Глава 9
Первое, что доносится из реального мира, прорывающего пелену навязанных сновидений — ритмичное покачивание из стороны в сторону, монотонный шум колёс, мелкая тряска. Как ни открывай глаза — вокруг тёплая, удушливая темнота, через которую не проникают лучи света, а дотянуться, разорвать эту пелену нет возможности — руки и ноги связаны. Конечности сводит от долгого лежания в одной позе; первая же попытка подать голос заканчивается неудачей. Рот намертво забит грязной, вонючей тряпкой.
Ничего так прояснилось! Хороша настойка, ничего не скажешь. Все мысли из головы вытолкала, в мешок запихала, по рукам и ногам связала, ещё и куда-то везёт, пиная под зад грубой поверхностью каждый раз, когда колесо попадает на камень или кочку. Это не самое худшее, что могло с ней случиться. Грейнджер понимала, что настоящие проблемы начнутся, когда повозка остановится, и потому больше всего боялась не размеренно качаться, не подозревая, куда и зачем её везут, а то, что ждёт её там, в конце этого пути. Ей было страшно. Все попытки высвободиться заканчивались провалом. Она набивала себе всё новые шишки и до ноющей боли растирала запястья рук, которые и от первых дней, проведённых в плену у орков, не успели отдохнуть и зажить. Кажется, что красные браслеты на запястьях останутся с ней навсегда, как горькое напоминание.
Во рту пересохло; дико хотелось пить. Грейнджер рефлекторно попыталась провести языком, но лишь уперлась им в грязную тряпку и сморщилась — от этого легче не стало. Захотелось ещё больше прополоскать рот и избавиться от этой дряни, но возможности не было, как и выбраться из мешка или разузнать больше о том, куда её везут. Гермиона пыталась прислушаться к голосам и звукам, но практически ничего не слышала за мычанием у неё под боком, тихим скрипом и перестуком колёс. Неизвестность настораживала и пугала, а больше всего страшило осознание, что она безоружна. Именно в тот момент, когда больше всего нуждается в волшебной палочке. Грейнджер ничего не видела, но всё равно с силой зажмурила глаза, безнадёжно надеясь, что кошмарный сон развеется, когда спадёт темнота.
Ничего не меняется; время теряется среди монотонного шума, боли в руках, ногах и натужно гудящей голове. Мучает жажда. Трудно сказать, сколько часов прошло после того, как сознание прояснилось; время слилось, смазалось в одно нестерпимое «долго». Мучительно долго. Выматывающе.
Гермиона пришла в себя и осознала, что какое-то время проспала, провалившись в глубокий сон. Она переполошилась, но, взяв себя в руки, притаилась и прислушалась к происходящему. Тяжёлые шаги, ворох грубой ткани по дереву, что-то тяжёлое тянут, а потом тяжело запрокидывают на спину и это что-то мычит, отдалённо напоминая человека. Этот кто-то уходит, но вновь возвращается, и она слышит тяжёлые шаги уже рядом с собой. Сердце пропускает несколько тревожных ударов. Совсем близко. Вновь звук ткани и мычание. Кого-то потянули рядом с ней. Ещё один заход и теперь недовольно мычит и бьётся в мешке уже она.
— Не рыпайся, стерва! — рычит недовольный голос, и она сразу узнаёт в нём мужчину. — А то буду волочить по земле.
Вздрогнув, она, пусть и не обмякла, но покорно притихла, когда поняла, что начала соскальзывать вниз с плеча и вот-вот может встретиться головой с зёмлей. Мир крутанулся и замер с тяжёлой и крепкой рукой, сжавшей её где-то на уровне спины. Несколько шагов. Скрип двери, что закрылась за ними. Девушка беспокойно и жадно дышала. Сердце колотится в груди перепуганной птицей, но замирает в ожидании, как только она грубо оказывается на полу. Новая боль — приложилась плечом к грубому дереву. Позже в этом месте проступит синяк, но разве это имеет значение, когда воображение складывает всё в общую картину, дополняет её красками и выдаёт настолько ужасную и пугающую реальность, что добровольно хочется наставить себе ещё таких синяков штук с двадцать пять только бы не это?
Бесцеремонное обращение скоро войдёт в привычку — мускулистый мужчина, голый по пояс, расшвыривает сено, горой венчающее повозку, и извлекает из-под него три тела, завёрнутых в плотную серую мешковину. С натяжкой его действия можно назвать аккуратными; по крайней мере, он никого не уронил и не ударил о косяк, занося в дом, а затем педантично сложил гундосящие свёртки штабелями.
Звук разрезаемой ткани — острый кинжал вспарывает один из свёртков — и на свет, словно бабочка из кокона, появляется девушка с завязанными глазами и кляпом во рту, лицо её искажено неподдельным ужасом. Пальцы грубо вытаскивают кляп изо рта — девушка жадно хватает губами воздух, попытка закричать — и острое лезвие касается горла с красноречивым «шшшш...».
Та же участь постигла Гермиону. Нож вспарывает мешковину так близко к коже, что волшебница ёжится и в страхе пытается отодвинуться, но ей не позволяют отстраниться и уползти — грубо сжимают пальцами скулу и тянут наверх, вынуждая сесть. Тряпка вышла и Гермиона закашлялась. Первое, чего захотелось... нет, не закричать. А грязно и совсем не в стиле леди сплюнуть на пол, чтобы больше не ощущаться этот странный и мерзкий вкус во рту.
Ноги болят, и ей совсем не хочется идти, но, выпади такая возможность, она бы бежала без оглядки, не жалея себя, если бы только могла сбежать, чтобы не знать, что её ждёт за очередной дверью этого проклятого дома. Не церемонясь, понуканиями и толчками заставили подняться. Затёкшие мышцы не принимались во внимание — девушек с завязанными глазами и руками за спиной взашей погнали в следующую комнату, где их приняли уже другие люди.
Гермиона продолжала прислушиваться, ориентируясь на звук, и сумбурно пыталась придумать, как будет выбираться из новых приключений, пока её передавали из рук в руки, словно живой товар, и вели всё дальше. Страх сдавливал всё сильнее, как верёвка, плотно обвившая шею висельника. Чьи-то ладони сильно надавили на плечи, заставляя опуститься на колени. С лица спала повязка — мир больше не был одной сплошной темнотой.
Свет от лампы жжёт глаза. Гермиона отвела взгляд и проморгалась, привыкая. После спавшей повязки мир не сразу приобретает все краски, но, чем больше она осматривает помещение, в котором оказалась, тем больше хочет вернуть её обратно, только бы больше не видеть. Незнакомая женщина не внушает доверия, а больше настораживает и подтверждает догадки волшебницы. Кажется, что хуже уже и быть не может, и лучше бы её оставили там, в окружении догорающих тел орков и павших воинов, а не были так благосклонны, послав ей ту чёртову лошадь.
Они находились в достаточно большом, грязноватом подсобном помещении. В другие комнаты вели три двери, которые были закрыты; основная деревянная лестница с чуланом под ней вела наверх, на следующий этаж. Стены были заставлены шкафами и комодами; на стенах чадили два светильника, а третий находился в руках женщины, присевшей на корточки перед пленницами и внимательно разглядывающей их лица.
Это была женщина зрелых лет, стройная и ухоженная. Длинные чёрные волосы, ещё не тронутые сединой, заплетены в толстую косу, синие глаза — яркие, пронзительные, требовательные. Весь её вид был словно вырезан из окружающей действительности, она врезалась в память, и, судя по всему, производила ощутимый эффект на мужчин.
— Новенькие, значит, — многозначительно подытожила она, придирчиво обшаривая взглядом лицо Гермионы. На волшебнице она остановилась дольше всех, глядя то на её губы, то на глаза, и думая о чём-то своём. — Открой рот, — требовательный тон, и рука, не терпя возражений, ложится на подбородок и больно давит вниз.
Грейнджер противилась приказу, но её мнение никто и не думал учитывать — грубо открыли рот, словно пасть собаки, что украла со стола хозяина незаслуженный кусок мяса. Унизительно и больно, но бывало и хуже — и шрам на руке, оставленный Беллатрисой Лестрейндж, тому в напоминание.
Сопротивление было грубо сломлено - никто не обратил на это внимания, будто иного поведения и не ожидал. Не поменявшись в лице, женщина кончиком большого пальца нажала на болевую точку на челюсти, и, воспользовавшись замешательством и болевым шоком жертвы, заглянула ей в рот, прищурившись и светя себе лампой. Сложно было понять, удовлетворил ли её результат — на лице не отражались никакие эмоции, только рассчитанная жесткость, холодные и безэмоциональные шаги на пути к цели. Она выполняла свою работу — и ей было всё равно, что чувствуют пленницы, и какие методы воздействия придётся к ним применить.
Челюсть ныла. Гермиона немного пошевелила ей, жалея, что не может помассировать её руками, чтобы быстрее снять болевые ощущения.
— Харо, — позвала женщина, и из темноты на свет вышел незамеченный до этого момента мужчина. Высокий, широкий в плечах, он был обнажён до пояса и весь покрыт татуировками, напоминая отъявленного головореза. От одного его вида хотелось съёжиться и опасливо отползти назад, как можно дальше, и чтобы между ними возникла надёжная преграда, но желания не станут материальными, сколько бы пленницы ни хотели того.
Отойдя на пару шагов, женщина уступила ему место; достав нож из-за пояса, он стремительно присел к ближайшей к нему девушке, так, что та запищала от ужаса, но тут же словно поперхнулась своим криком — лезвие у горла.
— Не кричать. Не пытаться бежать. Не сопротивляться, — приказывала женщина, прогуливаясь вдоль пленниц, пока мужчина кромсал на первой девушке одежду. Та, казалось, сейчас упадёт в обморок от страха; нож с неприятным звуком разрезал ткань, грубые руки заканчивали дело: разрывали рубашку, растягивая в стороны, сминая ткань тонкой нижней рубахи. — Делать то, что вам говорят.
Резким движением амбал толкнул девушку — вскрикнув, она повалилась на пол, пытаясь поджать под себя ноги, но безуспешно. Грубые руки содрали с ног обувь, и, не щадя, стянули штаны, оставляя девушку голой.
Грейнджер невольно напряглась от звука разрываемой ткани и в какой-то момент закрыла глаза, потому что даже смотреть на это было ужасно и страшно, и хуже того — дочь маглов понимала, что её ждёт та же участь. Смерть кажется подарком в сравнении с тем, что уготовила им судьба, а сколько таких было и ещё будет потом, как они? Сломленных, изувеченных что душой, что телом, смирившихся и принявших рок судьбы, как часть себя, будто никогда и не жили иначе.
Волшебница сочувствующе посмотрела на плачущую перепуганную девушку и хотела бы ей чем-то помочь и успокоить, заверив, что всё будет хорошо, но что толку от её желаний, когда она даже себе помочь не в состоянии? И кто успокоит её, когда расчётливый ум не может найти ничего, что помогло бы освободиться и сбежать? Она знала, как можно освободить руки, но что делать с вооружённым мужчиной — неизвестно, когда у неё нет ни сил, ни умений. Одного хорошего удара с правой явно недостаточно для такого случая. Перед ней не Драко Малфой.
— Встань. На колени встань, — приказал мужчина, без промедления перейдя к следующей девушке; первая, давясь слезами, осталась сидеть на полу обнажённой, лишь лоскуты ткани были спущены к запястьям, что были перетянуты за спиной тугой верёвкой, которую никто не удосужился убрать.
— Будете делать то, что скажут, будете целы и невредимы.
Вторая девушка, бледнея и едва не плача, попыталась отшатнуться от головореза, но была поймана за подбородок и грубо притянута обратно. Харо едва не зарычал, приблизив лицо к ней вплотную, демонстрируя ряд жёлтых и местами выбитых зубов. Девчонка была на грани обморока, слёзы из глаз покатились градинами.
— Будете противиться — Харо накажет вас. Всех троих, — резко добавила женщина, окинув взглядом пленниц. — Запротивишься ты — накажут всех остальных, — указав на среднюю девушку, разъяснила хозяйка, и жертва тут же притихла, стараясь сдержать свой ужас. Первая пленница смотрела с надеждой — только не сопротивляйся! Зажмурив глаза, девушка молча терпела, как на ней унизительно разрывают одежду, оголяя грудь, живот, а затем и ноги.
Отбросив в сторону сорванную одежду, Харо так же, как и в предыдущие разы, склонился к Гермионе и уверенно потянулся к застёжке на её шее. Обычно, внушение той женщины действовало на пленниц — он не ожидал встретить сопротивления.
Нутро сжимается и дыхание учащается от страха, но всё, на что способна волшебница — выставить, будто щит, остатки своей гордости; выпрямиться, несмотря на затёкшую спину и ноги, что устали держать вес ослабшего и измотанного тела; и смотреть в лицо мужчины. Она не собиралась сидеть и терпеливо ждать, пока он сделает всё, что, по его мнению, необходимо. Гермиона прекрасно слышала всё, что говорила женщина и о чём предупреждала, но даже так, зная, что от её действий могут пострадать другие, в том числе и она, не смогла позволить ему даже приблизить руку к застёжке. Лихолесский принц-то за свою помощь отхватил ладонью по лицу, а что говорить о беспардонном мужчине, который уж точно ничего хорошего не собирался делать. Девушка отстранилась и попыталась увеличить между ними расстояние. Ей было ужасно страшно, но ещё страшнее — позволить ему прикоснуться к себе и так же унизительно стерпеть лезвие, что разрезает не просто ткань, а всё достоинство, что у неё осталось. Грейнджер понимала, что рано или поздно и её настигнет эта же участь, но даже так хотела сделать всё возможное, чтобы этот момент не наступил как можно дольше.
— Убери. От меня. Руки.
Не тому человеку она адресовала свои слова с сочащимся подтекстом угрозы. Из своего положения всё, что она могла сделать, это в лучшем случае — плюнуть в лицо обидчику или больно укусить за руку, что грубо потянет за подбородок к себе, не позволяя отстраниться, но что ему — преимущество на его стороне. Гневный взгляд девчонки, напуганной до внутренней дрожи, не умеет испепелять и ранить.
Остальные девушки сжались, едва услышав протестующий возглас волшебницы, и смотрели на неё с отчаянной мольбой... они пережили это, искренне считая, что пять минут позора прошли, и отчаянно не хотели познакомиться с ужасающим наказанием как можно быстрее, тем более не по своей вине. Они наивно надеялись на лучшее. Надеялись, что повиновение сделает кошмар пребывания здесь чуть легче. Они выбирали меньшее из зол...
— ССУКА!!! — сплюнул мужчина, одёрнув укушенный палец. Всплеск ярости, хлёсткий удар наотмашь по лицу, и девушка опрокидывается на пол.
— Харо, — укорила его женщина, не дрогнув ни одним своим мускулом. — Не уродуй их сильно, — прозвучало лениво и даже как-то устало, словно происходящее было досадной рутиной, без которой можно было бы обойтись, но вновь не удалось.
Гермиона должна была это предвидеть. Должна была уступить и наступить на горло своей гордости и побыть смиренной хотя бы ради девушек, которые не виноваты в том, что она не смогла, что она не поступилась добровольно, но... всё уже сделано. Первая и самая главная её ошибка — маховик, что она оставила на столе в гостиной, забыв убрать его с видного места, а всё остальное - лишь череда из мелких каверзных поступков, что наслаивались на неё и катили ниже и ниже, как снежный ком с высокой вершины. Когда-нибудь он должен был остановиться, но достиг уже тех размеров, когда, скатываясь с выступа, разбивается о плоское и грубое дно ущелья. Это был тот самый момент — её падение. И тут хоть вой, хоть кричи, хоть проси — ничего не изменится.
Щека горит, но удар Грейнджер стерпела без слёз, будто заведомо знала, что дальше — только хуже. И хотела бы найти в себе силы, подобраться и сесть, но не дали даже выдохнуть и перевести дух, свыкаясь с первой вспышкой боли, как её кошмар, набирая обороты, продолжается. Несколько попыток самостоятельно подняться и сесть ничего не дают.
Грудь мужчины тяжело вздымалась, он уничтожающе смотрел на то, как Гермиона безуспешно пытается встать. Харо не отличался титаническим терпением, не церемонился и не терпел строптивости. Жестокий, безжалостный, привыкший приносить боль насильник и убийца. Бешенство уже не накрывало с головой, а лишь лизало пятки, и на губах его расплылась садистская ухмылка. Эту часть «посвящения» он любил больше всего — начиналась увлекательная игра, и именно пленница дала ей команду «старт».
Люди глупы, но так уж устроены, что до последнего надеются на лучшее, отрицая ужасающую действительность, когда понимают где-то на задворках своего сознания, что не смогут справиться с тем, что на них без угрызений совести и приступов жалости сбросит судьба. Гермиона готовила себя к новой боли, но излишне наивно рассчитывала на новые ссадины и синяки от ударов, когда её тянули по полу и бросили к ногам, как вещь, а не человека. Сознание защищало её, отрицая действительность, но проигрывало больно и страшно медленно приходящему осознанию.
— Нет...
Схватив девушку за ремень сзади, Харо вновь опрокинул её на живот и с силой подволок к себе, не давая уползти. Руки девушки были связаны за спиной, на щеке осталась ссадина от грубого волочения о жесткий, шероховатый пол. Дёрнув её, бросив к себе под ноги, он безжалостно придавил её к полу коленом (всем весом опёрся на спину), вынуждая прижаться грудью и щекой к грязному полу. Воздух с болезненным вздохом выбивается из лёгких до зажмуренных глаз и стиснутых зубов. Нож разрезает мешавший Харо плетёный эльфийский ремень. Он словно каждым своим действием стремился сделать больнее — вывернуть суставы, надавить, сломать, демонстрируя всю глубину ошибки, совершённой девушкой. Бесполезно бежать, пока руки связаны, все попытки — словно рыба об лёд... Не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления, Харо грубо, рывком стащил с Гермионы штаны.
Две оставшиеся девушки отползли, прижавшись друг к другу, с ужасом и слезами глядя на происходящее и понимая, что их в ближайшие минуты ждёт то же самое. Желание убежать сжигало, заставляя оглядываться на двери, но... страх парализует, внутренности вымораживает осознание: неповиновение будет только хуже.
Харо тем временем набитой рукой преодолевал сопротивление Гермионы... Она была словно птичка, что сжимали в кулаке — билась, верещала, разбивая крылья, но не сопоставимы силы, невозможно вырваться из стальных тисков.
— Довольно, Харо, — вновь властный голос. — На этот раз хватит.
Мужчина с неохотой отпустил волшебницу и отошёл. Женщина присела на корточки рядом с Гермионой и всмотрелась в её лицо. Сколько таких она видела за существование борделя? Через что прошла сама, когда много лет назад приехав в этот город, как и эти девушки — в грязном мешке. Она приняла свою судьбу, и они примут.
— Слушай меня внимательно, — тонкие пальцы грубо сжимают подбородок и вынуждают смотреть в глаза. — Ты — товар, скот, а у скота нет гордости. Есть только смирение. Хочешь жить — делай то, что велят. Нет — я сделаю так, что ты будешь молить о смерти, - ядовитый и безжалостный шепот страхом селится в груди. — Это касается и остальных, - громче добавила женщина, окинув взглядом перепуганных девушек, и поднялась, направляясь к выходу. — Харо, — властно окликнула.
Девушки испуганно сжались, не зная, что их ждёт — никто не хотел оставаться с мужчиной один на один в запертой комнате. Его тяжёлые шаги отражались от стен, как удары хлыста, и неизменно приближали к ним безжалостную встречу.
Гермиона подняла взгляд, готовая встретить свою судьбу. Она не боялась и с ненавистью во взгляде смотрела на мужчину. В глазах Харо пылала злоба и всколыхнулась жестокость, как голодный зверь, которому предоставили пищу. Он замахнулся, и боль волшебницы утонула в темноте.
***
Лежа на холодном, осклизлом полу, рыдали три избитые девочки, глядя на виновницу третью... но холодные стены подвала были привычны к стонам своих жертв. Их вновь поставили на колени, на третьей — особо непокорной, а теперь раздавленной и униженной — порвали одежду, выставив тело на обозрение. Самодовольно ухмыляясь, Харо даже погладил её по щеке, а следом, блеснув жестокостью во взгляде, наотмашь и резко хлестнул тыльной стороной ладони по скуле. Отпустив смешок — сколько на его судьбе было таких?... — он отступил, кривя левый уголок рта. Мог бы и больнее, но этого было достаточно, - больше нет сил на дерзость. Проступающие синяки и ссадины покрывали всё тело, беспощадно обличая гордость волшебницы в бесконечную боль и плату за неповиновение.
— Госпожа... — словно возвращаясь к прерванной церемонии, пригласил Харо женщину, доселе наблюдавшую за происходящим с циничным равнодушием, а сам вновь ушёл в тень. Теперь уже не было шансов не заметить его, он незримо был с ними, въелся в кожу, остался в памяти. Они знали, что он сможет повторить сделанное. И ждёт момента, ждёт повода, ошибки и команды «фас»...
Та, что была названа госпожой, со сдержанной благодарностью кивнула ему и опустилась на колени перед каждой девочкой, придирчиво опустив взгляд ниже ключиц, методично исследуя каждый сантиметр тела.
— Ты переборщил, — женщина с недовольством осмотрела волшебницу.
— Она не подчинялась.
Короткий взгляд на Харо через плечо — он не предвещал ничего хорошего. Мужчина испортил товар. Женщина недовольно вернулась к осмотру.
— Что это? — не сулящее ничего хорошего недоумение послышалось в голосе, когда женщина обратила внимание на руку Гермионы. — Грязнокровка... — прочитала, скользнув взглядом по шрамам... глаза округлились. — Что это значит?! — в голосе ярость и страх. Адская смесь, убивающая рассудок — тонкие пальцы с длинными ногтями сжимают подбородок волшебницы, а хозяйка положения буквально впивается взглядом в её глаза, словно надеясь прочитать в них ответ.
Молчание. Словно девушка и не слышит вопроса, а сознание её далеко — не то за пределами тела, не то глубоко внутри, кровоточащее и едва живое от пережитого.
— Что это значит, я тебя спрашиваю?!
Новый удар по лицу, новое падение на пол.
— Знай, я забью тебя до смерти, если ты принесла нам какую-то заразу, — резко дергает за волосы, и горячий, колкий шепот госпожи обжигает ухо. — Ты пожалеешь, что родилась. Харо! — вскакивает, обращаясь к амбалу, которому явно стало не по себе от находки. — Отведи её к лекарю, пусть скажет, что за грязнокровку ты к нам приволок. Этих мыть и в работу.
Взвились полы длинного платья, стук каблуков о каменный пол — госпожа стремительно покинула помещение.
***
— У неё жар...
— Попробуй разбудить.
— Эй, Грязнокровка...
Тонкая рука мягко трогает обнажённое плечо, словно пытаясь дотронуться до сознания.
— Не трогай! Вдруг заразна.
— Лекарь сказал, что чиста.
Рука дрогнула, но не покинула острое плечо.
— Мало ли...
Недоверие.
— Слышишь? Шепчет...
— И плачет...
— Разбудить?
— Нет. Вспомни себя.
— Да. Она не может не плакать...
День, наполненный бесцеремонным перемещением и постоянными прикосновениями чужих рук. Их было слишком много. Больше, чем за всю жизнь, больше, чем может вынести сознание и не надтреснуть.
— Это из-за неё Харо унизил нас... — плакала навзрыд светловолосая девушка, указывая на Гермиону, когда ту приволокли в общее помещение и оставили на полу — дальше сама. — Из-за неё... всё из-за неё!
После визита к лекарю на ней была простая рубаха из серой мешковины до самых пят. Руки наконец-то освободили, а помещение, куда её привели — узкий, вытянутый подвал с единственным окошком у самого потолка, засаленным и забранным толстой решёткой. Света от него не было — на стенах чадили факелы.
— Хватит орать, ну! — махнула рукой на жертву насилия другая девушка, одетая лучше и, видимо, находящаяся здесь давно, знающая здешние порядки. — Вас не единственных тут Харо воспитывал! Заткнись и успокойся.
Чьи-то руки потянули Гермиону в сторону; рядом с ней оказалась грубоватая лежанка, матрас, набитый соломой и покрытый всё той же грубой тканью, что касалась тела девушки. Таких спальных мест вдоль стены растянулось около десяти... Гермионе досталось то, что дальше всех от окна.
***
— Госпожа ведь сказала не трогать её до завтра?
— Да. Говорят, оклемается.
— Уже ночь, а она так и не сказала ни слова...
— Давай ешь, Грязнокровка!
Миска с гулким стуком падает рядом с лежанкой, разбрызгивая кашу.
— Тебя с ложечки покормить?! — грубые руки сдирают одеяло, пытаясь увидеть спрятанное лицо.
— Отстань от неё! — велит всё та же старшая, следившая за порядком в их маленьком сообществе, в котором им нужно было как-то выживать.
— Ба, да её лихорадит... под носом кровь... Грязнокровка, отзовись! — грубо трясёт за плечо, не дожидаясь ответа. — И что делать?
— Лекаря зови! — старшая встаёт и с силой бьёт кулаком в толстую, деревянную дверь, через которую они все попали в этот злосчастный подвал.
Никто не сочувствует. Все они через это уже проходили.
Гермионе снилось, как на островке посреди озера Нимродель истекает кровью мёртвый ребёнок, а на маленькое тело, склонившись, роняет слёзы огромный белый олень.
***
— Эту можно продать подороже.
— С разукрашенным лицом? Кому она сдалась, — пренебрежительно выплёвывает Харо.
— Это твоя ошибка, — повелительный тон госпожи ставит его на место — не забывайся. — Ты должен был проучить её, а не испортить товар. Мы могли получить на неё столько денег, а теперь я отдаю их лекарю!
Он виноват, но злоба внутри него клокотала и билась — найти в себе силы остановиться, когда она смотрит на него непокорно и гордо, — невозможно.
— Если она не окупится, — продолжает госпожа, — я возьму эти деньги с тебя.
***
Тело беспощадно ноет — каждая секунда в сознании отзывается болью. Сколько прошло времени? Что изменилось? Гермиона едва открывает глаза — приходит в себя. Пошевелиться больно, встать невозможно — тело настолько ослабло, что в руках не чувствуется силы. Она не намерена сдаваться — ещё ничего не кончено. Экономя силы, волшебница думала, как выбраться. Без её способностей возможно ли?
В голове рождается почти безнадёжная идея — вдруг выйдет?
— Акцио.. палочка.. — тихо шепчет и сама себя не слышит. Рано... Слишком рано она пытается потратить силы — их нет.
Уходит время. Крепнет тело, а вместе с ним желание сбежать, освободиться.
— Акцио, палочка! — в голосе пробуждается сила, в сознании — решительность и желание всё изменить. Ничего. Словно это место поглотило всю магию, но не насытилось — требовало надежду.
Гермиона раз за разом пробовала заклинания, но тщетно. Другой способ маячил на горизонте незыблемым спасением, но разбился о страх других девушек — они смирились со своей судьбой, и в стремлении избежать наказания, уподобились в жестокости своему надзирателю.
***
— Эй, Грязнокровка?...
Утро брезжит слабым светом в заляпанное оконце.
— Ты там жива?...
— Эй, Грязнокровка... поешь. Ты не ела уже два дня.
Миска кладётся к изголовью, так, чтобы девушка видела.
— Вставай... иначе тебя выбросят...
Выбросят? Х-ха! Да это было бы просто подарком — оказаться на помойке, а не здесь. Но на такую роскошь Грейнджер не рассчитывала. К миске волшебница не притронулась и не соизволила обернуться, чтобы посмотреть в сторону других девушек — стена ей нравилась больше — она напоминала смутном чувстве надёжности и защищённости, а слабость, одолевшая измотанное тело, не казалась такой тяжёлой ношей, от которой стоило бы избавиться.
Все присутствующие в комнате обменялись косыми взглядами. Они все были в одинаковом положении, жизнь в подвале ожесточила их: не было места жалости и сочувствию. Двигал дальше страх за свою жизнь, желание избежать боли, новые правила очерчивали рамки существования. Никто не просил к себе особого отношения, и с каждым часом, что новенькая противилась судьбе, они всё больше понимали, что... всё. Не жилец. Ещё день — и её не будут кормить, пока голод не пробудит извращённую, совершенно садистскую жажду жизни.
***
— Отмойте хорошенько, оденьте и отведите клиенту. И без ошибок, чтобы всё прошло гладко.
— А если она ему не понравится?
— Мелор любит девочек и щедро за них платит.
— Она с характером.
— Сколько их таких через него прошло. Справится. Поторапливайтесь, к ночи она должна быть готова!
***
— Поднимайте её.
— Неужели её вышвырнут?
— Отведут к клиенту.
Девушки удивлённо переглянулись.
— Разве можно ЭТО привести в товарный вид?
— Давай. Вставай.
Боковым зрением девушка видела проблеск света, что лился в мрачное помещение, и видела тень, что ходила по нему, склоняясь то над одной девушкой, то над другой. Волшебница впервые начала что-то замечать, но... даже не пыталась понять, кто потревожил их покой и почему она вдруг проснулась. Отрешённость наползала снова, получая больше власти. Грейнджер закрыла глаза.
***
Со связанными перед собой руками, одетую в лёгкое полупрозрачное платье, её вели по коридорам борделя. Кожа приятно пахла маслами, расточая запах лаванды. Волосы тяжёлыми кудрями разбросаны по плечам, пряча старые ссадины и синяки — следы воспитания Харо и подарки от его воспитанниц. Гермиона знала, что её ждёт. Покинуть стены холодного подвала — казалось единственным шансом на спасение. Она не знала наверняка, но надеялась, что путь к комнате проляжет через главное помещение — зал. Вот только что она будет делать, если это так? Разве позволят ей убежать? Волшебной палочки нет, а она слишком слаба для непроизвольного выброса — посчастливься ей его применить.
Она шла к комнате следом за старшей; позади, чтобы не убежала, шли двое. Она должна была попытаться. Грейнджер вывели на лестницу второго этажа — отсюда открывался вид на зал с клиентами. Мерзко... Но вот взгляд скользит между столиков и устремляется к выходу. Совсем близко, казалось бы, рукой подать, но что делать с охранниками?
— Даже и не думай, — одёргивает её старшая, замечая взгляд волшебницы.
Охранники стоят у двери и в любой момент перехватят её, даже если получится избавиться от своих провожатых. Недолго думая, Гермиона ринулась к перилам лестницы, собираясь использовать свою возможность. Едва успела схватиться руками за свисающую над залом алую драпри, собираясь спрыгнуть на ней — до лестницы всё равно не добраться и бежать по ней слишком долго, а у неё нет на то времени.
В три пары рук её перехватывают и тянут назад. Остаётся только рычать и биться, пока её силком стаскивают с перил на глазах у всего зала, и шипя угрозы на ухо, тащат с их глаз.
— Бойкая, — подаёт голос кто-то из клиентов, и хохотом прокатывается веселье в толпе.
— Тебе жить надоело? — шипит ей на ухо старшая, но в глазах, наполненных злобой и несбывшейся надеждой, не видит желанного повиновения.
Звонкая пощёчина прилетает по щеке — этого мало. Старшая тяжело дышит. Если бы волшебнице удалось сбежать — наказание получила бы и она. Гермиона заслужила большего, но впереди её ждёт самое настоящее наказание. Её силой заталкивают в комнату и плотно закрываю дверь на засов — не сбежать, но она всё равно пытается — ударами кулаков по двери отзывается с той стороны, но вызывает лишь ухмылку старшей — не сбежит, а наказание вот-вот свершится.
- Мне говорили, что ты с характером.
Слышит она чуть насмешливый мужской голос и оборачивается. Крепкий мужчина сидел на постели в расслабленной позе. Серые глаза с волчьим взглядом смотрели прямо на неё. Грубый шрам, небрежно обработанный в прошлом, пересекал его лицо от левого глаза до правой скулы, теряясь в тёмной щетине. Чёрные густые волосы небрежно откинуты назад, открывая смуглое лицо с обветренной сухой кожей. Даже под походной свободной одеждой бывалого наёмника легко угадывается натренированное тело.
С лезвия ножа Мелор съедает кусочек яблока и жестом предлагает ей второй.
— Хочешь?
Гермиона супится и молчит; она всё ещё не теряет надежды высвободиться.
— Нет? Ну как знаешь, — мужчина пожимает плечами; съедает предложенное яблоко сам. — А ты проходи. Присаживайся, — голос нарочно звучит ласково и добро, будто они давние друзья. Он терпеливо ждёт, но не получает желаемого. Кашлянул, проталкивая в горле невидимый ком, и поднимается, подходя ближе.
— Не смей, — звучит предостережение волшебницы, и она с силой вжимается в дверь спиной.
— А я уже подумал, что ты немая, — ухмыльнулся мужчина, но предостережение проигнорировал. — Не мешает? — он указал взглядом на связанные руки, остановившись в шаге от девушки. Мужчина протягивает руку к её лицу, едва касается пряди волос, как получает удар по скуле. Мелор повернул голову в сторону, поддавшись волне удара, потрогал челюсть. — Неплохо, как для связанной, — посмеялся он, вернув взгляд волшебнице. — А теперь я покажу, на что способен, — в шепоте мужчины слышится угроза. Раньше, чем Гермиона успеет что-то предпринять, тяжёлая рука опускается на её горло и с силой сдавливает, мешая дышать. Так уже было однажды, с Боромиром, словно его второе воплощение настигло её и теперь жаждет мести за несовершённое спасение.
Волшебница бьётся, пытаясь высвободиться; воздух не попадает в лёгкие.
— Ты будешь делать всё, что я тебе говорю, — с лица мужчины не сходит улыбка, голос всё тот же — ласковый и добрый, но рука на горле напоминает — ложь. — Иначе я получу желаемое другим способом.
Пальцы сильнее сжимают горло, рассудок дурманится, но мужчина дарует ей свободу. Верёвки рвутся под давлением ножа. Сильный кашель раздирает лёгкие в попытке сделать долгожданный вдох. Гермиона судорожно ощупывает горло и будто не верит в то, что обрела свободу — боль напоминает о ней. Она провожает взглядом мужчину, как затравленный зверь, он — здесь хозяин и ведёт себя соответствующим образом — вновь вальяжно садится на постель и манит её, призывая присоединиться к трапезе. Всё происходящее — игра, из которой ей не выбраться.
***
— Я слышала, король Теоден изгнал своего советника из дворца...
— Как?...
— С позором вышвырнул, дав ему бежать... это произошло после появления в городе белого мага.
— Какого мага?
— Высокий, седой старец в белых одеждах с посохом.
— Ты видела его?
— Вчера у дворца... в сопровождении Теодена и трёх воинов.
— Может, теперь что-нибудь изменится.
— Столько лет наши мольбы не были услышаны... я не верю в то, что может быть иначе.
Не пытайся надеяться.
Мы останемся здесь, пока не умрём.
***
— Срамота какая, отец бороду бы сжевал, если б узнал, куда сына занесло!
— Гимли, ты преувеличиваешь.
— Нет, погодите-ка! — дёрнул бородатый Арагорна за полу плаща, полностью скрывающего долговязую фигуру в капюшоне. — Я преувеличиваю? Я шёл на смертный бой за судьбу Средиземья сражаться, а они, охальники, в бордель меня тащат, на девок срамных посмотреть!
— Ну, нас ты уже во всех позах и с изнанки видел, сегодня хотя бы на женщину посмотришь, — не без иронии отвечал ему Странник, не замедляясь по пути к месту назначения.
— Да на Леголаса и то посмотреть приятней!
— Эй, Гимли!
— А что? Я ж этого длинного и вдоль, и поперёк, пока до Эдораса тряслись! Пару дней на одном коне посидел, ни солнышка, ни неба, ни земли, ничего, кроме спины этой окаянной не видел! Уже и привык, и узор на луке разобрал вдоль и поперёк, и волосищи в нос лезут — мочи нет! Вот обстригу налысо, пока спать будешь...
— Бороду повыдергаю.
— Я тебе повыдергаю!
И подразнил бы Гимли эльфа девицей (лапищи гнома, отчаянно вцепляющегося в талию Леголаса во время бешеной скачки, почти полностью её и обхватывали), да почувствовал, что перегнёт — и отхватит по роже рукояткой меча. Эльф-то каждый раз, как помирать соберётся, так шутки понимать перестаёт...
— Да что ж вы за сутки—то прошедшие не наговорились! — шикнул Арагорн, берясь за тяжёлую, кованую ручку двери. — Потом друг другу косички плести будете, пришли уже...
***
Арагорн выскочил из комнаты, сдувая с лица упавшие прядки волос. В коридоре его уже ждал Леголас, упаковывающий охранника в шкаф с бельём — левая нога стокилограммового мордоворота никак не желала лезть в ящик с женскими нарядами.
— Узнал, где остальных держат? — шепотом, чтобы не поднять ор и панику.
— Узнал... — натянулись жилы, принц навалился всем весом, и шкаф наконец-то захлопнулся с неприятной мыслью о том, что где-то между дверью и ящиком остались пальцы охранника. — В подвале, туда только через кухню.
— Три девушки прибыли сюда два дня назад...
— Она здесь, — с мрачной уверенностью подтвердил догадку Леголас.
— А где Гимли?! — Арагорн обернулся по сторонам, силясь вспомнить, какую комнату для любовных утех выделили пугающе-странному, бородатому клиенту.
***
— А дык я... а она сама...
— ... оковалок бородатый, — Леголас за шкирку выволок обалдевшего гнома в коридор под аккомпанемент не то слёз, не то сдавленного, булькающего смеха потомка Исильдура.
***
Это было слишком жестоко, чтобы быть правдой, но все старания Гермионы освободиться разбивались о тяжёлую руку Мелора.
— Бейся сильнее, а то я уже начал скучать, — смеялся наёмник; веселясь, он давал ей ещё одну попытку освободиться, если пожелает и хватит сил.
Бесполезно.
— Я бы с тобой ещё поиграл, но потом как-нибудь, — Мелор усмехнулся, крепко хватаясь за верх платья, и прижал волшебницу к постели собственным телом.
— Стой! — вскричала Гермиона с широко распахнутыми от ужаса глазами и бесполезно забилась под мужчиной, пытаясь отстраниться, но под тяжестью чужого тела давились все надежды на другой исход. Что Он успеет, что он всё изменит, и, как и раньше, появится тогда, когда он больше всего нужен, но ничего не происходит.
Сумбурно соображая под треск сдающейся ткани, волшебница крикнула:
— Акцио, палочка!
Она всем сердцем надеялась, что в этот раз всё получится, что она сможет спастись.
— Сколько мне девиц попадалось, но такое слышу впервые, — посмеялся мужчина, дав волшебнице немного времени.
— Акцио, палочка! — вновь повторила, но ничего не произошло. Ничего не выйдет — она далеко, если вообще не безнадёжно сломана.
Достоинство утопает в мольбах.
— Не надо! — на глаза находят слёзы. Их наполняет ужас, и ей всё ещё хочется отчаянно верить, что всё обойдётся, что он просто припугнёт и отступит. Волшебница не хочет в это верить. Не желает принимать.
— Пожалуйста... — мольба тонет в горьких слезах, но её будто не слышат. Новая вспышка боли отзывается в корпусе, что подаётся вперёд, вынуждая её припасть грудью к постели и прогнуться. — Остановись!
Мелькает слабая надежда, что всё ещё можно изменить. Слёзы душат, и сухой ком появляется в горле. Слова срываются с губ с хрипотцой, и во рту пересохло, но она говорит так тихо, что сама не слышит себя. Ещё один стук сердца. Биение обрывается и из горла вырывается отчаянный крик.
— Акцио, палочка!
Гермиона уже не замечала новых вспышек боли; она с трепетом ждала того, чего боялась больше всего. Девушка перестала дышать. Сердце так быстро билось в груди, что, казалось, не выдержав оборотов, разорвётся внутри. Она прислушивалась в испуге и слышала своё рваное дыхание, как жадно и рвано глотает ртом воздух. Ей хочется закричать и позвать на помощь, но крик утопает в поглощающем её страхе, и дрожь проходит по телу с леденящим холодком, как последний поцелуй Дементора. Нет радости. Нет надежды. Только грубая и уродливая реальность — это всё, что ей осталось.
***
Переговоры со встретившей их женщиной вёл Арагорн; Леголас и Гимли молча смотрели по сторонам, то и дело встречаясь взглядами с ошеломлёнными посетителями: если длинные волосы и эльфийские уши были надёжно скрыты капюшоном плаща, то рост гнома и кучерявую бороду лицезрели все присутствующие. Гимли неуютно озирался, стискивал зубы и бросал короткие взгляды на Леголаса. Краем ладони эльф касался волшебной палочки, покоящейся во внутреннем кармане плаща, чувствуя, как древко с каждой секундой становится всё горячее, почти обжигая пальцы.
Ожидание который день кололо сердце острыми иглами, оставляя после себя дыры, пульсирующие горячим желанием действовать здесь и сейчас... Как угодно, только не стоять на месте.
— Я слышу крик, — вскинул голову эльф, обратившись в слух и жестом попросив всех умолкнуть. Хранители растерянно переглянулись — общий гомон публичного дома сплетался в тугой клубок, вытянуть из которого нить отдельного возгласа было задачей непосильной для человеческого слуха. Эльф напряжённо вслушивался, прикрыв глаза и пытаясь проследовать множеством дверей и коридоров за отзвуком голоса, показавшимся ему до боли знакомым...
И ровно в следующую секунду пола его плаща взлетела вверх, едва не опрокинув Леголаса на бок и обрушив на него сверху тяжесть взметнувшейся ткани.
— Палочка! — взглядом проследил Гимли за предметом, пулей вылетевшем из-под эльфийского плаща, оставив в нём обугленную дыру, и скомандовал: — За ней!
Впереди его поджидал главный враг гномов: лестница.
Выпутавшийся из плаща Леголас взлетел по ней, оставляя за спиной стремительно поднимающуюся панику. Следом за ним наверх взбежал Арагорн, чтобы увидеть, как принц ногой высаживает дверь, в косяк которой воткнулась чадящая чернью и искрящаяся волшебная палочка. Волшебный предмет тут же скользнул в открывшуюся щелку, петляя узкими проходами со множеством одинаковых дверей...
Хранители бежали за ней, а в спину им огнём дышал страх того, что они могли опоздать.
— Нет!
— Гермиона, отзовись!
С каждым её криком мир вокруг полыхал вспышками, оплавляясь жаждой настигнуть её. Палочка вела их, то и дело теряясь из виду — эльф озирался, ища её взглядом, и вновь припадал к дверям. Изменить направление и резко повернуть в сторону комнат, расположенных наверху; позади назревает новая драка.
Палочка встретилась с очередной тяжёлой дверью оглушительным взрывом, вынеся её внутрь комнаты и взметнув в воздух щепки напополам с гарью.
— Это ещё что такое? — растерянно и гневно оборачивается хозяин комнаты. Мерсер ждал гостей.
Ворвавшийся Леголас быстрым взглядом окинул помещение — волшебница здесь. Этого достаточно. Эльфу не нужно было больше особых приглашений.
Не доставая меча, эльф в пару широких шагов сократил расстояние до мужчины и, увернувшись от его кулака, точным ударом отправил Мерсера к соседней стене: мужчина обмяк и больше не двигался.
Коротко убедившись, что в ближайшие пять минут соперник не встанет, Леголас нашёл взглядом девушку.
— Гермиона... — опустившись на колени, он короткое мгновение ликовал видеть её живой, но буквально в следующую секунду просиявшую радость встречи вымораживает тёмный, безжалостный январский лёд. — Что... что они сделали с тобой? — вопрос вырывается прежде, чем Леголас успевает задуматься о времени и месте, и ему вторит испуг, отражённый в глазах... взгляд, путешествующий по ссадинам на её лице и разбитым губам. Она испуганно вжимается в угол комнаты, прижимает к груди скомканное покрывало, сидя на холодном полу, но будто бы не видит его.
— Гермиона... — Острый клинок подлой судьбы ударил в спину, оставив зиять рану, что хлынула потоком мёрзлого ужаса. Осознание: они опоздали.
Девушка сжалась и подтянула руки к груди; сжатая в слабый кулак ладонь прижалась к солнечному сплетению. Странное чувство. Стремительное и безжалостное, словно ножом полоснули так глубоко, что она почувствовала, как лезвием задели сердце. Она узнала голос, но не подняла взгляда. Неверие. Это не может быть он. Не здесь. Его не должно быть здесь. Это просто сон. Просто отголоски желания и несбывшейся надежды, которая ещё почему-то находит себе воплощение в её голове.
«Ты ненастоящий...»
Это оказалось принять проще, чем реальность, что гулко стучалась в двери и пыталась привлечь её внимание всеми способами. Девушка закрыла глаза и сильнее сжалась, не испытывая и смутного желания проверить: не ошиблась ли? Слишком боялась, что разочаруется снова? А, может, просто уже не хотела, чтобы он был здесь. Чтобы всё закончилось именно так.
Внутри лихолесского принца поднимается протест... то, что выбивает землю из-под ног, ранит навылет. Разбитое лицо, красные глаза, измученные слезами. Он знает, что не услышит ответа. У них нет времени на объяснения.
— Бежим, — коротко о главном. Лориэнский плащ ложится на истерзанные плечи, сильные руки подхватывают — одна под спину, вторая под колени — и поднимают с холодного пола. Им остаётся бежать.
Бежать, пока на полпути наружу не встретятся Гимли и Арагорн, баррикадирующие дверь.
Бежать, шурша полой плаща по телам тех, кто встал у них на пути.
Бежать, пока злосчастное здание не останется позади.
Бежать, пока вопли и возгласы за спиной не утихнут... ему кажется, что они будут преследовать его всю жизнь.