11 Глава
Полночь.
Гермиона шагнула в библиотеку, словно входя в храм забытых богов. Высокие своды поглотили её, как волна — песчинку. Воздух был густ от запаха старых пергаментов, древесной смолы и пыли, кружащей в лучах света, что пробивались сквозь витражные окна. Здесь время текло иначе: замедленное, тягучее, словно мёд, стекающий с ложки.
Она прошла между стеллажами, её пальцы скользили по корешкам книг — шершавым, ребристым, будто позвонки древних драконов. Каждый фолиант шептал: «Забудься в нас. Стань частью истории, которой не больно». Она схватила первый попавшийся том — «Тайные ритуалы Атлантиды» — и прижала к груди, как щит.
В её уголке, затерянном между секцией запретных искусств и картой звёздных скрижалей, стоял стол, исчерченный поколениями студентов. Гермиона уткнулась лицом в раскрытые страницы, но буквы плясали перед глазами, сливаясь в абсурдные узоры. «Эштар-Кал... Кровь луны... Песнь бездны...» — слова теряли смысл, становясь просто чёрными муравьями, ползущими по белой пустыне.
Она листала страницы всё быстрее, пока бумага не начала резать подушечки пальцев. Шёпот чернил превратился в гул: «Д.М... Д.М... Д.М...». Она вжала ладони в виски, пытаясь выдавить его имя, но оно пульсировало в такт сердцебиению.
— Нет, — прошипела она, хватая следующую книгу — «Теория магических парадоксов». — Нет, нет, нет.
Лунный свет, пробившийся сквозь витраж, упал на строку: «Противоречие — основа всякой магии. Там, где сталкиваются свет и тьма, рождается искра».
Гермиона замерла. Луч дрожал на странице, как белая игла, указывая на пометку на полях — чей-то знакомый острый почерк. «Глупость. Искра гаснет, оставляя лишь дым».
Она узнала эти буквы. Узнала сарказм, вплетённый в каждую чёрточку. Это было его — Драко — замечание, оставленное год назад. Она провела пальцем по чернилам, будто прикасаясь к призраку. Здесь, в этом самом месте, он сидел, возможно, в лунную ночь, когда замок затихал, и его маска трескалась под тяжестью мыслей...
— Нет! — Она захлопнула книгу с такой силой, что облачко пыли взметнулось в воздух. Вскочила, опрокинув стул.
Она рухнула на пол между полками с древними гримуарами. Темнота здесь была мягкой, как погребальное покрывало. Гермиона прижала лоб к холодному камню пола, вдыхая запах плесени и старости. «Забудь. Забудь. Он — яд. Книги — противоядие».
Но когда она закрыла глаза, перед ней встали не формулы и руны, а его лицо — бледное, с тенью боли в уголках губ. Тот день, когда он бросил ей в лицо: «Я ненавижу тебя. Ненавижу за то, что ты заставила чувствовать меня это»— и его голос дрогнул, как у ребёнка, потерявшегося в метель.
Она зарычала от ярости — глухо, по-звериному — и ударила кулаком в полку. Книги рухнули вниз, битком наполненным проклятиями, историями, секретами. Одна из них, с обложкой из потёртой кожи, раскрылась у её ног. На странице, освещённой синим светом лунного камня в подсвечнике, мерцала иллюстрация — феникс, объятый пламенем.
«Возрождение требует уничтожения, — гласила подпись. — Но что, если пепел слишком ядовит, чтобы дать жизнь чему-то новому?»
Гермиона поднялась, схватив книгу, разорвала страницу с фениксом, затем ещё одну, и ещё. Клочья пергамента падали вокруг, как снег. Она рвала, пока пальцы не онемели, пока грудь не вздымалась, как кузнечные мехи.
Она остановилась.
Она будто проходила девять кругов Ада.
Она замерла.
Дрожащие руки застыли в воздухе, как у марионетки с оборванными нитями. Клочья пергамента медленно опускались на пол, словно пепел после пожара, и каждый обрывок был зеркалом — в одном блистал осколок феникса, в другом мерещились его насмешливые буквы «Д.М.», в третьем — её собственная тень, разорванная на части.
Тишина повисла тяжёлым бархатом, пронизанным лишь шелестом её собственного дыхания — неровного, словно сломанного камертона.
Пыль, поднятая падением книг, всё ещё кружила в лунных лучах, как звёздная пыль в космическом танце, когда тень отделилась от стены.
Сначала это было лишь пятно — чёрное, бесформенное, пульсирующее в такт её учащённому сердцебиению. Но вот шаги: мерные, металлические, будто сама смерть отбивала такт каблуками по каменным плитам.
Тень приближалась уверенно.
Она не дышала.
Время замедлилось, позволив ей разглядеть каждую деталь: серебристый отсвет на пряди волос, выбившейся из безупречной укладки; складки чёрной мантии, развевавшейся, как крылья ворона; бледную руку, сжимавшую палочку так, что костяшки выступили белыми островками на фоне синевы вен. «Драко». Имя пронеслось в сознании, как холодный клинок, разрезая память на «до» и «после».
Он не бежал. Не крался. Шёл с горделивой медлительностью хищника, знающего, что жертва уже в капкане. Его глаза — два озера жидкого серебра — не мигая, впивались в неё, и в них не было ни сомнений, ни жалости. Только яд, выдержанный годами в бочках семейных обид.
— Грейнджер, — его голос прозвучал мягко, почти ласково, но в этой мягкости таилась угроза змеи перед ударом.
Она отступила на шаг, спина упёрлась в полку с древними фолиантами. Запах пергамента, чернил и его парфюма — камфоры и чего-то горького — смешался в головокружительный коктейль.
Взмах.
Воздух сгустился в ледяные оковы вокруг её запястий, с силой стянув их за спиной. Она вскрикнула.
Снова взмах.
Вторая волна магии швырнула её к стене. Камень впился в рёбра, вырвав стон, а его колено, резко вогнанное между её бёдер, подняло её тело так, что ступни беспомощно зависли над полом. Она будто сидела на коне.
Мантия сползла с его плеча, обнажив белую рубашку, прилипшую к торсу каплями пота. Он дышал как загнанный зверь — горячо, прерывисто, — но его хватка была железной. Ладонь, обхватившая талию, жгла сквозь ткань, а вторая впилась в стену рядом с её головой, загораживая бегство.
— Ну что, грязнокровка? — он наклонился так близко, что ресницы едва не касались её щеки. Губы, искривлённые в усмешке, дрожали. — Где твои спасители? Где твои... книжки?
Его дыхание пахло абсентом и яростью. Она пыталась дёрнуться, но каждое движение лишь сильнее вгоняло его колено в плоть, вызывая волну стыдливого тепла внизу живота.
Она дёрнулась, пытаясь высвободить руки, но невидимые цепи лишь глубже впились в запястья, окропив пол алыми каплями. Боль пронзила тело, и она застонала — не от страха, а от бешенства, от стыда за то, как её тело предательски откликается на его близость.
Его свободная рука скользнула вверх, ладонь легла на её горло, не сжимая, но обещая. Большой палец провёл по пульсирующей вене, и её тело предательски вздрогнуло.
— Малфой... — успела выдохнуть она, но его ладонь вцепившаяся в её шею, еще сильнее пригвоздила голову к холодной кладке.
— Молчи, — прошипел он, и в его глазах бушевал ад. Не просто гнев — вседозволенность того, кто уже потерял нить между добром и злом. Зрачки расширились, поглотив серебро радужек, став чёрными безднами, в которых мерцали отражения её дрожащей фигуры. Лицо, всегда безупречное в своей холодной красоте, теперь было искажено гримасой, будто под кожей копошилось что-то чужое.
Она не узнавала его. Это был не Малфой — насмешливый, язвительный, предсказуемый в своей жестокости. Это существо дышало хаосом, словно тьма, вырвавшаяся из щели между мирами.
Слетевшая с шеи рука, вцепилась в её волосы, дёрнула назад, обнажив горло. Холодные пальцы проводили по венам, и она почувствовала, как магия заряжает воздух статикой — готовое сорваться заклятие.
Она дёрнулась снова, как птица, бьющаяся о прутья клетки, но невидимые цепи лишь глубже вгрызлись в запястья.
— Пусти, — прошипела она, но голос звучал хрипло, предательски слабо.
Он рассмеялся — звук был резким, как скрежет стекла.
— Тише, — прошипел он, и в этом слове бушевала буря — ярость. Его лицо, освещённое дрожащим светом свечей, было бледнее лунного серпа, а в глазах, серых как пепел после запретного ритуала, плясали демоны.
Его дыхание, горячее и прерывистое, смешалось с её собственным. Он прижался так близко, что сквозь ткань мантии она чувствовала удары его сердца — хаотичные, как барабанная дробь перед казнью. Рука на её талии сжималась, словно пытаясь переломить хрупкие рёбра.
Внезапно он издал звук, похожий на рычание раненого зверя, и впился губами в её плечо. Не поцелуй — укус, кровавый и яростный, метка, которая стала болью. Гермиона вскрикнула, её тело выгнулось, волосы смешались с его платиновыми прядями в сюрреалистичном танце света и тьмы.
— Прекрати, — её протест прозвучал слабее шёпота.
Он отстранился с таким видом, будто хотел раздробить её в прах.
Но сново придвинулся, остановившись у ее губ. Они дрожали.
Он не смотрел на неё - поглощал!
Средний и безымянный палец руки он медленно поднёс ко рту, не отрывая взгляда . Слюна блеснула на его коже, когда он обвил их языком — медленно, нарочито, словно демонстрируя ритуал осквернения.
Она вздрогнула, тело предательски отозвалось мурашками, а в груди что-то ёкнуло — страх? Отвращение? Или...
— Видишь? — его губы искривились в уродливой пародии на улыбку. — Даже твоя кровь кричит, чтобы её коснулись.
Его пальцы, холодные от слюны и горячие от ярости, скользнули под юбку, как змеи, нащупывая слабость. Кружева — тонкая преграда между его яростью и её тайной — порвались с тихим шорохом, будто сама ткань взмолилась о пощаде. Воздух застыл, превратившись в стекло, которое вот-вот треснет.
— Ты...— её голос рассыпался, когда его большой палец уткнулся в запретную зону, нежно и жестоко, будто вонзая кинжал в масло...
Вздох.
- Знаешь, Грейнджер...- он еле шепотом произносил слова, - Знаешь, почему к тебе не приближается ни один парень?
Он замер. Как и она.
- Не потому, что ты заучка... Не потому, что ты не обращаешь на парней внимание... И даже не потому, что ты «грязнокровка».
Она застыла в ожидании ответа.
Но он не ответил, а резко вошел в неё, словно пронзил ножом. С её губ сорвался предательский, пронзительный стон. Словно оборвавшаяся струна.
Его глаза сверкнули, как вспышки света.
- А потому, что ты как запретный плод... все хотят тебя попробовать, но не делают этого, потому что осознают последствия.
Она зажмурилась, пытаясь отключиться, но тело предавало — сердце колотилось в такт его безумию, живот сводило от противоречивых импульсов.
Он наклонился, шепнув в шею.
- Но я попробую.
Его слова падали, как раскалённые угли, прожигая дыры в её самооценке. Рука под юбкой ускорилась, пальцы стали глубже, требовательнее. Она закинула голову, ударившись затылком о стену, но боль лишь подлила масла в огонь.
Она застонала, чувствуя, как влага смешивается с его плотью.
Он не сбавлял темп, а лишь наслаждался её диким возбуждением. Её вздымающейся грудью. Её пульсацией на шее. Её стонами. Она мокрая. Сладкая. Страстная. Душераздерающая.
- А я говорил, Грейнджер... это только начало!
Гермиона резко распахнула глаза. Слова. Эти слова были ей знакомы. Там. На вечеринке.
Монтегю!
Она взглянула ему в глаза и увидела необузданную ярость. Улыбку хищника. Это был не Малфой.
- Грэхэм? - не веря самой себе, она произнесла его имя.
И тот будто одновременно пожалел, что раскрыл себя, но от этого его возбуждение стало еще больше. Он засиял своей злостной улыбкой.
- Нет...- прошептала она.
- Оборотное зелье...- прошептал он и ускорил свои движения.
Мурашки бежали по коже, живот сводило от противоречивых спазм, а между ног разгорался огонь, который она отказывалась признать. Он играл на ней, как на расстроенном инструменте, вырывая звуки, которых она стыдилась: прерывистое дыхание, сдавленный стон, хруст костяшек её пальцев, которые она усердно выламывала.
- Пожалуйста... - по её щеке бежала слеза, смешиваясь со стонами.
— Проси...— он намеренно замедлил движение, растягивая унижение. — Проси, и я сделаю это быстрее.
Её мир рухнул в одно мгновение. Всё, что казалось знакомым — его запах, жесткость рук, даже ненависть — рассыпалось, как пепел, когда она увидела «это» в его глазах. Не серебряные глубины Драко, а грязно-зелёные зрачки Грэхэма Монтегю, сверкающие безумием триумфа. Его ухмылка, шире и грубее, обнажила настоящие зубы.
- Пожалуйста... не ломай всё, что у меня осталось от него...
Её голос разбился о каменные стены, превратившись в хрустальный звон отчаяния. Монтегю замер, его пальцы, как когти гарпии, впились в её бёдра, оставляя синяки-отпечатки. Зелёные глаза, лишённые глубины Малфоя, сверкнули азартом охотника, раненного, но не остановленного.
— О, Грейнджер... — он прошептал её имя, как гурман, смакующий последний кусок пирога. — Ты думаешь, у тебя есть что-то от него?
Его рука рванула остатки кружев, обнажив кожу, покрытую мурашками стыда. Холодный воздух библиотеки смешался с жаром его дыхания, создавая адский коктейль. Она попыталась сжать веки, но он шлёпком заставил её смотреть — в зеркало напротив, где их отражения сплелись в мерзкую пародию на близость.
— Смотри! — он вцепился в её волосы, запрокидывая голову. — Видишь эти синяки? - он сжал ее бедро, словно до крови, - Это «я». Видишь слёзы? - Это «я». А вот это... — он провёл языком по её щеке, смешав соль с горечью своей победы, — это всё равно «Я».
Его пальцы сново вошли в неё, грубо, без прелюдий, рванули в самое нутро. Она вскрикнула, но звук превратился в хрип — её горло перехватило отвращением.
— Нет!— взвывая, она дёрнулась, как рыба на крючке, но он пригвоздил её коленом.
— Да! — он засмеялся, и в этом смехе звенели осколки её иллюзий. — Ты хотела его? Получай!
Он рванул её к себе , прижав спиной к полке в том же положении. Книги рухнули вниз, страницы с криками разлетелись, как белые голуби. На мгновение она увидела обложку — «Тёмные искусства и защита от них», и ирония ударила острее ножа.
— Пожалуйста... — её голос был шепотом умирающего. — Не стирай его... из меня...
Монтегю замер. Его лицо, искажённое гримасой наслаждения, вдруг стало человеческим — на миг. В зелёных глазах мелькнуло что-то вроде жалости, но тут же погасло, затоптанное звериным хохотом.
— Стираю, — прошипел он и впился зубами в её плечо, как тогда, в поддельной сцене с Малфоем. Но теперь это не было игрой. Это было «уничтожение».
Он осквернял её своими пальцами, вбиваясь все сильней. Быстрей. Грубей.
Каждая клетка тела кричала, разрываясь между отвращением и инстинктом выживания. Его пальцы, чужие и враждебные, рвали не плоть, а «память»— стирая Драко, заменяя его призраком из зелья и лжи.
— Вот и всё, что осталось от твоего принца, — Монтегю выдохнул ей в губы, пахнущие медью и ложью. — Пепел.
Он входил в неё, как клинок в ножны, предназначенные для другого меча — грубо, без права на имя. Каждое движение рвало, ностирало следы Драко, заменяя их шрамами от чужих пальцев. Гермиона впилась взглядом в потолок, где трещины складывались в узор, похожий на созвездие Феникса. «Возродись», — молилась она беззвучно, но вместо пепла в душе поднималась черная смола, душившая надежду.
Монтегю дышал ей в ухо, смешивая хриплый стон с угрозами: — Ты теперь моя карта в игре против Малфоя. Каждый твой вздох — мой козырь.
Она взвыла, опустив свою голову ему на плечо. Вот и все. Она сдается.
Резкая вспышка справа пролетела мимо, чуть не зацепив спину Монтегю.
Подросток, стоявший в полумраке, держал палочку направленную на них. И испарился, оставляя лишь затихающий бег.
Резкий толчок слева в бок Монтегю и он летит на пол. Гермиона летит вниз. Но её успевают подхватить в том же положении, что и держал Монтегю.
Его руки обожгли её кожу, как раскалённые клещи, но эти прикосновения были «другими»— знакомыми до мурашек. Гермиона едва успела перевести взгляд, как мир перевернулся: Монтегю, вылетевший в стену с хрустом костей, и «он»— бледный, с глазами, полыхающими зимним штормом, прижимал её к себе так, будто хотел вдавить в собственную грудь.
— Малфой... — её голос сорвался, превратившись в хрип.
Он не ответил. Его пальцы впились в её талию, повторяя позу Монтегю, но без жестокости — с яростью, вывернутой наизнанку. Его дыхание, пахнущее полынью и снегом, смешалось с её — прерывистым, отравленным страхом.
— Ты... — он начал, но слова застряли, будто язык отказался произносить что-то кроме проклятий. Вместо этого он прижал лоб к её виску, и она почувствовала — «он дрожал». Не от силы, а от чего-то, что рвалось наружу сквозь все барьеры.
Монтегю застонал на полу, его тело корчилось, возвращаясь к истинному облику: каштановые волосы, острые плечи, зеленые глаза, лицо, искажённое злобой. Драко взмахнул палочкой, не отпуская Гермиону:
— Круцио.
Крик Монтегю разорвал тишину. Он извивался, словно уж на сковородке, а после, когда заклинание прекратилось, залился хохотом.
- А вот и сам принц... Драко Малфой. - Монтегю ерзал, словно червь, все еще чувствуя ноющую боль в теле.
- Поговаривают, ты разнес всю запретную секцию в библиотеке, ради неё. - Монтегю усмехнулся лежа на полу. - Интересно... ты все же спасал «её» или же собственную шкуру ?
Драко вновь наставил на него палочку, скручивая её в своих руках так, что та почти трещала.
- Знаешь, Малфой... удивительно то, что даже если бы она умерла, твоя смерть была бы автоматической.
Гермиона взгляну на Драко с непониманием. Словно ждала оправдания.
Драко замер. Палочка в его руке дрогнула, искрясь на кончике, как звезда, готовая взорваться сверхновой. Монтегю, распластавшийся на полу, ухмылялся, словно змея, успевшая ужалить до смерти. Его зеленые глаза теперь горели лихорадочным блеском — он знал, что нажал на рычаг, способный обрушить всё.
-Автоматической? - Она произнесла это тихо, слишком тихо, и от этого в воздухе запахло грозой.
— Не смей, — прошипел он, обращаясь то ли к ней, то ли к себе. — Не смей верить ему.
Монтегю, захлёбываясь болью, выдавил смешок: — О, она уже верит. Видишь, как смотрит? Как будто впервые видит тебя... «настоящего».
— Драко... — её голос дрогнул, но она не позволила ему сломаться. — Что он имеет в виду?
Малфой резко развернулся к Монтегю.
-Круцио!
Палочка выпускала красные молнии. Они били раз за разом, пока тот не замолк, скрючившись в кровавый комок. Оковы на её запястьях в миг исчезли.
— Почему? — прошептала Гермиона, пытаясь вырваться, но его хватка стала стальной.
— Замолчи, — он приказал сквозь зубы, и вдруг его губы нашли её шею — не укус, не поцелуй. Это был «знак». Метка, выжигаемая ледяным огнём, чтобы перекрыть следы Монтегю. — Ты думала, я позволю этому отбросу... — его голос дал трещину, пальцы впились в её кожу так, что останутся новые синяки.
Она вздрогнула, но не от боли. Его ярость была иной — не разрушающей, а... защищающей. Безумной, гипертрофированной, но «настоящей».
— Ты исчез, — она вцепилась в его мантию кровавыми руками, ткань рвалась под ногтями. — Оставил меня с... с этим.
Он отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза. Его лицо, всегда безупречная маска, теперь было рассечено трещинами: под глазами — фиолетовые тени, на щеке — свежий шрам, губы обветрены, будто он неделями кричал в пустоту.
— Я пытался уйти, — прошипел он, и каждый слог был как удар ножом. — Чтобы мой яд не сжёг тебя. Но ты... — он провёл пальцем по её разорванному вороту, где алели следы зубов Монтегю, — ты вцепилась в меня, как в спасительный якорь. Даже когда я стал твоим кошмаром.
Она смотрела на него со слезами на глазах. Ждала оправдания.
— Ты хочешь правды? — он сильнее прижал её к полкам. — Я «болел» тобой. Каждый твой вздох в библиотеке, каждый шёпот за моей спиной — это разъедало меня, как кислота. Я не спал ночами, Грейнджер. Каждый шорох твоих шагов в коридоре звенел в моих висках, как колокол сумасшедшего. Твои чернильные пятна на пергаменте, твои проклятые локоны, выбивающиеся из-под мантии. Я стал тенью под твоим окном. Призраком в твоих снах. И сегодня... — он указал палочкой на окровавленный комок, бывший Монтегю, — сегодня я понял: лучше быть твоим демоном, чем позволить другому касаться тебя.
Он замолчал, обнажив душу, как рану. А вокруг них падали искры с горящих стеллажей, танцуя в воздухе, как светлячки на могиле старого мира.
— Я стал демоном, чтобы быть твоим щитом. Монстром, чтобы ты осталась человеком. — Его шёпот растворялся в треске догорающих книг. — И если после этого ты выгонишь меня в тьму — я уйду. Но знай: даже в кромешном аду я буду жечь тех, кто посмеет поднять на тебя руку.
Он схватил её лицо, принуждая смотреть. В его глазах горело то, что не требовало слов: одержимость, граничащая с безумием, и капля чего-то хрупкого, что могло бы стать искуплением.
— Выбирай, Грейнджер. — Его губы дрожали в дюйме от её. — Прогони меня сейчас — и я стану тенью. Оставь — и я сожгу мир, чтобы дым скрыл нас обоих.
— Ты уже сжёг его, — она прошептала. — Теперь научись из пепла строить что-то новое.
Где-то вдали завыла сирена — замок пробуждался. Драко медленно опустил её, но от бессилия и дрожи в ногах, она рухнула на пол, заливая пол новыми лужами крови.
Драко замер. Его тень накрыла её, как крыло гигантской птицы, готовой то ли защитить, то ли раздавить. Кровь с её рук отпечаталась на его мантии, превращая герб Малфоев в абстракцию из алых разводов. Он опустился на колени, и треск льда в его голосе вдруг растаял: — Ты... ты истекаешь, — прошептал он, и это прозвучало почти как признание. Как воспоминания о той ночи в библиотеке.
Его пальцы, всегда такие уверенные, дрожали, расстёгивая пряжку плаща. Ткань упала на пол, и он прижал её своими руками к ранам. Руки. жестокий парадокс: лечить её тем, что секунду назад было орудием пыток.
Снова новые раны. Бесконечно искалеченные руки.
Его пальцы, залитые её кровью, сжимали клочья плаща так, будто пытались удержать саму суть своего рода — чёрную, скользкую, утекающую сквозь пальцы. Гермиона всматривалась в его лицо, в искажённую гримасу, где смешались ярость и отчаяние. Его мантия, украшенная некогда гордым гербом, теперь напоминала окровавленный холст абстракциониста — серебряные змеи расплылись в алых разводах, будто плакали кровавыми слезами.
- Что я с тобой сделал, Грейнджер...- его голос, будто молил о прощении.
Гермиона подняла дрожащую руку, коснувшись его щеки. Кровь с её пальцев смешалась с его слезой, оставив алую дорожку, как рубец на фарфоровой маске.
— Ты превратил меня в зеркало, — прошептала она. — В котором видишь всё, что ненавидишь в себе.
Он вздрогнул, будто её слова были ударом «Круцио». Его пальцы разжали плащ, и ткань упала в лужу их «общей» крови — чёрно-красную, пульсирующую в такт их дыханию.
— Я хотел... — он начал, но голос предательски дрогнул. Где-то вдали грохнула дверь, крики стали ближе.
— Знаю, — она перебила, внезапно осознав. — Ты хотел, чтобы я стала твоим палачом. Чтобы моя ненависть оправдала твою.
Его ладонь резко сжала её запястье, но не чтобы причинить боль — чтобы ощутить пульс. Жизнь.
— А ты... — он застонал, прижимая её руку к своему сердцу, — ты превратила меня в «свидетеля». В того, кто должен жить, зная, что даже в аду есть уголки света.
Гермиона не отступила. Её пальцы впились в его мантию, как корни в треснувший камень, держась не за врага, а за единственную правду в мире, сотканном из лжи. Дождь за окном превратился в водопад, смывая кровь с витражей, а они стояли в эпицентре бури — два изгоя, сплетённые цепью проклятий и сломанных клятв.
— Ты ошибался, — её голос перекрыл рёв ветра, — думая, что я стану твоим палачом. — Она прижала ладонь к его груди, где под кожей пульсировало что-то живое, тёплое, человеческое. — Я буду твоим зеркалом. Каждой трещиной, каждым осколком буду кричать, что под этой маской — не монстр. Мальчик, который боится темноты. Мужчина, который прячет цветы в учебниках.
Драко вздрогнул, будто она вывернула его душу наизнанку. Его руки обвили её талию, не сжимая — словно боялись раздавить последний хрупкий сосуд света в кромешной тьме.
— Ты... — он задохнулся, уткнувшись лбом в её плечо. — Ты сводишь меня с ума. Как костёр в метель — манишь теплом, но подойдёшь ближе...
— Сожжёшься дотла? — она закончила за него, пальцы вплелись в его волосы, вымазанные пеплом и чужой кровью. — Мы уже горим, Малфой. С первого дня, когда ты назвал меня «грязнокровкой», а я увидела страх в твоих глазах.
И это было точкой между ними. Он был - «её», она - «его». И плевать на то, что скажет мир. Грязнокровка подчинила себе чистокровного Принца.
Она схватила его за руку и потащила к потайному ходу.