28 Глава
Гермиона сидела на кровати, книжка Эмили Дикинсон дрожала в её руках. Слова расплывались перед глазами: «Надежда — это перо, что живет в душе...» — строчки расплывались, буквы превращались в черных муравьев, бегущих к краю страницы. Ее пальцы сжали переплет так, что суставы заскрипели. Все мысли сводились к одному — к «нему», к тому, как его пальцы, холодные и уверенные, провели по ее шее, оставив невидимый шрам жгучего стыда.
Где-то там дверь ванной скрипнула, как крик совы в ночи.
Драко вошел в комнату, окутанный паром, будто призрак из древнего склепа. Полотенце, небрежно обернутое вокруг бедер, подчеркивало линии его тела — резкие, словно высеченные из мрамора тем, кто смешал красоту с жестокостью. Вода стекала по его груди, растворяясь в сети шрама — тонком, но глубоком, будто трещина в фамильном зеркале Малфоев. Капли сверкали в свете солнечных лучей.
Гермиона не подняла глаз, но кожу обожгло — она знала, что он смотрит.
«Смотри. Смотри, Грейнджер. Я знаю, ты хочешь». Полотенце намеренно сползало чуть ниже, чем нужно, обнажив линию бедра, где кожа была чистой, почти невинной. Он провёл рукой по мокрым волосам, зная, как мышцы играют под кожей — её дыхание участилось, она перелистнула страницу слишком резко.
«Слабая. Ты слабая. Но и я тоже».
— Дикинсон? — он фыркнул, прислонившись к дверному косяку. — Может быть, уже перейдешь на что-то более оптимистичное?
«Не смотри. Не дай ему увидеть».
Она не подняла глаз, но увидела все: как капля воды скатилась по его животу, исчезнув в складках полотенца, как мышцы спины напряглись, когда он оперся о дверной косяк. Запах мяты и кипариса ударил в ноздри — чистый, холодный, как зимний лес, но под ним сквозила нотка чего-то темного: дыма, железа, боли. «Он делает это специально. Дразнит. Как ребенок». Книга захлопнулась.
— Оптимизм — роскошь для тех, кто не видит реальность, — бросила она, перемещаясь на край кровати. Его кофта сползла с её плеча, обнажив синяк на шее, фиолетовый, как гроздья черного винограда.
Он щелкнул палочкой, и полотенце вдруг обвилось вокруг него плотнее, будто живой стражник. Но это длилось лишь мгновение — следующий жест ослабил хватку ткани.
— Реальность? — он шагнул ближе, и тень от его тела накрыла ее, как погребальный саван. — Реальность в том, что ты до сих пор в моей кофте. И пахнешь мной.
«Почему я не сняла её? Почему до сих пор чувствую его тепло?». Она хотела сорвать кофту, надеть свои вещи, но тогда это означало бы... «Признать слабость? Никогда».
Его дыхание смешалось с ароматом пергамента — ее шампунь, ее книги. Но под этим сквозило что-то иное: горечь полыни, соль сожженных мостов.
— Ты пахнешь дешёвым мылом и высокомерием, — она скрестила руки, но пальцы дрожали, впиваясь в локти. — Хотела дать тебе шанс выстирать это.
Он рассмеялся — звук был хриплым, будто ржавые цепи волокли по камню. Его рука непроизвольно дёрнулась к шраму, как знак равенства между болью и предательством.
— Выстирать? — он наклонился, ладони упершись в кровать по обе стороны от нее ног. Пружины заскрипели, будто протестуя против их близости. — Ты уверена, что не хочешь... выжечь?
«Поцелуй её. Сожри. Пусть ненавидит, но запомнит». Но её глаза — эти чёртовы карие глаза — смотрели сквозь него, будто видя мальчишку, который до сих пор боится темноты.
Она не откинулась назад. Их губы разделял лишь дюйм — расстояние между жизнью и смертью, между правдой и ложью.
— Ты дрожишь, — прошептала она, заметив, как его ресницы вздрогнули.
— Это ты дрожишь, — он прикрыл глаза, вдыхая ее запах. Пергамент, его мята и мёд. «Чертов гребаный мёд» — аромат восстания, которое она носила, как духи.
«Один шаг. Всего один шаг от ненависти к... к чему?». Её рука поднялась, почти коснувшись его щеки, но вместо этого вцепилась в простыню.
— Малфой...
— Драко, — поправил он, и это имя прозвучало, как признание, вырванное пыткой.
За окном завыл ветер, а он щелкнув пальцами, зашторил окна. В темноте его дыхание стало громче. Горячее.
— Я ненавижу тебя, — её шёпот коснулся его губ.
— Ври громче, — он прижал лоб к её, но не закрыл расстояние. «Сделай это. Сделай это за меня».
Она закрыла глаза и почувствовала, как его дыхание обжигает губы. «Сдвинься. Сдвинься на дюйм, и всё кончится. Или начнётся». Её ноги задрожали. В голове звучал голос матери, читавшей когда-то сказки о рыцарях: «Настоящая сила — в умении остановиться». Но какая сила нужна, чтобы остановить то, что ещё даже не началось?
В его голове упорно билась мысль: «Просто наклонись. Это ведь легко?». Но его тело не слушалось, скованное страхом. Он ненавидел себя за то, что замер, как мальчишка, а не сорвал с неё эту чёртову кофту.
Они застыли, будто время остановилось. Где-то за стеной капала вода, отсчитывая секунды. Внезапно его рука легла на её бедро и она вздрогнула, еле издав стон.
— Почему ты не... — он начал и тут же замолчал, прикусив язык. «Почему ты не отталкиваешь меня? Почему не бьёшь?».
— Почему ты не заканчиваешь то, что начинаешь? — она закончила за него и теперь это звучало так двусмысленно.
Он стиснул зубы, рука на её бедре наконец дёрнулась — не к себе, а дальше, зайдя под кофту, ближе к запретной зоне.
Его пальцы жгли её кожу. «Почему она не останавливает? Или не начинает? Почему молчит?» — вопросы бились в висках. Он чувствовал, как её бедро дрожит под его ладонью, и это сводило с ума. «Малфои не теряют контроль. Никогда. Но если ты сдвинешься на сантиметр — всё изменится». Её дыхание, прерывистое и горячее, перечеркивало все уроки.
Каждый нерв в её теле кричал. Но её руки, словно прикованные, вцепились в кровать, не решаясь ни оттолкнуть, ни притянуть ближе. «Почему он это делает? Чтобы унизить? Или...» — мысль оборвалась, когда его пальцы скользнули выше, едва коснувшись наготы. Губы сами собой приоткрылись, чтобы выпустить стон, но она подавила его, превратив в хриплый вздох. «Нет. Не дам ему этой победы».
— Ты... — её голос сорвался, когда его большой палец провёл по чувствительной коже внутренней стороны бедра.
— Я что? — губы коснулись её уха, но не поцеловали — просто оставили след жгучего дыхания. — Слишком медленно? Или слишком... честно?
«Скажи стоп. Скажи, и я уберу руку. Скажи, и мы продолжим ненавидеть друг друга, как положено». Но он не хотел, чтобы она говорила. Хотел, чтобы она сломалась первой — чтобы её тело предало её раньше, чем слова.
Его палец замер в дюйме от того места, где заканчивалась грань и начиналась тайна. «Один шаг. Всего один шаг — и я стану слабее. Навсегда». Но её ноги дрожали, колени выламывало, и единственное, что её держало — её руки, которые не отрывались от простыни.
«Прошу, Драко... Сделай что-нибудь».
«Прошу, Гермиона... Сделай что-нибудь».
Каждая её клетка кричала от противоречия: ногти впились в матрас, словно пытаясь удержать стену, мир, себя, а тело выгибалось навстречу, предавая всё.
Драко чувствовал, как её жар проникает сквозь ткань, под полотенце. «Чёрт, она...» — мысль рассыпалась, когда её нога скользнула вдоль его икры, случайно или намеренно.
— Скажи «стоп», — прошипел он в её шею, но вторая рука уже ползла вверх по её бедру, подбирая край кофты. — Скажи — и я остановлюсь.
Её грудь вздымалась, губы приоткрыты, но слова умерли, когда он резко дернул её за бёдра на себя, заставляя лечь, придерживая согнутые ноги.
Гермиона чувствовала, как подол кофты скользит вверх, обнажая кожу, которую до этого касался только воздух. Его ладони жгли, как уголь, но движение было мучительно медленным — не желание, а испытание.
«Скажи... Скажи стоп. Сопротивляйся мне. Спаси нас обоих». Но её губы сжались в тонкую нить, а ногти впились в простыни, рвя ткань на полосы.
«Она не остановит. Потому что хочет этого сильнее, чем ненавидит». Но его собственная рука дрожала, будто под кожей бились крылья пойманной птицы.
Её тело выгнулось, предательски откликаясь на прикосновения, но руки оставались прикованными к постели — словно связанные невидимыми оковами её же гордости. «Не дай ему победить. Не дай себе проиграть».
«Скажи... Скажи, прошу тебя».
Он потянулся к полотенцу, оттягивая пальцем, то место, где оно держалось. Делал медленно, тянул время, ждал её слов.
Но она молчала. Сука... молчала.
Полотенце скользнуло по его бедру, как последний флаг на поле боя. Ткань шлёпнулась о пол, и в комнате вдруг стало слишком жарко, слишком обнаженно.
«Блять, скажи. Скажи «хватит». Спаси нас от того, что будет после». Но её язык прилип к нёбу, а пальцы, всё ещё вцепившиеся в простыни, вырывали нити, выдёргивая собственное возбуждение.
Он приблизился, и тень от его тела накрыла её. Пальцы скользнули по её колену, медленно, как змея по камню, подбираясь к запрету.
— Последний шанс, — прошептал он, и его дыхание смешалось с запахом — мяты и что-то горькое, как полынь.
«Гребаный урок физиологии».
Он прикрыл её рот своей ладонью, чувствуя, как её дыхание обжигает кожу.
«Сломай меня»,— молило её тело, выгибаясь.
«Останови меня», — кричал его разум, чувствуя, как другая рука скользит выше, к теплу между её бёдер.
Он вновь обошел пальцами запрет, схватившись рукой за ее талию, притягивая к себе. И вот она эта твёрдость, уже на грани входа.
Она вздрогнула, низ живота сжался, скручиваясь спазмами, будто тысяча невидимых нитей стянула её изнутри. Волна тепла прокатилась от макушки до пят, заставив бёдра дрогнуть. Капля желания, прозрачная и горячая, проступила, едва касаясь кончика его плоти.
Его движение было едва ощутимым — тонкая грань между болью и обещанием, словно кончик лезвия, осторожно входящий в масло. Он медленно ввел его до края головки, и мир сузился до точки, где их тела стали картой с единственной координатой: «здесь и сейчас».
Она вскрикнула под его ладонью — звук, смешавшийся с треском поленьев в камине. Её пальцы впились в его запястье и она оттолкнула руку, пытаясь схватить кислород.
— Драко... — её голос разбился о воздух, сливаясь со стоном, когда он вжался в неё — не до конца, лишь на грани, где боль и наслаждение сплетались в единый клубок, чувствуя влагу.
Он замер. Замолчал мир. Даже часы перестали тикать. Он чувствовал, как её дрожь передаётся ему, словно они связаны невидимой нитью. «Одно движение — и всё рухнет. Навсегда». Чувствовал, как её внутренний огонь обжигает его, как пламя сквозь лёд. Каждая клетка кричала «глубже», но его руки дрожали, сдерживая ярость желания. «Не сломать. Не разрушить» — мантра, которую он повторял, как заклинание.
— Скажи, — он прошептал, и это было похоже на молитву. Он сжал её руками, выдавливая слово наружу.
Её ресницы задрожали. Она зажмурила глаза так, что заболели глазные яблоки и против всей, сука, своей воли, дрожа, прошептала:
— С...то...п...
Драко замер, её шёпот прозвучал как удар кинжалом в тишине. Он закусил губу до боли, чувствуя, как смесь ярости и стыда разъедает грудь. «Слабость. Моя слабость». Руки на её талии ослабли, но не отпустили — будто прикованные к её теплу, к этой проклятой близости, которую он ненавидел сильнее всего.
Он опустил на неё взгляд. Она кивнула, не открываясь. Слезы, которые она так яростно сдерживала, просочились сквозь ресницы, оставив мокрые дорожки, переходящие к вискам. Её губы дрожали, повторяя беззвучное «прости», но горло сжалось, не выпуская звука.
«Не плачь. Чёрт, не плачь».
Его пальцы дрогнули, едва касаясь её кожи, будто боялись оставить следы. «Отойди от неё». — Грубый внутренний голос дал приказ и он повиновался ему.
Его руки соскользнули с её тела и он вышел из неё, украв её вздох. Нагнувшись, он схватил полотенце, резко обернув себя им.
Она прикрыла лицо руками, сжавшись в комок на краю кровати. Её тело всё ещё дрожало и горело — от прикосновений, от стыда, от предательского желания, которое не угасло, даже когда он отступил.
Он коснулся рукой её лодыжки и она еле дернулась.
— Я не прошу прощения, — выдохнул он, голос разбитый, как стекло под каблуком. — И ты тоже не должна его давать.
Драко прерывисто выдыхал горячий воздух, как будто он только что бежал через все круги Ада. Но кажется, это и был он. Кажется, так и ощущается Ад, перемешивая все чувства, мысли и эмоции. От дикого адреналина, до невыносимой агонии. От невероятного желания взять её, до желания отстранится от неё навсегда.
Он стоял перед ней, его пальцы всё ещё обвивали её лодыжку — лёгкий, почти невесомый захват, который она могла разорвать одним движением. Но она не двигалась. Её тихие рыдания сотрясали воздух. Он видел, как каждая слеза прожигает его кожу, как лава. «Она хочет меня. Но боится. Боится, что будет больно, когда я стану ещё одним её шрамом, когда исчезну».
В её голове повисли его слова. «Я не прошу прощения. Но и ты не должна его давать». Но она слышала другое — сдавленное хрипотцой «прости», спрятанное между ударом сердца и скрипом пружин. Он дышал так, будто лёгкие наполнялись не воздухом, а пеплом. Ад, о котором он думал, был здесь: в её слезах, в его дрожащих руках, в том, как её тело всё ещё тянулось к нему, даже когда разум кричал «беги».
— Ты знаешь, что будет после... — она прошептала сквозь пальцы, вдавливая их в лицо. — Ты исчезнешь. Станешь тем, кого я должна стереть.
Он замер. Его рука на лодыжке сжалась сильнее — не от злости, а от подтверждения её правоты.
Она наконец посмотрела на него. Его глаза были красными — не от слёз, а от бессонных ночей и дыма сожжённых мостов. В них не было насмешки, только усталость. Усталость от войны, от себя, от этой пытки под названием «может быть».
Она потянулась к его руке, медленно, словно преодолевая невидимое поле. Он не отнял ладонь, когда её пальцы коснулись его запястья. Печать метки Пожирателей пульсировала под её прикосновением, как живая.
— Тогда почему? — он наклонился ближе, и его дыхание смешалось с её. — Почему ты не отталкиваешь меня, если знаешь, чем кончится эта сказка?
Она закрыла глаза, чувствуя, как его слова оседают на коже — ядовитые, но правдивые.
— Потому что я тоже слабая, — признание вырвалось как нож из сердца.
Он втянул воздух, будто её слова обожгли ему грудь. Внезапно его губы прижались к её ладони — жест, странно нежный для тех, кто только что хотел разорвать друг друга на части.
— Мы оба, — прошептал он в её кожу.
Его пальцы щелкнули и шторы вновь раздвинулись, впуская лучи солнца. Свет осветил их: её — в его кофте, слишком большой, как броня не по размеру; его — с губами, прижатыми к её руке, словно молящего о спасении.
— Я не исчезну, — солгал он, зная, что это неправда. — Не позволю.
Она рассмеялась сквозь слёзы, понимая, что он лжёт так же мастерски, как дышит. Она понимала, что это невозможно.
Драко отстранился, словно её смех обжёг ему губы. Солнечный луч, пробившийся сквозь окно, разрезал его профиль пополам — светлая половина лица казалась почти невинной, теневая же хранила следы демонов.
— Оденься, — её голос звучал мягко, но пальцы впились в край матраса, как когти. Она потянула ткань кофты ниже, будто пыталась укрыть не тело, а стыд. — Пожалуйста.
Он кивнул, слишком резко, и отвернулся. Футболка валялась у стола на полу, смятая, как его гордость. Поднял её, вдыхая слишком тяжело. Ткань дрожала в его пальцах, которые пытались найти вход. «Слабость. Она видит слабость».
— Не смотри, — буркнул он, хотя она уже отвернулась к окну, обнимая себя за плечи. Её отражение в стекле было размытым — силуэт, готовый рассыпаться.
Он натянул уже высохшие джинсы, пряжка звякнула о тишину. Ремень затянул слишком туго, будто пытался сковать себя. Кофта...
Драко застыл, рука замерла на пряжке ремня. Взгляд скользнул по её фигуре, обёрнутой в его кофту — слишком большую, мятый хлопок сползал с одного плеча, открывая синяк в форме полумесяца. «Моя. Всё ещё моя». Воздух сгустился, как сироп, сладкий и удушливый.
Он наклонился, шнуруя кроссовки с такой яростью, будто каждый узел затягивал петлю на горле его демонов.
— Скоро вернусь, — бросил он в стену, не оборачиваясь и схватив палочку со стола, вышел, хлопнув дверью. Голос показался чужим, как будто кто-то другой говорил его ртом.
Она не ответила. Только слышала, как шерсть кофты зашуршала, когда она обняла себя крепче.
Он спустился по лестнице, считая шаги: «Десять. Двадцать. Сто». Но даже на улице, под ледяным ветром и палящим солнцем, запах её кожи не отпускал.
Лес встретил его тишиной, нарушаемой только хрустом веток под ногами. Пот стекал за горлышко футболки, не смотря на уличный холод. Он шёл быстрее, почти бежал, будто пытался убежать от собственного дыхания — прерывистого, как азбука Морзе: «слабость-слабость-слабость».
У старого дуба, где когда-то они с Блейзом обсуждали, кого из девчонок пригласят на Святочный Бал, он остановился. Кулак ударил по коре, сдирая кожу. Боль пронзила, чистая, ясная, как удар ножом.
— Тварь, — прошипел он себе, наблюдая, как кровь льется на землю. — Ты почти её...
Он схватился за ствол, пальцы впились в мох, словно пытаясь вырвать память. Здесь, в школьные годы, Забини, тогда ещё щегол с идеально уложенными волосами, размахивал бутылкой огненного виски: «Астория Гринграсс или та чистокровная из Пуффендуя? Выбирай, Малфой, пока отец не выбрал за тебя!». Они смеялись, не зная, что война уже ползёт к ним по жилам, как яд.
Где-то слева зашуршали кусты. Он резко развернулся, палочка уже в руке, но это оказался лишь Иланский ёж, свернувшийся в колючий комок. «Как ты. Как она», — мелькнуло предательски. Где-то вдали сова прокричала трижды — три года войны, три года с тех пор, как он перестал узнавать себя в зеркале, три года, чтобы научиться не оборачиваться на хлопнувшую дверь.
Драко, прислонившись к дубу, вытащил из кармана, некогда мокрую, но уже сухую и смятую пачку сигарет. Зажигалка щёлкнула трижды, прежде чем пламя проглотил ветер. Первая затяжка обожгла лёгкие, вторая — стёрла её запах.
«Пусть не знает, что я стираю память сигаретами и виски». Если бы это, сука, помогало...
— Почему... я позволил этому зайти так далеко? — выдавил он, сжимая окровавленный кулак. Голос сорвался на хрип, будто в горле застрял осколок того момента. Всё началось с колкости, с привычной игры в кошки-мышки, но внезапно границы рухнули, как карточный домик под ветром её упрямого взгляда.
«Почему я вообще подошёл? Почему не сжёг всё к чёрту, как планировал?». Мысль рассыпалась, как пепел от сигареты, которую он судорожно держал.
Затяжка.
Дым врезался в лёгкие, вытесняя запах её волос — мёд — сладкий, приторный, как она. Он зажмурился, но вместо темноты увидел её: стоящую в дверном проёме, в его кофте, с глазами, полными той же ярости, что грызла его сейчас. «Сожги её», — сказал он. «Сожгу тебя», — ответила она.
— Чёрт! — сигарета улетела в лужу, зашипев. Он схватился за голову, будто пытаясь вырвать мысли. В груди жгло. «Слабость. Сжечь. Сжечь сейчас же». Но пальцы лишь сжали пряди сильнее.
Его взгляд упал на землю. Влажную и мокрую. «Как она тогда...».
«Блять, Малфой, ты уничтожаешь себя одними мыслями».
В голове всплывали обрывки — её дыхание, прерывистое и горячее; его пальцы, впившиеся в ее бедра, будто хотел вырвать клок её кожи вместе с правдой. «Чуть не...»— мысль оборвалась, как обожжённая пламенем.
Они стояли на краю, где шаг вперёд означал
бы медленное, сладкое падение в пропасть, где не было бы будущего — только сейчас. Только её руки в его волосах, его пальцы, стирающие слёзы с её щёк, и скрип кровати, заглушающий стоны.
В бой пошла вторая сигарета.
Щелчок.
Второй.
Огонь.
Затяжка.
Дым.
И это сладкое чувство, что затуманивает разум. Но лишь на секунду. Гребаную. Сука. Секунду.
Он помнил, как её глаза блестели в полумраке — не страхом, а вызовом, словно она сама не знала, чего хочет: оттолкнуть его или притянуть. Его рука тогда дрогнула на её талии, будто наткнулась на невидимый барьер из шипов. Вспышка гнева приглушила стыд. «Она бы презирала тебя ещё сильнее, если бы ты чуть не...». Мысль оборвалась. Не «чуть не». Он хотел. Хотел, несмотря на всё — на фамильный долг, на клеймо Пожирателя, на её проклятые принципы.
Но где-то глубже, под слоями злости и страха, шевелилось другое. Стыдливый, глупый вопрос: «А если бы я не остановился? Если бы позволил себе упасть в эту пропасть... Стала бы она кричать? Или притихла бы, как тогда, когда я почти...?».
Он закрыл лицо руками. «Прекрати, блять...ПРЕКРАТИ!»
«Почти... Чуть не...» — мысль обжигала, как плевок кислоты.
Затяжка.
Где-то вдалеке завыл ветер, и Драко закрыл глаза, пытаясь заглушить голос, твердивший:«Ты хотел этого. Хочешь до сих пор». Да, хотел — не её тело, а ту ясность, что была в её взгляде, когда она смотрела на него без ненависти. Ту секунду, когда они перестали быть Малфоем и Грейнджер, а стали просто двумя людьми, затерянными в хаосе.
Но реальность врезалась, как удар в солнечное сплетение. «Отец бы назвал это предательством. Волан-де-Морт — слабостью. А мать бы — заплакала». Он выпрямился, резко проведя рукой по лицу, словно стирая следы её касаний. «Это не повторится».
Затяжка.
Однако, обманывая себя, он всё ещё чувствовал на губах привкус её страха — сладковатый, как гранат, отравленный ядом. И где-то в глубине, под грузом долга и гордости, шевелилось сожаление. Не о том, что остановился. О том, что боялся не остановиться.
Его пальцы сами потянулись к её талии, будто ища опору в этом падении. «Один шаг — и ты потеряешь всё», — предупреждал разум, но тело не слушалось. Он видел, как её зрачки расширились, как она замерла меж «да» и «нет», и это сводило с ума. «Она боится. Как я. Но хочет — как я».
Он сплюнул остатки горького дыма, который скопился во рту, как скопился в желудке страх и стыд, от того, что он сбежал от неё. Но правда была тяжелей: он сбежал, потому что боялся — не её, а того, что станет после. Что один раз — станет привычкой. Ебучей привычкой, как стали эти ебучие сигареты. Что желание перерастёт в зависимость, а зависимость — в слабость, за которую придётся платить кровью.
«Если бы тогда вошёл... Если бы сделал это...». Он не смог бы её оставить. Не вернулся бы в будущее. Заколотил бы все двери, оставив того Драко там. Сломал бы чёртов маховик. Разрушил бы нахуй весь мир, но не оставил бы её. Если бы это случилось, она привязала бы его к себе. Крепко. Отчаянно. Навсегда.
«Если бы...».
Ветер хлестал по лицу, смешиваясь с потом, но он не чувствовал холода — под кожей горел ад, зажженный её стоном. Тот самый стон, тихий и надломленный, под его ладонью, что вырвался, когда он едва коснулся её, не зная, то ли молитва это была, то ли проклятие.
«Боже... Как это забыть?»
Третья сигарета.
Щелчок.
Огонь.
Затяжка.
Она.
Её мурашки. Её дрожь. Её стон. И это, блять, головокружительно. И это туманит в сто раз круче дыма сигарет.
Теперь дрожал он.
Он хотел её — как воздух после долгого ныряния в бездну. Сейчас дрожь была иной — не от страсти, а от боли сдерживания. Каждая клетка тела рвалась назад, к ней, к той хижине, где воздух до сих пор вибрировал их немыми обетами. Но ноги будто вросли в землю, прикованные цепями долга, страха и тысячи «если».
Затяжка.
Он представил, как вернётся, распахнёт дверь, и она обернётся — не с разочарованием в глазах, не с проклятьем на губах, а с тем же вопросом, что горел в них тогда, на краю пропасти. «Скажи слово, — шепчет её взгляд. — Одно слово, и я стану твоим палачом или спасением».
Но он молчал. Даже сейчас, когда желание рвалось наружу рёвом, он сжимал его в кулаке, как дикого зверя. «Нельзя. Нельзя, потому что завтра ты проснёшься и увидишь, как мир, который мы пытались спасти, рухнул из-за нашей слабости».
А в груди всё пело иное — песнь о том, как её дрожь сливалась с его, создавая новый ритм. О том, как даже война замолкала, когда их дыхание соединялось воедино.
Затяжка.
Дым.
И принятие.
Он выпрямился, стирая с лица что-то солёное, что не могло быть слезами. Шаг вперёд. Потом ещё один. Лес расступался, будто понимая, что путь уже выбран — не к победе, не к поражению, а к ней. Только к ней.
«Сдерживайся», — приказывал разум.
«Сгори», — молило тело.
***
Драко замер на пороге, рука на дверной скобе, пальцы впились в дерево так, что треск рассёк тишину. Внутри хижины пахло дымом, мятой и её слезами — смесь, от которой сводило желудок. Она сидела у камина, завернувшись в одеяло, и даже не обернулась, но он видел, как её плечи напряглись, будто под удар.
Стыд обжёг горло, как кислотный дождь. «Что сказать? Прости? Это ошибка?» — слова казались пустыми, как скорлупа без яйца. Он сделал шаг, кроссовок скрипнул по полу. Она вздрогнула — мелко, почти незаметно, но он поймал это. «Боишься? Или ждёшь?» — но спросить не смог.
Ветер за его спиной бил в стену, словно торопил: «Войди. Закрой. Скажи». Но он стоял, как мальчишка, пойманный на краже сладостей, с грудью, полной камней, и головой, где кружились обрывки фраз: «Прости», «Ненавижу», «Почему ты?».
— Грейнджер... — имя сорвалось хрипло, словно он месяцы не говорил.
Он шагнул внутрь, дверь захлопнулась сама собой от порыва ветра. Звук заставил её наконец обернуться. Глаза — карие, слишком большие, слишком живые — встретились с его взглядом, и что-то ёкнуло под рёбрами, как будто сердце сорвалось с цепи.
— Ты дрожишь, — сказала она ровно, указывая взглядом на дергающуюся руку, будто это было важно. Будто она не лежала час назад на кровати, где дыхание смешивалось в единый клубок из стона и противоречий.
— Да, — выдавил он, проводя одной рукой по другой, смахивая мурашки от холода.
Его взгляд упал на кровать — смятые простыни, её волосы. Всё кричало о том, что они пытались забыть.
«Нет... я так сойду с ума...».
И тогда он понял — стыд не исчезнет. Слова останутся колючками. Но где-то меж пеплом и огнём есть место, где дрожь становится языком, а молчание — правдой.
Она встала, одеяло упало, и он увидел, что под ним она всё ещё в его кофте. «Моя. Носит как доспехи».
— Замерз? — этот нелепый и глупый вопрос, застал его врасплох.
Он кивнул, не находя слов. Каждый её шаг к нему отзывался эхом в груди. «Скажи что-то. Что угодно. Пусти колкость, усмехнись, стань снова Малфоем». Но язык прилип к нёбу, а в ушах гудело, будто он стоял на краю водопада.
Их взгляды столкнулись — два шторма, два урагана. В её глазах он прочёл всё: страх, злость, вопрос, который они не смели задать. «Что теперь?».
«Пожалуйста, верни того Малфоя, что язвит, не молчит и уж точно не стыдится» — Подумала она, тяжело сглатывая. — «Иначе я не знаю, что тебе сказать».
Она продолжала подходить и смотреть на него, будто в нём искала ответы, а он стоял, как дурак, с языком, прилипшим к нёбу.
— Кофта... — начал он, голос сорвался на хрип. — Тебе идёт.
«Глупо. Глупее не придумать. Ты ведь уже говорил ей, что она выглядит в ней нелепо. Придурок! Но что ещё сказать? «Прости, что чуть не взял тебя»? Или «Спасибо, что не плюнула в лицо?».
«Господи, просто заткнись, Малфой» — подумала она, вспомнив о том, как ранее он скрывался под маской, сказав, что она выглядит в этой кофте нелепо. — «Не знаешь, что мне сказать, так же как и я тебе?».
Она подходила ближе и он увидел всё: синяк на шее, её распухшие веки, пухлые губы. Но хуже всего были глаза — не гнев, не ненависть. Понимание. «Ей также стыдно, как и мне».
Она перекрестила руки перед животом и потянула ткань наверх.
Драко зажмурился, когда её пальцы подхватили подол кофты. Сердце застучало так, будто пыталось вырваться из клетки груди. «Нет!...Она голая. Она голая, и сейчас я увижу...» — мысли метались, смешивая панику и желание. Его ладони вспотели, а в горле застрял ком, горячий от стыда и ожидания.
Но ткань скользнула вверх, обнажив не кожу, а пижаму. Решившись, он резко открыл глаза, и смесь облегчения и досады ударила по нему, как оплеуха. «Конечно. Конечно, она надела это. Чтобы дразнить. Чтобы напомнить: даже в слабости она контролирует всё».
— Ты... — он попытался усмехнуться, но звук вышел хриплым. — Пижама?
Гермиона застыла, задержав кофту на уровне талии. Её губы дрогнули — не улыбка, а что-то горькое.
— Ты думал, я готова к ещё одному акту нашего... ? — она застопорилась. «Блять, Гермиона, что ты несешь?»
Он почувствовал, как жар разливается по щекам. «Она знала. Чёрт, она знала, что я подумал... Стоп. Что???».
Драко застыл, её прерванная фраза повисла в воздухе, как незавершённое заклинание. Он видел, как её губы сжались, будто она укусила себя за язык. «Цирка? Фарса? Игры?» — мысленно перебирал он варианты, но её молчание говорило громче слов. Вместо ответа она резко дёрнула кофту выше и сняла её полностью.
— Фарс? — подсказал он, едва скрывая усмешку и «долю разочарования?».
«Цирк!». - Подтвердила мысленно.
Она видела, как его взгляд скользнул к синяку на её шее — который теперь казался клеймом. Видела, как глотнул воздух, будто её пижама душила его.
— Возьми кофту, согрейся, — она подкинула её ему.
Он поймал, машинально прижав её к себе. Ткань всё ещё хранила тепло её тела, и он чуть не застонал от этого. «Пахнет мной. И ею. Смесь, от которой кружится голова».
— И давай сменим пластинку.
«Почему ты не можешь просто быть слабой? Хоть раз?».
Он резко натянул кофту через голову, и мир сузился до запаха — их запаха. Мята, чернила, и что-то неуловимо сладкое, что въелось в волокна за те часы, пока она носила эту вещь. Грубая шерсть коснулась кожи, и он едва сдержал дрожь, представив, как та же ткань скользила по её обнажённым плечам, как цеплялась за изгибы, которые он едва не успел исследовать.
— Что теперь, Ма...? — она не смогла даже произнести его имя. Настолько раздирал стыд. — Притворимся, что ничего не было? Или добавим это в список взаимных преступлений?
Он закрыл глаза, видя снова, как она выгибается под его прикосновениями. «Список? У нас целый архив».
Драко прикусил язык, чтобы не выдать дрожь в голосе. Её вопрос висел в воздухе, как проклятие, и каждый вариант ответа казался ловушкой. «Забудем» — это была ложь, которую они оба видели насквозь. Он открыл глаза и встретил её взгляд — карие глубины, где горели не вопросы, а обжигающие ответы.
— Третий вариант, — он еле сделал глоток, — Забудем.
«Нихрена я не смогу забыть».
Она шагнула ближе, и он инстинктивно отступил, спиной наткнувшись на холодную стену. Он задышал чаще, её дыхание смешалось с его, пахнущее мятной жвачкой и сладостью мёда. «Слишком близко. Слишком...».
— Давай попробуем, — еле выдавила она.
«Как ты сможешь забыть, если до сих пор дрожишь?»
Его глаза сами собой опустились на её руки, сжимающие края пижамы. Те же руки, что впивались в кровать, сдерживая дикое желание.
Глупо. Нелепо. Но почему-то именно это свело его с ума — её упрямая попытка остаться собой даже здесь, даже сейчас.
Тишина снова сгустилась, но теперь в ней звенело неловкое признание: они оба хотели повторить тот момент. И оба боялись.
Щелчок. Его пальцы сжали зажигалку, спрятанную за спиной — рефлекторно, будто искали якорь.
Второй. Искра. Ничего.
Огонь. Не в зажигалке — в них. В каждом прикосновении.
Затяжка. В ней и в каждом её прерывистом вздохе.
Дым. Сплетение мяты и мёда.
И он понял, что слушает не щелчок зажигалки, а их сердец, ломающих тишину.