Глава 6
Свет лился отовсюду, золотистый и ласковый, как мягкий, тягучий мёд... Открыв глаза, Леголас понял, что находится во сне — как иначе объяснить то, что перед глазами был дом, та беседка на холме, знакомые до боли верхушки деревьев и солнце, расплескавшее светлый закат.
Он был здесь не один... откинувшись на спину плетёного кресла, эльфийская девушка с рыжими волосами читала книгу, но отложила её, лишь завидев своего друга — будто только его она здесь и ждала.
Леголас почувствовал, как кровь замедляет свой бег, а душу словно подсаживают на крюк. Он узнал её...
— Тауриэль?
Девушка с лёгкой улыбкой кивнула, словно радуясь, что принц узнал её. Ведь они не виделись, с тех пор как...
— Я знаю, ты умерла.
— Но ты ещё живой.
Эльфийка отложила книгу и вызывающе подошла к нему, заставив принца опустить глаза.
— Зачем ты пришла ко мне? — тихо, словно боясь спросить.
— Я видела предначертанное, и это опечалило меня... тебе не суждено было вернуться из этого похода, но Митрандир убедил Владык изменить твою судьбу.
Самообладание Леголаса дрогнуло.
— Значит, я мог бы последовать за тобой...
— Нет, Леголас. Ты должен остаться, но... лучше уж смерть, чем то, что уготовано тебе.
Она легко коснулась пальцами его щеки, заставив всё-таки поднять голову и встретиться с ней взглядом.
— Твоя душа никогда не перестанет метаться, свет звёзд и шелест листьев не смогут принести тебе успокоения. В скором времени ты будешь грёзить о том, чтобы отречься от бессмертия. Стать смертным, прожить одну человеческую жизнь и умереть...
— Но...
— Ты не должен делать этого, Леголас.
Глаза её вспыхнули предупреждением.
— У меня мало времени. Я пришла сюда предупредить тебя, и моё время иссякнет с наступлением рассвета. В тот момент, когда ты решишь отречься от бессмертия, ты обречёшь на смерть тысячи невинных душ. Тот мир, из которого прибыла эта девочка, никогда не будет создан, род людей будет истреблён, если ты только поддашься слабости...
Она отступала, её образ наполнялся лёгким свечением.
— Ты станешь Последним Правителем Эльфов, проживёшь сотни человеческих жизней в одиночестве... на тебе прервётся род Перворождённых, но такова цена, которую решено было заплатить за то, чтобы мир не поглотила тьма.
— Тауриэль... — душа была скована её словами, которые сеяли страх.
— Просто верь мне, otorno-nin*. Ты должен жить...
***
Лориэн, казалось, жил и дышал предстоящим праздником. Несмотря на то, что повод был малорадостным, скучающие без новостей галадримы были вдохновлены и вовсю предвкушали волшебный вечер. Город эльфов, и без того красивый, преображался; приподнятое настроение витало в воздухе. Как всегда, эпицентром веселья был шатёр Хранителей: там по несколько часов на дню хвалёный мастер эльфийских искусств пытался экспромтом преподнести хоббитам все тонкости музыкальности, ритмики и собственно набора нелепых телодвижений, который они отчаянно грёзили постичь эдак где-то к обеду.
Увы, не вышло. Хоббиты, считая это своим личным рекордом, наконец-то повторили за Леголасом незамысловатый базовый шаг и теперь топтали им округу. Эльф выдохнул, присев к фонтану и считая, что свой долг как хореографа он на сегодня выполнил; не тут-то было.
Танцующего гнома видели?
Вот, а Леголас видел всё.
И если вы думаете, что самыми безнадёжными его учениками за прошедшие два дня были именно хоббиты, то вы глубоко заблуждаетесь: пальму первенства в этом вопросе взял внезапно захотевший научиться танцевать Гимли. И уж на это зрелище без слёз взглянуть было действительно сложно. Пару раз за день гном спотыкался о собственные ноги, не мог понять, почему ног у эльфа не две, а сорок, впадал в истерику и уходил в шатёр курить, проклиная эльфов, танцы, снова эльфов и на всякий случай конкретно Леголаса. Мэрри и Пиппин тем временем, уже освоив базовый шаг и как следует намозолив окружающим глаза, требовали выдать им по женщине в награду за труды; эльф смеялся и выдавал каждому по подушке.
В конце концов, к ним вновь присоединялся Гимли. Правда, с переменным успехом: до подушки дорасти ему так и не удалось, не то что до живой партнёрши...
***
Для Гермионы дни в Лотлориэне неумолимо тянулись, как хромая черепаха с четырьмя подбитыми лапами и, в довесок, сломанным хвостом. Время превратилось в старую жвачку, которая уже и тянулась плохо и крошилась, неприятно застревая между зубов или попадая в горло до противного и болезненного кашля. Они были наполнены прогулками и праздным ничегонеделанием; компанию Гермионе составляли то Аниэль, то хоббиты, то Гимли, то иные галадримы, с которыми девушка успела познакомиться за два дня.
Изначально подхватив инициативу готовиться к грядущему вечеру, волшебница упорно налегала на Аниэль, едва ли не прижимая эльфийку к стене с репликами: «стоять, бояться, хоббита брать», и пыталась уговорить её принять предложение Мэрриадока, который на неё рассчитывал. Ну а что? Она же мечтала о приключениях за стеной Лотлориэна. Чем ей не приключение? Правда, ростом в полтора метра, но ничего! До стратегически важных мест (рук! ру-ук!!) дотянется, а что ещё для танца надо? Грейнджер себе, правда, слабо представляла подобный танец и тихо посмеивалась над эльфийкой, как-то забывая о том, что и сама от неё далеко не ушла. Аниэль, поколебавшись, после уговоров волшебницы согласилась составить пару Мэрриадоку, похихикав над выбором Гермионы. Мечтательно сложив голову на подбородок и глядя на звёзды, Ани делилась с девушкой премудростями эльфийских торжеств, этикета и церемониала.
Начало первого дня выдалось насыщенным. Чего только стоили уговоры Аниэль сначала составить компанию Мэрри, а после сопроводить её в библиотеку. Гермиона давно уже поняла, что ничего полезного там для себя не найдёт, но не бросала попыток добиться хоть какого-то результата. Впрочем, не только книги занимали волшебницу. Знакомая книга, случайно задетая Гермионой, упала с полки, но на этот раз её никто не спас от падения. У волшебницы осталось ощущение, что чего-то не хватает. Не сказать, что Аниэль меньше преуспела в ораторском искусстве, нежели сын Трандуила, но спустя пару книг Грейнджер отказалась от затеи. К счастью, библиотекарь, наблюдающий за стараниями волшебницы познать мир эльфов лучше, протянул ей старую записную книгу. Человек, оставивший её, пытался всю свою сознательную жизнь выучить эльфийский язык и, чтобы ничего не забыть и не упустить, составил для себя словарь, который пришёлся ей очень кстати. Уединившись между стеллажами, девушка искала возможность вернуться домой и вместе с тем свой утраченный покой.
Все эти дни эльф был неуловим для Гермионы, умудряясь исчезнуть из её поля зрения ещё до того, как она задумает обратиться к нему с вопросом. Гимли и тот больше времени проводил с остроухим; Леголас взял привычку брать гнома с собой, когда уходил пообщаться с сородичами.
Прокручивая в голове последний разговор с Леголасом, Грейнджер пыталась понять, что настолько встревожило лихолесского принца. Гнетущее настроение и голубые глаза, полные сожаления, не шли у неё из головы. Неужели, раз отступив и испугавшись последствий, она всё разрушила? Результат её поступка угнетал; она больше погружалась в свои размышления. Даже живые рассказы Аниэль о грядущем празднестве и всех тонкостях, которые она непременно должна запомнить, чтобы не упасть лицом в грязь, на второй день перестали занимать мысли волшебницы. Из любопытного и внимательного слушателя она превратилась в стену, от которой отлетали слова.
Но, как говорится, и в грусти мы не будем одинокими! Мэрри и Пиппин от души постарались сделать всё возможное, чтобы маска печали на лице Гермионы корёжилась и ломалась под натиском отчаянного смеха вперемешку с накатывающими волнами не то истерики, не то веселья, не то всего и сразу да в тройном масштабе. Так и развлекали её Мэрри и Пиппин, влипая в мелкие неприятности и веселя, причём оба искренне считали своим долгом довести девушку до истерики и счастливых слёз на глазах. В их компании она забывалась и снова лучилась и сияла, как прежде. Но лекарство из Шира имело свойство заканчиваться.
— Гермиона, ты само очарование, — восхитившись, признала Аниэль. Ещё бы, ведь именно она почти два часа самозабвенно колдовала над внешним видом девушки, причём совершенно без магии. Однако же волосы не рассыпались от даже самых смелых движений, платье искрилось в лёгком вечернем свете, а цветы, вплетённые в волосы, пахли сладко и тонко, и даже не думали завянуть. — Камнеломка, — пояснила эльфийка природу крохотных, белоснежных цветов, тонко и ненавязчиво разбросанных по каштановым завиткам. — Очень нежный, аккуратный, но упрямый и настойчивый цветок... растёт на скалах и в горах. Обвивает своими побегами холодные, неприветливые камни, её побеги находят самую тонкую, неприметную и хилую трещинку и завоёвывают её: мягко, ненавязчиво, но неотвратимо.
Эльфийка закончила убирать волосы Гермионы и отошла назад, любуясь произведённым эффектом.
— Под её напором сдаются любые скалы.
Скалы... множество неприступных вершин на её пути. Что имела в виду Аниэль?
Гермиона не чувствовала радости наступившего вечера. Она не реагировала на попытки Аниэль придать ей подобающий вид и не противилась воле эльфийки, позволяя ей делать всё, что она посчитает нужным. Эффект того, конечно же, стоил, но девушка не замечала в зеркале своего отражения. Не видела ни ловко собранной причёски, которая больше не напоминала дикий и неприступный терновник; ни платья, что, струясь и повторяя контуры её тела, будто было соткано из звёзд, но, в отличие от них, не излучало холодного света. На терновнике впервые распустились живые цветы, но глаза от этого искриться не стали.
За отведённое время волшебница многое не успела выяснить для себя. Свыше отсутствия способа вернуться в свой мир и Боромира, который каждый раз одним своим видом напоминал о жестокости Средиземья, стояла другая проблема. Вот только... можно ли назвать инцидент с Леголасом проблемой? Стоило ли уделять этому столько внимания, если завтра их пути разойдутся? Братство отправится дальше, а она останется здесь, чтобы найти способ вернуться домой и вновь воссоединиться с семьёй и друзьями. Она хотела вновь обнять родных и близких, убедиться в том, что все они живы, но за время, проведённое в чужом мире, успела привязаться к его обитателям. Столкнувшись с новой головоломкой, Грейнджер пыталась в ней разобраться, но упрямо тянула из аккуратно составленной высокой стопки книг не верхнюю, а самую нижнюю и, как итог, оказалась под завалом, из-под которого не могла выбраться.
Тускнеющая улыбка и печальные глаза обыкновенно лучистой и радостной Гермионы скребли по сердцу Аниэль — несмотря на столь короткое время, она успела привязаться к девушке. Она связывала грусть волшебницы с грядущим расставанием; быть может, ей в этом мире никто не успел стать роднее, чем Братство, подобравшее её в снегах, приютившее и разделившее с ней походный плащ и кусок хлеба. Эльфийка наслушалась рассказов и, казалось, сама к каждому из них прикипела душой; ей не хотелось завтрашним днём обнаружить Лориэн пустым, а Гермиону — пуще прежнего раздавленную и убитую.
Все старания отвлечь и развеселить стекали с волшебницы, как с гуся вода. Её, казалось, ни капли не радовал предстоящий вечер — видимо, этот человек единственный в своём роде понимал, что это, по сути, пир во время чумы. Время прощаться, провожать Хранителей в опасный путь, из которого они могут не вернуться живыми...
— Ты грустишь? — Аниэль заметила тень на лице волшебницы. Лучше было прояснить это до того момента, как они покинули флет; внизу их уже ожидали нетерпеливые и низкорослые кавалеры. С высоты флета было видно, как гости со всего города стекаются в церемониальный зал; он будто светился изнутри, как и весь город, был наполнён музыкой и волшебным, лунным сиянием.
— Мне кажется, я обидела Леголаса, сама не понимая того, — честно призналась Гермиона, слепо смотря на своё отражение. Аниэль успела стать для неё подругой, но стоило ли говорить об этом? Идти в таком настроении к Пиппину, который наверняка уже замучил Мэрри и всех окружающих своим «ну когда же?», было бесчестно. Хоббит заслуживал большего, и она пыталась собраться и взять себя в руки.
— Оу... — опешила эльфийка, услышав истинную причину терзаний Гермионы. — Ну...
Вот уж этим она её действительно озадачила.
Аниэль хотела было уже выдать пару дежурных фраз из папки «Женские советы, когда мужчина дурак», но укоренившиеся глубоко внутри правила приличия не позволили ей говорить о Леголасе, как о простом парне. Любопытство распирало — узнать подробности, надавать советов и чисто по-девчачьи сопереживать, но не в этот раз. Почему-то именно сейчас Ани как нельзя остро почувствовала, что не хочет знать подробностей. Точнее — ей не нужно их знать.
Было в них какое-то табу. Что-то, что не является делом чьим-либо, кроме них двоих, и это остро чувствовала Аниэль, с сочувствием глядя в спину Гермионе.
— Сегодня последний вечер... — напомнила ей эльфийка. — И, если не развеять сомнения сегодня, то, возможно, не развеешь их никогда... — она обошла девушку и доверительно коснулась её руки. — Улыбнись, Гермиона. Ты — их душа, их любимица. Они за твою слезинку разберут Мордор по камешку. А уж за твою руку... — не удержавшись, хихикнула Аниэль. Потенциальный жених уже минут десять тёрся внизу на пару с товарищем.
У Гермионы осталась последняя возможность принять решение. Ещё пару дней назад она бы с уверенностью сказала, что выбор очевиден — остаться и искать способ вернуться домой. Но если не это, то что? Продолжить путешествие в чужом мире? За время путешествия по Средиземью девушка успела прикипеть к Братству и дело, если уж копать глубже, не только в Боромире или Леголасе. Они все — часть одного целого, к которой она успела прикипеть, и расставаться с ними вот так не хотелось. Оттого и праздник праздником не казался, и радостные ноты пира шумели, как наигранные и неуместные.
— Мало ли что может тяготить Леголаса. На его жизнь выпало немало тягот и невзгод... возможно, он просто опечален расставанием. Вы ведь... близкие друзья, — порассуждав, Аниэль всё же решилась перестать гадать. — В любом случае, оставшись здесь, ты так и зачахнешь в собственных горестных думах. Подумай о Пиппине и улыбнись. Он-то уж точно на луну залезет ради твоей улыбки.
Волшебница слушала Аниэль, и в какой-то момент захотелось тихо, но иронично фыркнуть. Так опечален расставанием, что намеренно избегал встречи последние пару дней. И у кого тут логика хромает? И всё же... даже в череде предположений мелькнула приятная истина. Гермиона вспомнила всё хорошее, что случилось с ней за то время, что она провела с Братством. Как ни крути, а выходки хоббитов, как и глумливые шуточки Гимли, никогда не забудешь. Взгляд стал теплее, а на губах появилась лёгкая, но искренняя улыбка. Продержалась, правда, она недолго и вскоре исказилась под гримасой. Глаза широко распахнулись, слепо смотря перед собой.
— Пиппин! — спохватилась девушка, вспомнив, что опаздывать, конечно, леди положено, но не настолько же! Она быстро поднялась на ноги и поспешила к выходу из флета, но притормозила, едва коснувшись ладонью льняной ткани. — Спасибо, — тепло и искренне улыбнулась Грейнджер. Казалось бы, ничего особенного в разговоре не было. Ни тебе беседы по душам, ни попытки послать гонца за бочонком эля, а озвученные слова, будто вытянуты из головы самой Гермионы. Она-то знала, что где-то была та самая заветная книжечка, но всё никак не могла до неё добраться.
Волшебница выскочила из флета, притормозила и со вздохом чуть не треснула себя ладонью по лицу. Так торопилась к заждавшемуся её хоббиту, что совсем забыла о не менее главных вещах. Нырнув обратно во флет, где Аниэль собирала гребни, заколки, цветы и всё прочее, что ей понадобилось, чтобы сделать из Гермионы что-то приличное, девушка схватила подругу за руку и потянула смеющуюся Аниэль за собой. Она же обещала хоббиту эльфийку. Ну. Одному эльфийку, а другому себя. Обещала, значит надо! Аниэль, впрочем, совершенно не сопротивлялась. Она, в отличие от Грейнджер, уже давно была готова к празднеству.
Завидев скучающих кавалеров, которые то и дело тынялись туда-сюда в ожидании дам, девушки притормозили у колонны, наблюдая за мужской компанией у фонтана. Кажется, ради такого случая в «зале ожидания» собрались все, кому не лень. Гимли так в числе первых. Пыхтя трубкой, гном не забывал отшучиваться и глумиться над несчастными хоббитами.
— Что? Профукали девушек, салаги? — Гимли с хитрым прищуром посмотрел на хоббитов.
— Ничего мы не профукали, — обиженно буркнул Мэрри и отвернулся, рассматривая ближайшую стену. Перегрин Тук молча сидел на бортике фонтана и взволнованно ёрзал на месте, периодически поднимая голову, чтобы осмотреться и проверить, а не показались ли в поле зрения девушки.
— Мэрри, а ты лестницу взял? — не унимался гном.
— Зачем она мне? — хоббит обернулся и хмуро посмотрел на мужчину.
— А как ты до талии добираться собрался? Подпрыгивая, что ли? — глумился Гимли.
Мэрриадок ничего не ответил. Только хмуро посмотрел на стену, делая вид, что обидные колкости гнома его не задевают. Арагорн не вмешивался, но не сдержал весёлой улыбки.
— Не придут они, Пиппин, — вдруг не сдержался Мэрри. — Пойдём, — и сам спешным шагом направился к шатру, потеряв терпение.
— Может... — неуверенно возразил хоббит, подняв голову. У него ещё теплилась слабая надежда на то, что девушка сдержит данное обещание и, как оказалось, не зря.
Обе негодницы показались на лестнице и неторопливо спустились, осматривая всю честную компанию, собравшуюся у фонтана. Мэрри медленно повернул назад, будто не он пару минут назад порывался обиженно уйти.
— Кажется, ты проиграл мне пару монет, — заулыбался Арагорн, переведя взгляд с девушек на гнома. Гимли закашлялся, подавившись дымом. Это был первый случай в истории Братства, когда потомку Дурина утёрли нос и в его запасе колкостей не нашлось что сказать. Гном успел пожалеть, что не попросил Гермиону первым уговорить какую-то эльфийку составить ему компанию.
Перегрин Тук из всей компании оттаял первым. Он поднялся с фонтана и медленно, будто перепуганная лань, направился к девушке. Остановившись перед волшебницей, он несколько секунд молчал, пытаясь подобрать нужные слова.
— Вы... ты... — запинаясь едва ли не на каждом слове, он от волнения по-привычке жал руки. Раньше под его волнительные истязания попадал край плаща, но его, на радость вещи, при Туке не оказалось. — Ты такая... такая... Гермиона, ты очень красивая! — выпалил хоббит, подобрав, как ему показалось, самые подходящие слова, чтобы описать то, что он видел.
Грейнджер улыбнулась.
— Спасибо, Пиппин. Ты тоже прекрасно выглядишь.
Хоббит немного растерянно кивнул, смутившись, но быстро спохватился, перестал мяться и жаться и предложил волшебнице руку. Он же сегодня кавалер! Мэрри, в отличие от него, к своей даме, спотыкаясь и запинаясь, не спешил. Аниэль, весело улыбаясь, сама подошла к хоббиту, чуть наклонилась и сказала всего пару слов, от которых несчастный хоббит покраснел от кончиков волос на голове до кончиков волос на ногах.
— А ты высокий.
Маленькие женские хитрости и никакого мошенничества.
Мэрри, кажется, и сам не поверил своему счастью, когда действительно стал рядом с Аниэль и даже взял её под руку. Он, словно не веря в происходящее, поминутно задирал голову и ошалелыми глазами снизу вверх глазел на эльфийку. Ну вот она, пришла, стоит рядом с ним, улыбается, ждёт от него чего-то... нарядная, красивая, утончённая и ласковая...
А дальше-то что делать?!
В общем, к такому развитию событий бедный Мэрриадок оказался не готов.
— Ну что, раз мы никого не ждём, выдвигаемся на праздник? — расцвёл Пиппин. Выглядел он счастливее всех здесь присутствующих вместе взятых.
Действительно: перед шатром собралось всё Братство. Из тени выглянул Боромир, над друзьями тихонько посмеивались Фродо и Сэм.
— А где Леголас? — подала голос Аниэль, не найдя взглядом эльфа.
— Они с Халдиром ещё не вернулись. Утром ушли на северную заставу... — Арагорн поднялся со своего места, посчитав свой ответ исчерпывающим.
— Что-то не торопятся они... — задумался Боромир, как всегда — чуть мрачнее, чем того требовала ситуация.
— Да была бы его воля, он бы на этой заставе до самого отъезда просидел, — сварливо пробасил Гимли, вступаясь за отсутствующего. — Появится, чай, под конец, Владык уважить да благословение получить, а больше и не увидим мы его сегодня.
— Почему? — спросил Пиппин; все дружно снялись с места и пошли к залу, разговаривая по пути.
— Да кто ж их остроухих разберёт, — пожал плечами Гимли. — Поведал он мне, что тяготит его вечер грядущий, и отказался бы, да воли его на это нет, а почему — я уж не спрашивал. У них же ни дня без причуды, не хватало только гному в них разбираться! Да и не хочется мне, ну его, непутёвого. С ним поговоришь — как душу наизнанку вывернет...
— Меня тоже тяготит, — признался Фродо, который в последние дни выглядел особенно безрадостно. — Уйду при первой возможности; нет повода для праздника.
— Ну полно вам нюни разводить, разнылись тут! — рассердился Пиппин, у которого, в отличие от остальных, было отличное настроение — и повод для него, кстати, тоже был. — Когда ещё можно будет забыть о невзгодах пути и предаться веселью? Глупцы! — и он крепко сжал в своей руке ладошку Гермионы. Вот у них-то точно был повод для веселья. По крайней мере, Пиппин был в этом искренне уверен.
— Фродо прав, Мэрри. Этот праздник не для нас, и нам нужно отдохнуть перед уходом, — разрешил спор Арагорн. — Не задерживайтесь допоздна.
С этими словами они подошли к церемониальному залу; флет напоминал огромный, светящийся лунным серебром улей, наполненный эльфийской музыкой. Предстоял подъём наверх, которому больше всех «обрадовался» вмиг разворчавшийся Гимли.
***
Эльфийские танцы с точки зрения хоббитов стояли на одной полке с шаманскими танцами с бубном вокруг костра и магией, с помощью которой Гэндальф рождал невероятные фейерверки. То есть непостижимо, но красиво до искреннего восхищения. Пары кружились под музыку легко и непринуждённо, будто это не стоило им никаких усилий, а красота и грация были в крови у самого эльфийского народа. Братство расположилось особнячком, глядя на происходящее со стороны.
Пиппин от созерцания других пар поначалу как-то притих — в глазах бегущей строкой пробежала вольная импровизация на тему: «это мы не проходили», танцевать резко расхотелось. Гимли со своими колкостями подоспел вовремя, чтобы разжечь угасающий было в хоббите пыл — твёрдо сцапав Гермиону за руку, он упрямо попёр в середину зала так, что попутные пары рассыпались в стороны, как кегли.
Надо сказать, дальше легче не стало...
Уверенный в своей правоте и совершенстве навыков Пиппин твёрдо взял девушку за руки и начал усердно вспоминать то, что пытался втолковать им не так давно Леголас. Общее состояние коротко и метко выражалось фразой «Кругом враги»: откуда-то брались другие пары, в последний момент уворачивающиеся от маленького бульдозера, музыка мешала (зачем она вообще была нужна!), а Гермиона отчаянно не слушалась. С подушкой было однозначно легче — Пиппин кряхтел, отдувался, спотыкался, начинал сначала и был готов провалиться сквозь землю. Он злился на всё: на эльфов, изящно порхающих мимо без какого-либо напряжения; на музыку, ритм которой был для него натуральной загадкой; на Гермиону, которая почему-то танцевала сама по себе, и пребольно скуксилась, когда Тук дёрнул её за руку в попытке развернуть.
Не та-ак Гермиона представляла себе эти танцы. Впрочем, а представляла ли вообще? Нет. Определённо нет. У неё и времени на это не было. Дни до прощального вечера благополучно прошли не за теми мыслями. Девушкам, бесспорно, свойственно перед подобного рода мероприятиями рисовать в воображении красочные картины будущего с красивой музыкой, преобразившим их от хромой гусеницы до бабочки (и не капустницы!) платьем и, конечно же, прекрасным принцем, от одного вида которого у всех дам в зале голова пойдёт кругом. Волшебница не думала ни о том, ни о другом, ни о третьем. Её курчавую головушку занимали совершенно другие насущные проблемы. Впрочем, если покопаться в деталях, то третий пункт отчасти осуществился. Об одном принце она всё же думала, но благополучно забыла о казусе в их общении, как только потребовалось собраться и поспешить на танцевальный вечер к своему низкорослому кавалеру.
Перегрин Тук, может, и залез бы на луну ради её улыбки, но пока с попеременным успехом то выворачивал ей руки, то хребет, да так, что за ушами трещало. Грейнджер с непоколебимой гордостью несла свой крест.. хоббита таким, какой он есть, и терпела все тяготы и лишения воинской службы неопытного кавалера. Она всего раз позволила себе бросить жалобный взгляд на Аниэль и одними губами шепнуть: «Спасите», пока Пиппин не видел, а в остальном же пыталась подстроиться то под музыку, то под кавалера, но, как показала недолгая мучительная практика, ничего из этого не вышло.
Тук испугался было, вспомнил, как учили, растерялся окончательно и совсем скис. На его счастье песня кончилась — пары разошлись, неодобрительно косясь на хоббита, а он, не выпуская из рук Гермиону, злой и обиженный сам на себя побрёл обратно к Братству. Волшебница несказанно обрадовалась, когда музыка закончилась, а хоббит не стал дожидаться возобновления, чтобы попытаться отыграться на следующей песне со словами: «вот ща... ща я покажу, как умею!». Она с непередаваемым облегчением и удовольствием оказалась в кругу Братства и, наконец, расслабилась.
— Слушай, Пиппин, да у тебя просто талант, — не сумел промолчать Гимли. — В следующий раз сам дашь мастер-класс Леголасу, — он пустился перечислять, загибая пальцы. — Монолог в паре; безальтернативное ведение; хождение туда-сюда.
Пиппин покраснел до корней волос и, казалось, от злости у него из ушей повалит пар. Остальные же рассмеялись; Мэрри танцевать не рискнул, по привычке убалтывая Аниэль, а Гимли предпочитал глумиться над всеми:
— Отдай женщину, остолоп. Разжалую тебя до подушки.
Грейнджер едва сдерживала рвущийся смешок. Переводя взгляд с одного на другого, чувствуя, что вот-вот кто-то схлопочет пару ласковых за свои слова и гномья борода оскудеет на несколько прядей, волшебница поспешно вмешалась:
— Не нужно никого разжаловать, — поймав на себе взгляд хоббита, волшебница продолжила: — Спасибо, что пригласил меня на этот вечер, Пиппин. Мне было очень приятно составить тебе компанию.
— До оттоптанных ног? — посмеялся Гимли, получая ответную одобрительную реакцию в виде смешков хоббитов. Перегрин Тук, чуть смягчившийся от слов девушки, снова разозлился на гнома и с явным намерением почесать кулаки, направился к обидчику. Угрозу осуществить не успел; Пиппин резко замер с чуть отведённой назад рукой, покраснел, словно рождественский носок, и удивлённо захлопал широко распахнутыми глазами, почувствовав, как пропустил самый подлый и неожиданный удар. Щека пылала в месте соприкосновения, будто к ней приложили раскалённый прут, но... это жжение было приятным до дрожи.
Гимли выдохнул протяжное «О-оо» не то с нотками восхищения, не то удивления. Гермиона мягко улыбнулась. От одного невинного поцелуя с неё не убудет, а вот ругаться и глумиться в Братстве перестали, будто побоялись, что таким «моё слово последнее» наградят каждого из них. Аниэль тихо хихикнула. Следом за ней, постепенно оттаивая, разразились хохотом остальные, начиная с Гимли. Миссия выполнена.
***
Леголас перехватил взгляд волшебницы ещё с другого конца зала. Задержавшись, не смог отвести глаза — что-то внутри не дало... будто его внутренний компас метался несколько дней, сотрясаемый бурями, а теперь нашёл и не желал расставаться. Можно было бы сколько угодно заниматься самоистязанием, продолжая избегать встреч и пряча взгляд, но, видимо, и у эльфийского упрямства есть срок годности.
Его — вышел. Он сдался. Переломав все твёрдые решения «не здесь» и «не сейчас», сотни раз терзаясь сомнениями... Он всё-таки пришёл. Подвернувшийся вовремя повод, трещинка в скале сомнений и личного долга — и вот Леголас идёт к Братству, по обыкновению одетый в костюм цвета светлого серебра, но в этот раз — с лёгкой короной на золотых волосах.
Поздоровавшись со всеми, он перевёл взгляд на Гермиону и... на мгновение обомлел.
Да уж, лучше бы она в старых потёртых джинсах пришла... или голая (к тому же, ничего нового он бы уже не увидел), чем вот... в этом...
Она обернулась на его голос, будто не веря своим ушам, и серебристо-серый шелк взвился лёгкими волнами и плавно опал, заструившись спиралью вокруг хрупкой фигуры. Открытая, тонкая шея, трогательно выступающие ключицы, тёмные локоны с вплетёнными в них цветами разбросаны по худеньким плечам...
Леголас не сразу нашёл нужные слова. Рот, чуть приоткрытый на полуслове, брови, раскинутые в смешении удивления и восхищения. Это ли была Гермиона?... Она ли — вечно лохматый, самоуверенный мымрёнок, раздающий оплеухи и попадающий в неприятности?... Она ли — подёрнутая серебром, счастливая видеть его живым?... Она ли — смущённая и растерянная тогда, у реки?...
— Ты прекраснее Итиль, — произнёс Леголас, вновь встречаясь с ней взглядом, и шагнул девушке навстречу. Пожалуй, впервые он не нашёл слов для того, чтобы выразить охватившее его чувство. Она не могла, не имела права становиться чем-то большим...
Но стала. Именно в тот момент она окончательно стала его мечтой.
— Я рада видеть тебя, — в своей тёплой улыбке Гермиона была искренней. Она почувствовала прилив радости, зарождающейся где-то в груди и теплом разливающейся по телу.
— Я... принёс тебе твою вещь, — потянувшись в карман, он протянул на раскрытой ладони ей волшебную палочку. Целую, без единого скола. — Надеюсь, она прослужит тебе ещё много лет.
Грейнджер отвела взгляд от голубых глаз и посмотрела на раскрытую ладонь эльфа.
— Моя палочка... — дочь маглов не осмелилась протянуть за ней руку, но с радостью во взгляде отмечала, что её дорогая вещь преобразилась в лучшую сторону. — Спасибо, — карие искрящиеся глаза поднялись в тот момент, когда палочка оказалась у неё в руках, и посмотрели на эльфа, принёсшего ей радостную весть. Про себя девушка отметила, что стоит позже поблагодарить мастера и Галадриэль, а на практике проверить исправность волшебной палочки. Грейнджер будто чувствовала, что есть что-то важнее, чем магия и все благодарности мира. Внутри вновь мешается радость со смущением и толикой незаменимого испуга, но всё это соединяется в приятный и нежный напиток, который пусть и холоден на прикосновения, но, разливаясь внутри, согревает, обволакивая дорогим и желанным теплом.
— Палочка! — вмиг оживились хоббиты, сгрудившись вокруг переданного Гермионе артефакта. — Наконец-то! Гермиона, теперь ты снова волшебница! Сделай птичек... — Перегрин в упор не замечал перемен в атмосфере, связанных с появлением лихолесского товарища, и по-привычке передёргивал внимание на себя.
— У тебя, дурня, голова только для того, чтобы есть да шапку носить, — Гимли указал на потолок помещения. — Будут тебе птички, да куда улетят? Они-то вежества не знают, и Владычицу, и последнего орка обгадят одинаково.
Братство покатилось со смеху; галадримы начали потихоньку оглядываться на заразительно смеющуюся разношерстную компанию, кто с осуждением, кто с восхищением. Громче всех басил Гимли — его хохот местами перекрывал мелодию и доводил утончённых музыкантов чуть ли не до истерики.
Гермиона не слышала речей хоббитов; она неотрывно смотрела на эльфа, улыбаясь и радуясь не палочке, что крепко и чуть волнительно сжимала в руке, а тому, кто вновь вернул её. За прошедшие дни, она думала, что их история закончится прощанием на берегу реки. Оно оставило странный не то горький, не то местами даже сладковатый осадок. Судьба подкинула ещё одну возможность всё исправить.
Грейнджер отвлеклась, когда почувствовала, что Пиппин от нетерпения сотрясает подол ей платья. Девушка растерянно обернулась и посмотрела на хоббита, смутно понимая, чего от неё хотят. Мыслями она ещё была с эльфом...
— Завтра... — растерянно и скомкано повторила волшебница, будто забыла, что сейчас прощальный вечер и после него их пути разойдутся. Они отправятся дальше, вершить историю Средиземья, а она — домой, в мир, к которому привыкла.
— Ну, Гермиона, ну не птичек! Бабочек! — хоббиту остро хотелось волшебства. Так, что он требовательно тряс подол платья волшебницы, преданно глядя ей в глаза снизу вверх. — Ну вот уйдём мы завтра, когда я ещё такое чудо увижу?
Это был ход конём, козырь в рукаве Тука, которым он не преминул воспользоваться и надавить на жалость. В общем, жажду Пиппина так или иначе разделяли все — даже Гимли заинтересованно поёрзал на лавке, наклонившись в сторону Гермионы, чтобы ничего не пропустить. Один Боромир оставался в стороне; ему разделить всеобщий ажиотаж вокруг волшебства религия мешала.
— Да, конечно.. — сдалась волшебница. Это был отличный повод воспользоваться волшебной палочкой и проверить, так ли внешняя безупречная оболочка оправдывает содержание.
Грейнджер могла, конечно, и птиц создать, и бабочек, и ещё много чего другого, но, старалась не думать о чём-то конкретном и призвать первое, что придёт ей в голову. Закрыв глаза, она почувствовала тепло и яркий свет, будто заполняющий пространство вокруг неё. Волшебница взмахнула палочкой и тихо произнесла нужное заклинание. Первые секунды ничего не происходило. Она терпеливо ждала хоть какого-нибудь результата и была вознаграждена за свои ожидания. Прямо перед носом появился яркий огонёк, затанцевавший перед ней в воздухе. Следом ещё и ещё. Магические мотыльки, горевшие так ярко, будто сошедшие звёзды с небес, воспаряли к потолку, рассыпая с полупрозрачных крыльев бело-серебряную пыльцу.
Созданное Гермионой чудо произвело фурор: эльфы вмиг отвлеклись от своих дел, по залу пронеслась нестройная волна восхищённых и удивлённых возгласов. Даже музыка на секунду стихла — музыканты отвлеклись, ища глазами источник волшебства. Некоторые эльфы зааплодировали; другие одобрительно кивали, подмигивая и махая девушке руками. Подойти ближе никто не решался — члены Братства доберманами расположились вокруг неё, так, словно через их кольцо и не прорваться.
Вот никто и не попытался. Зато у хоббитов радости были полные штаны. Музыка возобновилась, пары вернулись в танец, праздник продолжался.
— Гермиона, потрясающе! — восхитилась Аниэль, подойдя к девушке. — Где ты научилась такому?
— В школе магии, в моём мире, — Гермиона улыбнулась, не вдаваясь в подобности. Объяснять и рассказывать обо всех прелестях магического мира придётся до самого утра, а то и веселее и полнее, чем «Краткий курс истории Средиземья от Леголаса».
Магические фокусы закончились на одной демонстрации. Применив заклинание, дав выход магической энергии, Грейнджер поняла, насколько сильно соскучилась по магии. С возвращением волшебной палочки, девушка чувствовала себя защищённой и в этот раз дала себе негласное обещание больше никогда и ни за что не потерять её. Улыбаясь, Гермиона наблюдала за живым звёздным небом, парившим над их головами. Это напоминало о беззаботных днях в Хогвартсе, проведённых за одним столом с друзьями. На душе стало теплее от радостных воспоминаний.
— Дивно поют... — между тем признал Сэм, не отрываясь, глядя на небольшой оркестр. Все они были на удивление утончёнными и изящными, и музыка из-под пальцев лилась соответствующая. Такая, что души касается лебяжьим перышком, и слышится в ней запах утренней росы, настоянного на травах ветра, и деревья за окнами вторят шелестом листьев.
— Заунывно поют! — Гимли, как всегда, был заочно недоволен всем, что относилось к эльфам. Леголас тяжко вздохнул: мириться с этим невозможно, бороться — бессмысленно, а как-то сосуществовать необходимо. — Вот тянут волынку, как кишки из нутра вытаскивают! И в радости — печаль, и грусти — печаль, да как вы с печали да с такой музыки не передохли-то! Тоска зелёная! Мне после неё охота пойти да на заборе повеситься, живот вон уже скрутило...
Пиппин тихо поскуливал от смеха, рискуя провалиться под лавку.
Эльфийская музыка и в правду отличалась своим мотивом и в чём-то Гермиона согласилась с Гимли, но понимала, что у каждого народа свои особенности и принимать его нужно именно таким, каков он есть. Она бы не удивилась, если сейчас зазвучало бы что-то задорное и весёлое, что, впрочем, слабо вязалось с жителями Лотлориэна.
— Вот бы кто песен лихих да живых спел, а не эту дрянь душещипательную! — Гимли оглянулся на Братство, будто ища желающего. — Я бы взялся, да только эти светлые да возвышенные от таких песнопений хором в Чертоги откинутся, а я потом виноват буду.
Фродо о чём-то оживлённо зашептался с Сэмом.
— Я бы спел про Эребор... — задумчиво-мечтательно протянул Гимли, пожалев о том, что не взял с собой трубку; то было его, родное и любимое, близкое к душе.
— Гимли! Так давай споём, — разговоры с Сэмом оборвались, хоббит умчался куда-то в сторону оркестра, а Фродо встал со своего места, обращаясь ко всему Братству. — Бильбо ведь написал песню про тот поход... Вы, наверняка, и не слышали её!
Сэм что-то оживлённо втолковывал оркестру. Песня закончилась, но новая не заиграла; эльфы завертели головами, ища причину, по которой их лишили музыки. Неловко переминаясь, на место исполнителей вышли Фродо и Сэм: видно было, что оба волнуются и стесняются петь перед такой публикой. Эльфы уважительно замолкли, ожидая; Сэм кашлянул пару раз, собираясь с мыслями, прикрыл глаза, словно заглянув внутрь себя... и запел.
Oh misty eye of the mountain below...
Тишину прорезала мелодия голоса, и вновь сияние, что затапливает реальность, мягко обволакивало защищающим теплом, будто особая магия, доступная только им двоим.
Леголас мягко чуть склонился перед Гермионой, протянув к ней раскрытую ладонь.
Keep careful watch of my brothers' souls...
Проницательно глянув ей в глаза, эльф улыбнулся. Было в этой улыбке и почтение, и приглашение, и некоторое затаённое озорство.
Ответный поклон и рука потянулась навстречу, скользяще касаясь пальцами раскрытой тёплой ладони, пока не скрепит прикосновение жестом согласия. Улыбка заиграла на губах волшебницы, она снова смотрела в голубые глаза и не боялась оступиться, следуя вместе с ним. Её мысли не занимали другие эльфы или Братство. Здесь и сейчас существовал только этот момент, а всё остальное исчезло, будто в зале не осталось никого, кроме них.
And should the sky be filled with fire and smoke
Взяв волшебницу за руку, Леголас повёл её в середину зала; окружающие затаили дыхание. Никто больше не вышел танцевать; словно священнодействуя, Леголас легко поднял её левую руку на уровень собственного плеча. Повинуясь его жесту, рука потянулась за ним, пока Гермиона не ощутила под ладонью крепкое и надёжное плечо. Тёплая ладонь легла ей на лопатки, и возникло неудержимое желание сделать шаг навстречу и стать ещё ближе. Гермионе кажется, что она снова слышит своё дыхание, а сердце, выбрав свой особый ритм, бьётся медленней и тише, но, кажется, стало больше и тяжелее, будто вобрало в себя ещё одно. На груди становится тяжело, и дыхание замедляется, но эта тяжесть приятна...
Ей не хочется отрывать взгляда от его глаз — всецело довериться ему и чувствам, которые воплощаются в движение, потому что так было задумано когда-то. Смущение стирается желанием стать ближе и раствориться в мгновении, чтобы сполна ощутить его и запомнить таким.
Вдох. Выдох...
Keep watching over Durin's sons...
Танец — это высшее доверие; квинтэссенция душ и тел, желаний и их воплощения. Ровно с того момента, как он взял её руку в свою, а её ладошка легко и доверчиво легла к нему на плечо, всё перестало существовать. Буквально: не было больше «он» и «она», не было принца и волшебницы, не было окружающих взглядов и голоса, льющегося песней... они перестали существовать по отдельности.
Вдох. Выдох... Тепло девичьей кожи под пальцами, вторая ладошка доверчиво ложится в левую руку, взгляды встречаются. Ну вот... и всё. Лицом к лицу, защищённые от окружающих кольцом из собственных рук, и кажется, что пару обволакивает тёплый кокон, приглушая образы окружающих, затапливая пространство светом. Только голос... только взгляд в глаза — прямой, открытый — и сердце наполняется светом, карим, тёплым, многообещающим.
Вдох. Выдох... пальцы Фродо коснулись струн лютни, от потолка приглушённо отразилась незамысловатая и непосредственная в своей простоте мелодия.
Волнительный вдох... На выдохе шаг, Гермиона будто разом отпустила все тяготы и растворилась, чувствуя себя порывом лёгкого и беззаботного ветра, что следует за тем, кто ему дорог. Она не чувствовала пола, не чувствовала тела и прикосновения рук. Места соприкосновения тел напоминали яркие алые точки, манившие, словно магнит — они переплетение душ, перетекавших из одного тела в другое, не разрывая союза. Так и должно быть, когда одно сердце сливается с другим, становясь единым целым.
Шаг в сторону... обратно. Простая проверка — ты здесь? Ты слышишь меня? Ты последуешь?
Два простых шага, наполненных единением. Чтобы услышала и почувствовала: приятную тяжесть его намерений на своей лопатке, доверие и просьба, чуть сжимающая её ладошку. Ни одного лишнего движения, ни одной грубости. Он не делал ничего руками; не напрягался, не спешил, не дергал её никуда. Он чувствовал её. Взгляд лучился спокойствием и обещанием... чего-то грядущего, очень тёплого, ласкового, искрящегося и незабываемого. Только доверься. Только послушай... только услышь. Никуда не спеши.
Гермиона не думала о том, как правильно и как нужно; она отмела все рамки в тот миг, когда, делая первый шаг, доверилась ему. Не следом за эльфом, а вместе с ним. Её тело само отзывалось на любой его зов, который не могли услышать уши; он звучал где-то там, внутри неё, и вторил своим тихим, как сокровенным, но уверенным «правильно».
Движение, неуловимый импульс и энергия шли откуда-то из солнечного сплетения; разливались по рукам, заполняли пространство между ними, и каждый её шаг рождался сам по себе. Настолько легко, непринуждённо и логично, будто он вкладывал свои мысли в её голову. И... она откликнулась, а Леголас буквально возликовал изнутри. Он позвал её за собой, и она последовала; доверчиво, без напряжения, без страха и торопливого любопытства «а что же будет дальше?». Только здесь и сейчас она услышала его... и с готовностью отозвалась на каждое движение.
Он знал... теперь точно был уверен.
У них всё получится. Именно сейчас.
Фродо и Сэм запели хором... Леголас, сдержав ликующую улыбку, прижал волшебницу к себе чуть крепче, позволяя музыке увлечь его сознание, голосу и мелодии — унести за собой. Новый аккорд — и порывистым движением он увлекает её за собой, наполняя танец красками. Пышный подол, словно пена набежавшей волны, взвивается и ласково гладит её по ногам... Кажется, что он не движется сам, а танцует ей... Чтобы каждое мгновение сделалось для неё незабываемым. Каждый шаг — откровение, каждое прикосновение — священнодействие, взмах рук — лёгкий, как перышко, и стремительный, как летний ветер.
Музыка всколыхнулась, налилась голосами; Леголас вторил ей, родившись, казалось, вместе с этой песней, проживший её, прочувствовавший, в короткое мгновение затишья мелодии привлёк девушку к себе и замер, задержав дыхание. И вновь перед ним она — взгляд доверчивый, искренний, ждущий — самое прекрасное из видений... и поверить он не мог, что такая красота в руках его. Он внимал ей, приникал к ней, и чувствовал мягкость кожи, шелк волос... охватившее желание нашло радостный оклик, и он в один миг получил отпущение всех грехов. Не отвернусь. Не предам. Не испугаюсь — услышал он в её отклике.
Вдох. Выдох. Лёгкая улыбка...
And I hope that you'll remember me...
Взвилась струнами, запела виолончель. Вместе с ней закружилась пара, стремительно и игриво, расцепляя руки, но каждый раз возвращаясь ещё до того, как она успела потерять его из виду.
Такт. Биение сердца. Ближе. Снова такт. Биение сердца. Не отпускай. Она не слышала голоса, но ощущала, как её чувства обретают телесную оболочку внутри её сознания и души, передавая его движением и шагом навстречу в открытые объятия, предназначенные только для неё. Страшно лишиться прикосновения его руки, будто она теряла его самого, когда же хотела стать ближе. Каждый раз, возвращаясь, лишь сильнее горело в ней желание обнять как можно крепче, прильнув к груди, и больше не отпускать от себя. Единое должно быть целостным. Только тогда сердце бьётся спокойно и ровно, зная, что, если смолкнет одно, второе будет биться за двоих.
Лишившись магической подпитки, невечное заклинание создания рушилось. Волшебные мотыльки, созданные из магии, лопались, ссыпаясь сверху к их ногам серебряным дождём из пыльцы, но, не достигнув пола, растворялись и меркли на фоне захватывающих их чувств.
С длинных курчавых волос, взвившихся во вращении, слетели и закружились в воздухе мелкие, белые цветы. Тёмная прядь мазнула принца по носу. С озорной улыбкой он накинул её руку себе на плечо — так, чтобы пальцы провели по волосам. Вторую — также — прикосновением к щеке...
Грейнджер чувствовала мягкость светлых волос на кончиках пальцев левой руки, видела озорную улыбку, и чуть ощутимее, чем предполагалось, провела рукой по многострадальной щеке принца. Она вспоминала прошлое, но не тёмную Морию с её ужасами, а то утро у реки, когда щёки принца горели от лёгкого и невинного поцелуя.
Вскинув её руки, Леголас шагнул к ней ближе — лёгким взмахом её ладони легли на плечи, обняли парня за спину, а сама она оказалась прижата к нему тесно, близко. Между ними не осталось расстояния. Волшебница почувствовала, как дыхание выбило из лёгких краткой неловкостью от неожиданности вместе с тихим вздохом. Карие глаза, будто на секунду растерявшись, быстро нашли голубые и доверчиво улыбнулись им. Лёгкий румянец тронул девичьи щеки, и она тепло улыбнулась, вновь чувствуя биение его сердца и надёжность вместе с защитой.
Now I see fire!
Неуловимый импульс, прикосновение руки — и по телу девушки прокатилась соблазнительная волна, позвоночник изогнулся, вторя движения принца.
inside the mountain
Мир всколыхнулся; отразились от стен голоса, зазвучала набатом песня.
I see fire, burning the trees
Двигались они, двигался мир вокруг них, и менялись звёзды на небе, и, отражая влюблённых, танцевали свой небесный танец Ариэн-Солнце и Итиль-Луна...
And I see fire, hollowing souls
И воздух вокруг дрожал, будто вершилось древнее таинство.
I see fire, blood in the breeze
Никто не смел даже выдохнуть. Мир замер перед финальным аккордом, доверчиво прижались друг к другу два тела, слились воедино, застыла тишина... и взорвалась искрящимся фейерверком.
Now I see fire, inside the mountain
I see fire, burning the trees
And I see fire, hollowing souls
I see fire, blood in the breeze
В них бился неистовый дух битвы, и было каждое движение палящей молнией, а ответ ему — трепещущим парусом...
Не было страха. Был лишь азарт двух тел, радостное неистовство, слепящий свет, резкое дыхание и сплетённые пальцы. И была ликующая улыбка, и наслаждение, расплескавшееся через край. Неистовый момент, острый и выжженный, на пределе чувств и эмоций — будто вместе с ними танцевала обнажённая, яростная вселенная.
Всё закончилось... быстро и опустошающе. Они замерли друг перед другом, застигнутые врасплох оборвавшейся музыкой. Тяжёлое дыхание; глубокий взгляд глаза в глаза, радость на лицах, в улыбках, в выбившихся прядках волос. Леголас будто и сам не поверил, что всё закончилось; в крови ещё кипело неистовство танца, и хотелось снова и снова вернуться в эти мгновения.
Грейнджер не заметила, как оборвалась музыка. Она слышала сбитое дыхание, не разбирая: своё или чужое, ей казалось, что это не имеет значения, будто и дыхание у них одно на двоих. Слышала биение сердца и не могла оторвать от эльфа взгляда, будто чарующий и недостижимый образ разрушится и исчезнет в тот самый момент, когда она хоть на долю секунды отведёт глаза. Она не могла описать того спектра эмоций, что захватил её и терзал до сих пор до томительной, но сладкой истомы. Он пускал по телу то согревающее тепло, то жар, как два противоположных явления, но так ловко сплетённых в одну крепкую и надёжную нить, что прочно связала их не просто танцем, а искренним и чистым чувством, созданным из двух судеб.
Леголас помедлил несколько долгих секунд, не желая отпускать ее. Руки лежали на талии, тела соприкасались чуть по бокам... снова, как у реки — горячее дыхание на губах, порывистое и разгоряченное, и ни одной мысли в голове.
Утопая в дежа вю, Гермиона чувствовала знакомое тепло от дыхания на губах, но больше пугливо не отстранялась и не прятала стыдливо глаза, пытаясь увеличить между ними расстояние. Ей не хотелось его отпускать и ладони, будто поддаваясь её неозвученному порыву, чуть сжали плечи принца. Она смотрела на него открыто, не смея опустить взгляд на предательские губы, что манили теплом, но были слишком далеки. Уповая моментом, девушка не думала ни о чём другом. Она перестала бояться и доверяла эльфу себя даже сейчас, в окружении скопления гостей и жителей Лотлориэна, чьи взгляды были прикованы к ним. Они всё ещё не существовали для неё.
Отрезвили принца только десятки пожирающих взглядов; вспомнив о них, он удержал охватывавший его порыв. Ладони Леголаса легли девушке на плечи; он пошёл на сближение, и она закрыла глаза. Коснулся губами её лба — нежно, чисто, как прикосновение лесного ручья.
Не здесь.
Поцелуй теплом разлился по телу и отозвался волнительным трепетом в груди. Кровь вновь прилила к щекам до лёгкого, невинного румянца, и улыбка, переполненная нежностью и благодарностью, вновь заиграла на губах волшебницы.
Ты всегда будешь частью меня..
Он не сделал шага назад, не отступил, не засомневался. Защитил её ото всех — от взглядов, чужих слов, осуждений... поблагодарил за всё, что произошло в последние три минуты, и попросту не вмещалось в понятие «танец». Казалось, вся бессмертная жизнь была прожита только ради этих мгновений...
Спасибо...
Зал взорвался аплодисментами; кланялись хоббиты, лучась радостью, улыбался Леголас, отступая на шаг, являя свету Гермиону. Эльфы лучились радостью; как никакой другой народ, они проникновенно чувствовали чуть больше, чем видели. Члены Братства хлопали громче всех; Леголас обернулся к Фродо и Сэму, поклонившись им в благодарность за музыку; Гермиона с лучистой улыбкой на губах поклонилась вместе с ним. Всеобщее ликование повисло в воздухе; таинственно улыбалась видевшая всё Владычица Галадриэль.
— Вертай монеты, сударь, — Гимли пихнул в бок Арагорна, напоминая вторую часть спора. — Моя взяла.
Фродо и Сэм — раскрасневшиеся, вдохновленные — явно не ожидали, что их песня станет главным сюрпризом сегодняшнего вечера. Вместе с ними Леголас и Гермиона покинули центр зала, направившись к остальным членам Братства. Эльф не спеша и несколько церемониально предложил волшебнице свою руку; в голубых глазах играли бесенята, будто все эти условности были ненужной, но забавной мишурой.
— Вот же эльф, вот змей! Везде успел! — оглушительно хлопая, комментировал Гимли. — После таких танцев только... — конец фразы смялся, так и не долетев до ушей Гермионы — Арагорн ощутимо пихнул гнома в бок, а Леголас наградил уничтожающим взглядом и украдкой показал бородатому кулак.
За охватившей её радостью Гермиона не заметила оборванного язвительного замечания гнома и не уловила сквозящего подтекста в словах. Она всё ещё пребывала мыслями там, в центре зала, и наслаждалась послевкусием единства. Леголас явно знал, как не схлопотать по шее за свои избегания и валяния дурака вместо одного разговора по душам. Все тревоги разом позабылись, волшебница зря себя накручивала и оставила тревоги в прошлом.
— Не знала, что ты так танцуешь, Гермиона! Вы были прекрасны... — оказалась сбоку Аниэль, восхищённо и несколько бесцеремонно зашептав волшебнице на ухо.
Она не знала.. Пфф... Гермиона сама не знала! Как и не знала, сможет ли повторить то, что было между ними. Девушка помнила весь спектр чувств и ощущений, но движения будто остались за гранью её мировосприятия; только некоторые мгновения ярко стояли перед глазами, потому что в них её сердце будто замирало после одного трепетного удара в ответ на них. Понимая, что она сейчас вновь покраснеет от нахлынувших воспоминаний, которые не могли не вернуться к ней вместе с пережитыми эмоциями, Грейнджер прислушалась к эльфийке. И надо сказать, вовремя.
— А мне можно с ним потанцевать?
Просьба Аниэль вполне ожидаема. Волшебница догадывалась, что придётся заплатить за удачную попытку уговорить эльфийку потанцевать с Мэрриадоком. Вот только... что за странное чувство поселилось в груди в тот момент, когда она подумала об этом? Гермиона медлила с ответом, она не знала, что сказать. Наверное, вообще промолчать в данном случае. Выбор между подругой и сердцем, но к чувствам примешивается рациональный ум, который здесь чаще всего неуместен. Она не в праве кому-то и что-то запрещать.
— Гермиона, милая, ну уговори его! Я ведь согласилась пойти с Мэрриадоком... — вспомнив о своём кавалере, эльфийка обернулась, ища его взглядом и... не находя. — А... где они?
— Мэрри? — выхватила она удивление эльфийки и осмотрелась, замечая, что помимо этого хоббита нет ещё одного. — Пиппин? — внутрь закралось смутное сомнение. Грейнджер не видела себя со стороны, танцующую в центре зала с другим, но явственно представляла себе, как это выглядело в глазах Перегрина Тука. И не могла не согласиться с тем, что в этом была доля правды, которая теперь казалась не чем-то невинным и сладким, а гнусным и горьким. Она была не вправе обойтись так с ним и корила себя за проявленные чувства.
Отняв руку у Леголаса, когда поняла, что нигде в зале не может найти ни одного хоббита, ни другого, волшебница отошла.
— Я пойду.. Поищу их.
Неправильно оставлять всё, как есть. Как никогда ранее, Гермионе хотелось, чтобы её догадки оказались неверны. Она оставляла эльфа на Аниэль; эльфийка радовалась, что обстоятельства сложились именно таким образом и ей выпала прекрасная возможность выхватить себе нового кавалера, раз другой благополучно удалился.
***
Оркестр наигрывал новую эльфийскую тягучую мелодию, не лишённую грустных мотивов. Гимли вновь сетовал на то, что у остроухих скудная фантазия на сочинительство, и предлагал очередную песню о своём бравом бородатом народе. Снаружи, в наступившей темноте, где, местами её вырезая, мелькали яркие фонари, Гермиона не видела знакомых лиц, но чувствовала, что найдёт хоббитов где-то здесь. Придерживая подол непривычно длинного эльфийского платья, не отличаясь изяществом и ловкостью Галадриэль, девушка спустилась по лестнице. На предпоследнем она пролёте остановилась, услышав голоса хоббитов.
Пиппин спускался по лестнице, глядя ровно перед собой, но не смотря себе под ноги. Резкие, порывистые шаги; между бровей залегла глубокая морщина не то гнева, не то горького разочарования. Сердце бухало в ушах, заглушая остальные звуки, ярость горела адским огнём.
Ревность. Грубая, лютая, всепоглощающая ревность жгла внутренности. Его словно подвесили на крюк; в спину дышал жар, словно праздничный зал горел, и хоббит мечтал лишь об одном — ни за что не оборачиваться. Не возвращаться.
Не видеть больше ни её... ни его.
— Пип! — пытался догнать его Мэрри, спотыкаясь. — Пиппин, подожди же!
Потомок рода Туков не слышал. Или не хотел слышать. Слишком сильно клокотали эмоции. Слишком громко надрывалась в душе потребность крикнуть всему миру о том, как ему плохо.
Как ему больно.
— Пиппин! — друг догнал его, схватив за плечо и попытавшись развернуть.
— Отстань от меня, Мэрри! — взвился хоббит, сбрасывая руку товарища с плеча. В холодном свете фонарей блеснули слёзы в уголках глаз. Мэрриадок отступил, поражённый. — Не надо меня останавливать! Не надо звать меня обратно! — в надрывном голосе хоббита зазвучали нотки истерики. — Я не буду больше на это смотреть, — с этими словами он развернулся и танком попёр в прежнем направлении, никуда не сворачивая.
Мэрри оставалось только попытаться поспевать за ним, глядя под ноги и мечтая попутно не свалиться с лестницы.
— Постой, Пиппин! — Мэрри наконец-то догнал его уже внизу, где царили глубокие сумерки. — Ну подумаешь, стоит из-за этого так убиваться! — он пытался придумать ещё аргументы от «это всего лишь танец» до «да у тебя таких тысяча будет», но как-то не решался озвучить.
— Мэрри, ты видел... — Тук приземлился на землю, уже не сдерживая рыданий. — Она... она никогда так на меня не смотрела, — плечи сотрясались; вытирая слёзы рукавом, хоббит уже не пытался держать себя в руках. — Она... пропади пропадом все эти эльфийские танцы! — со злости пнув ком земли, он продолжил убиваться. — Она никогда на меня так не посмотрит, — понижая голос, Пиппин приближался к сокровенному; тому, что действительно скребло душу, ранило его изнутри. — Я невысок. Я не умею танцевать. — Мэрриадок обнял друга за плечи. — И я не принц, а просто раздолбай.
— Женщины... — философски подытожил Мэрри.
Внутри Пиппина клокотала ядовитая смесь из самых разрушающих чувств. Ревности. Зависти. Ненависти. Жгучей обиды. И было ему грустно, и было ему плохо, и жалел он себя так, как ни разу в жизни не жалел. И, в общем-то, имел на это полное право — несправедливость застряла в горле бритвенным лезвием, от уничтожающих мыслей хотелось надрывно рыдать.
Тот, кто выше полутора метров, никогда не воспринимал хоббита всерьёз. Так, мелкое, забавное, шкодливое существо — его можно посадить на плечо и кормить сахаром, как ручного попугая. А как дело до серьёзного дойдёт — геть отсюда, взрослые дерутся, нечего тут малоросликам под ногами вошкаться, не дай Бог затопчут.
И Гермиона сделала, пожалуй, такую же роковую ошибку, как и все люди — она не восприняла хоббита всерьёз. Ни опасность, исходящую от него, ни чувства, которые он к ней питал.
Ведь, если отбросить внешнюю разницу, он был такой же мужчина, как Арагорн, Боромир или Леголас. У него была гордость (ещё какая, не тронь!), было собственное достоинство, были чувства и мечты о взаимности. И сейчас ему было горько и больно осознавать, что ещё один человек обманул его ожидания. «Ведь она не такая!» — он сам это сказал. Слышал, как она говорила о том, что не важна ей корона — и с каждым словом тихо надеялся на то, что у него есть крохотный, но всё же шанс на взаимность от девушки, которая стала его мечтой.
И ведь она согласилась! Согласилась пойти с ним. Что это было? Забава, блажь? Пиппин не знал, но искренне жалел себя каждый раз, когда вспоминал её глаза в момент появления эльфа. Это ни с чем не спутаешь. Два дня она была словно покрыта вуалью чёрной тоски, и ему не удавалось сдернуть её. Его личное солнышко никак не хотело показываться из-за туч.
А вот появился Леголас... и показалось. Засияло из-за туч, осветив весь зал, подарив столько тепла в улыбке, сколько Пиппин никогда не видел. Он чувствовал, словно его обокрали. Вспоминать это было горько и больно, до слёз.
— Пиппин...
Примечание:
* otorno-nin (кв. «Брат мой»)