Глава 18
— Гермиона...
Её имя коснулось губ крыльями бабочки и упорхнуло в ночь, отразившись эхом от тени. За окном лил дождь, влажно барабаня тяжёлыми каплями по перилам балкона, сырость заползала в комнату напополам с озоновой свежестью, дохнуло прохладой. Тяжёлую ночь, прикрытую от звёзд свинцовыми тучами, разрезала поперёк вспышка остроконечной молнии — Леголас резко распахнул глаза, очнувшись ото сна, и её имя затерялось в запоздалых отзвуках грозы...
Гермиона.
Её имя, как раскат грома — рычащее, мелодичное и округлое. Звучит острыми гранями, словно молния, остаётся на языке послевкусием сладкого вина и студёной родниковой воды. Как давно он не произносил его вслух...
Гермиона.
Дёрнувшись, словно услышав имя умершего, он не сразу понял, что сам его произнёс — и повторял, как помешанный, пока на голос не прибежали люди, неясными пятнами в размытых отблесках свечного пламени нависая над постелью... Чужие слова доносились разбитым разноголосьем, будто через толщу воды, и не имели никаких шансов пробиться в пробудившееся сознание, занятое «от» и «до» одним лицом, одним голосом, одним именем.
Ощущение утраченного присутствия не покидало ни на секунду и не желало развеиваться, тянулось к выходу из комнаты шлейфом от её духов. И, когда, вопреки всем возгласам, он опёрся на руки, склоняясь на бок, чтобы сесть, в голове билась одна цель — найти её. Чужие руки, настойчиво упирающиеся в грудь, были незначительной и раздражающей помехой: слабо отмахнувшись, эльф с грехом пополам сел, не отзываясь на знакомые голоса.
Подоспел разбуженный Трандуил, на ходу запахивая тяжёлую накидку, вслед за ним по коридору спешил Арагорн.
— Он бредит, — испуганно прошептала эльфийка. — Не слышит никого, не отвечает...
— Дайте пройти, — отодвинул её эльфийский король, проходя в комнату... сын тяжело, но верно вставал с одного колена, опираясь на пол здоровой рукой — в паре метров за его спиной была покинутая кровать.
— Остановись, Леголас, — властно приказал Владыка, забыв, кажется, что принц был глух к велениям своего правителя уже не первый день. Растерявшись, Трандуил помедлил, не зная, что делать. Разрываясь между желанием припасть к сыну и каким-то неясным страхом, он упустил момент: его место занял Арагорн, поднырнув под плечо Леголаса и поднимая того с колен.
— Куда ты идёшь... Ваше Величество! — в конец замешкавшись, призвал их к порядку таур.
— Не мешайте ему, Владыка, — не давая другу упасть без поддержки, ответил Арагорн. — Он знает, кто нужен ему, и Вы тоже это знаете.
— Отец, отойди, — неожиданно для всех сипло попросил эльф. — Ты всё понимаешь.
— Ты слаб и должен восстановить силы. Останься. Я пошлю за ней, — Трандуил обернулся в сторону двери, чтобы отдать указания.
— Нет. Я должен сам... Не могу иначе, — сбивчиво объяснил Леголас; слова давались с трудом, а мысли путались.
Переведя сомневающийся взгляд с таура на его сына, Арагорн со вздохом взял направление к выходу из комнаты, таща за собой едва стоящего на ногах эльфа.
— Я приказываю вам остановиться, — упреждающе выпростав в лицо Арагорну длинный палец, оскалился эльфийский король. — Он едва не погиб, чтобы... — на этих словах его коснулась рука сына — тощие, узловатые пальцы обтянуты чёрно-серой кожей мертвеца, приведя таура в ужас, который не удалось скрыть: у Трандуила буквально прошлись мурашки по коже, а слова застряли внутри.
— Я звал смерть много лет до этого дня, но теперь никакая сила не заставит меня покинуть этот мир, пока я не увижу её, — отодвигая руку отца, неожиданно твёрдо произнёс Леголас. — Арагорн... — просьба была понятна без слов, и старый странник лишь молча перехватил поудобнее здоровую руку эльфа через плечи, чтобы идти.
Трандуил так и остался стоять, провожая сына взглядом и чувствуя, как слова колют ядовитыми жалами в самое сердце. Вторя ему, прятала взгляд незамеченная ими эльфийка, без слов прикрывая лицо ладонью в атласной перчатке...
***
— Где она?
— С Гимли. Думаю, заночевала у него в покоях.
— Так можно и приревновать.
Арагорн усмехнулся.
— Шутишь — значит живой.
— Ради неё я готов победить даже смерть.
— Леголас... — скорбно поджал губы Арагорн, тут же подумав о любимой женщине, отказавшейся от бессмертия ради жизни с ним.
— Арагорн, прошло столько лет... Я потерял всякую надежду увидеть её.
— Зло всегда стремится уничтожить надежду. Без надежды всё живое перестаёт противиться тьме... — скосив глаза на руку товарища, король Гондора проглотил горький ком. Ему безумно хотелось узнать, что же это было за существо, и как эльфу удалось выбраться тогда, когда даже сам Элессар признал за ним право уйти из этой жизни, не оглядываясь.
Леголас шёл молча, и каждое мгновение приближения к своей мечте давалось ему тяжелее, словно на ноги с каждым шагом вешали тяжёлые кандалы... в тот момент, когда время и расстояние больше не были преградой, он боялся другого.
Прошло столько лет...
— Как она...? — не удержавшись, спросил лихолесский эльф.
У неё была другая жизнь... в другом мире. Ждала ли она его или отчаялась, превратив в воспоминания? Начала ли жить заново, оставив любовь в прошлом...? Сотни раз думая об этом, Леголас молился, чтобы кто-то другой полюбил её так же, как он... не обидел, не унизил, не предал. Мысль об этом разрывала внутренности хуже меча, но в минуты отчаяния он искренне желал ей не думать о нём, просто жить и радоваться всему — ведь она человек...
«Люди легко забывают любимых. Удел эльфа — вечная память»... — говорили ему на разный лад и на разных языках, и Леголас знал, что все они правы. И сейчас ему было по-настоящему страшно — а если за столько лет она полюбила кого-то другого...?
— Ты должен спросить у неё сам, — не решившись рассказать, правитель людей направил друга к закрытой двери — дальше он должен справиться без него.
***
В комнате громоподобно храпел Гимли, упав рожей на стол — косматая борода разметалась по столешнице, от храпа тихонько подрагивала медная посуда и даже пламя свечей. Чуть дальше на огромной кровати, застеленной звериными шкурами, угадывались очертания прикрытого одеялом девичьего тела, и... до боли знакомая копна каштановых волос на подушке. Спит, свернувшись калачиком, отвернувшись в сторону от гнома и от двери...
От волнения перехватило дыхание, а в груди разлился трепетный свет, который, казалось, был ярче луны, звёзд и самого солнца. Не помня себя, он приблизился к постели и сел на краешек, боясь спугнуть её сон: она казалась видением, коснёшься которого — исчезнет...
Потянулся было, чтобы поправить сползшее одеяло, но сам увидел собственную изуродованную руку и одёрнул её. Нет... он теперь не имел права напугать, обидеть или коснуться её этой тьмой. Гермиона — именно так светит утренняя заря после тяжёлого боя, звучит надеждой вопреки всему...
— Гермиона... — слетело с его губ, и он едва не зажал сам себе рот, испугавшись, что разбудит. Забылся, залюбовался на неё...
Крепко прижав к себе спящую дочь, волшебница, опустошённая мыслями, провалилась в беспамятный сон. Средиземье, встревожившее старые кошмары прошлого, всё пыталось забраться в сознание, опутать, замучить, зарождая новые страхи, сильнее и ужаснее тех, что были раньше.
Тихий голос прорезает марево сна; и что-то слышится в нём знакомое, до встревоженного трепета сердца, но не разобрать. Сон мешается, но отступает, будто что-то неизведанное пытается достучаться, добиться того, чтобы она открыла глаза, обернулась, взглянула.
Гермиона заворочалась, сонно открыла глаза, всматриваясь в пространство, постепенно обретающее очертания. Вместе с пробуждением встречает ощущение взгляда, касающегося её спины, но... разливается теплом по телу, а не привычным страхом, словно теперь ей нечего опасаться. Так странно... Поддаваясь необоснованному ощущению, девушка обернулась, чтобы убедиться в том, что навеянное чувство спокойствия, не иллюзия.
— Леголас... — тихий шепот срывается с губ волшебницы на растерянном выдохе; карие глаза неотрывно смотрят на родное лицо, истощённое недугом. Сердце пропускает тревожный стук. На смену оцепенению приходит порыв; схлестнувшиеся эмоции толкают в спину, разрушают расстояние, чтобы позволить ей впервые за столько лет вновь вспомнить, что значит — тепло его дыхания на виске, что значит чувствовать крепкие объятия и не отпускать самой. И как-то разом забылись все обиды и закравшееся болью в сердце трепетное прикосновение другой — эльфийки, что смотрела на него влюблёнными глазами. Он ведь пришёл к ней не прощаться, верно? Крепче обвить его шею руками, прижаться, с силой зажмурив глаза, чтобы сдержать просящиеся на глаза слёзы. Живой, успела.
Отчаянье утраты сокрушилось под натиском восторга соединения: девушка из его воспоминаний была реальна, как никогда... Она юркнула к нему в руки, доверчиво прижавшись к груди, так сильно, наверное, как могла — тонкие руки обвили шею, кудряшки волос коснулись скулы... а кожа-то горячая, настоящая, совсем-совсем живая! Леголас вмиг ощутил себя обжигающе-холодным и каменным, но не смог удержаться от порыва — ледяные пальцы запутались в каштановом золоте волос. Прижал её к себе, спрятав в руках от мира, вмиг схлопнувшегося до размеров девушки с медово-карими глазами... если бы она знала, как он мечтал об этом дне.
— Fea-nya...* — прошелестел он шепотом над её ушком, обнимая и упиваясь этим мгновением. Пусть оно не кончается, не изменится, пусть продлится вечно, не разрушится, не обманет и не покинет их, пусть останется и запомнится, как мечта, как судьба, как истина... Внутри него всё пело и ликовало, пропасть в душе заполнилась светом и плавилась, истекая нежностью к девушке, которая не имела права становиться его мечтой...
Но вот она — мечта с карими глазами.
И сбегись хоть всё Средиземье их оттаскивать, он бы не обернулся — слишком горькими были года без неё, чтобы теперь медлить и отвлекаться. Не надышаться отныне каждой секундой, проведённой рядом с ней.
Снова звучит родной голос, напоминая Гермионе, что это правда, что это реальность, а не сон, закравшийся к ней в мир, где нет его. Неосознанно потираясь об эльфа щекой, будто желая сполна ощутить, что вон он, в её объятиях, живой и только её, Грейнджер не желала отстраняться. Забыла о том, что они не одни, что стоит вести себя тише, но рядом с ним вновь превращалась в ту самой девчонку, в наполненную самой настоящей юношеской, но такой крепкой любовью к тому, кого любить в его мире до безответного неправильно.
Сердце за годы, проведённые порознь, казалось, успело привыкнуть к опустошающему одиночеству и ноющему чувству опустошённости. Любовь к дочери стала для неё тем заполняющим светом, который его наполнил, но... только рядом с эльфом, в его объятиях, она понимала, что оно никогда не было полным — для него всегда оставалось место.
— Леголас... — вновь повторяет его имя и словно свершается какое-то волшебство.
— Ты вернулась... — произнес он, аккуратно касаясь её щеки здоровой рукой, чтобы нежно-просяще чуть поднять её голову и заглянуть наконец в глаза цвета тёплого, осеннего солнца.
Она поднимает взгляд на просьбу, на несколько секунд закрывает глаза и сильнее прижимает его ладонь к своей щеке, накрыв её рукой, будто просит не отпускать. Задержать бы это мгновение, чтобы снова вспомнить, насколько нежным может быть его прикосновение. Посмотреть на него, улыбнувшись, с полуприкрытыми глазами, лучащимися теплом и переполняющим её счастьем... любовью и где-то там, на дне золотого омута, та самая юношеская влюблённость.
В голове появилась чудесная лёгкость, а то, что мучило, терзало и не давало спокойно спать, показалось далёкой, несусветной мелочью.
— Но... как?
— Гимли, — ей кажется, что остальные слова излишни.
Гимли? Рой вопросов попытался пробиться сквозь пелену оглушительного счастья, но не смог — слишком важными были эти мгновения для того, чтобы какая-то назойливая мысль могла отвлечь его от этих лучистых глаз. За дверью уже наверняка бегали, суетились и судачили, но Гимли храпел так громко, что застилал все звуки, а Леголас при виде девушки, о которой грёзил столько лет, буквально оглох, как тетерев — хоть над ухом ори, вряд ли заметил бы.
Действие нахлынувших чувств, и всё меняется в тот самый момент, когда Гермиона замечает, как сильно разнится образ из памяти с тем, что она видит теперь.
Гермиона подняла глаза, встречаясь с эльфом взглядом, и... он растерялся, видя, как спутанные тени испуга промелькнули на её лице, когда она подняла глаза и увидела... Наперекор воспоминаниям Гермионы радужки его глаз были чёрными. Опьяняющее счастье воссоединения дало трещину, словно пианист, играя совершенную мелодию, случайно мазнул мимо ноты — гармония посыпалась, оставляя досадное послевкусие повисшего диссонанса. Он растерянно забегал глазами, не зная и пытаясь уцепиться, понять, что же не так...
В груди волшебницы кольнуло; в памяти промелькнуло то существо, странно похожее на Дементора из её мира. Вот они — последствия её ухода.
— Твои глаза...
И если бы дело было только в том бездонном чёрном омуте, который встречает её вместо искрящейся синевы.
Глаза. О-да...
С тяжёлым вздохом эльф отвёл взгляд, стараясь не смотреть на неё. Рука сама собой едва не соскользнула с её щеки, удерживаемая только её ладошкой. Что ей сказать? «Всё вернётся и станет, как прежде?» — он не знал, и был далеко не уверен в этом. И вопросы, что прежде заботили его меньше всего, неприятно царапнули душу — а примет ли она его таким? Ведь то, что она помнит, меньше всего похоже на жалкое полуживое создание без титула и величия своего народа. Когда-то он был силён, ловок и дерзок, коронованный наследник властителя эльфийского народа...
Чувствуя, что будто теряет его, Гермиона сильнее прижала его ладонь к своей щеке и чуть сжала её пальцами — не отпускай. Вторая ладонь касается его щеки, не настаивает, но просит вернуть ей взгляд. Смотри на меня. Не отводи глаза. Тебе нечего опасаться. Видеть недуг человека, которого любишь, всегда болезненно. В особенности, когда знаешь, что твой проступок привёл к тому, что вы двое имеете ныне. И дело не в том могла и хотела ли она принимать его таким, она корила себя за то, что тогда потянулась за Маховиком времени. Он спас ей жизнь, иначе бы тогда вместо одной половинки принц нашёл бы остывшее тело и землю, напоенную её кровью, но... Она любила его не за внешность; не за то, каким его видели другие — всё это так неважно, лишь бы он был здоров, жив, рядом... И это она хотела бы донести до него в тёплых поцелуях, что касаются век, скулы и щёк.
— Это не важно, — стараясь не поднимать взгляда, уклончиво ответил Леголас, возвращаясь мыслями к долгожданной встрече. В конце концов, он пошёл на сделку с самим собой — не желая омрачать радостную минуту, оставил больной вопрос на потом. И сам себе, наверное, в этом бы не признался, но... всей душой мечтал никогда не знать на него ответа. Решив, что хуже не сделаешь, а сделанного не воротишь, эльф поднял глаза, вновь встречаясь взглядом со своей возлюбленной. Её взгляд не изменился — она всё та же... Лучисто-карие, капельки золота в расплавленном меду. — Главное, что ты вернулась, — холодные пальцы вновь легли на её щеку, кончиками запутавшись в волосах.
Вернулась... На губах Гермионы появляется лёгкая улыбка, и она закрывает глаза, вновь прислушиваясь к его прикосновениям. Ей кажется, что за все те годы, что они прожили порознь, ей никогда не будет его достаточно. Как напиться? И всё как-то разом становится неважно, когда она оказывается в его объятиях, когда кажется, что чувствует, как громко в груди бьются их сердца, что стремятся друг к другу, не видя преград. Ворох чувств настолько сильный захлёстывает её, что она забывает обо всём. Тёмные, сущность, чёрные глаза... Всё это теряет значение. Ладонь скользит по груди к плечу, обнять его. Мой... Тихо шепнуть и не заметить. Радоваться каждому теплу от прикосновения, что оставляют его губы, и дарить ему ласку в ответ, упиваясь им, зная, что всегда будет мало. Не отпускай меня...
— Во всех языках мира не хватит слов, чтобы описать, как я скучал по тебе.
Скучал? Нет, пожалуй, действительно не найдётся слов, чтобы описать это. Не скучал... не жил. Просто не жил, как умер, как подстрелили. Вертелся в бурунах бед и несчастий, как щепка, брошенная в водоворот, а потом осознал себя где-то на краю, выброшенным, скомканным, сломанным... С недоумением, словно сквозь толстое стекло, глядел он на жизнь вокруг, глядел на себя будто со стороны — механически делающего что-то под общим названием «жизнь» оттого, что смерть за ним отчего-то не приходила. Так и тянулось до этого мгновения, будто только сейчас проснулся, и жизнь зацвела, зарделась и пришла к нему, и имя ей — Гермиона.
— Гермиона... — вторил он своим мыслям, не найдя слов. Повинуясь порыву, эльф укрыл её в своих объятиях, крепко прижимая к груди, как самое ценное в жизни сокровище — никогда бы не отпускал! И никогда доселе эльф не ощущал, как горячо и очень по-человечески стучит в груди непривычно-огромное сердце. — Я люблю тебя. Люблю тебя...
Слова слетали с его губ вместе с лёгкими касаниями поцелуев — макушки, виска, кромки волос, лба... Каждым прикосновением — «люблю тебя». Каждым отныне днём и действием — «люблю тебя». Каждым дыханием своим — «люблю тебя»...
— Я люблю тебя, — шептать так тихо, на ухо, чтобы слышал только он. Это только для него, не для других. Их таинство, которым она не желает делиться с другими, потому что и самой мало, потому что никогда не будет достаточно...
Казалось, что большего сюрприза этот вечер уже не преподнесёт — что можно ещё ждать и желать, когда твоя мечта во плоти шепчет слова любви, льнёт к груди, такая живая и настоящая? Кажется, что душа и так разорвётся, пойдёт трещинами и прольётся слепящим светом, которого слишком много для одного сердца.
— Мама?..
Гермиона отвлеклась, услышав голос дочери. Объятия чуть ослабли, но не спали.
— Эвелин...
Разбудили. Ещё бы. Гермиона почувствовала себя вновь девчонкой и совсем забыла о том, что они здесь не одни. В полумраке комнаты не видно заигравшего румянца, но карие глаза лучатся теплом и тёплая улыбка остаётся на лице. Теперь она уверена в том, что это мгновение стоило того, чтобы рискнуть... чтобы снова оказаться в Средиземье.
Ребёнок не знал, как себя вести. Проснувшись, Эвелин удивлённо наблюдала за происходящим, но стоило Гермионе обернуться, как малышка спряталась у неё за спиной, опасливо выглядывая из-за её бока, так что эльф видел только синий глаз да вьющуюся макушку тёмных волос.
Леголас в порыве справедливого недоумения, заглянув за Гермиону, сам едва не роняет челюсть — и если дочери людей не приводилось видеть эльфа в крайней степени изумления, то вот он: замер с вытаращенными глазами и, кажется, даже забыл, как дышать. Брови вразлёт, челюсть не на груди, конечно, но явно не на том месте, где принято её держать сурово-сдержанному капитану лихолесской стражи. Гермиона ему ещё сотню раз припомнит это выражение лица и от души над ним посмеётся, но синеглазая девочка с каштановой копной смотрела на него до боли знакомым взглядом, от которого в груди что-то оборвалось и застучало влажно, часто, словно мешая дышать.
— Иди сюда, — мягко позвала волшебница, разрушив объятия, но не отняла руки от плеча эльфа, будто боялась, что он — всего лишь видение и исчезнет, стоит ей отвернуться. Грейнджер не давила, позволяя малышке самой решить, когда она будет готова на то, чтобы сделать шаг. Эвелин наблюдала, смущённая и растерянная, но она видела перед собой что-то... знакомое и неизведанное одновременно.
Переместившись ближе, показавшись полностью, девочка села на колени к матери, обняла её, прижавшись к ней, ища поддержки и защиты, но не отводила взгляда от эльфа, смотря на него всё с тем же любопытством, детским восхищением и... несмело и немного пугливо-смущённо иногда пряталась у матери под рукой.
Ощущение чего-то неземного и сокровенного, словно души коснулись давно и прочно забытые сны и видения, накрыло Леголаса с головой, как волна — запах леса, прелой травы и полынного ветра, треплющего верхушки исполинских крон, шепот осинок и взмаха крыльев совы, гулкий перестук копыт по влажной земле, вторящий биению сердца — и зов, что тянет за душу так, что нельзя противиться... будто сама жизнь нашла наконец своё воплощение и призвала его. И не было гор, которые нельзя перейти, не было рек, что встали бы преградой на пути, были лишь искрящиеся глаза, наполненные лазурью, в которых отражался белый олень, склонивший голову перед маленькой девочкой.
Выдохнув, эльф чуть тряхнул головой, сбрасывая наваждение — ребёнок из его сна был перед ним. Чувство сильнейшего дежа вю не отпускало, и он оторвал взгляд от крохи, встретившись с Гермионой — и, кажется, не нашлось бы связных слов, чтобы выразить немой вопрос, застывших в почерневших глазах.
— Не бойся, — тихо шепнула ей на ухо Гермиона и ослабила объятия, когда дочь решила подобраться ближе.
Большие синие глаза неотрывно смотрели на эльфа, всё её внимание теперь принадлежало только ему — мужчине, который подарил ей жизнь. Эвелин, окончательно осмелев, потянулась к Леголасу, но оступилась... и нашла в нём крепкую опору, которая, как и мать, всегда её поддержит и подхватит в трудную минуту. Эльф среагировал мгновенно, забыв даже о том, что помертвевшая левая рука могла напугать и взрослого, не то что ребёнка. Подхватил, не дав упасть, поддержал лёгкое, по-эльфийски почти невесомое тельце, и встретился с девочкой взглядом.
Ну, здравствуй. Кто ты, кроха, солнечный лучик?..
Неужели ты можешь быть правдой?..
Догадка, которую он никак не решался озвучить, билась в душе фейерверком ликования. Незнакомая, но сотканная из черт, в которые он был влюблён до конца своих дней — непослушная копна каштановых волос, аккуратный нос-кнопка, глаза цвета неба, исступленной и дерзкой синевы.
Глаза его матери. Его глаза...
А ещё — заостренные эльфийские ушки. Красноречиво говорящие о том, кто её отец.
Набравшись чуть больше смелости, Эвелин протянула руки к его лицу. Леголас застыл, не смея даже вдохнуть. Словно утро осветило его черты, и тьма отступила. С приближением её крохотных рук чернота бежала, прячась в тень за спиной, а ему словно стало легче дышать — в последнюю очередь тьма завитками чёрного дыма рассеялась с глаз, освобождая синеву радужки ровно в тот момент, когда дочь Гермионы коснулась пальцами его лица.
Сердца словно коснулось лебединое пёрышко, а с груди словно свалилась тяжёлая, могильная плита... Леголас не ведал, как нисходит на землю благословение Эру Илуватар, но теперь точно знал, что оно коснулось и его.
Грейнджер наблюдала за ними со стороны, не вмешиваясь. В последний раз Гермиона так волновалась перед балом в Хогвартсе, но... теперь она не была той девочкой-подростком с наивными мечтами и по подростковому мелочными страхами. Она выросла и страхи стали вместе с ней старше. По Эвелин, конечно, видно, кто её отец, но Грейнджер не знала, чего ожидать от этого момента воссоединения. Не знала, как Леголас отнесётся к подобной новости. Её не было семь лет, она пропала из его жизни так же дерзко и неожиданно, как в ней появилась в тот день, когда спасла его в снегах Карадраса (впрочем, кто и кого ещё спас — вопрос). Он имел полное право начать жить заново, завести семью, не зацикливаясь на прошлом, но даже сейчас, осознавая то, что Леголас не воспользовался этим шансом, Грейнджер всё ещё боялась его реакции. Снова вторглась в его жизнь, не спросив разрешения стать её частью даже на мгновение, да ещё и прихватила с собой из другого мира подарок, поразительно похожий на них двоих.
«Примешь ли ты меня?.. Нас?..»
Гермиона боялась последствий своих поступков. И одно из них — что будет с Эвелин, если они не смогут остаться с Леголасом. Как она сможет сначала дать ей отца, а потом отнять его? Вопросов было много, но все они оставались где-то в глубинах её подсознания, не тревожа волшебницу.
Малышка прикоснулась к лицу эльфа, изучая такие незнакомые, но парадоксально родные черты. Крепкие ручки уперлись ему в грудь, девочка что-то задумала, присмотрелась, попробовала его руками... и засияла слепящим вихрем.
— Сильный.. — вдруг выдохнула Эвелин, выдаваясь свою «оценку» отцу, а потом обернулась к матери и засияла так, что, казалось, солнце в Средиземье взошло раньше назначенного часа. — Мама-мама! — затвердила она, чуть ли не радостно прыгая между ними.
Губы Леголаса расплылись в настолько широкой улыбке, что он и сам не помнил, что улыбался так хотя бы раз в жизни. Ощущение оглушающего счастья было таким, что, казалось, мир вокруг светится — или светил не мир, а маленькая девочка, радостно скачущая между ними?
У него не осталось сомнений.
— Эвелин... — попробовал Леголас, прислушавшись к тому, как звучит её имя из его уст, и сердце застучало где-то у горла, затрепыхалось, словно крылья птички-колибри.
— Он как там! В шаре! Такой же красивый! Правда, красивый?
— Красивый, — улыбаясь, подтвердила Гермиона вердикт дочери и подняла взгляд на эльфа. Вот уж гостинец так гостинец она привезла ему из другого мира! Она лишь слабо кивнула в ответ на немой вопрос эльфа и всё пыталась его запомнить таким: то счастливым, то сконфуженным.
Принятие — высшая награда.
Красивый? Эльф, словно опомнившись, незаметно натянул рукав ниже, пряча уродливую кисть. В каком шаре? Где она видела его?... Вопросы возникали и рассыпались, словно искры в бушующем пламени — ни одна мысль не могла омрачить этого мгновения.
— Я помню тебя, — потянувшись здоровой рукой, Леголас, любуясь, приласкал малышку, коснувшись пальцами щеки.
Она по-прежнему казалась ему существом из сна, хрупким и неземным, коснёшься — рассеется... Эльф взглянул на свою возлюбленную, веря и не веря. В его мыслях и воспоминаниях она была поразительно сильной, смелой и верной, но всё же девочкой, вчерашним ребёнком, храбрым, отважным, немного наивным и поразительно умеющим любить не «за что», а «вопреки»...
— Помнишь? — удивилась Гермиона. На несколько мгновений они с Леголасом поменялись ролями, и теперь она смотрела на него в поисках ответа. Ей не хотелось нарушать скромную идиллию между дочерью и эльфом, но, наблюдая за ними, она пыталась найти ответ. Он пришёл к ней неожиданно, стоило обратить внимание на глаза эльфа — они снова были прежнего цвета, словно и не было того губительного существа внутри него, которое убивало его. Сны. Она вспомнила ту ночь, когда в её мир грёз, встревоженный реальными проблемами, вторгся, разгоняя марево сомнений, свет, а из него явился ей внушающий спокойствие своим присутствием белый олень. Грейнджер бросила взгляд в сторону любимой игрушки дочери, одиноко брошенной у другого края подушки. Без неё Эвелин отказывалась идти в другой мир.
«И она хотела найти оленя из снов...».
Грейнджер вновь подняла взгляд на эльфа и не сдержала улыбки. Сейчас ей казалось, что она получилась всё, чего желала.
Гимли громко всхрапнул и проснулся, заставив всю троицу испуганно обернуться.
— О... — пожамкал гном ссохшимися губами, сфокусировав взгляд. — Живой...
От любования картиной знакомства отца с дочерью отвлёк сиплый голос гнома. А о нём-то они благополучно забыли.
— Гимли... — только и успела выдохнуть Гермиона, собираясь что-то сказать гному. Усмехнувшись, эльф привлёк к себе обеих девчонок, крепко обнимая их и совершенно не обращая внимания на то, что свидетелем воссоединения семьи является проснувшийся с жестокого перепоя гном. Да пусть хоть всё Средиземье сбежится — касаясь щекой каштановой макушки, он был самым счастливым эльфом во всей Арде. Позволив себе ненадолго забыться, волшебница закрыла глаза, прильнув к эльфу. Теперь она чувствовала себя спокойно и впервые за долгое время пустота, которую она пыталась спрятать глубоко в себе, исчезла.
— Мам?
— М? — Гермиона открыла глаза и перевела взгляд на ребёнка.
— Мы же останемся здесь..? С папой.
Голубые глаза смотрели на неё с надеждой и волнением. Для Эвелин было очевидно и правильно, что они должны остаться здесь. Разве может быть иначе, когда они нашли папу и теперь могут быть все вместе? У Грейнджер не нашлось ответа, зато правом голоса воспользовался вместо неё потомок Дурина:
— Конечно, останетесь, — буркнул Гимли, пытаясь сфокусировать взгляд на троице. — А с этой... — он набрал в лёгкие больше воздуха пред тем, как произнести тщательно подобранное оскорбление для короля Лихолесья, — ... девицей, я сам потолкую, чтобы нашу Эвелин не обижал! — гном решительно бахнул кулаком по столу, но напугал, кажется, только Эвелин, которая тут же прильнула сильнее к отцу и опасливо выглянула из-за его руки.
— Гимли! — строго оборвал его Леголас и, словно опасаясь чего-то, оглянулся, зацепившись взглядом за щелку, оставленную опрометчиво незакрытой дверью: на короткую секунду он ледяной стужей ощутил на себе полный ненависти взгляд, острый и безжалостный, словно нацеленное в незащищенное горло копьё. — Нет... — выдохнул эльфийский принц, когда тень в дверном проёме исчезла от дуновения сквозняка, будто её там никогда и не было. Лишь подёрнулось на мгновение, покачнулось, словно сбитое, пламя свечей... — Гимли, Морготом клятый твой язык! — сокрушаясь, выпалил Леголас.
Что такое он там увидел? Чего боялся? Гермиона проследила за взглядом эльфа, но ничего не увидела. Слова, обронённые Гимли, казались ей безобидными угрозами, но что-то в них всколыхнуло в Леголасе чувство опасности. Раньше ей не доводилось слышать от него ругань. Конечно, не такие изысканные выражения, как у неё дома... но и этого от светлого народа не добьёшься. Короткая встреча с королём Лихолесья прошла не мягко, и чем чревата повторная — неизвестно.
Гном, словно предугадав последствия своей вспыльчивости, вжал голову в плечи и обернулся, словно нашкодивший воробей — никого в дверях уже не было, да и уследит разве гном за неслышимой эльфийской поступью? Им коридоры дворцовые всяко не лес родной, однако знал сын Дурина не понаслышке, что не найдёшь эльфа даже в соседних кустах, покуда тот сам себя обнаружить не пожелает.
Почувствовав себя виноватым, Гимли отчего-то обиделся и нахохлился, куда-то срочно засобиравшись — по его уму, так помочь хотел, а с эльфами всё не вдоль, а поперёк, вот и вышло через то место, которым к владыкам не поворачиваются. Леголас устало тёр ладонью лоб, словно прикрывал пальцами глубокие морщины тяжёлых раздумий, избороздивших лицо. Последней умирала надежда решить все дела миром... Да и с чего он вдруг, наивный, понадеялся, что щедрый на подарки судьбы день решит ещё и эту проблему? Вспомнив, что иначе, наверное, и не бывало никогда, Леголас убрал руку от лица, усмехнулся и произнёс вслед уходящему Гимли:
— Ты воистину сын Глоина, потому как он костерил моего отца такими словами, что острые уши лихолесской стражи в трубочку сворачивались.
— Руки бы открутить тому, кто моему папке в вашем царстве лесном шишек да синяков наставил! — воинственно потряс кулаком Гимли, которого захлестнули застарелые обиды.
— Это был я, — как-то спокойно и легко сознался Леголас, словно знал, что ему за это ничего не достанется. — Крутить будешь сейчас или поутру?
Предчувствуя что-то интересное, Гермиона перевела взгляд на гнома, ожидая его реакции.
Гимли стоял в дверях, ошарашенный и возмущённый, потом что-то решил для себя и махнул рукой:
— Ай ну вас, эльфийская порода... Всё у вас да с подвывертом!
Гермиона не выдержала и весело рассмеялась. Грейнджер забыла, какого это — наблюдать за «перепалками» эльфа и гнома. Как будто на краткий миг вернулась в прошлое, и никогда не покидала Средиземья. Словно ей снова семнадцать и...
— Мама.
Нет. Не семнадцать. Волшебница перевела взгляд на ребёнка. Приятные воспоминания захватили её на короткий миг, но здесь, в настоящем, создавались новые и не менее светлые и радостные. От её решения зависело многое, в том числе, какими чернилами напишутся воспоминания дочери.
— Считай, квиты, — подытожил Леголас, возвращаясь мыслями к своей семье. За тяжёлыми занавесями посветлело и стихло — грозовые тучи расступились, впуская на людские земли рассвет. В голове роились сотни вопросов, а самые насущные просились на язык вперёд остальных, но... — Вы, верно, голодны.
— И коли ты теперь живой... — решил всё-таки напомнить ему Гимли. — То тебе, как никому другому, надо присутствовать на Совете.
— И то правда... — вздохнул эльф, не желая отрываться от Гермионы и дочери.
— Совете? — удивилась волшебница.
— То, что ты вернулась — счастье для многих из нас, но, несмотря на это, на королевстве Арагорна по-прежнему лежит тень.
— Я рассказал ей, — опередил его Гимли. — Про Эльдариона.
Из мира света возвращаться в более приземлённую реальность всегда тяжело. Всполохи юношеской любви немного поутихли, когда светлые и яркие воспоминания вытеснили тёмные. Разве могла Гермиона забыть об угрозе дочери и пламенном приветствии Средиземья, которое ощёрилось сразу, стоило им переступить через портал в иной мир. Волшебница перевела взгляд на дочь — у неё ещё оставалась причина сомневаться в правильности своего выбора. Стоит ли сказать о своих тревогах Леголасу? Здесь ей ничего не угрожает.
Сама идея — отпускать эльфа на совет, не нравилась Гермионе. Возможно, он действительно должен быть там именно сейчас, но как бы он сейчас не лучился счастьем, не шутил и не казался тем самым светлым и радостным эльфом, которого она знала семь лет назад, они вытянули его с того света. Разве мог он окрепнуть за столько короткое время? Грейнджер была сторонницей того, чтобы дать Леголасу отдохнуть и набраться сил, а уже после вершить дела, но оставила своим мысли при себе. Не переубедит ведь. Он ни за что не останется в стороне, когда его друг нуждается в нём.
— Эвелин... Иди ко мне.
Девочка непонимающе посмотрела на протягивающую к ней руки мать.
— Папе нужно отойти... ненадолго.
Семь лет назад Гермиона сама бы просилась, чтобы и её взяли на совет, но теперь головушка была заточена под другое — её мысли занимала дочь и как мать она должна была остаться рядом с ней.
— Пойдём со мной, — внезапно произнёс Леголас. Вопреки самому себе, он впервые не стремился спрятать Гермиону подальше от гущи событий. Каждая такая попытка уберечь её в прошлом оканчивалась лишь ещё большей бедой.
Предложение Леголаса было неожиданным для неё. Волшебница не успела дать ответа — Эвелин засияла так ярко от возможности пойти вместе, перебивая их вопросами, что у неё практически не оставалось выбора.
— А можно? Можно мне тоже пойти? — девочка вертелась между родителями, то спрашивая разрешение просящим взглядом у матери, то кидая взгляд на отца, надеясь найти поддержку во втором родителе. Теперь же у неё был выбор! Есть кому повлиять на мать!
— Думаешь, ей стоит там быть? — Гермиона с сомнением посмотрела на Леголаса. Ребёнку уж точно нечего делать на подобных собраниях. Оставлять её одну после встречи с тёмными волшебница не хотела — боялась. Да и на кого оставлять? С незнакомыми людьми — уж точно нет, а все остальные будут заняты обсуждением насущных проблем. И кто из знакомых доверенных лиц здесь остаётся? Арвен? Бедная эльфийка... Грейнджер и представить себе не могла, какого ей сейчас. Потерять своего ребёнка, не знать где он и что с ним. Жив ли ещё.
Леголас с непривычки совершенно забыл про Эвелин и озадаченно глянул на засиявшую дочь — у неё ведь не было ни нянек, ни фрейлин, ни стражи, ни всего того, к чему привык воспитанник королевской семьи. С самой смерти матери отданный на попечение целой армии слуг, Леголас никогда не докучал Трандуилу, который самоустранился от участия в жизни собственного сына как раз тогда, когда ему больше всего на свете нужен был отец. Это было больно, и Леголас знал одно: меньше всего на свете он желал своим детям почувствовать хотя бы сотую долю родительского равнодушия, которой он был за всю жизнь сыт по горло.
— Думаю, нет, — решительно произнёс эльф.
— Лучше мы подождём вас где-нибудь здесь.
Эвелин тут же обиженно накуксилась и отодвинулась от матери, как от предательницы. Желание ребёнка оставаться рядом с обретённым отцом — вполне понятны Гермионе, но как убедить её в своей правоте? Что всё это делается лишь в её благо?
— Ты права. Вам лучше дождаться меня...
Эвелин надулась и отвернулась и от второго родителя.
— Эвелин... — присел на одно колено Леголас, позвав дочь лёгким касанием худенького плеча. — Я вернусь, ты не успеешь даже заскучать. Не грусти, солнечный лучик. Пойдём со мной.
Эльф протянул малышке здоровую ладонь и хитро глянул на Гермиону.
— В Гондоре много людей, которые будут счастливы увидеть тебя.
— Эовин? — озвучил свою догадку Гимли.
— Вот и связывайся после этого с гномом, — притворно вздохнул Леголас, поднимаясь с колен. — Нет в вас никакой ни хитрости, ни загадки.
— Зато вы все такие загадочные, что аж тьфу, — не остался в долгу потомок Дурина. — Всё настроение загадили...
— Гимли! — Леголас укоризненно посмотрел то на гнома, то на дочь, которые уже хохотали в унисон — им отпущенная шутка явно доставила обоюдное удовольствие.
Примечание:
* «Душа моя» (кв.)