15 Глава
Драко стоял, сжимая запястье Гермионы так, что её кожа белела под пальцами. Его дыхание вырывалось прерывисто, как у загнанного зверя, а волосы, теперь почти полностью седые, падали на лоб, скрывая глаза.
— Ты... — начала Гермиона, но он резко дёрнул её к себе.
— Молчи, — прошипел он, и голос его треснул, будто лёд под ногой. — Если скажешь хоть слово — убью. Прямо здесь.
Она не отпрянула. Вместо этого впилась взглядом в его лицо, ища там того мальчишку, который когда-то боялся признаться, что любит маггловские стихи. Но нашла только трещины — тонкие, как паутина, расходящиеся от уголков глаз.
— Ты не убьёшь, — сказала она тихо, и её ладонь легла ему на грудь, туда, где под кожей билось сердце. — Потому что тогда умрёшь сам.
— Ты права, — он расстегнул мантию, и та рухнула на пол. — Но есть вещи хуже смерти.
— Смотри, — Драко подошёл к ней. — Он называет это убежищем. А я вижу ловушку. — Он провёл рукой по стене, и камни будто зашевелились.
— Тогда давай сломаем камни, — решила пошутить она. — Как тогда, в библиотеке. Помнишь?
Он замер. Воспоминание ударило, как ножом:
«Она застонала. Её дыхание прерывистое, горячее, как огонь, обжигало шею. Щупальца отступили на мгновение — достаточно, чтобы он швырнул в трещину кинжал с криком: «Раскол!»
Взрыв света вырвал их из пасти бездны. Они рухнули на пол. Её тело прижатое к его, дрожало мелкой дрожью. Он не отпускал. Не смел.»
— Не смей... — он схватил её за плечи, и шрамы на его запястье засветились адским огнём. — Не смей вспоминать!
— Почему? Боишься, что твой «двойник» услышит? — Гермиона вырвалась, её голос звенел, как разбитый колокол. — Или боишься, что сам захочешь стать «им»?
Драко дышал тяжело, его руки дрожали, но он не отпускал её. — Ты не понимаешь... — он прижал её к стене. — Он не «я». Он — «правда». Тот, кем я должен был стать. А ты... — его взгляд упал на шрамы на её ладонях, — ты просто призрак.
— Призрак? — она резко выдохнула. — Тогда почему ты до сих пор видишь меня?
Он отступил, споткнувшись о собственную мантию.
— Потому что он любит свои кошмары, — проговорил голос из другой комнаты.
Аберфорт, стоявший за дверью, уронил посох, а после вышел в свет.
— Слишком рано... — прошептал он, глядя, на них. - Они еще не готовы...
- Что не готовы? - спросил Драко.
- Маски «Пожирателей смерти». - ответил старик.
- Да ну нахер... - Малфой закрыл лицо руками.
- Маски? Серьезно? Ты хочешь, чтобы я надел эту... эту «рожу»?
Гермионе еще не приходилось видеть Малфоя в таком взвинченном и разъяренном виде.
- А как иначе ты хочешь встретится со своим «двойником»? - Пробубнил старик.
- Пиздец, Грейнджер... - он посмотрел на неё, чтобы найти хоть каплю надежды, но увидел лишь отчаяние в её глазах. - Это просто пиздец... Ну и какой у нас вообще план?
— План? — Аберфорт хрипло рассмеялся, доставая из шкафа новую бутылку эля. — Вы думаете, это игра в шахматы? Здесь нет «плана». Есть выживание. Вы должны действовать по наитию.
Драко рухнул на пол, как подкошенный. Его спина уткнулась в сырую стену, оставляя на мантии полосу плесени. Свет от ламп дрожал, бросая на его лицо рваные тени. Его пальцы, белые от напряжения, впились в колени, будто он пытался удержать себя от падения в бездну.
Гермиона опустилась рядом, небрежно, будто садилась на скамью в библиотеке. Её колено коснулось его, и это касание — крошечное, глупое, «человеческое» — обожгло сильнее проклятия.
— Это не только наше будущее, Малфой, — она говорила тихо, но каждое слово било в виски, как молот. — Это будущее для всех. Наших друзей. Наших родителей.
— А как же наше? — он засмеялся, и звук вышел горьким, как полынь. — Мы хотели сбежать. В прошлое. Переписать всё... — Его рука дёрнулась, будто хотела схватить её, но сжалась в кулак. — А вместо этого я... я...
Он не договорил. Не смог. Воздух пропитала тишина, густая, как дым от сгоревших миров. Где-то за спиной Аберфорт бубнил что-то о «глупых щенках», звонко откупоривая бутылку. Запах эля — кислый, дешёвый — смешался с запахом её волос: мёд и пепел.
- А, совсем забыл упомянуть... - протянул Аберфорт.
- Да что еще, блять? - рыкнул Малфой.
— Маски немного изменят ваш характер и ваши чувства. Вы будете чувствовать то, что чувствуют сами Пожиратели, — Аберфорт добавил, будто речь шла о погоде, а не о предательстве собственной души.
Драко вскочил так резко, что рубашка зацепилась за гвоздь в стене, с треском оторвав кусок гнилой древесины.
— «Немного»? — он зарычал, вплотную подступив к старику. — Ты вообще понимаешь, что они могут сделать с нами? Или тебе плевать, как плевать на всё, кроме своего бухла?
Аберфорт не моргнул, подняв бутылку к свету. В мутном стекле отразились глаза Драко — уже с красноватым отливом.
— Если бы мне было плевать, мальчик, ты бы сейчас гнил в подвале своего будущего «я», — он хлюпнул элем, и капля стекла по седой щетине. — Маски — это не портал в ад. Это... усилитель. Они вытянут наружу то, что вы в себе душили годами. Злость. Страх. Жажду власти. — Он ткнул пальцем в Гермиону. — А ты, умница, узнаешь, каково это — ненавидеть себя за каждый сделанный выбор.
— И как долго это продлится? — спросила она, но голос дрогнул, выдав страх.
— Пока не снимете, — Аберфорт усмехнулся.
— Ладно, Грейнджер. Давай сыграем в переодетых Пожирателей. — Его улыбка была горькой. — Но если я начну читать лекции о чистоте крови, бей мне прямо в пах.
Но она не улыбнулась.
- Когда маски будут готовы, я дам вам знать, а пока... отдыхайте. Скоро у вас совсем не останется сил даже вздохнуть.
Он исчез за дверью, ведущей в подсобку, оставив их среди хаоса: разбитые стулья, лужи засохшего эля, стены, испещрённые царапинами.
Драко плюхнулся на лавку, расстегнув рубашку. Она прилипла к спине — он весь был в холодном поту.
Гермиона села напротив, положив руки на колени.
Драко посмотрел на неё. «По-настоящему» посмотрел — впервые за эти часы. Её волосы, вечно пушистые, как грозовая туча, теперь висели сосульками от пота. Рукава порваны, на губе от укуса — синяк, который она, конечно, не стала лечить.
— Грейнджер... — он начал, но замолчал. Слова казались слишком хрупкими для этой комнаты, где даже воздух был отравлен страхом.
— Думаешь, мы сойдём с ума?— она прервала тишину.
— Я уже сошёл, — он усмехнулся. — Иначе, зачем бы я согласился на это?
— Чтобы спасти себя,— она не спрашивала. Констатировала.
— Нет, — он встал, подошёл к портрету со своим «двойником». — Чтобы спасти тебя от себя. Если я стану... как «он»...— Драко ткнул пальцем в плакат, — ...ты должна будешь убить меня. Не колебаться.
Она вскочила, опрокинув скамью.
— Ты идиот, Малфой! — её голос дрогнул. — Мы выберемся. Вместе.
— Вместе? — он обернулся, и в его глазах вспыхнуло что-то ядовитое. — Ты до сих пор веришь в сказки? Мы не Гриффиндор и Слизерин на пикнике! Мы — ошибка. Трещина. Сколько раз мы пытались быть вместе - это всегда больно.
- Нет, Малфой. Нам больно быть друг без друга. Больно не знать что мы, как мы, где мы, когда не рядом.
- Мне больше больней, когда ты рядом, но при этом всегда есть риск потерять тебя. Меня просто выламывает от этого.
Он замер, его дыхание сплелось с гулом дождя снаружи. Капли стучали по крыше, словно спеша передать то, что застряло у него в горле. Он шагнул к ней, и каждый звук — скрип половиц, шелест её оборванного рукава — отдавался в висках пульсацией.
— Больно быть рядом? — прошептала она.
Он посмотрел на нее сверху вниз и впился пальцами в её плечи. Не чтобы удержать, а чтобы «ощутить» — живую, тёплую, настоящую.
— Ты понятия не имеешь, как это — видеть тебя в каждом кошмаре. Просыпаться в поту, потому что во сне, я теряю тебя или же убиваю собственными руками. Да! Мне снятся такие сны! Или ещё хуже — я становлюсь «им», тем, кто уже сделал это.
Гермиона не отстранилась. Её ладони легли ему на голый торс, где было слышно сердце, бьющееся, как птица в клетке.
— Ты не он, — она говорила тихо, но так, будто вырезала каждое слово ножом. — Ты дрожишь. А он... он даже не вспотел бы. Ты ненавидишь то, во что превратился бы. А он обожает.
Он засмеялся — горько, резко, почти истерично.
— Брось, Грейнджер. Ты же видела моё «наследство». Кровь, грязь, трусость... — он наклонился так близко, что их лбы соприкоснулись. — Он — всего лишь я без тебя. Без твоих нравоучений, без твоих проклятых принципов. Просто... пустота в мантии.
Она встряхнула его, вдруг оскалившись:
— А я — это ты без тебя самого! — её голос сорвался на крик. — Ты думаешь, мне легко? Видеть, как ты каждый день сражаешься с самим собой? Ломаешь свои нравы и принципы. Свою гордость! Но я здесь! Потому что без этого... без «нас»... я просто кукла с учебником в руках!
Драко отшатнулся, будто её слова обожгли. Его руки соскользнули с её плеч, оставив морщины на ткани.
— Кукла? — он фыркнул, но в глазах читался страх. Страх понять, что она права. — Ты — само совершенство. Золотая девочка, которая...
— Которая сломает время ради тебя! — она врезала кулаком в его грудь, и он захрипел. — Я предала всех! Гарри, Рона, себя... потому что не смогла выбрать между миром и тобой!
Тишина повисла, густая, как смог. Где-то за парочкой стен, Аберфорт заворочался во сне, бормоча что-то о «глупых влюблённых червях».
Драко протянул руку, медленно, будто сквозь паутину, и коснулся её губы — там, где синяк от укуса.
Он поднес указательный палец под её подбородок и потянул наверх. К себе.
Его пальцы дрожали, но прикосновение было твёрдым — как сталь, обёрнутая в шёлк. Гермиона подчинилась движению, поднявшись на цыпочки, пока их дыхание не сплелось в единый вихрь. Губы Драко пахли железом и полынью, а её — чернилами и мёдом.
Драко стоял так близко, что каждое её дыхание обжигало его губы. Его взгляд скользил по её лицу — от сбившихся ресниц, подрагивающих как крылья пойманной бабочки, до слегка приоткрытого рта, где мелькал кончик языка, будто пробующий вкус грозящей беды. Он не касался её, но всё тело жгло от тока, бегущего между ними: пальцы сжимались в кулаки, чтобы не вцепиться в её бедра, челюсть дрожала от усилия не вгрызться в ту кожу на шее, где пульсировала жилка.
Гермиона чувствовала, как его тепло проникает сквозь ткань её рубашки. Её грудь вздымалась учащённо, цепляясь за пряжку его ремня при каждом вдохе. Она видела, как капля пота скатилась с его виска по резкой линии челюсти — и подавила желание поймать её губами. Вместо этого она впилась ногтями в собственную ладонь, чтобы боль вернула рассудок. Напрасно.
— Ты... — начал он, голос сорвался в шёпот, ставший грубым шорохом кожи о кожу, когда он наклонился, — ты сводишь меня с ума, — он проговорил сквозь зубы, еле касаясь её губ.
— Ты уже сумасшедший, — дрожащим шепотом произнесла она.
Его дыхание смешалось с её — неровное, прерывистое, сладковато-горькое от страха и желания. Он чувствовал, как её грудь прижимается к нему с каждым ударом сердца, ритм которого совпадал с его собственным бешеным пульсом. Рука его дрогнула, поднялась, чтобы коснуться её щеки, но замерла в воздухе — будто боялась, что прикосновение испепелит их обоих.
— Мы не должны... — вырвалось у него, но глаза говорили обратное: зрачки расширились, поглотив серый лёд, в глубине плясали искры, готовые вспыхнуть пламенем.
— Должны, — прошептала она, и это прозвучало как закон.
Её губы едва коснулись его — легче паутины, но эффект был как от удара молнии. Он ахнул, вцепясь в её талию, пальцы впились в плоть сквозь ткань, оставляя синяки-обещания. Мир сузился до точки, где сталкивались их вздохи: её — сладкие, с примесью горечи от слёз; его — солёные, с железным привкусом крови её губ, которые он кусал, чтобы не закричать.
Его губы впились в её с яростью обреченного, но в следующее мгновение смягчились, словно осознав хрупкость того, что пытались сломать. Она ответила ему нежностью, переплетенной с дерзостью — кончики её пальцев впились в его шею, оставляя полумесяцы на белоснежной коже, а он, рыча, приподнял её, прижав к стене так, что каменная кладка впилась в её лопатки ледяными зубами.
Дыхание Драко пахло полынью и опасностью, её — горьким шоколадом и безумием. Он снова прикусил её нижнюю губу, нежно-жестоко, и она вскрикнула, но не от боли — от того, как электричество этого укуса пробежало по венам, заставив сердце биться в такт его стонам. Его язык скользнул внутрь, горячий и влажный, исследуя каждый уголок, как вор, крадущий самое запретное. Это не был поцелуй. Это был бой.
От резкого рывка его рукой, её мантия слетела на пол. Он рванул пару верхних пуговиц её рубашки, обнажив плечи, усыпанные веснушками — созвездия, которые он начал покорять губами, спускаясь к ключице. Она вцепилась в его волосы, вырывая пряди из безупречного помадного гребня, и он застонал — низко, животно, — пока её ноги обвивали его талию, прижимая так близко, что сквозь слои одежды чувствовался жар, готовый спалить всё дотла.
Его руки скользнули под её блузку, шершавые ладони на обнаженной спине — парадокс нежности и силы. Каждое прикосновение оставляло следы, как письмена на древнем пергаменте: «Я здесь. Я твой. Даже если завтра умрем».
Их губы слились в поединке, где каждое движение было и капитуляцией, и завоеванием. Воздух трещал от статики невысказанных заклинаний, а стены словно сжимались, становясь свидетелями этой запретной алхимии. Драко прижал её к холодному камню, но её кожа горела сквозь тонкую ткань, как раскалённый металл. Его пальцы, скользя по её рёбрам, оставляли невидимые руны — обеты на языке, который забыли даже древние маги.
Она ответила ему укусом в нижнюю губу — не больно, но достаточно, чтобы в жилах вспыхнул огонь старше Волан-Де-Морта. Их дыхание сплелось в ядовитый коктейль: полынь его отчаяния и мёд её упрямства. Когда её ногти впились в его плечи, он издал звук, похожий на рычание загнанного зверя, и вдруг оторвался, прижав лоб к её ключице.
— Ты... ты как наркотик, — выдохнул он, и каждое слово обжигало её кожу. — Знаешь, что будет, если переборщить?
— Умрёшь, — произнесла она на выдохе и провела языком по раковине его уха, чувствуя, как он дрожит.
Он вдавил её в стену так, что камень впился в лопатки, но боль потерялась в огне, бегущем по венам. Его губы не целовали — «терзали». Зубы впивались в её шею, оставляя полумесяцы.
Она сорвала с него рубашку, ладони скользнули по груди, где сердце билось, как пойманная птица. Его тело — бледное, иссеченное невидимыми шрамами — было картой его боли, и она читала ее губами, как грёбаный священный текст. Касания становились жестче, но в этом не было насилия: только попытка прорваться сквозь панцирь, слиться так, чтобы тьма и свет внутри них наконец перестали бороться.
Мир сузился до его серых глаз, расширенных зрачков, до густого шепота, который он вкладывал в каждый укус.
— Ты... ты разрушаешь меня...
— Лжешь, — она захватила его губы снова, глубже, отчаяннее. — Ты сам хочешь сгореть.
Их движения стали хаотичными, почти жестокими, но в этой жестокости была правда, которую они годами прятали. Каждый стон, каждый вздох, каждый поцелуй — всё это было признанием. В том, что они не ангелы и не демоны. В том, что даже ненависть может стать мостом.
Он вытащил палочку из своих брюк и начал нашептывать заклинание, создающее барьер против видимости и звуков.
- Каве Инимикум... каве инимикум...
Каждый мускул его тела был напряжён, как тетива лука, готового выпустить смертоносную стрелу. Его грудь, бледная и иссечённая шрамами — немыми свидетельствами битв, — прижалась к груди, и она почувствовала, как бьётся его сердце — бешено, хаотично, «живо».
— Ты... ты как проклятый артефакт! — выдохнула она, срывая с него пояс. Металл звякнул о пол, но он уже был не нужен— их оружием стали ногти, зубы, рваное дыхание.
Его руки скользнули под её юбку, но она уже оказалась там голая?! «Господи, спасибо грёбаный Грэхэм Монтегю». Он схватил её бёдра, покрытые синяками от прошлых битв, и прижал ладонь к коже так, будто хотел выжечь свою печать. Он вошел в неё пальцами, будто пырнул ножом в самое сердце. Она вскрикнула. Её крик раздался, как рождение. Рождение «его» маленькой, но в тоже время сильной девочки, в которую он влюбиться позже.
Его пальцы длинные. Грубые. Жестокие.
Он наслаждался. Брал. Уничтожал.
«Она мокрая. Сладкая. Блять... Она невыносимая».
Он зарычал, срывая с неё всё, что осталось — рубашку, чулки, чертову юбку, последние лоскуты стыда. Её ногти впились ему в спину, оставляя кровавые дорожки, когда он поднял её еще сильней и снова вдавил к сырой стене. Голые камни впились в кожу, но боль была сладкой — напоминанием, что они ещё живы.
— Смотри, — он прошипел, рвя её лифчик одним рывком. Крючки отлетели, как пули. — Ты... ты вся в моих цветах.
И правда — синяки на её груди повторяли оттенки его магии: фиолетовый гнев, багровое отчаяние.
Каждое прикосновение было битвой: он — сдавливал, она — царапала; он — кусал, она — отвечала укусом вдвое сильнее. Зубы, губы, ногти — всё стало оружием.
— Ненавижу тебя, — он прошипел, но губы уже скользили по её ключице, оставляя синяки, похожие на печати рока. — Ненавижу, что ты видишь... что ты знаешь...
Она не дала договорить. Её пальцы впились в его плечи, ногти снова прочертили красные дорожки, а губы нашли его ухо.
— Ты ненавидишь, что я не боюсь твоей тьмы,— её голос звучал как лезвие, — что я рву её, как паутину. Ты... — она захватила его губы в поцелуй, грубый и влажный, — ...боишься, что я найду под ней «тебя». Настоящего.
Он зарычал, подняв её в воздух, и швырнул на стол, упав за ней. Дерево треснуло под весом, бокалы разбились, окрашивая её спину в кровавую синеву. Его руки, дрожащие от ярости, срывали с себя брюки и трусы, в то время, как губы метались между грудью и животом, оставляя поцелуи, которые жгли как кислота.
Она схватилась за его член, сильнее раздвигая свои ноги. Его желание обожгло её ладонь — твёрдое, опасное, живое.
Она прижала его ладонь к своей груди, где сердце колотилось, как в клетке. Его пальцы сжались — не чтобы раздавить, а чтобы «ощутить».
Они рухнули на пол, в клочья одежды и осколки разбитых бутылок. Стекло впилось в колени, но они уже не чувствовали ничего, кроме друг друга. Его пальцы в её волосах, её зубы на его губе, их тела — сплетение шрамов и синяков, крови и пота.
Когда он вошёл в неё, это было похоже на удар ножом — резко, больно, неизбежно. Она закинула голову назад, впиваясь ногтями в его бёдра, а он, рыча, вдавливал её в пол, будто пытался пробить путь в самое нутро земли. Каждый толчок — вызов. Каждый стон — клятва.
Она вскрикнула, вцепившись ему в спину так, что кровь выступила под ногтями. Он двигался с яростью загнанного зверя, каждый толчок — попытка сломать и её, и себя, и эту проклятую реальность, что связала их воедино.
— Смотри, — он приподнял её подбородок, заставляя видеть, как её отражение дрожит в его глазах. — Смотри на меня.
В его глазах был океан. Она в нем тонула. Будто пытаясь выплыть, она хватала ртом воздух и снова тонула. Захлебывалась. Ее легкие горели и будто бы пульсировали, пытаясь вырваться из груди. Она боялась задохнуться. Выплывала. И снова тонула.
Он не отрывал от нее взгляда. По его телу шли мурашки от её утопающего вида в нём. Он пытался задержать этот момент насколько мог дольше. Он поглощал её. Яростно. Полностью. Бесконечно.
Его пальцы обхватили её горло — нежно и опасно. Она почувствовала, как пульс бьётся под его ладонью, как дыхание спирается, но не отстранилась. Вместо этого притянула его ближе, шепча на разорванных губах.
— Сделай это. Покажи, каким бы ты мог быть, если бы стал «им».
— Блять... Грейнджер... это просто полный пиздец...
Но он не сдавил руку. Зарычав, он прижал лоб к её плечу, а тело затрепетало в отчаянных толчках. Его движения стали ещё яростнее. Она царапала его грудь, он кусал её плечи. Одежда, теперь совсем клочья, валялась вокруг, как лепестки ядовитого цветка.
Он впился взглядом в её глаза, где горели отражения их личных адов, где совокуплялись их демоны. Его пальцы сжали её челюсть так, что кости затрещали, но её губы кривились в усмешке — вызов сквозь боль.
— Смотри... смотри на меня, — его голос был хриплым, как скрежет камней под сапогами. — Видишь? Я — он. Я — твой кошмар. Ты хотела этого?
— Да, Драко! — она стонала и выгибалась в его руках, как змея.
Рывком он перевернул её, пригвоздив к полу. Осколки стекла впились в её ладони, но её крик превратился в хриплый смех. Снова новые раны, но от них ей уже не больно.
— Боишься? — она выгнулась, прогнулась, как ветка ивы на ветру. — Боишься, что я вырву эту чёртову душу через раны?
Его ответом стал удар бёдрами — резкий, грубый, глубокий, рвущий всё внутри. Она вскрикнула, но тут же вцепилась зубами в свою руку.
— Давай же! — она задыхалась, её голос звенел истерикой. — Сделай так же, как «он»! Сделай так, чтобы я перестала чувствовать!
Его стон потряс стены. Он схватил её за волосы, дёрнул так, что хрустнула натянулась, и впился зубами в место, где ключица переходила в плечо.
— Ты сучка, Грейнджер... какая же ты блять сучка...
Он словно нанизывал её на себя. Проникновения были влажными, громкими, склизкими, глубокими. Рвущее самое нутро. Хлопки - напоминающие взрывы ядерных бомб.
Его желание — уничтожить её полностью, переплеталось с диким страхом и борьбой с самим собой. Из него вырывался зверь, что сидел в клетке несколько веков.
Она видела. Она хотела. Она была готова.
Это была агония перед смертью.
Их тела слились в конвульсиях — не любовников, а врагов, делящих последний клочок земли. Каждый толчок, каждый укус, каждый стон — всё это было битвой за право «чувствовать», даже если чувство — это боль.
Когда волна накрыла их, это не было триумфом — это был обвал. Крик, вырвавшийся из двух глоток, слился в один — хриплый, животный, «человечный».
Он рухнул на неё, мокрый, дрожащий. Его руки обвили её талию. Они сцепились ладонями, переплетая пальцы.
А потом... тишина. Только прерывистое дыхание двух сумасшедших.
Драко поднялся, протягивая ей руку. Его ладонь была иссечена её ногтями, но в глазах горело что-то новое — не ярость, а «жажда».
— Пойдём, — он кивнул в сторону ванной комнаты. — Смоем с себя наше безумие.
Она взяла его руку, не вытирая кровь с губ. Их шаги слились в единый стук — тяжёлый, мертвенный, «неотвратимый».
Он поволок её за собой, не отпуская запястья, будто боялся, что она растворится в воздухе, как дым от сгоревших клятв. Дверь ванной распахнулась с грохотом, и свет от лампы ударил в глаза, холодный и безжалостный. Драко рванул шторку душа — металлическое кольцо со звоном оторвалось, упав в раковину. Вода хлынула ледяным потоком, но он не дал ей отшатнуться, прижав к кафельной стене так, что плитка треснула под её лопатками.
— Смотри, — он провёл рукой по её груди, смывая кровь, которая тут же окрасила воду в розоватый оттенок. — Мои грехи не смываются. Они въелись в кожу.
Она впилась пальцами в его мокрые волосы, притягивая лицо к своему. Капли стекали по его скулам, как слезы.
— Твои шрамы тоже, — она коснулась пальцам его окровавленной спины.
Он зарычал, схватил кусок мыла и с силой провёл им по её животу, стирая следы своих укусов. Кожа покраснела, но Гермиона лишь закинула голову, смеясь хрипло и горько:
— Сильнее! Сделай так, чтобы я почувствовала дно!
Его руки дрогнули. Внезапно он швырнул мыло в стену, и оно разлетелось на осколки, смешав запах лаванды с железом крови. Вода становилась всё горячее, пар заполнял пространство, превращая их в силуэты сквозь туман.
— Зачем? — он прижал ладонь к её горлу, не сжимая, просто чувствуя пульс. — Зачем ты заставила меня... стать «этим»?
Она прикрыла его руку своей, вдавливая пальцы в плоть.
— Ты всегда был этим. Ты просто боялся посмотреть в зеркало.
Он рванул её к себе, и их тела столкнулись под напором воды — грубо, болезненно. Его губы нашли её рану на плече, и он начал целовать, медленно, с вызовом, будто пытался залечить или, наоборот, разбередить. Она вцепилась в его волосы, выгибаясь.
- Прошу, Грейнджер... - он опустил свою голову на её окровавленное плечо и его волосы окрасились в алый цвет, - не дай мне выпустить монстра... Прошу...
Он задрожал, как зверь в капкане, её слова впиваясь в ребра острее ножа. Пар обжигал легкие, вода стекала по его спине, смывая пену и кровь в розоватые водовороты. Её пальцы впились в его кожу, оставляя полумесяцы — метки, которые не сотрешь мылом.
Его зубы сомкнулись на её мокром плече снова, но теперь это не было наказанием — это был вопль. Слепой, яростный, полный стыда. В эту секунду он жалел о содеянном.
- Я мечтал об этом. О том, чтобы разорвать тебя на куски и собрать заново — чтобы мои отпечатки остались под твоей кожей. Чтобы даже твой проклятый Поттер не узнал тебя после...
Она дернула его за волосы, заставив поднять глаза. В её взгляде горело нечто ядовито-зеленое, словно вспышка Аvada Kedavra, застрявшая между ребер.
— Драко, — выдохнула она, целуя его в угол рта, где дрожала капля её же крови. — Ты боишься не стать монстром. Ты боишься, что я перестану бояться тебя и тогда ты точно сломаешь меня.
Его руки скользнули ниже, впиваясь в её бока, как когти в плоть добычи. Вода кипела, ошпаривая спину, но боль была слаще огня. Он втолкнул её в стену, пригвоздив весом тела, ищущим ртом вылавливая из её губ стоны, смешанные с проклятьями.
— А если я перестану? — он вдавил лоб в её мокрые виски, дыхание прерывистое, как после драки. — Если выпущу его... того, кто хочет не царапать, а рвать... не кусать, а глотать... убивать.
Её ногти врезались ему в затылок, как шипы терновника.
— Попробуй. — Глаза Гермионы сузились, в них вспыхнул вызов, знакомый еще со времен Слизерина в библиотеке. — Но помни: я не буду лечить себя. Я научусь дышать ядом.
Гермиона поймала его губы своими. Поцелуй был на вкус как война, как заклятье, как падение с высоты. Горячий, металлический, безвыходный.
Вода достигла точки кипения.