21 Глава
Гермиона перебирала карты Пожирателей, её пальцы нервно постукивали по пометке «Мэнор». Драко сидел напротив, его взгляд скользил по её лицу, будто пытался прочитать то, что она тщательно прятала за маской рациональности.
— Моя очередь, — голос Драко резко разрезал тишину, которая длилась слишком долго. Он медленно провёл указательным пальцем по краю стола, оставляя след. — Как ты думаешь... в какой момент всё поменялось? — Его зрачки сузились, будто он сам боялся ответа. — Ведь, когда ты показала тот момент, где... «вы» смотрели друг на друга... там, во дворе возле арки... — Он резко вдохнул, будто воздух стал ядовитым, — в «моём» прошлом этого не было. И вечеринки тоже не было. Почему?
Гермиона опустила карту, и внезапно воздух наполнился гулом.
- Честно сказать, я и сама об этом думала, но я... не знаю. Я думала что время линейно.... но видимо нет. - Её ногти впились в дерево стола, оставляя полумесяцы. — Либо... на него что-то повлияло. Что-то, что его... изменило.
— Но ведь уже нет смысла это выяснять, верно? — он почти прошептал, и в его голосе прозвучала мелодия похоронного марша. — Мы ничего не изменим.
Она минуту промолчала, будто обдумывала его слова, но пришлось признать.
— Нет смысла, — повторила она, но уже не ему. Себе.
Малфой поправил капюшон и сделал глоток. Виски в бокале забурлило, будто вскипело от яда его мыслей. Он поставил стакан на стол с таким звоном, что сидящее рядом люди, обернулись.
— Твоя очередь, — он бросил фразу как вызов, но пальцы, сжимавшие бокал, выдали дрожь.
Ей не пришлось долго думать. Она снова поставила локти на стол и подперла руками голову.
- Расскажи, как ты познакомился с Миртл? - она растянула улыбку, будто ожидая, что это будет долгий и интересный рассказ.
Драко замер. Бокал в его руке треснул с тихим звоном, и капля виски упала на карту «Тайная комната», разъедая пергамент дымящейся дырой. Его взгляд скользнул к окну, где в стекле отражались не они, а коридор второго этажа Хогвартса — тусклый, сырой, с лужами на полу.
— Миртл? — он усмехнулся, но звук вышел сухим, как шелест страниц в запретной книге. — Ты хочешь услышать сказку о призраке и змеином отродье? Хорошо.
Что-то изменилось в её лице, увидев его реакцию.
— Это было в пятом классе. Отец сказал, что «настоящие Малфои» должны знать, как открывать Тайную комнату. — Его пальцы сжали спинку дивана так, что ткань затрещала. — Я провёл там ночь. В темноте. Со змеёй, выцарапанной на трубе, и... с «ней».
В воздухе запахло плесенью и страхом. Мысли складывались в миниатюрную копию туалетной комнаты: Миртл парила над затопленным унитазом, а силуэт мальчика в мантии Слизерина стоял спиной.
— Она плакала. Вечно плакала. Но когда я произнёс парселтанг ... она замерла. Сказала, что узнала голос. «Его» голос.
Гермиона впилась ногтями в ладони.
«Реддл».
— Она обвила меня холодными руками, — Драко говорил ровно, будто докладывал о погоде, но его зрачки расширились, поглощая свет. — Шептала, что я «похож на того мальчика». Что я тоже буду плакать. И знаешь что, Грейнджер? — Он наклонился так близко, что его дыхание смешалось с её. — Она была права.
В тот момент, там, в туалетной комнате, Миртл кружила над Драко, а он просто упал на колени, смеясь, сквозь слёзы.
— Я выбежал оттуда. Вырвался. А на утро... — он щёлкнул языком, имитируя звук захлопывающейся двери, — отец стёр мне память. Думал, что я слаб. Но Миртл... — его губы дрогнули, — она осталась. Во снах. Как холодок на шее.
— А потом ты вернулся к ней, — прошептала Гермиона.
Он покачал головой.
— Мы были... зеркалами. Она видела во мне то, что другие боялись разглядеть. Я приходил к ней, когда стены Мэнора начинали давить, — голос Драко стал глуше, будто он говорил сквозь туман. — Рассказывал, как ненавидел отца. Как хотел сжечь фамильный герб. Она... смеялась. Говорила, что у трупов тоже есть родители, и они не лучше.
Гермиона невольно сглотнула.
— А ещё я говорил о тебе, — он резко поднял глаза, и в них вспыхнул вызов. — О том, как бесила меня твоя настырность. Как заставляла сомневаться во всём, во что меня учили верить. Миртл называла это... «зудом совести». Говорила, что я чешусь, потому что отращиваю новую кожу... Она знала... что я чувствовал к тебе.
Драко вздрогнул, но не отшатнулся.
— Она была права. Ты... раскачивала лодку. А я не умел плавать. — Его пальцы сжали стакан так, что стекло затрещало еще сильней. — Миртл научила меня тонуть без шума.
Гермиона ощутила ком в горле.
— Почему ты перестал приходить? — спросила она, уже зная ответ.
— Потому что однажды тебя... не стало, — повторил он, и слово «тебя» прозвучало как нож, повёрнутый остриём к себе.
Стакан в руке Драко лопнул. Осколки впились в ладонь, но он даже не моргнул. Алые капли упали на карту «Мэнор», превращая чернильный герб в кровавую розу.
-Мерлин... - Гермиона вскочила.
Официанты подбежали к Драко, захватив с собой аптечку.
Кровь продолжала сочиться, окрашивая бинты в ржавый оттенок. Официанты, дрожащими руками, обрабатывали рану антисептиком, их лица были бледны от вида алой лужицы на столе. Драко сидел, откинувшись на спинку дивана, будто его рука принадлежала кому-то другому. Его взгляд, тяжёлый и неподвижный, был прикован к Гермионе, словно магловские суета и шёпот не существовали вовсе.
— Может,нужно наложить швы? — предложил один из официантов, касаясь рассечённой ладони.
Драко даже не моргнул. Его пальцы слегка дёрнулись, когда спирт коснулся раны, но это было всё — ни звука, ни гримасы. Он позволял им возиться с собой, как с куклой,не отрывая от неё глаза. Она же, стиснув зубы, наблюдала, как алая нить капает на пол.
— Вам точно не нужна скорая? — Драко посмотрел на него. Магл потянулся к телефону, но Драко вновь вернул взгляд. Не к нему. К Гермионе.
— Они закончили? — спросил он, будто речь шла о чистке футболки, а не о его искалеченной руке.
Гермиона кивнула официантам, те отступили, бормоча что-то о «странных клиентах». Драко даже не взглянул на перевязанную ладонь. Его пальцы сжали бокал с виски — целый, поданный взамен разбитого — так, что костяшки побелели.
— Ты мог бы остановить кровь за секунду, — она наклонилась вперёд, ловя его взгляд. — Но ты позволил им копошиться. Почему?
Он поднёс бокал к губам и сделал глоток.
— Чтобы напомнить себе... даже их жалкие попытки «помощи» бесполезны. Как и твои.
Виски в его глотке звучало как похоронный звон. Он поставил бокал так, что хрусталь завизжал, и Гермиона увидела — на дне осталась капля, смешавшаяся с его кровью. Рубиново-чёрная, как трещина в стеклянной душе.
«Все еще - Правая рука Бессмертного».
— Завтра это исчезнет, — бросил он.
Её грудь сжалась, будто невидимый аксанг затянул петлю вокруг рёбер. «Даже теперь ты играешь в мученика», — пронеслось в голове, когда она наблюдала, как он намеренно впитывает боль, словно это искупление. Его кровь, смешанная с виски, мерцала в бокале, как ядовитый эликсир, и она внезапно поняла: он не просто пьёт — он хоронит себя заживо.
Гнев. Не на него — на его упрямство. На то, как он превратил собственную уязвимость в театр жестокости. Каждый вздох маглов, каждое их дрожащее прикосновение к ране были для него доказательством — «Смотри, Гермиона, я гнию, и твои заклинания здесь бессильны».
Она знала, что могла бы наложить заклятие, заставить его остановиться. Но это было бы очередным насилием — тем, от которого он уже истёк кровью. Её пальцы сжались под столом.
Но глубже всего — понимание. Он не просто отвергал помощь. Он испытывал её. Как змея, кусающая собственный хвост, чтобы проверить, выживет ли. И если бы она сейчас вскочила, закричала, разорвала бинты — он бы торжествовал. «Видишь? Ты тоже не можешь это исправить».
Поэтому Гермиона осталась сидеть. Сжала колени так, что ногти впились в кожу. И приняла его игру — не как противник, а как зеркало.
— Твоя очередь.
Он произнёс это резко, как выдох после задержки дыхания. Его пальцы сжали край стола, оставляя кровавые отпечатки на полированной древесине.
Гермиона подняла глаза, встретив его взгляд. В нём не было насмешки — только странная, почти уязвимая серьёзность.
- Моя очередь... что?
Он замялся. Его глаза метнулись к маховику, потом к выходу, словно проверяя, не сбежит ли он. Но вместо этого он выдохнул.
— За что... ты полюбила «его»? - Он произнес тише, чем обычно, будто слова обжигали горло.
Она замерла. В кафе внезапно стало тихо. Где-то за окном упала капля с крыши, звонко ударив по подоконнику.
Гермиона медленно подалась назад. Её голос звучал спокойно, но в нём дрожала сталь:
— Ты так говоришь, будто «он» — это не ты.
Он фыркнул, откинувшись обратно на спинку, но поза была неестественной — словно он готов был вскочить и убежать.
— Это не я. «Тот» Драко... он умер во мне еще в тот день, когда Волан-де-Морт вошёл в мой дом. Осталось только это. — Он указал на себя, на лицо, которое стало маской.
Он говорил с такой интонацией, будто бы минуту назад ничего не произошло. Он даже не обращал внимания на окровавленную руку.
— Ты ошибаешься. - Она нагнулась к нему через весь стол и прошептала. - Он не умер. Он просто... спрятался. За стеной сарказма. За дурацкими костюмами. И я... ненавижу его за это.
Его дыхание участилось, глаза горели.
— Ненавидишь? Потому что я не оправдал твоих сказочных ожиданий? Потому что я не стал «принцем», который спасёт тебя от дракона?
Его слова, как ножи, резали глубже любого проклятья. Её рука поднялась, будто чтобы ударить, но вместо этого коснулась его щеки. Он вздрогнул, но не отстранился.
— Я полюбила его за то, что он боялся. За то, что прятал доброту под злобой. За то, что... — её голос дрогнул, — ...он спас меня, когда все думали, что это случайность.
Он замер. Её пальцы горели на его щеке, как угли, оставляя следы не на коже, а где-то глубже. В его глазах, холодных и насмешливых, мелькнула трещина — крошечная, но достаточная, чтобы в неё провалиться.
— То есть ты хочешь сказать, что и меня ты тоже... — он оборвал фразу, будто слово «любишь» было заклятием, способным разрушить всё.
Гермиона не ответила. Вместо этого её рука скользнула вниз, к его груди, где под кофтой билось сердце. «Её» сердце.
— Я ненавижу тебя, — прошептала она, но её голос звучал как молитва. — За то, что ты заставил меня увидеть в монстре человека.
Он схватил её запястье, не грубо, а скорее отчаянно, словно боялся, что она исчезнет, если отпустит. Его дыхание смешалось с её, горячее и неровное.
— А я ненавижу тебя за то, что ты видишь «его» во мне, — выдохнул он, и впервые за годы его голос дрогнул по-настоящему. — Потому что если он есть... значит, мне нужно исчезнуть.
Они впились друг в друга взглядом. Ядовитым. Всепоглощающим. Сумасшедшим.
Взгляд Драко прожигал её насквозь, смешивая гнев с отчаянием, а её ясные глаза, теперь отражали хаос — вихрь из обид, надежд и той самой «правды», которая ранила сильнее любого проклятья.
— Ты исчезнешь? — её голос прозвучал хрипло, будто она годами не произносила этих слов.
Драко отшатнулся, будто её слова были ударом. Его спина упёрлась в спинку дивана, а пальцы вцепились в подоконник, словно он пытался удержаться в реальности, которая рушилась под его ногами.
- Мне придется...- повторил он, и в его голосе прозвучала нерешительность, которую он так ненавидел. - Иначе... Как по другому, Грейнджер? Ты не можешь быть с двумя... блять, это просто полный бред. - Он опустил локти на стол и схватился за волосы. - Мне просто придется исчезнуть. Ради тебя. Ради того «себя».
Она все понимала. Абсолютно все.
- Ты... вы «оба» — часть меня. Я не могу просто... вычеркнуть тебя. Я не знаю, что делать.
Он поднял голову.
— Ну же, Грейнджер. Выбери того, кто не обожжён твоей войной. «Он» ещё не... - он затих, его губы задрожали, - ...не сломал тебе сердце.
Ему пришлось принять все ошибки. Пришлось принять выбор, который он не хочет делать. Ему нужно будет исчезнуть, когда они все изменят. И это разрывало на части.
Он чувствовал, как трещина, пролегающая между его «я», разрывает кости, раздирает плоть, выжигая душу дымящимся шрамом. «Исчезнуть» — не значит раствориться в воздухе, как призрак. Это — позволить темной воде прошлого затопить каждую клетку, стереть границы того, кем он стал «ради неё». Это — отдать солнцу свою тень, зная, что без тьмы свет ослепит её до пепла.
Ему придется оставить её другому «я» — тому, что еще не касалось крестражей, не шептало проклятий в сторону невинных. Тому призраку с его лицом, но без шрамов войны. Он ненавидел этого двойника: чистого, цельного, «достойного» её. Как ненавидел себя за то, что завидует ему. За то, что готов убить свою же душу, лишь бы её пальцы не дрожали, касаясь его губ.
«Покинуть её» — это не уйти. Это позволить времени стереть его имя из её памяти, как стирают ошибку на пергаменте. Это — сгореть в пламени её будущего, где другой Малфой смеется без желчи в голосе, целует её без горечи на губах. И знает — даже смерть не будет больнее, чем это.
«Перестать существовать ради неё» — значит разорвать нити собственной судьбы. Он — Аид, добровольно запирающий себя в Тартаре, лишь бы её Персефона цвела на солнечных лугах. Его сердце бьется в такт проклятию: «Я люблю тебя» звучит как заклинание «Убей меня». Каждый вздох Гермионы — лезвие, вспарывающее ему грудную клетку, ведь он знает: когда он «исчезнет» — она станет свободнее. Счастливее. С «тем» Драко.
Он чувствует, как «рассыпается»— не тело, а сама материя его существа. Частицы ненависти, страха, первой слезы, пролитой в подземельях Малфоев... Они уносятся ветром, оставляя лишь пустоту. Пустоту, которая кричит её именем. Он хочет зарычать, разорвать мир на клочья, но вместо этого шепчет: — Я стану пеплом под твоими крыльями. Прорастешь сквозь меня — и даже не заметишь.
Его боль — это космический коллапс. Галактики гаснут в зрачках, когда он представляет, как её губы касаются «его», но «другого». Как её ум, острый как клинок, перестает искать в нем трещины. Он готов стать чёрной дырой — поглотить себя целиком, лишь бы её свет не исказился в его гравитации.
Но даже исчезая, он оставляет яд. Частицу себя в её крови. Чтобы помнила. Чтобы иногда, в тишине библиотек, её сердце сжималось от призрачного касания — холодного, как серебро, горького, как его последний вздох.
«Его жертва — не подвиг». Это — бегство труса, который слишком испугался собственного отражения в её глазах. Он исчезает не ради неё... а потому что «не смеет» существовать. Не смеет быть человеком, когда всю жизнь тренировался быть оружием.
И когда последняя крупица его «я» растворяется в небытии, он смеётся. Потому что понял: даже смерть не разорвёт эту связь. Она будет носить его в себе — как шрам, как проклятое сокровище. А он... он станет эхом её шагов. Тенью на стене. «Призраком, который навсегда обречён любить её» — без голоса, без тела, без права коснуться.
-Всё! Твой вопрос ! - резко перевел Драко. Он не хотел ни о чем думать. Не сейчас. Когда он может хотя бы немного «пожить».
Её сердце превратилось в комок раскалённого стекла — режущего, плавящегося, невыносимого. Каждое слово Драко оставило шрам, но не на коже, а где-то в глубине, где хранятся самые уязвимые части души. Она сидела, сжимая в руках остывший кофе, и смотрела на пустую чашку, будто в её дне можно разглядеть ответы на вопросы, которые даже задавать страшно.
Страх. Что он прав. Что «исчезновение» — единственный выход. Что если она выберет его — того, кто сломан, — то потеряет их обоих. И останется с пеплом вместо любви.
Боль. Острая, как удар шипом акации. Когда он сказал «Я ненавижу тебя за то, что ты видишь «его» во мне», она почувствовала, как трещит что-то внутри — словно зеркало, в котором она годами пыталась собрать его истинное отражение.
Отчаяние. Когда он заговорил об исчезновении, мир сузился до точки. Она вдруг осознала: если он сотрёт себя, то заберёт с собой часть «её».
Она собрала всю силу в кулак и наклонилась через стол. Её пальцы вцепились в край столешницы, будто пытаясь удержать хрупкую грань между правдой и болью. Огоньки свечей в кафе дрожали в её глазах, превращая карие зрачки в два расплавленных янтаря.
- Расскажи...
Он напрягся. Он понял. Этот вопрос будет разрывающим его на части.
-... как ты убил меня?
Драко замер. Воздух вокруг него сгустился, будто сама реальность затаила дыхание. Его рука, до этого игравшая со стаканом, резко сжалась в кулак, так что суставы побелели, словно кости вот-вот разорвут кожу.
Он почувствовал:
Первая волна — ярость. Горячая, как лава, она поднялась от живота к горлу, обжигая всё на пути. «Как она смеет? Как смеет копаться в его ранах, будто они её личная собственность?»
Затем — страх. Холодный, скользкий, как змея под рубашкой. Страх, что она увидит «тот» момент: мальчика, плачущего над её телом.
И наконец — стыд. Он пронзил грудь осколком, заставив сердце биться в бешеном ритме. Стыд за то, что её взгляд, полный не ненависти, а «понимания», заставил его задрожать.
Его тело выдавало всё.
Глаза — серебряные вихри, в которых смешались ярость и отчаяние.
Губы — плотно сжатые, но дрожащие, словно он пытался зубами удержать крик.
Руки — впились в спинку соседнего кресла, ногти рвали ткань, будто это была его собственная душа.
Его сердце остановилось. На мгновение. Потом забилось так, что в ушах зазвенело. В горле встал ком, горячий и колючий. Он отвернулся, чтобы она не увидела, как дрогнули ресницы.
Его спина дёрнулась, будто её слова были плетью, но он вернул взгляд и медленно втянул воздух, который с ноющей болью, прорезал его легкие.
— Ты обладаешь Легилименцией? — его голос звучал как скрежет металла по камню. Вопрос повис в воздухе, обрастая ледяными шипами.
Гермиона отрицательно покачала головой, но не успела ответить, как он резко схватил её руку. Его пальцы впились в её запястье, не больно, но так, чтобы она не могла вырваться и навел на неё палочку под столом.
— Тогда смотри... Легилименс Реверсум — прошептал он. Что означало, обратная передача своих мыслей и воспоминаний другому.
Его глаза вспыхнули серебристым светом, словно в них отразилась луна. Воздух затрепетал, и мир вокруг поплыл, как краски под водой.
Его пальцы сжали её запястья не как железные оковы, а как проводники, горячие от магии. Воздух вокруг загустел, будто превратился в мед, а затем резко рванулся в вихре. Гермиона вдохнула — и мир перевернулся.
Сначала она почувствовала холод — не кожный, а внутренний, будто лёд проник в самые извилины мозга. Потом запахи: пыль разрушенной земли, железный привкус крови, едкий дым от сгоревших зданий. Её ноздри защекотало, словно в них вползли пауки воспоминаний.
Тело Гермионы онемело. Она больше не ощущала стула под собой, только вибрацию — будто её сердце билось в такт его.
Его сознание встретило её не стеной, а дымом — густым, вязким, пропитанным запахом палёной кожи и старого пергамента. Гермиона шагнула в эту пелену, и сразу же холодные когти обвили лодыжки, потянув вглубь. Дым лизал лицо, горький на вкус, как пепел после пожара. Она шла сквозь хаос, где мысли Драко висели в воздухе рваными полотнами.
Хогвартс, некогда величественный символ магического мира, превратился в пылающий костёр. Пламя лизало остатки башен, словно алчные языки дракона, а чёрный дым, густой как смоль, застилал небо, превращая день в сумерки. Воздух был пропитан гарью, сладковатым запахом горелой плоти и крови. Камни руин, усеянные осколками витражей с ликами основателей, хрустели под ногами, будто кости великана, растоптанного в ярости. Где-то вдали, у Чёрного озера, кричали гиппогрифы, их крылья, пробитые стрелами, бились в предсмертных судорогах. Над полем носились дементоры, их рваные мантии сливались с дымом, а ледяное дыхание вымораживало последние капли надежды.
Драко прижался к обломку мраморной колонны, некогда украшавшей Большой зал. Его чёрный мундир был изорван, серебристые волосы слиплись от пота и пепла, а на виске алела свежая царапина — подарок осколка, сорвавшегося с пылающей арки. В руке он сжимал палочку так, будто это был якорь в бушующем море безумия. Его сердце, бешено колотившееся в груди, выстукивало один ритм: «Не она... только не она...».
Он не должен был быть здесь. Не должен был сражаться. Но его глаза, вопреки приказам разума, выискивали в клубах дыма её — Гермиону Грейнджер, чей силуэт мелькал среди руин, как вспышка света в кромешной тьме.
Она билась у подножия полуразрушенной лестницы, её рыжие волосы, вырвавшиеся из пучка, пылали медным огнём в отсветах заклятий. «Протего Максима!» — её голос, звонкий и твёрдый, разрезал грохот битвы. Щит, вспыхнувший алым сиянием, отбросил трёх Пожирателей назад, но они поднимались, как тени из преисподней, их палочки жаждали крови.
Драко не думал. Его тело двигалось само, повинуясь инстинкту, глубже страха.
— «Флиппендо!» — выкрикнул он, и камень под ногами ближайшего Пожирателя взметнулся в воздух, ударив того в солнечное сплетение.
Гермиона даже не обернулась, не заметила спасения.
Он продолжил, прячась в тени обломков, как призрак, обречённый на вечную погоню:
— «Обскуро!» — ослепляющий взрыв света ударил в глаза второго нападающего, готовившего удар в её спину.
— «Петрификус Тоталус!» — третий Пожиратель застыл, как статуя, её заклятье «Ступефай!» добило его.
Она обернулась, дыхание прерывистое, глаза искали невидимого союзника. Но Драко уже отступил в тень, его пальцы впились в холодный камень, словно пытаясь удержать себя от крика: «Я здесь! Это я!».
Из дыма, густого как чёрная шерсть, вынырнул Фенрир — громила с лицом, изуродованным шрамами, будто его кожу рвали когтями демонов. Его жёлтые зубы оскалились в ухмылке, палочка нацелилась в спину Гермионе.
— «Авада Кедавра!» — прохрипел он, и зелёный свет, холодный и безжалостный, ринулся к её сердцу.
Драко вскрикнул — звук, рвущий глотку, животный, нечеловеческий. Его тело рванулось вперёд, будто пытаясь обогнать саму смерть.
— «Редукто!» — заклятье вырвалось из его губ, и каменная глыба, сорвавшаяся с потолка, обрушилась на Якслина.
Но зелёная молния уже чиркнула по плечу Гермионы. Она вскрикнула, упав на колено, её пальцы вцепились в рану, алая кровь сочилась сквозь пальцы.
Драко замер. Сердце остановилось. Мир сузился до неё: её бледное лицо, её глаза, расширенные от боли, её губы, шепчущие проклятье.
— Грейнджер...
Она подняла взгляд. Их глаза встретились. В её взгляде не было благодарности — лишь недоумение, смешанное с ужасом. Она не узнала его. Не узнала в нём спасителя.
Фенрир вылез из-под обломков, его лицо было залито кровью, но смех, хриплый и безумный, вырывался из горла. Он схватил Гермиону за волосы, дёрнув её к себе, как щит.
— Малфой! — проревел он, приставив палочку к её виску. — Стреляй! Убей паршивку! Я отдаю эту награду тебе!
Драко задрожал. Его палочка дрожала, нацеленная в Фенрира, но зелёный свет «Авады» целился прямо в её сердце.
Гермиона прошептала. Её голос, тихий, но чёткий, прорезал грохот битвы:
— Стреляй, Малфой... — Шёпот был полон не ненависти, а «принятия».
Он выдохнул.
И выстрелил.
Фенрир дёрнул её влево.
Зелёная молния вонзилась в её грудь.
Время остановилось.
Её глаза расширились, губы дрогнули, но не издали звука. Тело медленно осело на землю, как падающее перо, подхваченное ветром. Кровь растекалась по рваной кофте, алая лужа отражала пылающее небо.
Драко закричал. Звук, от которого задрожали камни. Звук, вырвавший душу наизнанку:
— НЕЕЕЕТ!
Он бросился вперёд, но споткнулся о камень и упал на колени рядом с ней. Его руки затряслись над её телом, не смея прикоснуться, будто она была хрупким фарфором.
Её пальцы слабо сжали его рукав. Кровь пузырилась на губах, каждое слово давалось мукой.
— Зачем... ты... защищал... — В глазах мелькнуло понимание. И прощение.
Потом взгляд потух. Рука разжалась.
Мир, перевернувшийся с ног на голову.
Вокруг гремела битва — рёв великанов, взрывы заклятий, крики умирающих. Но для Драко всё замолкло. Он сидел, вцепившись в её холодную ладонь, а мир сузился до алого пятна на её груди.
Рон вырвался из дыма, лицо искажено яростью, глаза дикие, как у загнанного зверя:
— ТЫ! ТЫ УБИЛ ЕЁ!
Первый удар пришёлся в челюсть. Второй — в живот. Драко не сопротивлялся. Он «жаждал» этой боли. Пусть кулаки Рона превратят его в кровавое месиво. Пусть дементоры высосут душу.
Гарри оттащил Рона, но его зелёные глаза, всегда полные решимости, теперь были пусты:
— Малфой... Что ты наделал?
Драко не ответил. Он смотрел на её лицо. Спокойное. «Спокойное». Как будто она знала. Как будто всё это время «знала». И тут она рассыпалась золотым пеплом, уходящим в в небо.
Дементоры плыли к нему, привлечённые запахом отчаяния. Их ледяные пальцы уже касались его кожи, но он не поднял палочку. Пусть заберут. Пусть выпьют каждую память, каждый взгляд, каждое тайное «Прости».
Но вдруг — хлопок. Сириус Блэк , призрак или галлюцинация, возник перед ним, прикрыв своим полупрозрачным телом: — Беги, мальчик. Она не хотела бы, чтобы ты сдался.
Когда он отпустил её, мир вернулся с грохотом.
— Уходи, — прошептал он, и дым вдруг рванулся вперёд, вытолкнув Гермиону обратно в реальность.
Она отпрянула, задыхаясь. Её пальцы впились в стол, словно земля под ногами была зыбкой. Драко сидел напротив, лицо — белая маска, но в уголках глаз дрожали слёзы, которых он не разрешал себе пролить.
Он был как тот дым: ядовитый, неуловимый, но если вдохнуть глубже — внутри горел огонь, который он сам едва смел признать.
Воздух в кафе застыл, словно сама реальность затаила дыхание. Гермиона сидела, прижав ладони к груди, будто пытаясь удержать сердце, готовое вырваться наружу. Её пальцы дрожали, повторяя ритм его воспоминаний — удары, взрывы, последний хриплый шёпот.
Драко больше не смотрел на неё. Его взгляд утонул в трещине на столе, будто там была пропасть, в которую он готов был рухнуть.
Её кожа горела, будто её окунули в кипящее серебро, а в груди — пустота, словно кто-то вырвал кусок души и заменил его его болью.
Она подняла на него глаза. Он сидел напротив, бледный, с потрескавшимися губами, но в его взгляде не было триумфа. Только стыд — тяжёлый, как свинцовый плащ. Только боль - рвущая его на части.
— Ты... ты носишь это внутри всегда? — её голос звучал хрипло, будто она глотала стекло.
Он кивнул, не в силах произнести слово. А она поняла: его разум — не крепость, а руина, где каждый камень кричит её именем.