поползла вниз, к запретному плоду, что страшно трогать, но тут же остановилась.
Он ждал. Не движение, не жест, лишь тишина, густая, как зелье забвения, где смешались страх и жажда.
Его рука замерла уже на ткани, как зверь на краю пропасти, чувствуя, как бьётся под ладонью низ её живота, прерывисто и горячо. Она не отводила взгляд, хотя глаза блестели, как зачарованные звёзды, а в них читался вопрос: «Это падение или полёт?».
Она почувствовала, как его сердце бьётся в унисон с её — быстро, хаотично, будто пытаясь вырваться из клетки рёбер. А глаза выдавали...
страх? Гнев? Стыд?
Он решался. Решался, стоя на краю обрыва, сделать прыжок и он сделает его, только позже. Только еще минуту... Еще. Одну. Минуту.
Она выдохнула, упираясь спиной в стену. «Ты не испугаешь меня, Малфой. И не обманешь». Но в глубине души, под слоями ярости, шевелилось любопытство.
И он продолжил.
Большим пальцем, медленно провел вниз по тонкому кружеву трусиков.
Гермиона вжалась спиной в холодные доски, но её взгляд не дрогнул — серебристо-серые глаза Малфоя держали её на прицеле. Внизу живота отдалось жжением и легкой пульсацией. Она прикусила губу, дабы не проиграть этот бой взглядов. Бой желаний и сладких прикосновений.
Он знал, что пересекает черту, нарисованную всеми их войнами, но как остановиться, когда её дыхание смешалось с запахом леса за окном и его собственным страхом?
Его ладонь легла ниже, теплая и тяжелая, как проклятие, которое нельзя снять, а можно только принять. И пальцы проехали, словно поезд по рельсам. А она ответила движением бёдер, сбрасывая последние остатки гордыни.
Ткань стала предательски влажной, а её ногти впились в собственные ладони, оставляя полумесяцы, которые завтра он будет разгадывать.
— Грейнджер, — его голос звучал хрипло, будто сквозь пепел, — ты всегда так громко молчишь?
Она не ответила. Вместо этого её зубы впились в губу, сдерживая стон, который рвался наружу — «Не дам ему этого удовольствия, не дам, не...».
Но её тело уже выбрало сторону.
А он наконец вдавил пальцы плотнее, провоцируя, испытывая, наслаждаясь её борьбой.
«Так вот где ты прячешь свою дерзость».
Ткань была уже слишком влажной, и он усмехнулся про себя — «Вот и вся твоя гордость, растаяла под моим прикосновением». Его пальцы про скользили снова и она ответила движением бёдер, сбрасывая сопротивление.
Он чувствовал её — каждую дрожь, каждый сдавленный вздох, и это будоражило.
«Скажи стоп», — умолял её разум. «Скажи «продолжай», — шептало тело, выгибаясь навстречу его пальцам, которые были похожи на дуэль — опаляющими и нежными одновременно.
Он не торопился. Его пальцы скользили по ткани с такой же неторопливой жестокостью, с какой когда-то произносил «грязнокровка», но теперь в этом было нечто иное — не унижение, а исследование. Как будто он хотел запомнить каждую складку, каждый стыдливый изгиб, каждый вздох, который она пыталась подавить.
«Ты дрожишь, Грэйнджер»,— думал он, и от этого в штанах твердело и наливалось кровью. Ему нравилась не её сила, не её ум, а эта уязвимость, которую она никому не показывала.
А она? Она ненавидела его за это. Ненавидела за то, что он чувствовал — чувствовал, как её тело предаёт её, как тепло растекается по самым потаённым местам, как её бёдра сами ищут его ладонь, будто хотят доказать, что она не контролирует даже это.
Пальцы нашли нужное давление, нужный ритм, и он наблюдал, как её дыхание сбивается, как её тело, всегда такое собранное, теперь дрожит под его рукой.
«Контроль, Малфой! Только контроль!».
Он представлял, как ткань растворяется под его пальцами, превращаясь в жидкий шёлк, обнажая кожу, которую он хотел бы пробовать, как яд, медленно и с наслаждением. Но вместо этого — лишь намёк, игра в «почти». Его мысли метались между желанием сломать этот барьер и страхом потерять ту хрупкую власть, что давала ему эта игра.
А она чувствовала его — твёрдого, напряжённого, прижимающегося к её бедру с таким настойчивым давлением, что её мысли спутались. Это было «слишком», это было «недостаточно». Её бёдра сами двинулись навстречу, предательски отзывчивые. Кто же мог подумать, что это будет так сладко и так мучительно.
Его губы скользнули по её щеке к уху, и она почувствовала, как её тело откликается — мурашки пробежали по коже, сердце забилось еще чаще. Но это не было страхом.
Он вдавил двумя пальцами через ткань, прямо туда, откуда сочилась её влага.
— Ффссс...
Она вздрогнула и втянула воздух, сквозь зубы. Её затылок ударился о каменную стену, но боль растворилась в волне тепла, хлынувшей изнутри. Глаза закатились, веки сомкнулись, а из горла вырвался стон — резкий, неудержимый, стыдливый.
— Боже, Драко...
— Драко значит? — его шепот обжег шею. — За всю неделю, наконец, вспомнила моё имя, сладкая? — он провел языком от острия её скулы за мочку уха.
Она не ответила. Вместо этого её зубы снова впились в нижнюю губу, сдерживая стон, который рвался наружу — горячий, как злость, сладкий, как поражение.
А он только усмехнулся и прижался сильнее, заставляя её почувствовать всё — его пальцы, его тело, его твердость в джинсах и власть над её дыханием.
И она ненавидела это.
Но ещё больше — боялась, что он остановится.
— Еще раз застонешь... — снова шепот, губы в сантиметре от её рта, — сделаю хуже.
И он вновь вдавил пальцами в самую влагу, начав вращать по кругу — медленно, нарочито, как будто разминая заклинание, которое вот-вот взорвётся.
— М... — сорвалось, но она стиснула зубы.
«Сука... Малфой... какая же... ты... сука».
Мысли путались, но он чувствовал их — его усмешка стала шире, опаснее.
«Сломайся зайка, давай».
— Ты же умница, Грейнджер, — он наклонился ближе, губы коснулись губ, — докажи.
И тогда он ускорился — не давая передышки, не давая собраться. Она задыхалась, её бёдра дрожали, но он лишь пригвоздил её взглядом, ледяным и горящим одновременно.
— Сломаешься — накажу сильней.
Но её тело уже предавало её — бедра сами рвались навстречу, а внутри всё сжималось, будто пытаясь удержать его, даже если это всего лишь...
«Сука...» — мысль прожгла сознание, — «Малфой... какой же ты... мерзавец...».
Но мысли рассыпались, когда его палец нашел тот самый ритм, от которого её тело выгнулось еще сильнее, предательски подчиняясь. Он ухмыльнулся, чувствуя, как она дрожит, как её дыхание срывается, но не ускорял движений — нет, он наслаждался, заставляя её сходить с ума от каждого медленного круга, от каждого едва уловимого нажима.
— Блять, Малфой... — простонала она. И в этом «Блять, Малфой» — она молила о том, чтобы он не останавливался, а вошел глубже.
— Я предупреждал. — Его голос, низкий и нарочито спокойный, обжигал ее кожу, как огненный виски. Один палец скользнул под шелк, оттянул его вниз с мучительной медлительностью, заставив её кожу вспыхнуть.
А потом — вот он, этот проклятый, божественный палец, вдавившийся в самую влажную её тайну — не вошёл, нет, просто прижал подушечку пальца к самой мокрой чувствительной точке, заставив её тело вздрогнуть, как от удара «Круциатуса». Медленные круги, точные, вращающие, будто он вырисовывает руну в её плоти — и она уже чувствовала, как заклинание набирает силу, как волна тепла растекается по жилам, сжигая разум.
«Господи... какая же ты сладкая, блять. Хочу облизать тебя всю с ног до головы. Войти так глубоко, чтобы почувствовать всю твою сочность. Просто по зверски оттрахать, но сука... я не могу».
Он чувствовал, как она тает, как её ноги дрожат, и это было головокружительно. По его пальцам начала стекать влага, липкая, сочная. Боже, он сам сейчас кончит — просто от того, как она сжимается вокруг него, как ее тело, всегда такое строгое, такое правильное, теперь извивалось в бессилии, покорное только ему.
Он знал, что она близко. Знал по тому, как её бедра дрожали, как она сжимала ладони, пытаясь удержать контроль. Но он не торопился. Вращал пальцы медленно, так медленно, что каждый виток был пыткой, а каждый сдвиг — обещанием чего-то большего, чего он не собирался давать. Он давал ровно столько, чтобы она почувствовала, как её плоть сжимается в пульсирующем голоде, но не настолько, чтобы она могла забыться.
Наслаждение переросло в тягучую боль от нехватки его. Мышцы живота напряглись до дрожи. Каждая клетка её тела кричала, требовала, умоляла его закончить то, что он начал. Но он лишь наблюдал — холодный, прекрасный, недосягаемый — как её наслаждение перерастало в муку.
— Малф... — она задыхалась, голос срывался на хрип.
— Ах, вот оно что, — он усмехнулся, пригвоздив её сильне к стене, упираясь горячим и твердым членом. — Ты думала, я просто так тебя доведу?
И прежде чем она успела ответить, он отстранился, вытащив свою ладонь из джинс, оставив её висеть на краю, в этом сладком, невыносимом подвешенном состоянии, дрожащей на грани.
Гермиона взвыла от ярости и неудовлетворённости, но он лишь прижал ладонь к её рту, заглушая стон.
— Тише, сладкая — прошептал он, и в его глазах вспыхнуло что-то дикое. — Видишь ли, не в моих правилах превращать наказание в поощрение.
Она ненавидела его. Ненавидела за эту власть, за то, что он мог довести её до края — и оставить там одну.
«Сука, Малфой!!! Я ненавижу тебя!!! Ненавижу-ненавижу-ненавижу!!!».
— Вот. Что. Такое. Боль. — снова жестокий шепот, прямо в её раковину уха. И эти слова пробрали до мозга костей.
Ладонь, всё ещё прикрывавшая её рот, слегка дрожала — еще одна предательская деталь, выдававшая, что он так же близок к краю, как и она.
Его рука соскользнула с её губ, потянув за собой последний вздох, смешавшийся со стоном. Отошёл на пару шагов, оставив её дрожать в холодном воздухе пустой комнаты, но не прежде, чем прошептал последнее:
— Теперь ты понимаешь, какого мне? Понимаешь, что я чувствую, когда ты рядом, а после исчезаешь без слов?
Гермиона сжала кулаки, ногти впивались в ладони. Всё её тело горело, пульсировало, требовало. Но он стоял перед ней, безупречный и холодный, как мраморный демон, и только тень в его глазах, и твердость в джинсах, выдавала, что контроль — тонкий, как нить.
— Ты... чёртов... садист... — выдохнула она, голос дрожа от ярости и от того, чего она не хотела признавать.
— О, Грейнджер, если бы я был садистом, я бы заставил тебя просить. А потом всё равно бы не дал то, чего ты хочешь. — Он снова начал подходить ближе, от чего она опять вдавилась в стену.
И прежде чем она успела что-то ему сказать, чтобы стянуть в эту пустоту вместе с собой, он потянул руки за её спину, не отводя своего взгляда от её глаз, и отстегнул ремень на запястьях.
— До следующего раза... малышка.
Она осталась стоять — дрожащая, разгорячённая, с бешено стучащим сердцем и одной-единственной мыслью:
«Я убью его. Или заставлю почувствовать тоже самое. Или...».
Но даже в ярости она знала — он страдал.
И это было хуже всего.