29 Глава
Трек: Never Met Another — Lvnx
Они оставили друг другу молчание. На неделю. Семь дней — как семь слоёв льда между ними. Ни слов, ни взглядов, ни улыбок, ни язв, ни касаний. Только стыд. Только притворство, будто бы ничего не было. Только ложь, что ничего не случилось.
Они не говорили, не строили планы, не искали крестражи, только притворно опускали взгляды и только тренировались.
Только записки. Чернила и молчание.
Каждое утро он оставлял на кровати скомканный клочок пергамента, где корявым почерком было выведено: «Озеро. 6:00». Ни имени, ни инициалов, ни лишних слов — только время и место. Иногда к записке прилипали хвоинки или следы пепла — будто он писал её в лесу, прячась за стволами, пока она спала.
Иногда Гермиона находила их под чашкой с чаем, слишком сладким, как он его делает, и пока пальцы разглаживали мятый листок, она ловила себя на мысли, что ищет между строк хоть что-то ещё. Но там было пусто. Как и между ними.
Она закидывала в рот мятную жвачку, что бы помнить его запах. Помнить, что он рядом, даже когда уходил.
Только озеро. Холод и сражения.
Он приходил раньше, чтобы расчистить песок от камней, заклинаниями. Стоял спиной к тропе, слушая, как её шаги замедлялись в метре от него. Они начинали без приветствий — палочки в руки, щиты вверх, взгляды прикованы к земле. Она целилась в его тень на песке. Он — в отражение волн в воде под её ногами.
Когда их заклятья сталкивались, искры падали на песок, оставляя дымящиеся кратеры.
Они дрались так, будто хотели стереть друг друга в пыль, но при этом старались не причинить боль. Её заклинания оставляли синяки на его предплечьях; его удары заставляли её спотыкаться. Но в один день всё пошло не по плану: его «Эрупто» попало ей в щиколотку. Она упала вперед, ладони врезались в землю, а он, не успев отскочить, оказался под ней. Губы в сантиметре от её губ. Дыхание. Мёд и мята.
— Черт, — выдохнул он, отбрасывая палочку, будто она обожгла.
Она вскочила, лицо алело даже в холод.
— Продолжаем? — спросила она, не глядя, уже заряжая следующее заклятье.
Он кивнул, хотя она этого не увидела.
Она ненавидела его за то, что он видел её слабость. За то, как его глаза скользили по её перебинтованной ладони — ране, которую он сам нанёс. Но больше всего — за тихий момент у костра, когда он чинил её сломанную палочку, а она тайно следила, как огонь золотит его ресницы. «Сожги это. Сожги нас», — думала она, бросая в пламя ветку. Но огонь пожирал только дерево.
Он ненавидел её за упрямство. За то, что она не отступала, даже когда он метал в неё «Круцио». Не всерьёз. Никогда всерьёз. Но больше всего — за то, что её смех, редкий, хриплый, сорвавшийся однажды, когда он поскользнулся, въелся в память глубже всех проклятий. Он кусал губу до крови, пытаясь вытравить этот звук, но вместо этого представлял, как её зубы впиваются в его плечо — не в бою, а в чём-то другом, о чём нельзя было думать.
Тренировки стали исповедью.
Каждый удар — вопрос. Каждый блок — ответ.
— Почему ты дрожишь, когда наши палочки скрещиваются? — спрашивало его «Редукто», разрывая щит.
— Почему ты краснеешь, когда я побеждаю? — отвечало её «Инсендио», поджигая его рукав.
Только еда. Молчание и голод.
Он приходил в обед, принося в хижину запахи чужого мира: пластик магловских пакетов скрипел под пальцами, пахнущий типографской краской глянец упаковок, неестественно яркие этикетки — «McDonald's», «Lay's», «Twix», «Orbit».
Раскладывал всё на столе с преувеличенной аккуратностью, будто расставлял мины. Среди бутербродов и шоколадок всегда лежала пачка мятной жвачки — та самая, с бело-голубой полосой. Её маленькая слабость, ставшая его манией.
Он уходил, чтобы она поела, а когда возвращался, она уже спала, свернувшись калачиком. Но он так и не притрагивался к еде. Аппетита совсем не было.
Однажды она оставила на столе жвачку — ту самую, что была у неё во рту. Он развернул фольгу и прижал к носу, вдыхая, пока не закружилась голова.
Только взгляды в никуда. И ритуал безмолвия.
Они научились смотреть сквозь друг друга. Он фокусировался на точке над её левым ухом, где ветер трепал непослушный локон. Она — на его капюшон, который торчал из-за спины. Глаза встречались только в случайных моментах: когда он передавал ей бутылку с водой, а она брала, не рассчитав движения; когда оба наклонялись поднять уронённый кинжал. Тогда дыхание замирало, а взгляд отскакивал в сторону, будто их зрачики были одноимёнными полюсами магнита.
После падения на тренировке, её колено в его животе, его рука на её талии. Она целый час смотрела только на свои кроссовки. Он — на закат, красящий озеро в цвет синяка.
Но в промежутках между заклятьями, когда грудь вздымалась от усталости, они ловили взгляды на губах друг друга — на миг слишком долгий, чтобы списать на случайность.
Только лес. Сигареты. И палочка у виска.
Каждый раз, уходя в чащу, Драко ломал ветви под ногами — слишком громко, слишком резко, будто пытался заглушить собственные мысли. Ломал, представляя, как ломает этот идиотский пакт молчания. «Скажи ей, что это ошибка. Скажи, что не жалеешь. Скажи...». Дым сигареты смешивался с паром от дыхания; воздух обжигал легкие, но он затягивался глубже, будто яд мог выжечь память. «Её запах. Её голос. Её...».
Он тушил окурок о кору сосны, оставляя черные метки — как шрамы на совести.
«Архив преступлений», — насмешливо напоминал себе. Но разве преступление — позволить себе на миг стать не Малфоем, а просто человеком?
Он начал курить как маньяк. Окурки с её именем, выжженным на фильтре, маленьким шрифтом, которые видно лишь под лупой, валялись по всему лесу.
Воздух обжигал легкие, но дым — жёсткий, химический, магловский — жёг сильнее.
«Последняя», — солгал он себе, как делал это тысячу раз. Пламя зажигалки осветило на миг его лицо: тени под глазами глубже ран, губы в трещинах, как высохшая земля.
Сигарета уменьшалась, превращаясь в пепельный труп. Он вдыхал так, будто хотел втянуть в себя весь мир — лес, звёзды, её смех, прорвавшийся сквозь сон вчера. Но выдыхал только серый туман, который ветер рвал на клочья. «Как наши слова», — подумал он, наблюдая, как дым растворяется в темноте.
Палочка — холодная, обледеневшая — сама подползала к виску. Каждый раз. Каждый день. Но он не решался назвать это заклинание вслух, даже шепотом.
«Обливиэйт».
Всего одно слово. Стереть тот момент, когда её пальцы впивались в кровать, а не в рукоять метала. Когда её шепот «Драко...» звучал не как проклятие, а как мольба.
Но палочка молчала. А он видел:
— Её глаза, расширенные не страхом, а чем-то другим, когда он притягивал её ближе.
— Как медовый запах её тела, смешался с его мятным запахом, когда он нависал над ней.
— Её спину, выгибающуюся от его прикосновений, как лук, готовый выпустить стрелу прямо в сердце.
Он вжимал палочку сильнее. До боли.
«Сотри. Сотри. Сотри».
Сигарета догорела. Он швырнул окурок, где тот зашипел, как змея. Палочка дрожала у виска. Всегда дрожала. «Один раз. Один раз — и всё». Но пальцы предавали: они тянулись к карману, где лежала та самая мятная жвачка. Вместо заклинания он доставал её, прижимал к губам и закрывал глаза. Каждый раз одно и тоже.
И понимал: даже если стереть память, тело помнит. Пульс учащается, когда её голос звучит за спиной, хоть теперь и редко. Ладони потеют при виде её оголённой шеи. Он ронял палочку и смеялся. Горько. Громко.
И судорожно закуривал снова. «Нет, это точно последняя». Но в кармане уже ждала новая пачка — на всякий случай. На случай, если ночью она опять заговорит во сне. И он услышит своё имя.
Она ловила запахи, что он приносил обратно: горьковатый, как пережжённая трава, с примесью чего-то химического. «Магловские духи? Зелья? Или... яд?». Воображение металось между страхом, что он травит себя, и надеждой, что это просто ещё один шифр их игры.
Только сон. И стена из одеяла.
Они делили кровать как поле боя — каждый сантиметр отмечен незримыми флажками. Посередине лежали: кофта «его», книга в кожаном переплёте «её» и пустая бутылка «общая». Она прижималась к одному краю, он свисал с другого, будто малейшее движение могло взорвать хижину.
Их ароматы смешивались в темноте, создавая ядовитый коктейль, от которого кружилась голова. Она дышала в такт тиканью маховика. Он — через раз, как будто забывал, как это делать, когда её нога случайно касалась его голени.
Но ветер сводил их с ума. Он выл в щелях, как демон, вырывающийся из бутылки, и сотрясал ставни. Она ворочалась, простыня шелестела, словно шепча: «Ближе. Ближе. Ближе». Он сжимал веки, повторяя про себя старое, школьное заклинания из учебника: «Петрификус Тоталус... нет, это слишком. Просто... дыши».
Когда он возвращался, пахнущий хвоей и саморазрушением, она притворялась спящей. Слушала, как он скидывает кроссовки — левый всегда громче. Как шепчет заклинание, чтобы разогреть чай, но не пьёт, как палочкой выскребает что-то на столе — возможно, её имя.
«Иди сюда», — думала она, вгрызаясь в подушку. — «Подойди и скажи, что это всё ошибка. Или сдави мои кисти до синяков. Только не молчи. Не молчи, чёрт тебя дери».
Но он ложился, отгородившись их кофтой и книгой, а она глотала слова, как осколки.
Однажды её крик разорвал ночь — нечеловеческий, леденящий. Снова его смерть. Снова Волан-Де-Морт. Он уже обнимал её, не помня, как встал. Баррикада из книг и вещей рухнула под его весом. Её пальцы впились в его футболку, как когти в плоть, а его ладони обхватили её лицо — холодное, мокрое от слёз.
— Я жив, — прошептал он, хотя сам не был уверен. — Я здесь.
Её дыхание, прерывистое и горячее, смешалось с его. Губы в сантиметре. Сердца бились в унисон, как барабаны перед казнью. Он почувствовал, как её нога непроизвольно дёргается, касаясь его колена. «Пять секунд. Шесть. Семь...».
Он отпрянул, будто её кожа жгла. Она дрожа, натягивала одеяло до подбородка.
Утром между ними вырастала новая стена.
На восьмой день она нашла его на рассвете, сидящего на земле, прислонившись к иве. Не спросила, почему он дрожит. Не спросила, зачем он здесь. Просто села рядом, обхватив колени, и заговорила о пустом — о мхе, который похож на бархат, о сове кричащей ночью, о трещине в окне хижины, напоминающей карту Антарктиды. Он слушал, закрыв глаза, и впервые за неделю его дыхание совпало с её.
«Третий вариант», — повторил он про себя. Но теперь это значило не «забудем», а «продолжим».
В тот же день, когда солнце поднялось выше, дверь захлопнулась с глухим стуком, будто запечатав за Драко весь мир. Как всегда. Как всю неделю. Шуршание его кофты растворилось в шепоте сосен, а запах дыма — горький, как пепел сожжённых писем — ещё висел в воздухе, смешиваясь с ароматом мёда из её чашки. Гермиона всё также была в хижине, где каждая щель в стенах пела тишиной. Свет камина дрожал на стенах, отбрасывая тени, похожие на спутанные нити судьбы.
Она сидела за столом из грубого дерева, шершавого под локтями, и водила ложечкой по чаю. Мёд растворялся медленно, закручиваясь в золотые спирали — точь-в-точь как временные вихри, что переносили её в будущее и обратно сюда. В чашке возникали крошечные водовороты, и она гипнотически следила за ними, будто в них была зашифрована правда.
Перелом.
И вдруг... спирали стали лицами.
В чайной глади она увидела «их»:
— Гарри, размахивающий ей у окна Гриффиндора, чтобы показать новый мётлообразный шрам от Бладжера.
— Рона, корчащего рожицу через стол в «Трёх мётлах», когда сливочное пиво вспенилось у него на носу.
Их смех, их споры, их «существование» — всё это вдруг ворвалось в сознание, сметая пелену временного забвения.
Ложка выпала из её пальцев, звякнув о край чашки.
— Нет... — прошептала она, вжимаясь в спинку стула, который внезапно стал похож на электрический.
Чайная чашка опрокинулась, и золотая лужа поползла по столу, заливая пергамент с пометками Драко о крестражах. Капли падали на пол, звуча как тиканье часов Судного дня.
Она вскочила, опрокинув стул. Дерево грохнуло о половицы, а её сердце колотилось так, будто хотело вырваться и побежать обратно — через леса, годы, войны, которых ещё нет.
— Они не знают... — прошептала она, впиваясь ногтями в стол. Где-то в Хогвартсе, прямо сейчас, Гарри листает её конспекты в поисках подсказок. Рон рисует каракули на полях учебника, бросая тревожные взгляды на её пустое место. А она... она здесь, в проклятой хижине, дыша воздухом, отравленным войной, которой ещё нет.
Воспоминания.
— Гарри в библиотеке, засыпающий над книгой по Зельеварению, с чернильным пятном на щеке. «Гермиона, спаси меня от Снейпа!» — шептал он, а она, скрывая улыбку, диктовала ему ответы.
— Рона в Запретном лесу, дрожащего от страха перед пауками, но шагающего вперёд, чтобы прикрыть её спину. «Если умрём, я тебе этого не прощу», — бросал он, и его шутка растворяла ужас.
— Их побег из кабинета Филча, после полуночной вылазки к кухням. Смех, приглушённый ладонями, и общее дыхание в такт бегу по тёмным коридорам.
— Они не знают, — повторила, глядя на свои дрожащие руки.
Для них она исчезла в начале учебного года, как призрак, растворившийся между страницами учебника. А они... Гарри, наверное, обыскивает замок, проверяя каждый тайный ход или просит Дамблдора начать поиски, или они уже идут. Рон, рычащий на слизеринцев, обвиняя их в похищении, скорее всего думая на Драко. Да! Именно на Драко! Или, что хуже, они думают, что она бросила их специально?
Она рванула к окну, как будто за туманным стеклом могла увидеть башни замка. Но там был виден только лес. Они здесь, всего в нескольких милях, но... ничего не знают.
Понимание.
— Её рюкзак, брошенный в углу, где до сих пор лежало непрочитанное письмо от Рона с глупой шуткой про Хагрида.
— Зажим для волос в виде совы — подарок Гарри на прошлое Рождество.
— Её собственные руки, чистые от шрамов войны, которые в этом времени ещё не началась.
— Её пустое место за столом в Большом зале, где Рон клал ей лишний кекс, «на случай, если проголодается за учебниками».
Она упала на колени перед камином и представила их с пугающей ясностью.
Гарри сидит на её кровати в Гриффиндоре, сжимая её забытый свитер. Его пальцы скользят по шершавой ткани, будто ищут следы её тепла. «Она бы не ушла без слов. Не она. Не Гермиона». Он перебирает её книги, в каждом учебнике — закладки с датами, планами, «их» планами. На полях «Магических законов» её почерк: «Обсудить с Гарри и Роном — пункт 7.3 противоречит клятве Дамблдора». Он тычет палочкой в записи, как будто они вдруг оживут и приведут его к ней. Ночью ему снится, как она падает в чёрный водоворот, а он не может дотянуться.
Рон смеётся громче обычного в «Трёх мётлах», рассказывая похабный анекдот про Снейпа. Но его глаза бегают к двери каждый раз, когда звякает колокольчик. «Она войдёт сейчас. Обязательно войдёт». Он заказывает ей любимый сливочный пирог и злится, когда тот стынет нетронутым. Ночью он бьёт кулаком в стену, пока костяшки не кровоточат, и шепчет: «Ты обещала не бросать нас, чёрт тебя дери».
Они не спят.
Гарри шагает по Запретному лесу, освещая путь палочкой: каждый шорох — её шаг, каждый силуэт — её плащ. Рон зацикливает заклинание «Апарекиум» на пустом пергаменте, чтобы увидеть, не зашифрован ли он, но магия выжигает лист полностью.
Она знает. Знает, что они нашли её рюкзак в комнате. Что Гарри носит её зажим для волос в кармане, как талисман. Что Рон перечитал её последнее ответное письмо тысячу раз, выискивая тайные коды в шутке про Хагрида: «Может, «огр»— анаграмма? «Гор»? «Рог»? Где ты, Гермиона?».
А она...
Сидит в хижине, где в стекле — не её отражение, а лица друзей, искажённые яростью и страхом. «Ты стала призраком для них. Призраком, который они не могут изгнать».
Рюкзак в её комнате в углу шипит, как змея, напоминая о нераспечатанном письме. Она представляет, как Рон нервно складывал его, переписывал, рвал — и снова склеивал заклинанием, боясь, что каждая строчка станет последней. «Простите, — шепчет она в пустоту. — Простите, что заставила вас думать, будто я выбрала его, а не вас». Хотя это так и было.
Лес за окном воет, и ей чудится, что это Гарри кричит её имя. Ветви бьются в стены, будто Рон ломится внутрь, готовый сжечь хижину дотла, лишь бы найти её.
Но хижина молчит. Только часы, которые Драко повесил еще неделю назад, тикают в такт её вине: «Пре-да-тель-ни-ца. Пре-да-тель-ни-ца».
«Как я могла забыть?».
Всё это время её мысли занимал Драко — его сарказм, его неожиданная мягкость в моменты уязвимости, их споры, их близость, их судьба, которая перевернулась с ног на голову. Маховик, будущее, тот Драко там, крестражи, встреча с этим Драко, поиски, тренировки, чувства, близость, молчание — все смешалось воедино, но она забыла самое главное. «Друзья...». Они там, где её место за столом в Большом зале пустует, а её книги пылятся на подоконнике.
«О, Мерлин...».
Она схватилась за голову, вспоминая последний момент их встречи.
Пропажа Драко. Депрессия. Их страх за то, что она не спит и не ест, думая лишь о нем. Большой зал и последний разговор.
«— Он не вернулся, — прошептала она, и Рон замер с куском пирога на полпути ко рту.
— Что? — Гарри наклонился ближе, его голос стал резким, как клинок.
— Он не... — Она не закончила. Не нужно. Они поняли.
Рон бросил пирог на тарелку. Жирный крем расплющился, напоминая рану.
— Плевать на него, Гермиона. Он того не сто...
— Не смей, — её голос рванулся тихим ураганом, заставив пару первокурсников обернуться. — Не смей говорить, чего он стоит.
Тишина повисла над их уголком стола, тяжёлая, как свинцовые облака перед грозой. Гарри потянулся к стакану, но передумал, сжав кубок так, что костяшки побелели.
— Мы найдём его, — сказал он не «может быть», а «найдём», как приговор.
Рон вдруг вскочил, опрокинув скамью.
— Хватит! — Его рыжие волосы казались пламенем в море тусклых красок. — Он сделал выбор, Гермиона! Чёртов выбор! А ты... ты...
Он не договорил. Повернулся и зашагал прочь, расталкивая студентов. Гарри бросил на неё взгляд — в нём была ярость, боль, беспомощность — и кинулся вдогонку».
А на следующий день она прыгнула в будущее — туда, где время стирало не только боль, но и саму возможность сказать «прости». Но теперь она здесь и она может объяснится.
«Пойти к ним. Просто взять и пойти — сквозь этот лес, через поля, мимо озера, где мы когда-то смеялись под дождём. Сказать: «Гарри, Рон, это не то, что вы думаете». Но как? Как объяснить, что Драко — не монстр из их кошмаров, а... а что он? Союзник? Сообщник? Её любовь? Человек, который ночами чинит её сломанную палочку, пока она спит, будто искупая грехи всего своего рода?
Они увидят только слизеринский мундир. Услышат только фамилию «Малфой» — клеймо, вбитое в их память войной, которой ещё не было. А если не поверят? Если Гарри вскинет палочку, а Рон загородит дверь, как в тот раз, когда поймал её с письмами от Виктора Крама? «Ты предала нас ради него?».
Нет. Нет, она должна рискнуть. Потому что если не сейчас — то когда? Есть ли риск? Да! Но нет риска больше, чем потерять тех, ради кого ты воюешь.
Она вспомнила, как Рон, тогда ещё щуплый и веснушчатый, заступился за неё перед Слизеринцами: «Троньте её — умрёте». Как Гарри подарил ей серебряный кинжал на шестнадцатилетие: «Чтобы защищалась, когда меня нет рядом». Они — её щит. Её семья. Но щит может стать клеткой, если не пустить внутрь правду.
А Драко... Драко — это шторм, который она добровольно впустила в свою жизнь. Его колкость, его холодная ярость, его руки, дрожащие после каждого прикосновения к ней, будто он сжигает части себя. Как объяснить это? Как сказать, что он тоже боится — не Пожирателей, а того, что однажды она отвернётся, как все остальные? Как еще сказать, что это «не тот Драко».
«Боже... как сложно».
«Они поймут», — убеждала себя Гермиона, глядя на палящее солнце, сквозь окно. — «Они должны понять». Ведь когда-то Гарри простил язвительность Снейпа. Рон принял Люциуса как необходимое зло. Может, и для Драко найдётся место в этой хрупкой вселенной?
Но голос страха шептал: «А если нет? Если они выберут ненависть, а не тебя?». Тогда она останется на краю времён — ни с друзьями, ни с тем, кто стал... чем-то большим, чем враг. А с тем, кого она любит.
«Пойду. Сегодня. Сейчас. Пока не передумала».
Гермиона замерла на пороге, окинув хижину взглядом: карты на столе, вперемешку с едой, книга на кровати, костюмы Пожирателей валяющиеся на диване.
— Успею, — прошептала себе, будто заклинание. Драко возвращался поздно, поэтому у неё было несколько часов. Она сняла с шеи маховик, и засунула в карман джинс, на всякий случай. Схватила куртку со стула и закинув жвачку в рот, вышла с большой надеждой. С надеждой, что друзья её поймут.
Она шла, оборачиваясь на каждый шорох. Но здесь не требовалось прятаться от Пожирателей — только от самой себя, от страха, что Драко вернётся раньше. И от того, что её кто-то заметит и тогда «всё коту под хвост». Она выплевывала жвачку, заменяя её на новую, потому что вкус исчезал слишком быстро. А ей нужно было это ощущение, будто бы Драко всегда рядом.
Ступала, обходя хрустящие ветки, — он научил её этому: «Шаг в такт ветру, и земля не выдаст».
Преодолев путь, который длился минут сорок, Гермиона прижалась к стволу старого дуба, чья кора въедалась в ладони, словно говорила: «Ты здесь чужая». Вдали, у хижины Хагрида, клубился дым из трубы, а сквозь запотевшее окно виднелись силуэты — огромный Хагрид размахивал руками, рассказывая очередную небылицу. Где-то рядом должны были быть Гарри и Рон. «Они всегда приходили сюда по средам...».
Она подобралась ближе, почти за хижину. Запах печёной тыквы и дым, витал в воздухе, смешиваясь с горьковатым ароматом осенних листьев. Гермиона притаилась. Вдали, у круглого окошка хижины, мелькали силуэты — Гарри, размахивающий руками в споре, и Рон, сгорбившийся над тарелкой с чем-то тёмным и дымящимся.
«Они говорят обо мне. Должны говорить. Почему иначе Рон так яростно тыкает вилкой в пирог?». Она представила, как Гарри хмурит лоб, разглядывая её пустое место за столом, как Рон швыряет в стену письмо с печатью Министерства: «Пропала без вести? Да они идиоты!».
Её сердце колотилось в такт стуку молотка Хагрида, чинившего клетку для фестралов. Каждое «тук-тук» будто вбивало гвоздь в крышку её гроба лжи.
— Это всё гребаный Малфой? Он явно забрал её. — донеслось сквозь приоткрытое окно. Голос Рона, язвительный, но с дрожью. — Ты помнишь, как это всё закончилось?
Гермиона замерла. «Нет. Не смейте думать так...».
— Я уже и не знаю, — тихим голосом ответил Гарри.
Между ними затянулась пауза, но не надолго.
— Где еще можно искать? Мы будто бы перерыли всё, что только можно. — Рон швырнул ложку. — Как думаешь, может... она...
— Нет! — Гарри прищурился, глядя на Рона. — Даже не смей думать об этом!
Сердце в горле. Гермиона вжалась в тень. Каждое их слово отзывалось болью. Она видела, как Рон нервно теребит шрам на руке — новый, ещё розовый. «Откуда?». Гарри держал её рюкзак — тот самый, с вышитой совой. Значит, искали. «До сих пор ищут».
— Помнишь, как она вцепилась в того тролля? — вдруг усмехнулся Рон, ломая хлебную палку. — Кричала: «Это не мозг, это камень!»
— А потом обвалила ему на голову люстру, — Гарри хмыкнул, но в глазах не было смеха. — Она всегда... возвращалась.
Гермиона сглотнула ком. Даже сейчас, они верили. А она стояла здесь, в паре шагов, как предательница.
Сумерки окрасили Хогвартс в сизые тона, а воздух звенел от предзимнего холода. Гарри и Рон вышли из хижины Хагрида, кутаясь в шарфы, их голоса растворялись в парах дыхания.
И тут — шорох. Треск веток. Они обернулись, палочки наготове, но вместо опасности увидели её.
Гермиона выбежала из-за дуба, словно материализовавшись из самого мрака. Волосы — взъерошенные, джинсы и кроссовки слегка пыльные, куртка на распашку, лицо — бледное, но глаза горели, как два угля, выхваченных из костра.
— Гер... Гермиона?! — Рон отпрянул, будто увидел призрак. Его вилка с куском тыквенного пирога упала в грязь.
Гарри замер, палочка направлена в пустоту. Он не верил — не мог. Несколько недель поисков, бессонных ночей, и вот она... здесь. Живая.
Гермиона бросилась вперёд, руки протянуты для объятия, как когда-то в третьем классе, когда Гарри провалил экзамен по зельеварению, а Рон сломал палочку.
Гарри дрогнул первым. Его рука, всё ещё сжимавшая палочку, дернулась, и он резко швырнул её на землю, будто боялся сам себя. Шаг вперёд — неуверенный, как ребёнок, учащийся ходить заново. И он поймал её удар о себя, а руки обвили её плечи жёстко, как стальные обручи, но тело дрожало, будто он ломал себя изнутри.
— Ребята! — вскрикнула она, крепко обнимая Гарри.
— Ты жива, — прошептал он в её волосы, голос срываясь на «жива», словно это слово резало ему горло.
Рон застыл, сжав кулаки, окрашивая костяшки в белые тона . Его глаза метались между ней и Гарри. Тяжелое от шока дыхание разрезало воздух, а сердце билось так громко, как после тренировки по Квиддичу.
— Нет, — прохрипел он, но ноги уже двигались против воли. — Нет, нет, нет...
Его объятие было грубым, как удар — руки сомкнулись вокруг неё и Гарри, прижимая так, будто хотел раздавить правду. Тёплая слеза упала ей на шею.
— Ты идиотка, — рычал он, уткнувшись лицом в её плечо. — Идиотка, идиотка, идиотка...
Но между «идиотками» слышалось другое — «больше не исчезай».
Гарри не отпускал. Его пальцы впились ей в спину, будто проверяя, реальна ли она. Рон, напротив, отстранился первым, вытирая лицо рукавом с яростью, словно стыдился слёз.
— Если ты думаешь, что это что-то меняет... — начал он, но голос сломался.
Они стояли, образуя треугольник из боли: её руки на их спинах, их руки — полусогнутые, готовые оттолкнуть. В воздухе висел невысказанный ультиматум: «Выбирай. Сейчас».
— Простите, я не хотела... — начала Гермиона, отдаляясь от них, голос сдавлен комом в горле, но Рон перебил, вскинув руку, будто отрезая воздух.
— Где тебя, черт возьми, носило? — его голос звенел, как натянутая струна. — Мы обыскали каждый дюйм замка, написали в Министерство, умоляли Дамблдора проверить всех, кого мы знаем...
Гарри молчал, сжимая кулаки до хруста пальцев и смотрел на её кроссовки.
— Ты знаешь, что мы думали? — прошипел он наконец, поднимая глаза. В них горели зелёные искры, как в те ночи, когда ему снились кошмары и он резко вскакивал с кровати в холодном поту. — Что ты лежишь где-то в канаве с перерезанным горлом. Или хуже... что тебя пытают.
Гермиона попыталась поймать его взгляд, но Гарри отвернулся, пнув камень, лежащий на земле.
— Я хотела сказать, но... — она протянула руку, но Рон резко шагнул между ними.
— Но что? — он тыкал пальцем ей в грудь, каждый удар — как нож. — Но забыла, что у тебя есть друзья?
— Это не так! — она почти крикнула, сжимая кулаки. — Просто мы с Малфоем...
Они замерли.
— С Малфоем??... Что???... Так ты с ним?? — Рон не выдержал, перейдя на крик.
Гермиона отступила на шаг.
— Ты знаешь, что он сделал? — шёпот Гарри был страшнее крика. — Он чуть не убил Монтегю.
Она будто приросла к земле. Воздух стал густым, как сироп, каждое слово давило на грудь.
— Что? — Её голос сорвался. — Так Монтегю жив?
Гарри и Рон переглянулись. В их взглядах — не просто гнев, а ужас. Ужас от осознания, что она знала.
— Так ты знаешь? — Гарри шагнул ближе. Тень от его фигуры накрыла её. — Знаешь и всё равно прикрываешь его?
Воспоминание прилетело, как удар.
Грэхэм прижимающий её к стене. Его слова, в тот момент, когда он входил в неё пальцами: «А я говорил, Грейнджер... это только начало». Её слезы, смешивающиеся с болью и отвращением. И потом... потом Драко. Его лицо, искажённое яростью, которую она никогда не видела. Красные вспышки «Круцио», лужа крови.
— Так это ты украла мою мантию невидимости? Чтобы скрыться и прятаться вместе с ним? — Гарри выдернул её из воспоминаний своим криком.
Шок.
— Это не... Я не... — её голос дрожал. — Что???— Гермиона отпрянула, будто слова Гарри были физическим ударом. — Какую мантию? Я ничего не крала!
Гарри прищурил глаза и подошел ближе.
— Гермиона... — его голос был тихим, но в нём звенела сталь. — Это какой-то... эксперимент? Ты под влиянием Империуса? Заклятий? Зелий?
И тут Гарри и Рон переглянулись, будто бы поняли то, чего не поняла она.
— Держи её Рон! — Гарри выхватил палочку из её рук. Рон, обычно неуклюжий, двинулся с грацией хищника. Его руки обхватили её бёдра, поднимая в воздух как мешок с мукой, закидывая себе на плечо.
— Что вы делаете?! — её крик разбился о воздух, но Гарри уже шагал к Хогвартсу, держа её и свою палочку так, будто хотел раздавить в порошок. — Вы с ума сошли? — Она билась, ногти впились в Рона, но он лишь стиснул зубы.
— Прости, Гермиона, — прошипел Гарри, и в его голосе дрожала не ярость, а страх.
— Вы... идиоты! — она извивалась, волосы хлестали Рона по лицу.
— Куда? — Крикнул Рон.
— В больничное крыло. — Ответил Гарри.
Гермиона не успокаивалась и билась кулаками о спину Рона, но тот лишь терпел и сжимал её сильнее.
— Отпусти меня, Рональд!!! Отпусти сейчас же!!! — Он не отпускал, а почти бежал. Для него было на руку, что она была легкой.
— Я убью вас, ребята!!! Клянусь, я убью вас раньше, чем наступит будущее!!! — Она дёрнулась, пытаясь укусить Рона за плечо, но он лишь сильнее впился пальцами в её бедра.
В этот момент парни переглянулись, чтобы найти понятие, о чем вообще шла её речь. Но они просто шли в скоростном темпе, молча, не останавливаясь.
Она закрыла глаза и почувствовала, как по щекам катятся слёзы, смешиваясь с пылью с её волос.
«Гермиона, какая же ты дура!»
Она впилась взглядом в уходящее солнце, которое разрезало небо на красные полосы, превращая закат в кровавое месиво.
«Какой идиотский, идиотский поступок — вернуться сюда. Думала, они поймут?... Они даже не дали объяснить. Схватили, как преступницу. А Драко...»
Сердце сжалось. Она представила его лицо, когда он увидит, что её нет.
«Боже... что он подумает?... Что я сбежала? Что испугалась? Или... или что устала от нашего молчания?».
Пока они преодолевали расстояние от хижины до школы, Гермиона выбилась из сил, сопротивляясь. И приняв поражение, и положение, уперлась локтем о спину Рона и подперла рукой голову. Со стороны, её поза выглядела, будто ей настолько всё параллельно, что происходит, но внутри горело настоящее пламя злобы, ненависти, отчаяния и разочарования.
Коридоры Хогвартса, обычно шумные и полные жизни, замерли в оцепенении. Ученики прилипали к стенам, разевая рты, как рыбы, выброшенные на берег. Сова, пролетавшая над головами, замерла в воздухе, уронив письмо в чью-то протянутую ладонь.
— Это Грейнджер? — прошептал первокурсник из Пуффендуя, указывая дрожащим пальцем. — Её... несут в сумрачный лес дементоры?
— Нет, идиот, это Уизли! — фыркнула слизеринка, поправляя галстук. — И он тащит её, как троглодит.
Рон побагровел, чувствуя, как сотни глаз впиваются в его спину. Гермиона, висящая на его плече, которая придерживала подбородок, видела мир иначе: куча удивленных лиц, перешептывания, портрет Фатимы Фрай, который тыкал кистью в её направлении, крича: «Грейнджер! Жива!». Но ей не было стыдно. Ни капли.
«Господи, какой пиздец».
Гарри и Рон, шагающие сквозь толпу, подходили к группе Слизеринцев, застывших у статуи Салазара, стоящей во дворе, окруженной округлым проходом. Пэнси Паркинсон, облокотившись на мраморную змею, выпустила дымок из кончика палочки — фиолетовый, ядовитый, как её улыбка. Дым сплёл в воздухе слова: «Поймали дикарку?».
— Грейнджер? Нашлась? — Пэнси провела взглядом по Гермионе, висящей, как трофейный олень. Её губы искривились. — И что это на ней... джинсы? Кроссовки?
Блейз Забини, прислонившись к стене с грацией хищника, медленно облизнул зубы. Его взгляд скользнул по фигуре Гермионы, задержавшись на заднице, стянутой джинсами.
— Не знаю, — протянул он, играя перстнем с фамильным гербом. — Но чёрт... этот «стиль» ей идёт. Дико. Дерзко.
Рон напрягся, мускулы под рубашкой вздулись, как канаты. Гарри стиснул палочки, но шагал вперед, не останавливаясь.
— Классный прикид! — выкрикнул кто-то сзади. Теодор Нотт, вывалившись из толпы, подмигнул Гермионе. — Особенно в связке с рыжим звероловом!
Коридор замер. Даже Пэнси выронила палочку — дым застыл в форме вопросительного знака. Гермиона, всё ещё болтаясь на плече Рона, почувствовала, как волна ярости исходит от Гарри... и внезапно рассмеялась.
— Спасибо, — выпалила она, ловя взгляд Блейза. — Малфой подбирал!
Рон фыркнул, невольно сжимая её бёдра.
Шок. Тишина. Взрыв.
Пэнси ахнула, прижав руку к груди, будто услышала похабную шутку. Тео поперхнулся жвачкой, и она застряла у него в горле, окрасив лицо в синеву. Блейз же расхохотался — низко, глубоко, как будто услышал лучший анекдот в жизни.
Из этой же толпы, как змея из кустов, выдвинулся Грэхэм Монтегю. Его лицо, всё ещё бледное от недавнего пребывания в больнице Св. Мунго, исказилось в ухмылке. Шрам на щеке — подарок Драко — дёрнулся, когда он скрестил руки на груди.
— Ну-ну, Грейнджер, — крикнул он, насмешливо оглядывая её положение. — Вижу, нашла новых хозяев?
Гермиона, всё ещё висящая на плече Рона, почувствовала, как его мускулы напряглись, словно он готов был швырнуть её вниз и броситься в драку. Но она опередила его.
— О, Монтегю! — её голос прозвучал сладко, как яд. — Ты уже можешь ходить? А я думала, после того, как тебя вырвало собственными кишками, ты будешь ползать как слизень.
Коридор ахнул. Пэнси замерла с открытым ртом, Блейз закашлялся, подавившись смехом, а Тео Нотт упал на колени, все еще давясь жвачкой.
— Фак тебе, — добавила Гермиона, дерзко вскинув средний палец в его сторону. — И передай Драко, что его удар слева был слишком мягким. — Сказала это специально, зная, что Драко сейчас в будущем, но позлить этого ублюдка, хотелось до выламывания костей.
Монтегю побледнел, шрам на щеке заалел, будто кровоточа заново.
Слизеринцы взорвались. Забини, схватившись за живот, смеялся так, что слёзы текли по щекам. Даже Пэнси, скривив губы, отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Монтегю застыл, как пригвождённый, а Гарри, воспользовавшись моментом, рванул вперёд, таща Рона за рукав.
— Держись, — прошипел Гарри, но в углу его рта дрогнула тень уважения.
Гермиона, болтаясь на плече, поймала взгляд Блейза. Он поднял палец в салюте, будто признавая её победу.
— Малфой научил тебя драться языком? — крикнул он вдогонку, переводя дыхание от смеха.
— Нет, — она ухмыльнулась, перекрикивая гогот слизеринцев. — Это я его научила!
Коридор содрогнулся от хохота. Даже страждущие портреты на стенах фыркали в кулаки, а статуя Салазара, кажется, наклонилась ближе, чтобы не пропустить финал.
Рон, красный от смеха и ярости, пробормотал:
— Чёрт, Гермиона... ты невозможна.
— Знаю, — ответила она, ловя в воздухе упавшую конфету из чьих-то рук. — Это моя суперсила.
И они скрылись за поворотом, проходя сквозь оживленные от смеха коридоры.
Винтовая лестница ведущая в больничное крыло завертелась, смещая ступени под ногами. Рон поскользнулся, едва не уронив её, но Гарри схватил за рукав.
— Ты в порядке? — спросил он, и на миг в его голосе мелькнуло старое тепло — как в те дни, когда они прятались от тролля.
— Все хорошо. — Выдавил Рон, сплёвывая рыжий локон, прилипший к губам.
Лестница дёрнулась, меняя направление. В животе всё перевернулось, и она зажмурилась, чтобы не видеть, как мир кружится вниз головой.
Они дошли до больничного крыла. Дверь распахнулась, и запах зелий хлынул им навстречу. Мадам Помфри вскрикнула, роняя пузырёк с зельем для сна.
— Что происходит?!
— Проверьте её, — Гарри отступил, лицо серое, как пепел. — На заклятия... на зелья... на всё.
Рон опустил Гермиону на койку. Его пальцы оставили под её джинсами, синяки на бёдрах — фиолетовые, как гроздья чертополоха.
— Если он тебя контролирует... — он отвернулся, голос сломался. — Мы вернём тебя.
— Вы оба — идиоты, — в Гермионе вновь проснулась ярость и она начала сопротивляться. — Он не...
— Свяжите же её! — крикнул Гарри.
Застывшая от удивления целительница, быстро схватила палочку со столика.
Взмах и ленты магического шёлка взвились из воздуха, обвивая запястья и лодыжки Гермионы, сцепляясь с стойками кровати. Они стянулись с холодным шипением, как змеи, впиваясь в кожу.
— Вы не имеете права! — выкрикнула Гермиона, дёргаясь, но узлы лишь затянулись туже. Шёлк светился ядовито-зелёным — заклинание блокировки магии.
— Права даёт ваш статус пациента, — отрезала Помфри, открывая шкафчик с пузырьками. — А каковы ваши предположения? — спросила целительница у парней.
Гарри взглянул на Гермиону и будто нехотя верить в свои слова, выдавил: — Любовное зелье.
Гермиона замерла, приподняв голову.
— Что??? Гарри, ты совсем придурок???
Гарри повернул голову к Помфри и вскинул наверх плечами.
— Либо «Империо». — Предположил он.
— Империо? — мадам Помфри замерла с пузырьком «Веритасерум» в руке. Её взгляд скользнул от Гермионы к Гарри, будто ища подтверждения безумию. — Мистер Поттер, вы осознаёте серьёзность обвинения?
Рон отвернулся к окну, скрестив руки на груди. Его тень на стене дрожала, повторяя нервный тик — большой палец теребил манжету, где когда-то висел подаренный ею браслет дружбы.
— Она... она не та, — пробормотал Гарри, сжимая спинку койки до хруста.
— Ты идиот, Поттер! — её голос взорвался, рвя тишину.
Гарри и Рон переглянулись. Молчание стало густым, как смог.
«Не та. Да, не та. Потому что наконец перестала быть их идеальной Гермионой — тем, кто всегда знает ответы. А они... они не могут принять, что у меня есть секреты. Что я могу хотеть чего-то своего...».
Она сжала простыню, вспоминая, как Драко пару дней назад чинил её палочку у огня. Его пальцы дрожали. «Если сломается — я найду тебе новую. Лучшую», — сказал он, не поднимая глаз. Теперь она понимала: это был не жест контроля. Это был страх потерять единственного человека, который не ждал от него подвига.
«А я его подвела. Пришла сюда, как дура, и попала в ловушку. Если он попытается найти меня — то сам попадется в эту же ловушку. Или он...»
Она зажмурилась, пытаясь вытереть слёзы без рук. Тесёмки впивались в кожу — метафора дружбы, ставшей удавкой.
— Я позову профессора Снейпа и Макгонагалл. — Отрезал Рон и скрылся за дверью.
«Что теперь?». Мысли замедлились, став тягучими, как зелье замедленной смерти. Даже если проверки покажут, что она чиста — трещина останется. Гарри будет смотреть на неё с опаской. Рон — с болью. А Драко...
«Драко, где ты?». Она сжала кулаки, представляя его где-то в тени, с палочкой наготове.