Глава 11
Гермиона сонно открыла глаза. Она не помнила, как они с Леголасом добрались до лагеря, и как быстро уснула, но сослалась на дождливую погоду, навевавшую сонливость, и общую усталость — она ещё долго будет ей напоминать о себе, пока не отыграется за все бессонные ночи и голову, измотанную совершенно ненужными мыслями. Девушка перевернулась на спину и посмотрела наверх — уперлась взглядом в навес, защищавший её от дождя, а затем глянула в сторону — во флет закрался луч утреннего солнца.
Вдохнув полной грудью прохладный воздух, отдающий запахом сырой земли и мокрой травы, волшебница перевела взгляд на ещё одно спальное место недалеко от себя и тепло улыбнулась. Эльф спал рядом. Светлые волосы сползли на лицо, частично закрывая левую щеку и скулу. Леголас был так близко, что она могла свободно протянуть руку и коснуться его лица невесомо и невинно, чтобы убрать спавшую прядь и больше открыть для себя его лик. Боясь потревожить чуткий эльфийский сон, вновь улыбнувшись, Грейнджер перевернулась на другой бок, спиной к лихолесскому принцу, и, подложив руку под голову, закрыла глаза, собираясь поспать ещё немного, наслаждаясь теплом.
Лёгкая, приятная тяжесть на боку, а затем прикосновение к животу через тонкое походное одеяло. Гермиона открыла глаза, почувствовав, как к спине прильнули, опаляя тёплым, но спокойным и будто сонным дыханием открытую шею. Перехватило дыхание. Румянец выступил на щеках от обуявших её неловкости и смущения. Она боялась пошевельнуться: не то не зная, что делать, не то боясь спугнуть. Секунда. Вторая. Третья. Ничего не происходило. Впору закрыть бы глаза, улыбнуться и спать дальше, но захотелось повернуться и взглянуть в его глаза, и всё же убрать ту светлую прядь.
Грейнджер аккуратно перевернулась в мягких и будто ненавязчивых объятиях, чтобы их не нарушить. Сердце бешено заколотилось в груди, забившись о рёбра, как о прутья клетки, желая вырваться и сбежать. Дыхание участилось, а объятия, что прижимали её к себе, стали крепче и напомнили тиски, сдавливающие до хруста в позвоночнике, вынуждая беспрекословно выгнуться до боли и прижаться против воли. Взгляд карих глаз натыкается на самодовольную ухмылку наёмника — она так близко к её лицу, что Гермиона чувствует на себе его дыхание. Из груди вырывается крик...
Волшебница резко села. Несколько секунд она жадно глотала воздух; плечи содрогались от дыхания, и по телу пробегала одна волна дрожи за другой. Вокруг непроглядная темнота, а тело колотит от испуга. Глаза в панике ищут источник опасности. Здесь его нет. Это всего лишь сон, но до того мерзкий и страшный, что ей больше не хочется спать — ей страшно вновь льнуть к постели и пытаться заснуть. Вдруг он снова приснится?
Лучше бы они остались в городе, дожидаться армии Сарумана во дворце короля, чем шли в поход вместе с остальными. Гермиона, слепо следовавшая за остальными членами Братства, не думала, что среди других беженцев вновь встретит хоть кого-то из фрагмента своей жизни, который пыталась забыть. Меньше всего ей хотелось видеть Мерсера, как он врывается в светлые сны, безжалостно разрушая их, как слабую и пугливую надежду, что вновь пыталась вернуться к ней.
— Гермиона, что случилось? — выползла из-под грубоватого одеяла ещё не проснувшаяся Эовин, спавшая с волшебницей бок о бок. Короткого взгляда было достаточно, чтобы понять — крик ей не приснился, и это кричала девушка, что сидела рядом и пыталась отдышаться. — Что произошло? — резко проснувшись, всполошилась племянница Теодена.
Гермиона перевела взгляд на Эовин, собираясь ответить, чтобы не сеять панику почём зря, как заметила, что своим криком переполошила весь лагерь. Хорошо ещё, что не ходила во сне, а по пробуждению никого не ударила. Нарушила традиции избиения лихолесского принца — уже хорошо. Спокойнее от этого, правда, ничуть не стало.
Небольшой навес скрывал от моросящего дождя женщин, тесно прижавшихся друг к другу, чтобы согреться и уснуть. Казалось, что весь лагерь переполошился, ища взглядом источник ночных воплей — все повскакивали со своих мест, кто-то в испуге прижимал одеяло к груди, кто-то молился, кто-то схватился за оружие: вдруг напали враги?... В темноте перед навесом замелькали силуэты воинов с факелами в руках, прочёсывающих территорию, и только трое из них точно знали, кто может так кричать во сне...
Волшебница ощутила неловкость за то, что перепугала всех, и, опустив голову, виновато бросила негромкое «извините». Все были на нервах и боялись, что армия Сарумана настигнет их раньше, чем они доберутся до Хельмовой пади. Любой шум, в особенности испуганный крик, — нежеланное явление в рядах и без того напуганных людей.
Арагорн и Леголас заглянули под навес первыми. Эовин мгновенно охватило волнение — она жаждала внимания, пусть даже такого. Найдя взглядом Гермиону, в испуганных глазах которой был буквально написан уже знакомый им сюжет ночных кошмаров, Арагорн покинул навес и пошёл успокаивать лагерь. Послышался его властный голос: всё в порядке. Ложная тревога. Проводив его взглядом, Леголас, нагнувшись, прошёл под навес — ему приходилось чуть ли не присесть, чтобы поместиться там.
— Снова кошмар? — это был даже не вопрос, а констатация факта.
Волшебница отвела взгляд и приобняла себя рукой. Её ответ не требовался — всё и так слишком очевидно, чтобы лишний раз подтверждать, а рассказывать о кошмаре, переживая его вновь, хотелось ещё меньше. Достаточно осознания, что это всего лишь игра её разума; он вертел её желаниями и страхами, выдавая непредсказуемые и не всегда приятные картины. Это просто нужно забыть. Сны не материальны. Но спать всё равно не хотелось, чтобы лишний раз не искушать судьбу.
Люди вокруг с интересом наблюдали, что же будет делать эльфийский воин. Это внимание сковывало. Леголас неуверенно глянул по сторонам — чужие глаза сосредоточились на нём, и никто не хотел вновь спрятаться под одеяло и досматривать свой сон, позволив ему без посторонних глаз позаботиться о ней. До сих пор это было нечто интимное, тихое и скрытное, но война диктовала свои условия. Послав к прародителю все заинтересованные взгляды, эльф приблизился к Гермионе, опускаясь рядом с ней на колени. Сухость под навесом была весьма условная, а с него натекло ещё больше воды; мокрые волосы прилипли к щекам, на лице — крупные капли и потёки. Ливень унялся, оставив после себя неприятную морось; к утру она должна была разойтись.
— Попробуй уснуть, — тихо попросил Леголас, помогая Гермионе натянуть на себя сползшее одеяло. Чувствуя, как одеяло возвращается к плечам вместе с теплом, защищающим от сырости, волшебница перевела взгляд на эльфа. Внимание было приятным, пусть и получено подобным непредсказуемым способом. Грейнджер, поддаваясь просьбе, вновь легла, устраиваясь на боку, лицом к эльфу. Она протянула к нему руку, чтобы убрать влажные пряди волос, что обрамляли его лицо светлой рамкой, но положила ладонь перед собой, так и не притронувшись. Дурной сон. Волшебница хотела, чтобы эльф спал и восстанавливал силы, а не мокнул под дождём, коротая в беспокойстве ещё одну бессонную ночь, но не могла ничего изменить. Не насильно же стягивать с него мокрую одежду и запихивать под одеяло со строгим: «Спи!».
Эовин, делая вид, что улеглась спать, пожирала глазами пару; эльфийский воин всегда казался ей величественным и отстранённым, ей ещё не доводилось видеть его так близко... в такой обстановке. Как и всем в шатре, что украдкой наблюдали за ними. Не замечая никого по сторонам, эльф смотрел в лицо Гермионе, где-то на дне взгляда теплели хорошо знакомые ей лучики солнца.
Задержав взгляд на глазах эльфа, волшебница немного успокоилась, заметив знакомое и родное тёплое солнце, которое сейчас, как никогда, было желанным и долгожданным. Стало немного теплее от мысли, что стальной холод отступил.
— Кошмар больше не потревожит. Я буду рядом... — аккуратно, словно священнодействуя, он подносит правую руку всё ближе к её лицу, и легко касается пальцами щеки и виска. Гермиона закрывает глаза. Не отпрянула. Лёгкие прикосновения приятны и пробуждают в памяти добрые и светлые воспоминания.
Прикрыв глаза, Леголас шепчет что-то на своём языке... мелодично и почти неслышно, губы едва шевелятся. Шум дождя тонет в его голосе и растворяется. Девушка сквозь полуприкрытые веки посмотрела на эльфа. Страх отступил, и кошмарный сон исчез, как тень в лучах солнца. Ей кажется, что она уже слышала его раньше — голос, что навевает безопасность и рождает свет во тьме, наполняя её. Грейнджер медленно моргнула, чувствуя, как пелена сна налезает на лицо белой вуалью, и закрыла глаза с шумным выдохом умиротворения. Тихий голос, не то вслух, не то в её голове... заливает пространство светом — мягким, не слепящим, ласковым. Тьма его словно боится, прячется по углам, оковы страха растворяются, и становится будто бы легче дышать. Свет, безвременье, наваждение...
Прикрыв глаза, Леголас смотрит на волшебницу с нежностью, не спеша убирать руку... чуть дольше, чем следовало, прошелестев пальцами по скуле, снимает её с виска. Частичка бессмертия, миг исцеления души... это меньшее из того, что он хотел бы дать ей.
Наблюдавшие за этой картиной потом клялись, что под пальцами эльфа пряталось едва уловимое свечение, словно звёзды спустились с небес охранять её сон. Убедившись, что девушка спит, Леголас неслышно покинул навес, скрывшись в ночи, в пелене дождя.
Сон был наполнен древесной зеленью, шелестом листьев и ласковым ветром, настоянным на травах... лесные поляны, утопающие в косых лучах солнца, запутавшихся в кронах деревьев и отбрасывающих кружевные тени. У звенящего ручейка маленькая серебристая выдра играла с белым оленем, склонившим к ней увенчанную рогами голову.
***
Поутру тучи развеялись, и на небе появилось пригревающее солнце. Гермиона шла рядом с Эовин до тех пор, пока девушка не нашла лишний повод составить компанию Арагорну. Волшебница отошла к лошади Гимли и встала с другой стороны от неё, чтобы не стоять стеной между племянницей короля и дунаданцем. Грейнджер иногда украдкой бросала взгляд в их сторону, но, тихо вздохнув, отводила его и слабо качала головой, понимая, что в ближайшем будущем их ждёт ещё одно разбитое сердце. Тогда она переводила взгляд на горизонт и ловила в стороне от толпы знакомый силуэт лихолесского принца.
В голове всплыли обрывки прошедшей ночи, но не кошмар — он отпустил её и больше не напоминал о себе, а тёплого и лёгкого прикосновения к виску, от которого даже в воспоминаниях становилось как-то по-особенному тепло и уютно. Страх отступил. Волшебница больше не озиралась по сторонам в поисках Мерсера, который в любой момент мог просто пройти мимо, нарочно мелькая перед глазами и не давая покоя в отместку. Добрый сон, лучистый, прогнал скверные мысли, и девушка впервые за долгое время почувствовала прилив сил.
— Ну.. — прервал её размышления голос гнома. Гермиона растерянно посмотрела на Гимли. — О чём задумалась?... Идёшь, витаешь где-то, — потомок Дурина взмахнул рукой, но, вспомнив о лошади, быстро перехватил рукой поводья. Строптивое животное ему мало чем нравилось, особенно после первого падения. Ему бы сейчас ехать верхом на чём-то более близком и родном, а приходится на этой кляче мозоли на заднице натирать. — Я же вижу. И тебя эльфийская магия не минула.
Грейнджер отвела взгляд, чувствуя, как на щеках заиграл румянец.
— Да пусто тебе краснеть, а то я не видел, как вы там в дождь миловались, — тихо посмеивался гном. — Весь лагерь своим криком переполошила. Я и обернуться не успел, как гляжу, а он уже рядом. Прытью долетел, как рысак! И жмётся всё рядом, жмётся. И глаза ему пытливые не мешают, ишь! А ещё эльф, — веселился потомок Дурина, смущая девушку ещё больше.
— Гимли, — чуть укоризненно одёрнул его Арагорн, но не смог сдержать весёлой улыбки.
— Пропала девчонка, — тяжко вздохнул гном и улыбнулся в бороду, чуть посмеивающимся взглядом поглядывая в сторону девушки. Что ж одному остроухому от его шуток страдать.
***
Переход был долгим и утомительным, но надежда на спасение придавала им сил. Они оттягивали неизбежное, и судьба решила напомнить об этом новой кровью.
Шум. Растущая паника. Неизвестность. Гермиона остановилась, непрерывно смотря на линию горизонта, куда ушли мужчины. Меньше всего волшебнице хотелось оказаться в центре нового сражения, едва вздохнув легко и свободно. Первым показался Арагорн; мужчина спешно возвращался к ним. Беспокойство легко читалось на его лице.
— Волколаки! Уводите людей!
Люди переполошились. Спокойствие покинуло их; известия вселили ужас в их души. Гермиона сделала несколько быстрых шагов вперёд, к холму, где в последний раз видела эльфа, что скрылся у неё из вида. Подхватив подол мешающего платья, она собралась подняться выше, когда перед ней вырос, как стена, Элессар.
— Назад, — и развернул её, не спрашивая, давая лишь краем взора заметить знакомый силуэт. Живой и невредимый, но сердце всё равно не на месте. Вдруг что случится? Грейнджер терзали смутные сомнения и осознание того, что даже окажись она рядом, то будет лишь мешаться под рукой без своей волшебной палочки.
У неё нет былой силы. Стоило бы поучиться у сына эльфийского народа хотя бы лук в руках держать. А что она? С голыми руками выйдет против врагов? Кто позволит ей сражаться бок о бок с мужчинами? Гермиона прекрасно понимала, что уроки владения мечом, полученные хоббитами и ей в переходе от Арагорна и Эомера мало чем помогут делу. Она не искусный воин и скорее станет помехой на поле боя, чем сделает что-то существенное.
— Иди к Эовин. Уходите в ущелье, — коротко бросает Элессар и спешит оседлать лошадь, чтобы вступить в новый бой.
Гермиона хотела оказаться в другом месте; взгляд цеплялся за горизонт, выглядывающий из-за зелёного холма. Плечо тронула Эовин — ей, как и волшебнице, не хотелось уходить и оставлять того, кто ближе всего сердцу. Они вынуждены бежать и жить с неизвестностью, лишь надеясь на лучший исход. Это слишком страшно — быть один на один с мыслью, что это может быть последний раз, когда она видит его живым.
***
С тобой хоть однажды было такое?
Никогда не привыкнешь хоронить друзей... с каждым разом — как удар в одно и то же место.
Это первая смерть бьёт без предупреждения, сталкивает с неизвестностью — так, что в первые секунды растерянности... не веришь. Не знаешь ещё, что само известие о смерти — самое малое из того, что ждёт впереди... что придётся вынести. Малодушно надеешься, что вот она — смерть, как она есть, нагрянула, отгремела похоронными хлопотами, и больнее, чем в первые дни, уже не будет...
Ошибаешься. Будет. Боль — она не в минутах прощания. Не в ритуалах, не в слезах, не в трауре.
Коварство первой смерти в том, что вся лавина не обрушится сразу. Она поселится внутри, затаится в буднях, отравляя по капле весь организм. Боль хочет, чтобы её чувствовали... И напоминает о себе. Мелкими, колкими деталями... досадными «если бы», сослагательным наклонением, тем, что могло бы быть... и уже никогда не случится. И больнее всего бьёт не известие о смерти, а сама смерть — вместе с умершим она забирает часть твоей жизни. И вот тогда, выплакав все слёзы, ощущаешь всю разверзшуюся пустоту, потому что она начинает резонировать. С каждым днём, с каждым воспоминанием нарастает набат трагедии, и в душе начинает звучать боль — расстроенной гармонией, глухой тоской по обрывочным моментам, воспоминаниям... остывает его недопитый отвар, пустеет место за столом, а здесь должна была быть его шутка... его рука, его взгляд, его помощь, защита, его жизнь.
Но её нет...
И каждая последующая смерть вспарывает душу сильнее, чем предыдущая. Ты уже знаешь, что придётся пережить... и не сможешь этого избежать.
Каждая новая смерть — как удар в одно и то же место. Хорошо знакомая боль, словно старая, боевая подруга — куда теперь без неё? Вот и следует за ним из века в век непрошеной, незваной вечной спутницей.
Эльфы обречены помнить. И тогда дар бессмертия превращается в проклятье.
Бурлящий поток несёт свои воды под ногами, свет вечерней звезды в руках холодит пальцы... и кажется, что эльф вот-вот выронит её, провожая взглядом ускользающие пенные всполохи. В голове отзвуками, словно рассеянное эхо: «нет... нет». Боль потери ещё не чувствуется. Как и сама потеря. Ошибка... Досадная ошибка, которую не исправить — морозит по спине холодом, заглушает звуки вокруг. Выцветает мир до оттенков сепии, и все беды, все терзания, хлопоты, все мысли схлопываются до одной единственной, которую и назвать никак не получится. Просто свербит в душе, скребётся, словно стенки грудкой клетки царапает.
Этому нет названия. Это ещё не боль. Неверие...
Ветер трепал плащи, уносил в даль мгновения жизни, а они и не чувствовали. Никуда не спешили. Ошарашенные, стояли на краю обрыва, смотрели в бурлящий поток... Гном и эльф, остро ощутившие, что потеряли нечто жизненно важное. Потеряли обидно, досадно, несерьёзно. Недосмотрели. Не защитили. Не уберегли... Что-то не сделали.
Ещё многое... слишком многое они ещё не сделали.
Так не должно быть. Так нельзя... Эльф провожал взглядом частичку собственной жизни, и жизней тысячи людей. И не верил. Пока что не верил... не мог, не хотел представить эту жизнь без него.
Пока ехали, скорбно молчали. Леголас невидяще смотрел перед собой. Внутри грудной клетки сквозняк гулял такой стылый, что ему казалось, что удержать душу от разрыва можно только руками. Стиснуть грудную клетку ремнём, затянуть лоскутами ткани... Это бушует горе. Весь дальнейший поход, каждый их шаг теперь казался бессмысленным, и кажется, что только тяжелые лапищи Гимли по бокам удерживали его на земле... острое чувство одного на двоих горя. Они ничего друг другу не сказали. Все мы чувствуем по-разному, хоть и одно и то же.
***
Лучше сотни, тысячи раз побывать в бою и сражаться бок о бок, чем один раз томиться за серыми холодными стенами в ожидании новых вестей. Гермиона не находила себе места. Сердце осталось там, на поле, где их застало сражение. Хотелось бы верить в то, что все они вернутся, что Леголас ступит за стену крепости невредимым и это не последняя их встреча, но мысли беспощадны в своих ожиданиях. Время, что медленно тянется, губительно.
Девушки, чтобы как-то отвлечься, уделяли внимание жителям Рохана, которые нуждались в их помощи, но, сколько бы волшебница ни пыталась отвлечься и чем-то занять руки, мыслями оставалась в другом месте. Невыносимая тревога и чувство, будто что-то плохое должно случиться, терзали её, не давая покоя.
Только бы всё было хорошо...
Она не теряла надежды на лучший исход и с криками воина, просящего дать дорогу королю, бежала по улице к главным воротам, чтобы встретить вернувшихся героев. С надеждой и лёгким страхом Грейнджер осматривала вернувшихся мужчин, выискивая взглядом в их числе каждого члена Братства. Одного из них её сердце желало увидеть больше всего. Чем дольше Леголас не появлялся, тем беспокойнее билось сердце в груди, а ноги так и порывались сорваться в бег. Она как танцевала на месте, то подаваясь вперёд, то в сторону, высматривая, пока в поле зрения не показался знакомый силуэт.
Гермиона сорвалась с места и в несколько быстрых шагов, поддаваясь порыву, оказалась рядом с эльфом. Сердце забилось ещё быстрее.
Соскользнув коня, Леголас сам не понимает, как оказывается обнятым... Это такой гротеск — видеть свет надежды на лице Гермионы, за который ещё вчера отдал бы собственную жизнь, но сейчас... горе в душе затмевает всё, будто в мире больше нет и никогда не будет радости.
Страх отступил, когда Грейнджер, крепко обняв, прильнула к груди Леголаса, прижавшись щекой, и закрыла глаза, выдыхая. Живой. Вернулся. Всё остальное прошло мимо неё и хотелось лишь потереться носом, свыкаясь с мыслью, что он рядом и его жизни больше ничего не угрожает. Сердце бьётся медленней и она ровнее выдыхает. Пару секунд и объятия чуть ослабли. Девушка подняла голову, всматриваясь в лицо эльфа, и ладонь легла на его щеку, чувствуя знакомое и желанное тепло. Взгляд беспокойно осматривал его лицо — она чувствовала, что что-то не так, но не могла понять, отчего её солнце не светит, отчего померкли звёзды на дне его глаз. Она будто сталкивается с ледяным изваянием — померкла внутренняя сила, что ещё вчера исступленно сияла и освещала всем путь в темноте. Эльф смотрел ей в лицо, не в силах разделить её радость...
Леголас опустил глаза. Ещё ни слова им не было проронено с тех пор, как в руках оказалась серебристая подвеска... ставшая единственным живым напоминанием о нём.
... он не смог ей сказать, не нашёл слов.
Гермиона будто смотрела на мир его глазами, но сама ещё не осознавала, что за горе обрушилось на Леголаса. Тревожное чувство осталось, и терзало ничуть не меньше, чем пустой взгляд голубых глаз — он будто смотрит сквозь неё и мир, что больше не приносит радости, не вселяет надежды. Гермиона украдкой заглядывает в его лицо, надеясь найти ответы, понять, что тревожит того, кто так дорог. Сердце с болью сжимается. Она не может радоваться, когда он серее тучи, когда от него веет холодом, будто обдало осенним ветром в дождливый и холодный вечер в ответ на объятия. Нет тепла.
Чувствовать чужую боль, как свою, и всё, чего желать, — исправить, подарить ему утраченный свет, только бы на его лице вновь заиграла улыбка, а в глазах загорелся свет ярких звёзд. Гермиона хотела разделиться с ним его боль, но не получала отклика — лишь отведённый взгляд, как отражение себя. Больней всего сталкиваться с собственной беспомощностью, когда бы отдал всё, что у тебя есть, только бы вдохнуть в него жизнь, только бы получить желанный отклик и знать, что всё будет хорошо.
— Где Арагорн?... Где он? — дрожащим голосом спросила Эовин.
Волшебница отвлеклась, услышав голос Эовин. Смутные сомнения закрались в душу к девушке — они обе знали ответ, но боялись озвучить его, ведь это значит, что они приняли его смерть, смирились с тем, что Арагорн уже не переступит порог крепости и не окажется здесь, в безопасности, вместе с людьми, которых защищал ценой своей жизни.
И Гимли, скрепив сердце, ответил:
— Пал...
Ощущение утраты отзывается глухой болью. Элессар не был для Гермионы близким другом, но за время, проведённое бок о бок, она успела привязаться к каждому из них. Она так боялась оказаться на месте Эовин, что судьба, будто сжалившись, миновала её наказанием смерти, но пришлось заплатить за дар не меньшую цену — дождаться возвращения живого возлюбленного, но получить лишь тень от него, что тянется по миру, не находя себе ни покоя, ни места.
Когда умирает кто-то из близких, жалеешь не только его: жалеешь весь прежний свой мир, который меняется без этого человека. Мёртвый уходит на тот свет, и душа его упокоится, и начнётся новая жизнь, но... и живые оказываются в новом мире, где его больше нет, и тоже должны научиться жить по-другому.
Гермионе казалось, что уже не может быть больнее. Что все испытания, что выпали на её долю, остались позади, но она ошибалась, полагая, что уже нечего терять, что уже ничего не отзовётся безмолвным криком внутри. Объятия пали, позволяя ему уйти. Отдав поводья конюху, Леголас пошёл прочь от скопления людей, чувствуя спиной один горячий, незаслуженно обиженный взгляд.
Грейнджер проводила его взглядом, ни живого, ни мёртвого. Тень, что осталась от света звезды. Волшебница уже однажды видела, как смерть друга меняет, как искажает жизнь, и бьёт каждый раз между лопаток молотом кузнеца, как только попытаешься встать. Она помнила Гарри, что так отчаянно цеплялся за ушедшего из жизни Диггори, но о своей боли кричал и рыдал. Леголас нёс её молча и оттого ещё страшнее наблюдать за тем, как он поедает себя утратой. Утихнет ли боль? Нет. Она останется в сердце, въевшись в память воспоминанием о жизни и... смерти.
Леголас не смог молча уйти. Развернулся, поймав взгляд волшебницы, безмолвно выдохнул. Понимала ли она, что такое, побратима боевого потерять?... Друга ближайшего, с которым и победу праздновать, и поражение, и шутку шутить, и слезами давиться, и в походе одним плащом укрываться, и у одного костра сидеть... того, без которого уже жизнь — не жизнь. Одна мысль на двоих, одна цель, одно движение... Не было мыслей в голове, ничего больше в жизни не было.
— Лего... — Гермиона остановилась на полушаге к нему.
— Оставь его... дай одному побыть, — придержал её за руку Гимли, провожая взглядом знакомую светлую голову, теряющуюся в толпе. Волшебница бросила неуверенный взгляд в сторону эльфа. Меньше всего ей хотелось оставлять его одного. Не сама ли не так давно пряталась с болью от других? Сердце вновь сжалось. — Он ему и друг, и брат... был, — потянув девушку за локоток, гном повернул её к Эовин, которая буквально посерела от горя. Взгляд её метался по лицам пришедших, веря и не веря, ища любимого среди толпы...
Увы. Он не придёт. И, осознав эту невозможную истину, Белая Леди Рохана опустилась на каменные ступени и исступленно зарыдала.
Гермиона перевела взгляд на Эовин. Теперь её черёд подставлять своё плечо роханской княгине.
***
Унять бесконечные потоки слёз невозможно, когда сердце грубо разбито. Чувство утраты напоминает огромную пасть с острыми клыками. Та схватит и медленно перегрызает плоть, давая прочувствовать каждый клык, что врезается в кожу и раздирает её, проникая всё глубже, а после отступает и тянется отголосками тупой боли, давая короткий перерыв, чтобы мученик не успел привыкнуть к боли, и начинает сначала, проделывая это снова и снова, делая боль невыносимой.
Грейнджер оставалась рядом с Эовин, пока не почувствовала, что она лишняя. Проплакав у неё на коленях от первой вспышки горя, Белая леди Рохана тихо лила горькие слёзы, оплакивая Элессара. Волшебница невесомо гладила её по волосам и молчала. Её взгляд пусто смотрел перед собой, а мысли занимал лихолесский принц. Наблюдать за чужим горем невыносимо, и руки опускаются от осознания, что ничем не можешь помочь. Она слишком слаба. Не в её силах что-либо изменить.
Волшебница подождала, пока Эовин, измученная слезами, провалится в сон — ей знакомо это состояние, когда отрекаешься от себя, пожираемый болью, и думаешь о том, что мог бы сделать, окажись рядом. Ведь тогда, в переломный момент, она была здесь, в безопасности, а могла сражаться вместе, могла что-то изменить и повлиять на ход событий. Это чувство, как отрава, что подпитывает боль.
Грейнджер старалась следовать совету Гимли и не идти за Леголасом, но не могла позволить себе оставить его одного. Леголас нашёлся на одной из самых высоких башен крепости. Ветер шелестел длинными волосами, взгляд был направлен в даль, изредка опускаясь на покоящуюся на ладони подвеску. Всё, что у него осталось. Частичка его души.
Волшебница остановилась в нескольких метрах, смотря ему в спину. Она не знала, что должна сделать. Что сказать? Леголас заговорил первым, нарушая гнетущую тишину:
— Это подвеска Арвен... его возлюбленной. Дочери Элронда, внучки Галадриэль... — произнёс он, обращаясь к девушке, что приближалась к нему со спины. Он ни с кем не спутал бы хорошо знакомую поступь Гермионы, хотя больше не знал, а чувствовал, что именно она не сможет оставить его со своим горем один на один. Девушка перевела взгляд на подвеску, покоившуюся на раскрытой ладони эльфа. — Свет вечерней звезды, что никогда не угаснет... — длинные пальцы прикрыли кулон. Снова тяжёлый вздох. — Я не знаю, как... я должен вернуть её, — трудно быть горевестником. Леголас помолчал. — Но Арвен... не сможет больше жить в этом мире. Её душа погибнет от тоски.
Он знал, что Гермиона его слушает. Знал, что будет услышанным...
— У нас... всё иначе, чем у людей. Эльфы любят лишь один раз, и сходятся только с теми, с кем готовы разделить свою жизнь. Эльфы умирают не от старости... а от меча. И от горя.
Гермиона не представляла, что можно сказать Арвен, ведь все слова, как бы тщательно их не подбирали, прозвучат безжалостно и, приобретя форму кинжала, вонзятся прямо в грудь. Это всё равно, что убить её своими руками.
Медленной поступью волшебница подошла к эльфу. Гермиона протянула руку, но тонкие пальцы не коснулись спины, замерев в сантиметрах от неё. Объятия ничем не помогут, сколько бы она ни пыталась привлечь его внимание — оно приковано к горю. Никакие слова в мире, известные волшебнице, не могут заменить ни друга, ни брата, ни товарища. Не смогут и заполнить дыру, что образовалась в груди от пронзившей её стрелы. Вырвали, но от наконечника осталась рваная рана и сейчас она кровоточила, напоминая червоточину, что поглощала всё вокруг себя. Со временем она затянется, но грубый шрам останется, как вечное напоминание о крупице жизни, которую унёс с собой павший воин.
Она обошла эльфа и встала перед ним. Несколько мгновений девушка молча смотрела перед собой, не поднимая головы, а после мягко коснулась груди эльфа ладонью, как уже когда-то делала, там, у реки, во владениях Галадриэль. Она смотрела на неё, чувствуя, как под ладонью бьётся чужое сердце. Такой простой и искренний ритуал — коснуться чужой души, словно вслушиваясь... словно может человек услышать то, что таит в себе бессмертное существо. Грейнджер не могла забрать его боль, но могла разделить её вместе с ним, если только позволит.
Вечная любовь.. Как много людей мечтают о ней, и не подозревая, как будут жить дальше, случись так, что одного из них не станет. Гермиона не могла представить. Находиться на расстоянии — невыносимая мука, терпеть которую невозможно, но сколько боли принесёт настоящая потеря? Грань между миром живых и миром мёртвых не измеришь шагами и не преодолеешь, поддавшись одному всполоху сильных чувств — это иное. И сколько ещё будет таких разбитых сердец, пока на мир продолжает наступать темнота, разрушая всё, что дорого? Короткий взгляд на горизонт, где сгущается тьма. Порывы холодного ветра задувают в спину, и в душе поселяется тревога. Так не должно быть. Они не должны терять любимых. Это неправильно — отпускать их, даже не попрощавшись. Злой рок потешающейся судьбы.
Грейнджер вновь перевела взгляд на эльфа, но ладонь медленно спала с его груди. Вторая ладонь накрыла его руку, едва касаясь свисающей цепочки, зажатой подвески. Волшебница тихо зашептала, не отводя взгляда от его глаз, пытаясь заглянуть в зеркала его души:
— Потерять дорогого сердцу человека — это истинное несчастье. Мы не можем ничего изменить и исправить. Всё, что в наших силах, — это не дать столкнуться с ним в одиночку.
Никто и никогда не сможет заменить Арагорна, ни как друга, ни как возлюбленного, но его смерть не должна стать жирной точкой или грубой линией, что перечеркнёт несколько жизней. Они должны с этим справиться.
Её слова... важно не то, что она говорит, а как. Смелая девочка, для которой чужое горе хуже собственного — откуда в ней столько самоотверженности?... откуда столько горячего желания жертвовать собой?
Грейнджер опустила взгляд и вот уже вторая ладонь накрывает его руку. Цепочка слабо отзывается на лёгкое прикосновение и замирает в воздухе, не находя шеи хозяина. Вещь будто страдает и плачет, и меркнет в руках эльфа, лишившись тепла. Нужные слова не находились. Гермиона чуть крепче сжала его ладонь и подняла взгляд, чтобы вновь заглянуть в лицо эльфа.
— Я буду рядом. Всегда. Что бы ни случилось.
Гермиона собиралась пройти этот путь вместе с ним от начала и до конца. Оставаться рядом, пока он живёт вместе со своей скорбью. Он не должен оставаться один.
«Всегда»... Левый уголок губ эльфа чуть кривится не то в усмешке, не то в сомнении. Знает ли она, что её «всегда» гораздо более скоротечно, чем она может себе представить? И что, возможно, их «всегда» закончится уже завтра — в стенах Хельмовой Пади, которая падёт от удара злой силы? Видимо, нет — она трепетно держит его за руку, и внутри мешается нежность к самоотверженному ребёнку напополам с горечью.
— Все эти люди... женщины... дети... никто не выживет в этой крепости.
Никто не решался говорить об этом вслух. Произнести это — значило бы признать поражение, ещё не начав бой.
— Мы привели их на смерть. Союз Саурона и Сарумана, Изенгарда и Мордора будет под этими стенами уже завтра, — он поднял взгляд на горизонт, словно видел, как чёрная порча расползается по землям Рохана, приближаясь к последнему оплоту людей. — Десять тысяч воинов... Нас перебьют всех до одного. Рохану не выстоять в этой битве.
Гермиона чуть обернулась, бросая взгляд на горизонт. Пугающая тьма приближалась, наступая на пятки новыми смертями и разрушениями. Не нужно быть эльфом, чтобы чувствовать, как мир медленно умирает вместе со своим народом. Все понимали, что приближается к ним, но боялись признать себя в том, что завтра может настать конец, что полчища орков ворвутся в крепость и уничтожат каждого, не щадя никого.
— Будущее ещё не предопределено, — волшебница заговорила чуть громче, смотря на эльфа, который, как ей казалось, всегда видел свет там, где его не замечали другие. Слышать, что он сдаётся, что принимает такое будущее — горький подарок перед неизвестностью. Она не желает этого принимать и ему не позволит. Их силы неравны и конец может быть ближе, чем хотелось бы. У них не будет другого времени, так зачем тратить то, что отведено, на мысли о смерти, когда они ещё живы?
Верила ли она в то, что говорила? Или просто пыталась найти хоть где-то надежду, чтобы слабо, но поверить в то, что исход не предрешён, что у них ещё будет возможность вновь встретить рассвет, не оплакивая павших любимых? Гермиона не знала ответа, но пыталась заново научиться верить и надеяться.
Длинные пальцы чуть сжали свет вечерней звезды, чувствуя тепло девичьей ладошки... Арагорн знал это, когда шёл сюда, но встретил свою смерть в другом месте. Всё ли сделал он, что хотел на этой земле?... и поступил бы иначе, если бы знал, что умирать так быстро и так безоглядно — на поле битвы, даже не будучи похороненным?...
— Если завтра нам умирать... я не буду жалеть о содеянном, — что-то решив для себя, эльф ступает к ней на шаг ближе. Его рука ускользает из её ладоней, лишь вскользь давая прикоснуться к чужой холодной и утраченной любви; волшебница оказывается в его объятиях, что столько раз защищали её от внешнего мира, от боли и страха. Она не отрывает взгляда. Молчит, будто разом позабыла все слова, что когда-либо знала.
Закат давно отгорел за их спинами, за горой, а на землю спускались сумерки.
— И не хочу жалеть о том, чего не сделал...
Смерть близкого человека резко и безжалостно сбрасывает на землю даже бессмертное существо — наша жизнь не вечна. Станем ли мы бояться, сомневаться и ждать, если уже завтра все это потеряет своё значение? Страх быть отвергнутым полыхает внутри — и пускай горит! Пусть бушует, пусть мечется, уже завтра он станет бессмысленным!
Прикрыв глаза, он касается щекой её виска, чувствует кожей шёлк мягких волос. Гермиона закрывает глаза. Наклоняет голову чуть на бок и прислоняется к нему виском; легко трётся об него, прося немного ласки и нежности. Руки сходятся у него на спине в некрепких объятиях и чуть сжатые пальцы касаются лопаток. Она дышит медленно и сердце тяжелее бьётся в груди. Простоять бы так вечность, не отпуская его от себя, но чувство скорби и сожаления поедают без остатка, вселяя смуту и темноту там, где в искренности купается светлое чувство.
— Amin mela lle... — шепчет Леголас.
Грейнджер помнит эти слова, сказанные ею у реки. Помнит, что они значат. Толика сожаления, но нет сомнения. Что думать о прошлом, когда новый рассвет может стать для них последним?
Страшно ли вновь открыться, будучи не раз отвергнутым?... Страшно, но куда страшнее смерть, затаившаяся в завтрашнем дне. Она поджидала Арагорна на этом проклятом поле, настигла исподтишка, подлая... оставив после себя пустоту, звенящую душераздирающим «не успел». Это чувство горело изнутри эльфа, и слова, что сорвались шепотом, не требовали от неё ответа. Да и какой может быть ответ? Либо «нет», и завтрашняя смерть станет долгожданной гостьей, которую эльф примет с радостью...
Либо «да»... и тогда у них ещё есть надежда на «завтра».
Между признанием и ответом секунды, что растянулись в целую вечность глубиной с омут на дне серо-синих глаз. На дне замер страх, покрывающий внутренности тонким слоем морозного инея.
Гермиона поворачивает голову, касается лбом его виска и лишь тогда открывает глаза. Она медленно отстраняется, совсем немного, чтобы взглянуть на него. Медлит с ответом, хотя знает, что молчание режет остротой неизвестности и страхом непринятия. Один раз она уже оттолкнула его от себя, когда он открылся. Знал ли, что хотела другого? Поверил ли её словам или всё ещё надеялся, что это неправда? Все вопросы разбиваются о грубое прошлое. Боль... но она остаётся не озвученной и тонет в желании податься навстречу. «Примешь ли ты меня такой? Ответ уже прозвучал. Но знаешь ли ты, что за тайну я храню, не желая делить ей? Сможешь простить мне мою слабость?»
Леголас ждёт: не спугнуть бы, не обидеть... А нервы, словно тетива, дрожат от натяжения. Прислушиваясь к чувствам, он ждёт — его рука набита поражать свою цель, и он, как никто, знает, как одинаково губительны нерешительность и нетерпение.
Руки по его спине поднимаются выше, едва касаясь, тревожа чуть прохладную материю, пока не окажутся на крепких плечах. Она подтягивается ближе, уменьшая между ними пространство, и льнёт к груди, когда ладони, прошелестев по скулам, касаются щёк, оглаживая их большими пальцами. Взгляд бегает по его лицу, но каждый раз возвращается к серо-голубому омуту, в котором она хочет увидеть тепло. Она всё ещё беспокоится и всё ещё чувствует себя виноватой за то, что не может ему помочь, не может забрать его боль. Переложить бы его руку к себе на сердце и тихо прошептать: «Оно твоё. Бери», но все слова тонут. С каждым шагом всё тяжелее дышать. Найти бы чуть больше смелости для ещё одного шага.
Молчит, но вновь идёт на сближение, касается его лба своим, чуть наклоняет голову и неуверенно и легко касается губ поцелуем. Короткий вкрадчиво-нежный поцелуй, как несмелая проба — не оттолкнет ли? Их дыхание сливается воедино. Каждое её прикосновение, словно искра — незначительная сама по себе, но рождающая пламя. Любовь. Сильнейшее из чувств, искренний танец открытой Вселенной, пламя, в котором горит здравый смысл — и он горит, когда Леголас подаётся навстречу, чтобы сорваться наконец и...
Не упасть. Вознестись. Он не знает, но целует её, как в последний раз.
Ладони соскальзывают вниз и перебираются на спину. Объятия становятся крепче и волшебница больше не отстраняется. Мягко и неторопливо открывая губы навстречу и позволяя стать ближе, сминая все запреты и стены, что выстроила сама своим страхом. Если это их последняя ночь, то она хочет провести её вместе с ним, не думая о том, что будет потом. О том, что завтра может не стать ни его, ни её, ни мира, в котором родилась их любовь.
Свет вечерней звезды на цепочке колышется от ветра, повиснув на его пальцах у неё за спиной... символ разлученных войной влюблённых, несбывшейся вечной любви.
Это... не точка, это новый мир, прежде ни им, ни ей не открытый, путь к которому они прокладывали вдвоём. Цепочка эпизодов, отрывков, вспышек, объединённых одним: душекасание. Мир, открывшийся перед ним теперь, рождался из пустоты, и дрожало само мироздание. Настолько безграничный, что у принца захватило дух — заставив себя прерваться, он вцепился в неё потемневшими до глубокой синевы глазами, в голове — ни единой мысли, лишь где-то на периферии удивление от того, что сердце бьётся, как бешеное.
Вот она — перед ним... огромные карие глаза светятся, а на дне — его отражение. Это срезало все предохранители, сбрасывало в полёт... Это освобождало. В её глазах — счастье, губы зовуще приоткрыты, дыхание глубокое, волнительное... он мечтал увидеть её такой.
Минутная передышка, они стоят, касаясь лбами, дыхание порхает с губ на губы, взгляд — глаза в глаза. Объятия близкие, тесные... и изнутри заполняет, затапливает благодарность человеку, подарившему такое наслаждение, благодарность за всё — за безграничное счастье, раскрывшееся перед ним, ещё не отведанное, но оттого только больше желанное. Захватившие ощущения не думают отпускать, и мягкое свечение, появившееся на коже эльфа, вспыхивает плавленым золотом, когда он наклоняется к девушке вновь.
Целовать её вновь и вновь, словно надеясь испить эту чашу до дна, но с каждым глотком всё больше разжигать жажду. Чувство — светлое, но в то же время настолько земное... он не знает этого, и тонет, словно в омуте, в котором нет ни страха, ни боли, ни смерти, есть только она.
Лишь бы эта ночь не кончалась. Ему не хотелось всплывать.
Сложно сказать, сколько они целовались на башне Хельмовой Пади, последнего оплота людей. Леголас вспомнил о времени, когда суета крепости стихла, на стенах зажглись факелы, а на небе — звёзды. Горячее дыхание ворвалось в ночной воздух сизыми клубами — то ли ночь была настолько холодной, то ли... кхм.
Посмотрев на облако пара, вырвавшееся изо рта, он вновь укрыл волшебницу плащом, привлекая к себе — уже знакомый жест тепла и защиты, наполненный теперь уже неприкрытой нежностью. Вопреки всему, эльф улыбался — каждый раз, когда смотрел на Гермиону.
Грейнджер не надеялась, что сможет стянуть рану в груди эльфа, что образовалась после гибели Арагорна, но для себя и для лихолесского принца решила, что жизнь слишком хрупка и быстротечна, чтобы тратить её на сомнения. Если не сейчас, то когда же ещё? Быть может, это действительно последняя ночь, последняя возможность озвучить несказанное. Чем больше она отдавала себя не просто во власть поцелуя и его рук, а в трепет двух влюблённых сердец, что затапливают горячим теплом, тем меньше хотела встречать новый рассвет. Времени никогда не хватит. Чем ближе день отчаянной битвы, тем сильнее хочется остановить время.
Времени всегда мало, когда влюблён. Разорванная череда поцелуев привела к новому теплу. Волшебница льнула к груди Леголаса, вновь чувствуя оберегающее тепло. Какое-то время она ответно всматривалась в его лицо и мягко улыбалась, разделяя его радость, и на душе становилось светлее от мысли, что где-то и как-то она всё же смогла поселить в нём частичку утраченного света. Горечь утраты не исчезнет и не станет слабее от её стремления стать ближе, но так ещё есть хоть небольшая надежда на то, что ещё не всё утрачено. И где-то совсем глубоко внутри трепещет страх и нетерпеливо ворочается — он не забыт и не сгинул, не отпустит, грубо и дерзко вцепившись; шипит и вьётся, как змея, что только и ждёт подходящего момента, чтобы впрыснуть новую порцию яда, но неохотно отступает. Её солнце рядом и гонит его, как тень, прочь.
Ладони опустились ниже, объятия стали крепче. Грейнджер спрятала лицо в кромке плаща и груди эльфа, глубоко вдохнула и закрыла глаза, прислушиваясь к его голосу. Она сожалела о том, что не сделала этого раньше. Она отмела все мысли и перестала думать прошлым — от неё ускользало настоящее.
— Я жалею лишь об одном... — заговорил Леголас. Размышления к звёздам — девушка пряталась где-то у него на уровне груди, укрытая от ночного холода и окружающего мира. — Время. Так мало времени для нас...
— Но оно ещё есть, — шепчет она и в её глазах он впервые за долгое время видит надежду.
Ладонь ласково гладит плечо девушки, но к молчаливой нежности примешивается скорбь. Его рана ещё слишком свежа, чтобы просто забыть и отдаться во власть внезапно нахлынувшему счастью. Этот поцелуй должен был быть другим... освободив от невыносимых мук сомнения, он заполнил мысли слепящим светом, окрылил и подарил мгновения пронзительно-сладкого наслаждения, но не мог перебить чувства горечи, похороненного в потайных уголках души. Словно огромный сноп пламени сыплет искрами в небеса на фоне стылого зимнего кладбища, тех мест, куда никогда не проникнет тепло.
***
Счастье спит на его плече... тихое, тёплое, солнечное даже в темноте. Где-то на грани сна и реальности, там, где окружающий мир утопает в золоте летнего утра, где вкрадчиво колышется янтарная листва, где нет ни времени, ни грядущей битвы... Забрать бы её туда, где никогда не бывало зло, где тень не касалась тонких, резных листьев, где воздух чист и сладок, а в душе царит спокойствие и единение с природой. Длинные пальцы поглаживают острое девичье плечо, ворошат отброшенные на спину волосы... он закрывает глаза, а вдыхает момент, и кажется, что без вина пьян. До того блаженное чувство — слышать сонное дыхание спящего кареглазого счастья, чувствовать эфемерную тяжесть девичьей ладошки у себя на груди, любоваться ей, пока она спит...
Лучше бы он не решился, лучше бы струсил, потому что сложно придумать более страшную смерть, чем та, что ждала его в завтрашнем дне. Умереть, когда в груди до ощутимого жара бьётся жажда жизни — мыслимо ли?... Душа не знала любви, не знала чувств, переполняющих через край, которыми хочется делиться и получать радостный отклик — знаю, чувствую, люблю тебя... С их места не было видно земли и казалось, что за кромкой башни простирается безгранично-звёздная мгла, и они в этом мире вдвоём, на берегу неба... И стоило прикрыть глаза, как воображение рисовало образы, от которых на лицо без спроса наползала чуть смущённая, но светлая улыбка: лёгкая корона на её волосах, в глазах — блеск ожидания... и он бы нервничал немного, ждал её у алтаря — а вдруг передумает?... но не передумает, появится, величественная и кроткая, изысканная и ясная, строгая и чуть с искринкой... такой, что предназначена лишь ему — и он за этот блеск в глазах, за хитринку, за прищур, за ласковость, за улыбку её готов врыть в землю Мглистые Горы, а Барад-Дура разобрать по камушку... лишь бы она улыбалась так ему, и только ему.
К светлым мечтам примешивается толика грусти. Как бы хотелось провести с ней всю жизнь... прожить каждый момент, наполненный её присутствием, найти сотни, тысячи способов сказать ей о своей любви — поцелуем, вздохом, прикосновением...
Время. Слишком мало времени, чтобы жалеть о том, чего не сделал... ускользающее настоящее сопело на груди, укрытое от всех ветров Средиземья, а ему отчаянно хотелось жить. Дальше. С ней. Хотелось простых вещей, о которых до этого не мнилось и не грёзилось — видеть утром её растрёпанную макушку на соседней подушке. На церемониальных мероприятиях держать её пальцы в своей руке. Она вкрадчиво и едва ощутимо поскребётся в ладонь, давая понять, что мыслями очень далеко от вопросов внешней политики... и это невинное прикосновение вышибет из головы все мысли, кроме одной, и имя ей: Гермиона.
Хотелось простых вещей, в которых живут, играют и бесятся, взрослеют и растят детей, мудреют и старятся... Теперь мир без неё немыслим. И, может, небесные светила не обрушатся, а люди не заметят, как погаснет на небе ещё одна звезда, но его мир без неё станет хуже самых тёмных закоулков Мордора — непригодным для жизни. Он не хотел жизни без неё. Теперь точно — не мог представить...
***
Время ускользает из рук, как непослушная шёлковая нить, что не даёт себя схватить и крепче опутать ладонь, только бы не отпустить от себя, только бы не дать сбежать. Последняя ночь всегда коротка и за разговорами она, казалось, незаметно пролетала, как стремительная птица, мимо. Гермиона не помнила, в какой момент, сморенная усталостью, уснула. Как странно... Только рядом с любимыми засыпаешь там, где, казалось бы, при недельной бессоннице и смертельной усталости, глаз бы никогда не сомкнул. Волшебница желала бы не засыпать, но тепло окутавшего её плаща и крепкие объятия, что привлекали её к себе, оказались лучшей постелью из всех, что она знала. Как не жаться к груди, вдыхая родной запах, и не искать у него тепла и защиты, когда кажется, что мир не существует за пределами этих объятий? Леголас был её миром.
Тонкая грань сна разрушается, а причина ускользает, как рука, что слабо касается плеча. Гермиона открыла глаза. Вокруг темнота и взгляд упирается в мягкую ткань, чей цвет не разобрать из-за недостатка света. Волшебница проморгалась, осознавая, что уснула. Она упустила момент, когда поддалась соблазну, позволила себе закрыть глаза и раствориться в уюте и нежности, но этого мало, иначе бы она не проснулась, верно? Грейнджер чувствует, как от размеренного дыхания вздымается грудь, на которой она лежит, прижимаясь виском и щекой; чувствует, как она двигается у неё под ладонью, что слабо и будто всё ещё сквозь сон приобнимает его. Сколько времени прошло с тех пор, как она уснула — не важно, Леголас рядом, а этого более чем достаточно.
Волшебница подняла голову и заметила, как близко теперь его лицо. Он тоже уснул. Не тревожить бы, дать поспать перед грядущей битвой и набраться сил, но времени так мало, а сделать хочется так много..
— Я люблю тебя, Леголас, — тихо шепчет и не знает, слышит ли он её, но так осторожно касается его щеки пальцами, боясь потревожить, что сама пугается прикосновения к тёплой коже. Чуть приподнимается и подтягивается, чтобы мягко коснуться губами скулы, а после выше.. к губам. Украсть поцелуй, что спрятался в уголке его губ, кажется, здесь она оставила его перед тем, как уснуть.
Леголас не заметил, как сон окутал видениями, погрузил в мир грёз, неспокойный, но благостный, наполненный юношескими мечтами. И сквозь сон донёсся вкрадчивый шепот, и губы тронула улыбка — сон это или явь? А есть ли им теперь разница?
Его кожа пахла свежестью утренней росы, дыхание — набирающими цвет лесными травами... Хрупкое волшебство её прикосновения, сказочный миг между сном и пробуждением — он успел поймать его и испить, перехватив её поцелуй. Миг сбывающихся желаний, на исполнение которых он и не надеялся.
Полжизни отдать бы за то, чтобы это мгновение повторилось...
Обнимает её, прижимая к груди.
— Я люблю тебя... — поцелуй в макушку — непослушные локоны щекочут нос... вдыхает аромат волос. — Каждый миг своей жизни я хочу провести с тобой... — гладит по спине, по плечам... — Ты — удивительная... ты — мой дар и моя благодать.
Слова... всё не то и не так! Не о том... и он чувствует, как рушится, как ускользает волшебный, сказочный миг накалившегося добела наслаждения — поймать бы, вернуть... остановись, принц, ты не можешь сделать этого.
Не благословлены... не обвенчаны... Какой в этом толк, если завтра их настигнет смерть? Если бой, предрешённый задолго до решающего дня, не сулит ничего кроме новых потерь и боли, что прервётся вместе с замахом меча врага, и тьма наступит на горло и поглотит, не спрашивая. Будущего нет, есть только сейчас, и от осознания ускользающего времени не становится легче. Имеют ли они право на запретные желания или плод, сорванный с чужого древа, сгниёт в ладонях и обратится в пепел раньше, чем она успеет поднести его к губам? Грейнджер уже чувствовала, как путается в терновнике, что разросся по стволу до самых веток. Это неправильно. Этих мыслей быть не должно. Но отчего же так мучительно больно приходит осознание, что они не могут разделить одну судьбу на двоих? Отчего его ответ оказался так важен, что выкинуть его из головы невозможно?
Смущение тонет в растерянности. Гермиона молчит и не смеет поднять на него взгляда — прячет глаза где—то на уровне его груди и пальцы ладони, что он крепко держит в своей руке, сжимаются, выдавая волнение.
— Я хочу разделить с тобой свою жизнь... — касание подбородка словно просит: подними глаза, маленькая. Посмотри на него. — Соединить наши судьбы... — приближается, шепотом касаясь её губ, но не срываясь в поцелуй — не позволяя себе... глаза в глаза, лицом к лицу — ждёт её решения. — Гермиона?...
Гермиона не сразу находит в себе силы поднять голову и взглянуть на него. Ей кажется, что она ослышалась, и внутрь закрадывается отрекающее всё неверие. Она отзывается на его прикосновение. «Ты правда этого хочешь?» Неуверенно смотрит, будто в его глазах пытается найти ответ на вопрос. Высвобождает руку из его ладони, но, едва лишив тепла, чуть дрожащими от волнения пальцами касается её и увлекает к себе, пока не коснётся груди и не прочувствует первый волнительный вдох. Она находит в себе силы, чтобы сказать.. а ведь так сложно не прятать глаза и практически невозможно унять волнение и дрожь в голосе. «Не пожалеешь ли ты...»
— Она твоя, — и вместе с сердцем делит судьбу на двоих.
«Это мой тебе ответ...»
Лёгкая улыбка тронула уста эльфа, смотрящего на свою возлюбленную со спокойной, тихой нежностью. Это... чувство, когда страх отпускает, и рождается непоколебимое спокойствие и уверенность, что всё правильно. Эта девочка доверила ему себя, и теперь он не мог, не имел права бояться или отступить. В его руках — удивительная девушка... она легко поверила в то, что он может любить её — ведь к чему был весь этот путь от склонов Карадраса до стен Хельмовой Пади?... Теперь он не может обмануть её доверие. Не имеет морального права...
Остановись, принц, ведь ты собрался пойти на нарушение всех табу. Ты наречёшь на вас обоих гнев Эру Илуватар и будешь лишён благословенного дара Эльдар... все небесные светила отрекутся от тебя, но ты не можешь поступить иначе, ведь в момент трепетного касания весь мир, все запреты, заставы, стены и крепости рушатся, звёзды крошатся с небес, остаётся лишь она... и пусть в Чертогах приготовят для тебя отдельный котёл, ты готов предать бессмертную жизнь, серебристые лепестки короны на своей голове, готов принять самую страшную кару, лишь бы знать, что даже смерть не разлучит вас.
Ладонь, что прикрывала её трепещущее сердце, ложится на щеку, гладит большим пальцем по скуле... секунды затишья, он словно успокаивает её волнение, сглаживает растерянность. Всё хорошо. Я не предам. Не обижу... — звучит в его вкрадчивом прикосновении, во взгляде, что она уже видела однажды...
Когда он приглашал её на танец.
Отчего-то спокойно и светло на душе. Будто растворились в ночной тишине все мысли, кроме одной: люблю тебя.
Легко, невинно касается её губ губами: люблю тебя.
Гермиона наклоняет голову на бок, прижимаясь щекой к его руке; глаза закрываются, и страх отступает, уступая место доверию и нежности. Ей хочется накрыть его ладонь своей и прижать чуть крепче к щеке, коснуться тыльной стороны ладони носом и медленно вдохнуть, чувствуя, как воздух с трепетом врывается в грудь, где разгорается и бьётся влюблённое сердце.