23
День: 1445; Время: 16
Гарольд уходит с наступлением сумерек: на его щеках остаются следы от помады Лаванды, а в руке шуршит записка, адресованная Гарри.
День: 1446; Время: 8
— Ты попросила его прийти? — Драко спрашивает так, словно любопытство, дёргающее его за язык, причиняет боль.
— Гарольда?
— Конечно. Как раз того, кто и так знает, что надо вернуться, — сухость и сарказм, наверное, его любимая манера общения.
Гермиона на мгновение задумывается: она хрустит круассаном, и пусть его нельзя сравнить с бабушкиной выпечкой, её всё равно захлёстывают воспоминания. О доме, об утренних весенних часах, о запахе сдобы, что остаётся на кухне, даже когда все отправляются спать.
— Я рассказала Гарри, чем мы занимаемся. Написала, что не обратилась к нему, потому что хотела дать ему возможность восстановиться должным образом.
— Письмо с извинениями.
— Нет. Прощения я не просила.
Драко прекращает жевать, но не отводит взгляда от телевизора. Гермиона знает: он всё равно не следит за тем, что там показывают... Малфой не понимает мультфильмы — последние пять минут он со скептическим видом пялился на говорящую жёлтую губку на экране.
— А тебя это волнует? — в её случае любопытство всегда управляет языком.
— Не моё дело, если ты считаешь нужным извиниться перед Поттером.
— Я имела в виду, если бы я попросила его прийти вместе с Гарольдом.
Малфой стискивает челюсти, опускает глаза и кладёт свой тост обратно на тарелку — то ли довольствуясь уже съеденным яблоком, то ли устав от их разговора.
— Грейнджер, это твоя операция.
Малфой так тщательно подбирает слова, что это кажется Гермионе странным и раздражающим, — он никогда раньше так не делал, по крайней мере, с ней. Выглядит он недовольным — возможно, злится на себя за то, что поднял этот вопрос. Наверное, он и сам уже устал ссориться с ней по поводу Гарри.
— Я просто не знала, насколько сильно ты его ненавидишь.
— Я не ненавижу Поттера. Мне плевать на него и на то, что он делает.
— Он думает, что ненавидишь.
И это единственная причина, по которой Гермиона проявляет настойчивость. Она пыталась найти способ затронуть тему Люциуса и чувств Драко, при этом не особо афишируя намерение сунуть нос Малфою в душу. Просто ей кажется: она может быть ему нужна, чтобы поговорить об этом, и знает, что он никогда добровольно не станет ничего обсуждать. Гермиона не уверена, что сможет выслушать рассказы про Люциуса Малфоя от сына, который наверняка его любил, но она бы хотела попробовать... ради Драко.
Малфой, как обычно, видит её насквозь, но ей некого винить за то, что она позволила узнать себя так хорошо. Он бросает в её сторону предупреждающий взгляд, его лицо застывает, губы сжимаются в тонкую линию, желваки вздуваются на скулах. Гермионе потребовалось несколько неприятных стычек, чтобы разобраться с этим самым взглядом. Раньше ей казалось, что такая пронзительность малфоевских глаз свидетельствует о том, что его внимание полностью сосредоточено на её персоне. Но Гермиона достаточно быстро уяснила истинное положение вещей.
Она не нарушает тишину даже тогда, когда Малфой поворачивается обратно к телевизору. Они оба сидят в халатах — так же как и Лаванда с Джастином, устроившиеся в своём номере этажом выше. Джастин посчитал крайне забавным то, что они бездельничают в своих комнатах, едят клубнику на завтрак и ждут, пока сотрудники прачечной приведут в порядок их одежду. Лаванда же веселилась гораздо больше, когда Джастин, вспомнив об оставленном в кармане свёртке с портключами, нёсся в одном лишь халате по лестнице и вестибюлю отеля с криками вернуть ему штаны.
— Расскажи мне о своей семье? — просит Гермиона, уверенная, что просьба уместнее требования.
Но Драко всё равно смотрит на неё так, будто она сошла с ума.
— Нет.
— Про мою я тебе уже всё рассказала, — начиная со своих родителей и кончая сумасшедшим дядюшкой, предпочитающим украшать стены чучелами птиц и отправляться в бакалейную лавку через мусорные контейнеры соседа.
— Полагаю, теперь ты у меня в долгу, а не наоборот.
— Да ладно, какое твоё любимое детское воспоминание? — Грейнджер прекрасно понимает, что шагает по тонкому льду.
— Сломанный нос Поттера.
— Драко, — тишина. — А как насчет семейных традиций? Совершеннолетие? Любимое место в до...
— Какого чёрта тебе понадобилось расспрашивать про мою семью? — Малфой явно уже взбешён, а она-то надеялась, что успеет упомянуть хоть что-то, о чём он захочет рассказать, прежде чем он взорвётся.
Гермиона пожимает плечами, отвечая в своём стиле:
— Потому что я ничего о ней не знаю.
— Ты ещё не уяснила, что есть некоторые вещи, вообще тебя не касающиеся?
Она так плотно сжимает губы, что даже челюсти начинают ныть, и смотрит на свои подрагивающие пальцы.
— Я знаю всё про семьи Гарри и Рона... Если семью Гарри можно назвать этим словом. Эти люди...
— Не сомневаюсь: вы обменялись семейными историями за чашечкой чая в гриффиндорской гостиной, пока Поттер рыдал на твоём плече, а Уизли пускал слюни...
— Не обязательно занимать такую оборонительную позицию. Я не нападаю на тебя, нет причин набрасываться на...
— Грейнджер, оставь эту тему, или я в полной мере продемонстрирую тебе, что есть настоящая оборона, — вена на его лбу становится отчётливо заметной.
— Ладно, — Малфой не отводит глаз, потому как, видимо, понимает: вряд ли Гермиона на этом успокоится. — Я лишь хотела, чтобы ты знал: если когда-нибудь ты пожелаешь поговорить о чём-то подобном, я тебя выслушаю, хотя бы ради удовлетворения собственного любопытства.
Её слова, вроде, и не имеют особого отношения к тому липкому месиву, известному под названием «чувства», но Драко всё равно выбирается из кровати, а она съёживается, когда тарелка с тостами влетает в стену.
— Твою мать, ну вот в чём твоя проблема?
— Вообще-то, меня мучает тот же самый вопрос... — Гермиона высоко задирает нос; она знает, как сильно Малфой это ненавидит, но избавиться от привычки сложновато.
— Ты всегда давишь! Не можешь смириться, что есть такие вещи, которые нельзя обсуждать или о которых я просто не хочу говорить! Будто у тебя есть право всё про меня выведать... А у тебя его нет!
— Дра...
— Ты можешь и дальше продолжать разглагольствовать о своих чувствах, но...
— Я не продолжаю...
— Но я не нуждаюсь в тебе, Грейнджер. Я не объект для твоей жалости, я...
— Малфой, я никогда не смотрела на тебя как на объект для жалости! — Гермиона тоже вскакивает на ноги и тычет Драко пальцем в грудь — он хватает её за руку, сжимает так сильно, что начинает покалывать ладонь, но тут же отпускает.
— Мой отец никогда не видел в тебе никого, кроме грязнокровки, заслуживающей смерти по единственной причине: ты недостойна жить. И ты действительно хочешь послушать про мои летние каникулы? Про то, как он учил меня летать на метле? Или про то, как я не смог убить человека, с которым вы испытывали друг к другу взаимную ненависть? Как появился твой храбрый, замечательный герой Гарри и спас положение. В очередной раз. Что...
— Это не имеет никакого отношения к Гарри и к тому, какие чувства вызывал во мне твой отец.
— И ты...
— Это касается только тебя, Драко! Мне жаль, что ты так боишься собственных чувств, но я не собираюсь извиняться за то, что предложила тебе поговорить со мной о них. Твой отец мёртв, и неважно... — она осекается и так резко дёргается назад, что падает на кровать. Малфой непроизвольно выбрасывает вперёд руку, замирает, но всё же сгибает локоть.
Он тяжело дышит, похлопывая себя ладонью по ноге, голос его звучит хрипло:
— Мой отец умер в тот самый момент, когда двери мэнора закрылись за Пэнси. Может быть, ещё раньше. Когда-то я был к нему привязан. Мои воспоминания останутся только моими, я их сохраню и не позволю тебе в них копаться. Понимать тебе это не надо. Мне не нужно твоё понимание.
— Я бы не...
— Грейнджер, я...
Его кулак снова сжимается, и Гермиона сдаётся.
— Ладно.
Она обдумывает извинение все те пять секунд, что требуются Малфою, чтобы выскочить за дверь. Пятнадцать минут спустя в номере появляется Лаванда с подушкой и куском мыла. Не говоря ни слова понурой подруге, она сворачивается на соседней кровати комочком под одеялом и, посмеиваясь, смотрит мультики.
День: 1447; Время: 6
— Разве он не должен был уже вернуться? — спрашивает Джастин и тут же жалеет об этом — Лаванда хмурится ещё сильнее.
— Если он не объявится к вечеру, нам придётся уйти, — Лаванда снова косится на часы, и Гермиона размышляет о том, что было бы проще пялиться на циферблат безотрывно — так часто подруга на него смотрит. — У нас же нет денег на ещё одну ночёвку, верно?
— Да. Нам нужно съехать через два часа.
— Значит, мы должны вернуться, да? Может, стоит отправиться прямо сейчас и...
— Сейчас мы никуда не пойдём, — бормочет Драко, глядя в окно.
Лаванда с укором зыркает на Гермиону. Побывав утром в номере этажом выше, Лаванда вернулась, решительно настроенная научить подругу делать мужчину счастливым. Гермиона пригрозила проклясть её так, что та окажется в психиатрическом отделении, и Лаванда поумерила пыл, бормоча что-то о том, что теперь из-за Гермионы им всем придётся иметь дело со взбешённым Малфоем и как это всё нечестно. Сама же Гермиона тем временем то окидывала её свирепыми взглядами, то предавалась неутешительным мыслям.
— Так что же нам делать? — она предпринимает слабую попытку заговорить с ним, будто ничего не случилось.
— У нас нет портключей в убежище, нет денег, чтобы остаться здесь или даже нормально поесть. Думаю, нам придётся вернуться, — Джастин прекращает барабанить своей палочкой по столу и виновато смотрит на товарищей.
— Люпин уже мог разобраться с делами настолько, чтобы сформировать более многочисленную команду. Имея разрешение Министерства и Ордена, мы сможем пользоваться магией...
— Уверен: Пожиратели Смерти отслеживают магический след в мире магглов, по крайней мере по периметру своих укрытий. Единственная причина, по которой здесь ещё никто не объявился, заключается в том, что теперь их слишком мало, чтобы планировать что-то ещё.
— А что они планируют? — Джастин всматривается в Драко, который наконец-то поворачивается лицом к остальным.
— Более масштабную битву. Они больше не будут действовать разобщённо. Они сплотятся, соберут информацию, подготовят жестокую акцию и будут драться до конца. У них просто нет иного выбора.
— Так значит, возвращаемся вечером, если не объявится Гарольд? — Гермиона задумчиво рассматривает свои ботинки.
Драко подтверждает её вывод:
— У нас нет вариантов. У нас есть портключи в другие места, и мы могли бы где-нибудь переночевать. Но без денег и еды... только если ограбить магазин. А что хочешь делать ты?
Гермиона считает этот вопрос риторическим, но подняв глаза, видит, что Малфой выжидающе и серьёзно смотрит на неё. Интересно, когда это она заслужила честь высказывать своё мнение по поводу войны? Но несмотря на гордость, Гермиона контролирует свои эмоции.
— Возможные последствия слишком существенны. Если Гарольд не появится, мы вернёмся сами. Если Люпин так ничего и не предпринял, вряд ли он силой помешает мне получить всё необходимое и возобновить поиски.
Да, она солдат, но не марионетка. Пока Ремус не запер Гермиону в клетку, не погрузил в кому или не конфисковал её палочку, она будет продолжать операцию, что бы там ей ни говорили или какими последствиями ни угрожали. Конечно, было бы проще не возвращаться и не сталкиваться с Люпином лицом к лицу, давая тому возможность вмешаться. Она должна найти Рона. И эта необходимость затмевает все потребности и желания.
День: 1447; Время: 11
И всё же Гарольд объявляется — они как раз топчутся на поребрике, пока менеджер отеля сверлит их подозрительным взглядом: их компания сдала ключи ещё три часа назад, но до сих пор ошивается здесь. Гермиона не обращает никакого внимания на девушку за спиной Гарольда, пристально вглядываясь в Симуса. Стоящий рядом с ней Драко заметно напрягается, и она неосознанно касается пальцами внутренней стороны его запястья. Малфой руку не отдёргивает, и этот факт удивляет её даже больше, чем собственный порыв.
— Мы не смогли разузнать никакие новые адреса. У меня даже не было возможности заскочить на площадь Гриммо. Я едва сбежал из Мунго. Ключи в убежище изготовил, но вот с Министерством ничего не вышло — теперь Министерство занимается этим самостоятельно, — похоже, Гарольд единственный не знал об этом. — Я был в нашем доме... он всё ещё пустой... и я запасся провизией.
Гарольд горделиво улыбается, поглядывая поверх макушки Лаванды, и только сейчас обстоятельно целует Браун. Симус пялится в землю, а незнакомка улыбается, сообразив, что напряжённое молчание не имеет отношения к ней.
— Маргарет Юст, — она делает шаг вперёд и пожимает руки. — Мой брат тоже пропал. До меня дошли слухи о самовольно сформированной группе, отправившейся на поиски. Встретив Гарольда, я решила воспользоваться шансом.
— Приятно познакомиться. Я так понимаю, больше никто поисками не занимается? — Джастин улыбается той открытой улыбкой, которая своей искренностью всегда привлекала Гермиону.
— Насколько я знаю, они всё ещё заняты организацией. Кое-какие команды были куда-то отправлены, но куда именно, знают только они сами да их руководство. Всё возможно, но меня никто никуда не звал, а я должна найти брата.
— Что ж, чем нас больше, тем веселее, — Джастин снова улыбается, и Гермиона наконец замечает, что Маргарет вполне симпатичная, — до этого она слишком увлеченно выискивала в этой девушке что-нибудь подозрительное. — Ну, не то чтобы веселее... Но чем больше, тем лучше... и быстрее.... Найти всех. Конечно же.
Драко хмурит лоб и, прикрывая глаза, прикладывает к виску два пальца, будто бы прислушиваясь к надвигающейся мигрени.
— Если он не девственник, я буду искренне удивлён.
Гермиона улыбается: Малфой бормочет это настолько тихо, что расслышать его слова может только она, и ей нравятся такие интимные моменты. Но она всё же косится на Драко, ведь лепет Джастина очень мил, а перестать защищать людей она не в состоянии.
День: 1447; Время: 17
— Гермиона.
Она отвлекается от того, как Лаванда объясняет планы Маргарет, и замечает стоящего в коридоре Симуса. Он кивает ей в сторону двери за своим плечом. Гермиона находит глазами Драко, не чувствуя при этом никакого удивления, что он и сам на неё смотрит. Она не в курсе, продолжает ли он злиться на неё за неуместный интерес к его семье. С момента возвращения Гарольда Малфой впал в задумчивость, но связано ли это с тем, что он успокоился, или с тем, что сейчас есть более важные вещи, на которых нужно сосредоточиться, Гермиона не знает.
Она поднимается на ноги и вслед за Симусом идёт в спальню, понимая, что рано или поздно этот разговор должен был состояться. Лаванда провожает её беспокойным взглядом, со стороны Драко доносится шорох, который прекращается, едва Гермиона подхватывает с телевизора свою палочку. Вряд ли ей придётся ею воспользоваться, но зная темперамент Симуса, надо быть осторожной. Как и в случае с Малфоем.
Гермиона прикрывает дверь и успокаивается — уткнувшись лицом в ладони, Симус с несчастным видом сидит на краю кровати.
— Что ты хотел?
Он тяжело вздыхает, прижимает ко лбу кулак и, выждав небольшую паузу, произносит:
— Прости меня.
— Не уверена, что на этот раз этого достаточно, Симус.
На его лице мелькает гнев, но он себя контролирует.
— Я зашёл слишком далеко и понимаю это. Мне нечего сказать, кроме того, что я сожалею. И если тебе этого недостаточно, в твоём приходе сюда нет смысла.
— Возможно, я заслуживаю объяснений. Симус, мы знакомы с детства. Мы никогда не были лучшими друзьями, но мы вместе выросли. Ты должен знать...
— В этом-то и дело.
— Что? — если тот факт, что они выросли вместе и при этом не были лучшими друзьями, объясняет его отвратительные слова, тогда одного «прости» явно мало.
— Гермиона, я достаточно хорошо тебя знаю. То есть... Я знаю, война всех нас изменила. Я всегда был очень гордым, иногда моя агрессия меня захлёстывает. Ты видела меня во время игр в квиддич... это отвратительно.
Гермиона почти что улыбается... его же улыбка насквозь фальшивая. Симус снова делает глубокий вздох и, поднявшись на ноги, начинает мерить шагами комнату, засунув руки в карманы.
— Я знаю, что ты...
— Подожди, выслушай меня. Я держусь за ненависть к Малфою, потому что она напоминает мне о том, зачем я сражаюсь. На поле битвы я прекрасно это знаю. Знаю, когда убиваю. Знаю, когда стаскиваю трупы. Но по возвращении назад в одно из убежищ это знание исчезает. Я начинаю задаваться вопросом, почему я здесь, а не прячусь от войны на каком-нибудь пляже. Не могу понять, почему до сих пор не забрал свою семью и не сбежал. И почему каждую секунду рискую жизнью.
— Мы все рискуем.
— Знаю. Именно поэтому мы отключаемся. Не думаем обо всех погибших — просто не можем. Предоставленный своим мыслям, окружённый хорошими людьми, которые так же сильно желают выбраться отсюда... Я хочу схватить всех вас в охапку и сбежать. Хочу, чтобы Пожиратели добились своего, а мы все снова начали жить, пусть где-то ещё, вместо того, чтобы умирать. Понимаешь?
— Ты должен помнить, что...
— Вот оно! Малфой — это мой способ контролировать себя, знаю, это звучит дико, но так оно и есть. Каждый раз, когда я длительное время не участвую в сражениях, когда успеваю убедить себя, что не такой уж я и храбрый, то смотрю на него и воображаю Тёмную Метку и капюшон. Смотрю, вспоминаю Хогвартс и всё то, что он сделал. Иногда я вижу в нём его отца. Я игнорирую всё то, что замечают другие люди, потому что мне нужна эта ненависть. Понимаешь?
Захлебнувшись воздухом и словами, Гермиона замирает, но всё же признаётся:
— Нет, не совсем.
— И в этом всё дело. Гермиона, ведь я думал, что ты меня поймёшь. Думал, что уж кто-кто, а ты увидишь, как мне это нужно. Девчонкой ты прошла через ад. Он ненавидел тебя из-за твоей крови. Ты была для него олицетворением всех тех, кого он должен был убить ради победы. И ты должна его ненавидеть так же, как я. Должна ненавидеть — либо для того, чтобы напоминать самой себе, либо потому, что он заслуживает такого отношения, либо потому, что тебе это нужно.
— Симус, у меня нет нужды ненавидеть его. Я ненавижу Пожирателей Смерти. Драко такой же член Ордена Феникса, как и все мы, — тихо возражает Гермиона, а Симус смотрит на неё с мольбой о понимании, которого она не может ему дать.
— Знаю. Но мне кажется, будто я впустил сюда одного из них... Мне необходимо ненавидеть их всех, всех тех, кто пришел с той стороны. Я должен — ведь я их убиваю, Гермиона. Я не могу начать думать о них, как о людях, — иначе я просто сломаюсь. Клянусь тебе, сломаюсь! Понимаю, что это всё глупо. И знаю, что, наверное, Малфой заслужил немного больше... моего уважения. Но это может подождать до окончания войны. Потому что сейчас эта ненависть мне необходима.
Симус произносит последние слова с таким отчаянием, что грудь у Гермионы будто бы стягивает петлей, но она не знает, кто же тому причина. Симус снова садится на кровать и стискивает в пальцах одеяло. Он смотрит на неё и знает, что Гермиона не понимает его, не согласна с ним, но продолжает смотреть так, словно она может передумать, если только он не отведёт взгляд.
— Симус, я.... — она не знает, что сказать.
— Я не должен был говорить все эти гадости. Просто я думал, что из всех нас именно ты сможешь меня понять. И я почувствовал себя... преданным. Но на этой войне мы все делаем такие вещи, с которыми другие люди не согласны. Я ненавижу то, что делаешь ты, а тебе, наверное, не нравятся мои поступки.... Но если я смогу закрыть на это глаза, ты будешь обязана поступить точно так же. И мне очень жаль... Правда. Я бы не вернулся, будь это не так.
День: 1447; Время: 20
Чёрное небо. Позади стена, и холодный камень больно упирается Гермионе в лопатки. Мокрые пальцы скользят по выступам в попытках определить границы кладки, и она знает: на ладонях её кровь. Она бы хотела крикнуть, чтобы выяснить, кто издаёт эти звуки дыхания где-то впереди — друг или враг. Но Гермиона видит шквал разноцветных лучей, обстреливающих камни вокруг неё, и отдаёт себе отчёт: обнаружь она себя, и тут же схлопочет заклинание, а смерть — совсем не то, что она готова принять с лёгкостью.
Вокруг сгустилась непроглядная темнота, в которой зрение совсем бесполезно, — но чужие глаза явно ориентируются в этом мраке. Гермиона ощущает грязь, чувствует холод стены, различает металлический запах крови и резкий смрад Тёмной магии, напоминающий ей о бензине и запахе грязного тела. Она вслушивается в чьё-то сбитое дыхание — чуть дальше и правее. Её чувства до предела обострены инстинктом выживания.
Она нащупывает пальцами край стены, отсутствие кислорода жжёт лёгкие. Едва Гермиона наступает кроссовком на камень, как посторонний звук обрывается. Она резко вдыхает обжигающий огнём воздух и выкрикивает Оглушающее заклинание, направляя палочку в ту сторону, откуда доносилось дыхание. Она бросается за угол в тот самый момент, когда красный луч, освещая её лицо, разрывает темноту — она различает безумную ярость на лице мальчишки, прежде чем тот падает. Гермиона спотыкается, врезаясь ладонями и щекой в камни и грязь возле самой стены. Зелёный луч влетает в кладку как раз туда, где она только что была. Она с трудом выпрямляется и прячется за угол, едва валун под её ногами начинает крошиться.
Она до крови прикусывает язык, ударившись о камень плечом — тем самым, раненым, которое она до сих пор лечит раздобытым Гарольдом бальзамом. Резко завернув за стену, она сначала наугад выпускает заклинание, освещающее пространство вокруг, и сразу следом — Убивающее, целясь в бегущего на неё мужчину. Слова срываются с губ вместе с кровью, и Гермиона боится, что магический эффект будет смазан, но Пожиратель валится лицом вперёд.
Гермиона сплёвывает прямо на свою футболку — ткань тут же промокает — и снова отскакивает за угол. Судя по голосу, первый нападавший уже очухался.
— Ах ты грёбаная сука!
Он снова и снова выкрикивает Убивающее заклятие, лучи беспрерывно обстреливают стену, ломая камни и круша её «щит». Гермиона впрыгивает, снова сплёвывает кровь, но от страха лишь размазывает юшку по губам и подбородку. Она видит нацеленную на себя палочку, но вот зелёное свечение сменяется чернотой, и Гермиона даже не успевает помолиться о том, чтобы оказаться быстрее.
— Авада Кедавра! — выкрикивает она, и её противник снова затихает.
Гермиона делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и чутко прислушивается к окружающим её звукам. Кажется, будто она провалилась в непроглядную бездну, из которой уже никогда не сможет выбраться, и вряд ли она ещё хоть раз равнодушно посмотрит на слепых, пусть они и не нуждаются в её жалости. Гермиона бежит вперёд, стараясь ступать как можно легче, но камни и ветки всё равно выдают её. В голове вдруг мелькает мысль: а что, если она умерла и это и есть то самое место, куда попадают такие, как она.
За спиной раздаётся какой-то хруст, и Гермиона резко оборачивается, поскальзываясь на траве. Голубой свет на конце палочки вспыхивает и тут же гаснет — заклинание срабатывает плохо, — но она успевает разглядеть волосы и блестящие глаза Лаванды.
— Лав, — шепчет она, но даже шёпот выходит слишком громким. Гермиона ждёт шума, летящего в неё проклятия, но ничего не происходит.
— Гермиона... ты в порядке?
— Чуть больше крови, чем обычно, на этом всё. Я в норме, — она сомневается, что подруга в состоянии её разглядеть, но на всякий случай всё же пускается в пояснения.
Вязкая тишина длится слишком долго, и живот Гермионы стягивает тугим узлом от страха.
— Я... ох... Боюсь, про себя я не могу сказать то же самое.
Слова звучат так глухо, будто у Лаванды в горле застрял ком, и Гермиона бежит на её голос, не дожидаясь окончания фразы. Слышится скрип камней, она натыкается на лежащую на земле Браун, ощупывает её одежду и кожу, касается её лица. Ладони становятся всё более мокрыми и липкими, Лаванда скулит от боли, и желчь вместе с пищей грозит покинуть желудок Гермионы.
Внезапно она вспоминает своего пса — у неё был в детстве питомец. Он улёгся и отказывался подходить, до самой своей смерти лишь скуля и хныча вместо того, чтобы выть. Гермиона вдруг со всей ясностью понимает, насколько сложившаяся ситуация серьёзна: рубашка Лаванды насквозь промокла от крови, и всё, что подруга может из себя выдавить, это стоны и тихие рыдания.
— Лав, Лаванда... Лаванда! — Гермиона кричит, не заботясь о громкости, — сейчас она в последнюю очередь думает о собственной смерти.
— Гермиона... — у Лаванды вырывается мучительный всхлип. — Я не хочу умирать. Не хочу умирать. Не хочу...
— Знаю, знаю. И ты поправишься, ясно? — шепчет Гермиона и тоже плачет, гладя подругу по волосам. Светлые пряди прилипают к её окровавленным пальцам, пока она копается в своём кармане свободной рукой.
— Я... Ты... будешь...
— Замолчи, Лаванда... Не делай этого. Не смей, — Гермиона достаточно долго принимала участие в сражениях, чтобы понять, когда кто-то собирается прощаться, и она не собирается выслушивать Лаванду, потому что всё это неправда. Просто не может быть на самом деле.
Лаванда давится слезами и мрачными мыслями. Её голос похож на детский — на тот, которым она говорила на первом году их обучения, когда война была ещё так далеко, а они все скучали по своим мамам.
— Мне страшно.
— Для этого нет причин. Нет причин... Чёрт! — вскрикивает Гермиона, вытаскивая свёрток с ненужными сейчас портключами и снова запуская руку в карман. Её пальцы дрожат, а тело немеет от накатившей паники.
— У тебя будут дети, ясно? Дети, и свадьба, и они будут... Лав, есть столько всего, ради чего стоит сражаться.
— Я просто...
— Обещай мне, что будешь держаться, ладно? Поклянись, — Гермиона в бешенстве отшвыривает второй свёрток, злясь, что портключи в больницу она положила на самое дно — ими пользовались реже всего. «Но нужны они гораздо больше всех прочих», — мелькает в её мозгу.
— Нужны больше всего.
Лаванду трясёт у самых колен Гермионы — сквозь собственную сосредоточенность на нужном свёртке она слышит булькающие звуки. Она пальцами впивается в челюсть Лаванды и поворачивает её голову, чувствуя, как по коже стекают пища, рвота или слюни. Голова Лаванды дёргается из стороны в сторону, и лишь секунду спустя Гермиона понимает, что это дрожат её собственные руки.
Она хватает Лаванду и всовывает ей в ладонь портключ, стискивает её пальцы и вдавливает кулак ей в живот. Гермиона наклоняется, прижимается лбом к её волосам, губами — к её мокрому от слёз и крови виску.
— Держись, и богом клянусь, ты больше никогда не увидишь эту войну, — шепчет Гермиона и отскакивает, чтобы водоворот аппарации не засосал их обеих.
Её рыдания и дрожь стихают, но она по-прежнему стоит на коленях, пока небо не озаряет оранжевая вспышка. Это сигнал о том, что дом очищен. Ещё один сноп искр разрывает темноту. Гермиона понимает: будь здесь поблизости Пожиратели, они бы уже давно нашли её, так что она тоже выпускает сигнальный луч, лишь с третьей попытки поднявшись на ноги.
— Мы нашли трёх узников: двое гражданских, один аврор, — прорываясь сквозь туман её мыслей, голос Симуса звучит громко и твёрдо.
Гермиона делает глубокий вдох и берёт себя в руки. Лаванда выживет — она должна.
— Обыщите ещё раз.
— Уже сделали, — на этот раз отзывается Джастин, он приближается, и слышно его становится всё лучше.
— Ты отправил... — Гермиону озаряет вспышка света, и она замолкает — в трёх метрах от неё стоит Драко.
— Мерлин, — захлёбывается женский голос. Наверное, это Маргарет.
Взгляд Малфоя напоминает о тех секундах, когда она сама вслушивалась в молчание Лаванды. Гермиона знает: он почувствовал что-то плохое. Настолько плохое, что быстро идёт прямо к ней, чтобы обследовать её в темноте наощупь.
— Я в порядке.
— Чёрта с два ты в порядке! Немедленно отправьте её в Мунго! — орёт Симус, но Гермиона не сводит глаз с лица Драко.
— Плечо, прикусила язык, Режущее заклятие в спину. С этим мы можем справиться и дома.
— Где Браун? — достаточно посмотреть сначала на неё, а потом на землю, где валяются портключи.
— В больнице. Она... — Гермиона трясёт головой, стараясь справиться с эмоциями.
— Она мертва? — уточняет Маргарет — для неё это всего лишь ещё один труп.
— Нет! Нет, но она... Ей сильно досталось, — всхлипывая, Гермиона пытается откашляться, но лишь сильнее пугает друзей.
Гарольд исчезает прежде, чем Гермиона успевает сделать хоть вдох. Она кашляет снова и снова — горло пересохло и похоже на покрытые грязью камни. Она мучительно давится, задыхаясь, наклоняется вперёд и упирается ладонями в колени — её так сильно тошнит, что, кажется, глаза сейчас вылезут из орбит.
Кто-то убирает с её лица волосы — а ведь она всегда закалывает их на время операций, чтобы не мешали обзору. Судя по обуви, ей помогает Джастин — его ладонь кругами гладит её спину.
— Её вылечат в кратчайшие сроки.
Гермиона согласно кивает, пусть её и гложут сомнения. Она резко втягивает в лёгкие воздух, нуждаясь не столько в кислороде, сколько в напоминании, что она до сих пор жива.
— Он же даст нам знать, да? Он нам сообщит.
— По крайней мере, это сделает Лаванда, — Гермиона слышит, что Джастин улыбается, но она знает: он тоже плачет.
День: 1448; Время: 10
Гарольд бросил всё, включая портключ, который Гермиона, Драко, Джастин и Симус берут с собой на кладбище. Они вчетвером стоят на холме, глядя на гроб и на людей, что пришли попрощаться с Невиллом.
Она не сомневается: их появление не осталось незамеченным, но когда гроб опускают в могилу, даже Гарри не поднимает головы. Гермиона всматривается, её плечи трясутся, и она яростно смахивает слезы, застилающие глаза. Она позволяет горю поглотить её, разрешает себе слабость и вновь и вновь прокручивает в голове воспоминания о Невилле.
— Не стой у могилы моей со слезами, мой сон не измерить земными часами. Я тысяча... — ветер доносит до них слова, и едва Гермиону начинает колотить, руки Джастина и Драко одновременно находят её ладони.
Эта траурная песня слишком знакома, хотя такого просто не должно быть. «Я скучаю по тебе», — думает Гермиона, вслушиваясь в аккорды, лишающие её воздуха. Я так скучаю.
Примечания:
Do not stand at my grave and weep
I am not there. I do not sleep.
I am a thousand winds that blow.
I am the diamond glints on snow.
I am the sunlight on ripened grain.
I am the gentle autumn rain.
When you awaken in the morning's hush
I am the swift uplifting rush
Of quiet birds in circled flight.
I am the soft stars that shine at night.
Do not stand at my grave and cry;
I am not there. I did not die.
(Mary Elizabeth Frye, 1932)
* * *
Не стой у могилы моей со слезами,
Мой сон не измерить земными часами.
Я тысяча ве́тров, что носят снежинки.
Я яркий алмаз, что сверкает на льдинке.
Я солнечный луч на колосьях созревших.
Я дождик осенний с небес потемневших.
Когда ты проснёшься в рассветном затишье,
Меня будет в стае стремительной слышно
Безмолвных стрижей, что по кругу летают.
Я звёзды ночные, что мягко сияют.
Не стой у могилы моей со слезами.
Меня же там нет, я жива и я с вами.
(перевод Юлии Азоровой)