7 Глава
- Малфой, - его имя, произнесённое её губами, обожгло сильнее, чем ледяной ветер.
Он дёрнулся, не ожидая, что она может пойти за ним. Слегка наклонив голову вбок, он искоса глянул на неё, но промолчал. В его взгляде мелькнуло что-то дикое, словно загнанный зверь, застигнутый на краю ловушки.
— Малфой,— повторила она, и в этот раз её шаги прозвучали твёрже. Она шла тихо, медленно, будто боялась спугнуть. Её пальцы коснулись его плеча — лёгкое прикосновение, но он вздрогнул, словно от удара током.
— Не надо, — выдохнул он, голос сорвался, словно ржавые цепи.
Но Гермиона не отстранилась. Её ладонь осталась на его промокшем плече, ощущая тепло сквозь ледяную ткань. Она чувствовала, как дрожат его мышцы — напряжение, готовое разорвать его на части.
- Все хорошо? - с неуверенностью спросила она.
Малфой резко обернулся. Лицо, бледное при лунном свете, исказила гримаса боли.
Он засмеялся. Звук вышел грубым, как скрежет камней.
— Хорошо? — Малфой шагнул вперёд, заставляя её отступить. Глаза, обычно холодные, пылали лихорадочным блеском. — Ты стоишь рядом с тем, кого твои друзья называют монстром, и спрашиваешь, всё ли хорошо?
- Я... - её голос затерялся в рокоте грома, будто само небо высмеяло её попытку найти слова. - Я не думаю...
Малфой наклонился ближе, и в его дыхании, прерывистом и горячем, пахло полынью и страхом.
— Ты не думаешь? — прошипел он, и вдруг его пальцы впились в её запястья, прижимая её ладони к своей груди.
— Чувствуешь? — Его дыхание смешалось с её. — Оно стучит только тогда, когда ты рядом. Всё остальное время — просто тикающие часы до конца.
Она замерла, словно его слова наложили петрификус. В ее глазах, широких и беззащитных, отражались вспышки молний — короткие всплески правды, которую Драко так яростно хоронил.
— Я ненавижу тебя, — его слова повисли в воздухе, словно ядовитый туман. Но руки, всё ещё сжимавшие её запястья, дрожали — предательски, невыносимо. — Ненавижу за то, что ты заставила меня чувствовать это.
Гермиона не отвела взгляда. Даже когда его пальцы впились в её кожу так, что побелели костяшки. Даже когда её собственное сердце колотилось, словно пыталось вырваться из клетки страха.
— А ты... — его голос сорвался, став хриплым шёпотом, — ты ненавидишь меня за то, что я прав.
Её губы дрогнули. Она хотела вырваться, хотела крикнуть, ударить, но её тело отказалось слушаться. Он был слишком близко. Слишком реально. Слишком...
Дождь усилился, превратившись в сплошную стену воды.
— Довольно! — он отпустил её так резко, что она едва удержалась на ногах. Его руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. — Ты думаешь, это игра? Что ты можешь приходить, уходить, смотреть и отворачиваться, говорить и молчать, ломать меня, а потом стоять тут с этим... этим взглядом святой?
Гроза бушевала за окном, ветер выл, словно вторя его ярости. Он шагнул к ней, загораживая свет, его тень поглотила её полностью.
— Я ненавижу тебя, — повторил он, но теперь это звучало как заклинание, как попытка убедить самого себя. — Ненавижу за каждый вздох, который ты украла. За каждую ночь, когда я слышал твой смех в этих проклятых стенах.
Все это он будто говорил не ей, а самому себе. «Ненавижу за то, что прислушиваюсь к каждому её вздоху». «Ненавижу, когда вслушиваюсь в её смех». «Ненавижу, когда не могу отвести от нее взгляд». «Ненавижу за то, что чувствую к ней и ничего не могу с этим сделать».
Она молчала. Только её грудь вздымалась чаще, а в глазах, всё ещё прикованных к нему, читался вызов.
Дождь стучал в стекло, заполняя паузу, тяжелую, как свинец.
— Молчишь? — он засмеялся, и этот звук был страшнее грома. — Как удобно. Ты всегда умела прятаться за тишиной. За своими книгами. За своим... благородством.
Его рука дрогнула, потянувшись к её лицу, но он резко одёрнул её, словно обжёгся.
— Уходи, — прошипел он, внезапно опустошённый. — Пока я не...
Он не закончил. Повернулся к окну, его плечи напряглись, как тетива лука. За спиной он услышал её шаги — тихие, медленные, а потом хлопок двери.
Только тогда он позволил себе сжаться на полу, вцепившись пальцами в волосы. Гроза рыдала за окном, а его собственные слёзы жгли щёки, как кислота.
— Я ненавижу тебя, — шептал он в пустоту. — Я ненавижу тебя...
Но эхо возвращало только одно слово, всё тише и тише, пока оно не растворилось в рокоте дождя:
«...тебя...»
Гермиона стояла в полумраке в ванной старост, прижавшись спиной к стене, будто каменная кладка могла впитать её дрожь.
Следы на запястье пульсировали — отпечатки его отчаяния, впившиеся в кожу как клеймо. Каждый синяк повторял форму его пальцев, словно он пытался вылепить из неё что-то новое — хрупкое, обречённое, живое.
Веселье вокруг бушевало, как шторм в стеклянном шаре. Где-то Забини, пьяно хихикая, пытался удержать равновесие на краю мраморного бассейна, а Дафна Гринграсс, обняв Теодора Нотта, шептала ему на ухо что-то, от чего он закатил глаза. Музыка — магловский рок, искажённый магией в жутковатый рёв — выла из стен, будто сам замок стонал от напряжения.
Гермиона прикрыла глаза, но образ Драко не исчезал. Его пальцы, впившиеся в её запястья. Его голос, разбитый и ядовитый. «Я ненавижу тебя». Но в этом «ненавижу» она слышала что-то иное — крик запертой в клетке птицы, бьющейся о прутья.
— Грейнджер! — чей-то голос пробился сквозь шум. Пэнси Паркинсон, с бокалом шампанского в руке, подошла слишком близко. Её глаза блестели, как лезвия. — Ты выглядишь... потрёпанной. Неужели наш Малфой наконец-то показал, на что способны настоящие слизеринцы?
Гермиона не ответила. Её взгляд упал на перстень Пэнси — фамильный герб Паркинсонов, змея, пожирающая собственный хвост. Точно такой же, как и у Грэхэма. Они все связаны. Все в этой игре.
— Отойди, Паркинсон, — она попыталась пройти мимо, но та блокировала путь.
— О, нет-нет, — Пэнси ухмыльнулась, обводя бокалом её шею. — Ты же не хочешь, чтобы твой маленький секрет с Малфоем стал достоянием... скажем, Поттера?
Сердце Гермионы ёкнуло. Она знает. Или догадывается. Но лицо осталось каменным.
— Какой секрет, Пэнси? О чем ты вообще?
— Ну тут же даже незрячему будет видно, как вы не ровно дышите друг к другу, — Пэнси наклонилась, запах дорогих духов смешался с алкоголем. — И друзья, которые видели, как ты бежала за ним, как сучка в течке.
В этот момент Гермионе пришлось признать.
Да! Драко её волнует!
Теперь они вдвоем под прицелом. Нужно защищаться. Она сжала кулаки. Синяки на запястьях горели, будто напоминая, «Он тоже жертва. Не дай им превратить это в оружие».
Нужно дать отпор. Нужен весомый аргумент. «Думай, Гермиона! Думай!»
Она молчала с минуту.
Есть!
— Если тронешь меня и его, — она шагнула вперёд, заставив Пэнси отступить, — я найду, как стереть твой жалкий род из истории. Начну с твоего дневника, где ты пишешь, как мечтаешь о Грэхэме.
Пэнси побледнела. Бокал дрогнул, пролив шампанское на её шелковое платье.
- Откуда ты...
- Нашла как-то под партой после урока зельеварения, - резко перебила её Гермиона.
— Ты... ты не смеешь...
— Проверь, — Гермиона прошелестела, проходя мимо.
Шум вечеринки внезапно обрушился на Гермиону, как волна, когда Пэнси, бледная и дрожащая, растворилась в толпе. Музыка, смех, звон бокалов — всё слилось в оглушительный гул, но её собственные мысли звучали громче. «Он тоже жертва. Они все жертвы этой проклятой игры».
Она подошла к столу, заставленному зельями, перелитыми в хрустальные графины. Рука сама потянулась к чёрной жидкости с мерцающими золотыми искрами — «Огненный виски. Для смелых», — гласила этикетка. Ей хотелось, чтобы огонь в горле сжёг всё. Стыд. Страх. Предательское дрожание пальцев.
Не раздумывая она влила в себя жидкость, выпивая залпом половину бутылки. Яд не заставил себя ждать. Реальность поплыла, как при наркозе на операционном столе. Мгновенно.
Горло сжалось, словно в него влили раскалённую лаву, а язык онемел, будто прижатый лезвием ножа. Гермиона зажмурилась, но веки не смогли скрыть мира, который начал распадаться на куски.
Свет люстр превратился в ядовитые блики, танцующие по стенам, как стая светлячков, подожжённых изнутри. Тени старшекурсников изгибались в такт музыке, их смех превратился в скрип ржавых шестерёнок, а запах духов — в удушающий смог, пропитанный медью и апельсиновой коркой.
От бессилия её рука отпустила бутылку и та разбилась на тысячи больших и маленьких осколков, оставляя за собой лужу темного яда.
Гермиона потеряла равновесие от головокружения и упала ладонями прямо на стекло. Оно прорезало ей кожу, но та этого не заметила. Лишь кровавое пятно на полу, доказательство того, что она ранена.
Попытавшись встать, она сделала шаг, но пространство сжалось. Стены сомкнулись.
Руки задрожали сильнее. Гермиона потянулась к выходу, цепляясь за стены, оставляя кровавые отпечатки на шершавом камне. Дверь в коридор то приближалась, то отдалялась, как в кривом зеркале.
Когда она наконец ухватилась за ручку, холод металла пронзил ладонь, словно укус гадюки.
Она вышла в коридор. Разноцветный свет, который был на вечеринке, сменился светом разъяренных молний. Два разных мира одновременно разделились на «до» и «после».
Холодный воздух коридора впился в кожу, как тысяча игл. Стены, прежде неподвижные, теперь пульсировали, словно живые — камни дышали, выпуская пар из трещин, напоминающих шрамы.
Молнии за окнами бились в стёкла, окрашивая всё в сине-белые вспышки, резкие, как удары ножа. Каждый громовой раскат сотрясал пол, заставляя Гермиону спотыкаться, будто земля пыталась сбросить её в пропасть.
Дождь хлестал в витражи, превращая святых магов и мифических существ в расплывчатые пятна — их глаза, некогда полные величия, теперь стекали по стеклу кровавыми слезами.
Она шла, цепляясь за гобелены, которые шевелились под пальцами, как кожа гигантских зверей. Нити вышивки впивались в порезы на ладонях, оставляя узоры из алой краски на древних сценах битв.
Где-то впереди, в конце коридора, маячил силуэт — высокий, сгорбленный, окутанный дымкой. Он. Мантия развевалась, словно крылья летучей мыши, а волосы светились тусклым серебром, будто впитали лунный свет. Гермиона протянула руку, но фигура рассыпалась на тысячи чёрных бабочек, унесённых сквозняком.
Для полного погружения в момент, включите песню: Godhead - Cloud Boat
Ноги подкосились. Она рухнула на колени, опираясь на руки.
Стекла еще сильнее вошли в её ладони, прорезая артерии.
Внезапно где-то грохнула дверь. На потолке замигал свет — бледный, неестественный, как светлячки в ловушке. По стене пробежала трещина, и из неё хлынул поток ледяной воды, сбивая с пути. Гермиона поползла, не различая пути. На деле, она тащилась около десяти минут, но ей казалось, прошло несколько секунд. Ползла пока не упёрлась в стену, покрытую мхом. Запах сырости и гнили ударил в ноздри, заставив содрогнуться.
Она подняла голову. Перед ней зиял вход в Запретную секцию библиотеки, хотя минуту назад его здесь не было. Книги на полках шевелились, как птенцы в гнезде, а со страниц сочилась чёрная слизь.
«Раз я здесь. Это шанс что-то найти.» Она попыталась привести мысли в порядок. Она боролось со своим разумом. Со своим состоянием.
«Что мне нужно найти?... Что найти?...» Её разговор в голове с самой собой, был таким же расплывчатым, как и все вокруг.
Гермиона снова попыталась встать, опираясь о полки шкафа. Резкая боль пронзила её руки. Стекла еще глубже вошли в её ладони, словно уже касались костей. По шкафу струёй полилась кровь.
Стены библиотеки дышали. Каждый вдох — скрип старых переплётов, каждый выдох — шелест страниц, словно крылья моли, бьющейся о стекло фонаря. Книги на полках шевелились, выгибая корешки, будто пытаясь вырваться наружу. Чёрная слизь, сочившаяся из их переплётов, стекала по дереву, оставляя на полу узоры, напоминающие рунические письмена. Запах горелого пергамента и гнили висел в воздухе, обволакивая горло плёнкой тошноты.
Гермиона прижала окровавленные ладони к вискам, пытаясь выдавить из сознания туман. Стекло, впившееся в кожу, жгло, но боль была далекой, словно чужая. Капли крови падали на слизь, и та вскипала, выпуская клубы сизого дыма.
«Неприложный обет. Неприложный обет.»
Она плелась вдоль полок, оставляя за собой кровавый след. Книги шептались:
— «Здесь... здесь... ищи в трещине...»
— «Нет, в пустоте...»
— «Он солгал, солгал, солгал...»
Названия на корешках менялись, едва она переводила взгляд: «Смертельные клятвы»превращалось в «Как разлюбить за три шага», «Тёмные ритуалы Салазара»— в «Сказки для неудачников».
— Перестаньте... — её голос разбился о тишину, как стеклянная бутыль.
Внезапно одна из книг с грохотом выпала на пол. Страницы раскрылись сами, и из них поднялся силуэт — полупрозрачный, с лицом, скрытым под капюшоном. Длинные пальцы из дыма и пепла протянулись к ней, указывая на дальний угол, где стоял шкаф с выдвижными ящиками, покрытыми паутиной.
Она шла, повторяя как мантру:
— «Найти. Надо найти. Договор. Условия. Слова...»
Шкаф дрогнул, когда она дёрнула ручку. Внутри, среди пыльных свитков и склянок с мутной жидкостью, лежал пергамент, перевязанный чёрным шёлком. На печати — фамильный герк Малфоев: змея, пожирающая собственный хвост.
Присев на пол, и оперевшись о шкаф, она разорвала печать дрожащими пальцами. Буквы на пергаменте задвигались, как муравьи, складываясь в фразу: «Клянёмся кровью, преступающей время. Клянёмся молчанием, разрывающим души».
Она зажмурилась, вцепившись в пергамент. Бумага вспыхнула синим пламенем, обжигая пальцы, но не сгорая. Слова на нем перестроились: «Цена обета — память. Забудь его — освободишь».
Стены библиотеки поплыли, превращаясь в водоворот теней, а из трещины в полу выползли чёрные щупальца, обвивая её ноги.
— Не отпущу,— прошипела она в пустоту, чувствуя, как пламя пергамента прожигает кожу. — Не позволю.
И тогда время дрогнуло.
Шкафы рухнули, книги взмыли вверх, как испуганные птицы, а из центра вихря протянулась рука — настоящая, тёплая, с серебряным кольцом на пальце.
Но когда она протянула руку, мир рассыпался осколками. Последнее, что она увидела — его лицо, искажённое ужасом.
А потом - только тьма, полная шепота страниц и смеха, который она теперь узнавала как свой собственный.
Её пальцы сжали мокрый свиток в кармане. На краю пергамента красовалась пометка - «Расторжение требует крови обоих сторон».