19
День: 1436; Время: 15
— Мне кажется, вы не до конца меня понимаете. По крайней мере, я на это надеюсь, потому что было бы ужасно видеть кого-то настолько тупого...
— Гермиона, — шепчет Джастин, но она вырывает руку из его ладони и снова тычет аврору пальцем в грудь.
— Вы нарушаете субординацию... — аврор — неважно, кто он — пытается возражать, но Гермиона обрывает его фальшивым смехом и очередным толчком.
— А вы ненормальный, если думаете, что я хоть на секунду оставлю вас в покое, пока что-нибудь не будет сделано!
Мужчина вдруг хватает Гермиону за кисть и так сильно сжимает запястье, что ей кажется: кости сейчас треснут.
— Мы до сих пор вытаскиваем людей из этой грёбаной грязи, больничные палаты переполнены ранеными, морги забиты. У нас есть...
— Думаете, я этого не знаю? Я в курсе! Мои друзья погибли — сегодня, вчера, на всей этой чёртовой войне! Люди, которых я считала своей семьей, лежат в морге, и вы не смеете читать мне нотации о наших потерях! — Гермиона кричит так, что срывает голос, её лицо искажается, и она злится, что не может сдержать слёз.
— Сэр, — пытается встрять Джастин, и на этот раз Гермиона позволяет другу ухватить себя за плечо. — Во-первых, предлагаю вам отпустить её руку, иначе нам придётся обсудить этот инцидент с Люпином. Во-вторых, мы лишь просим вас сформировать поисковую бригаду из тех, чьё здоровье это позволяет. Мы оба готовы в неё войти.
Аврор, отпуская Гермиону, разжимает пальцы и тут же стискивает их в кулак, его лицо перекошено от раздражения.
— Все решения по поводу операций принимаются согласно указаниям руководства. Хотите организовать поисковую команду — становитесь в очередь к Люпину, она как раз змеится по коридорам больницы.
— Рон Уизли хороший человек. Он пожертвовал... — начинает Гермиона, её руки трясутся.
— Они все хорошие люди. И все принесли себя в жертву. Список пропавших очень длинный. Этот Уизли может, вернувшись, спасти нас всех? Если нет, тогда пусть ждёт, как все.
Потому что Рон — не Гарри Поттер, и Гермиону коробит злоба, с которой у неё промелькнула эта мысль, но сейчас она чувствует только ожесточение.
День: 1437; Время: 7
Целитель предупреждает:
— Люпин потребовал, чтобы Гарри пока не знал о Роне. Рон — исключение, — наставляет Гермиону женщина, — обо всех других, внесённых в списки, Гарри в курсе.
Внесённые в списки, и в мозгу у Гермионы всплывает вопрос: неужели на этой войне, со звериной жестокостью промчавшейся по больничным коридорам, целители растеряли свои эмоции?
Рон сейчас дома, восстанавливается и через пару недель придёт в норму. Такова легенда. От этой лжи Гермиону тошнит, ей хочется то ли визжать, то ли застыть без движения.
Состояние Гарри гораздо лучше, чем она ожидала. Его левая рука на перевязи, небольшие царапины покрывают правую сторону лица от виска до челюсти, четыре пальца сломано. Из-под ворота больничной пижамы поблёскивает целебный бальзам, а в районе рёбер сквозь тонкую ткань виднеется мягкое оранжевое свечение. Гермиона почему-то думала, что увидит чудовищным образом деформированное тело, скрюченные пальцы, но потом понимает: она слишком долго жила, опасаясь худшего. Магия вылечит Гарри за один-два дня. Больше всего Гермиону страшат душевные травмы.
Он берёт её руку в свою и не выпускает около часа — оба сидят в полной тишине, если не считать гула в коридоре и звука их дыхания. Гарри сначала пялится в потолок, потом переводит взгляд на Гермиону — смотрит ей прямо в глаза, — и добрых пятнадцать минут она боится моргать. Будто бы опасается, что прикрой она веки, Гарри не увидит того, что так отчаянно ищет.
— Я тебя люблю, — это его первые слова, и грудь Гермионы сковывает такая тяжесть, что хочется плакать.
Она кивает несколько секунд подряд, пока не убеждается, что при должном старании её связки смогут издавать звуки.
— Я тоже люблю тебя, Гарри. Я так сильно тебя люблю.
Гарри просит прощения за то, что Гермионе не разрешали приходить раньше, — он забыл предупредить персонал и вспомнил об этом только сегодня днём. Он заявляет, что не желает обсуждать произошедшее, и Гермиона изумлённо осознаёт, что внутри неё клокочут злые слова. Она хочет знать, почему друг не забрал её перед битвой, ведь раньше он никогда не забывал о ней, и почему на этот раз она оказалась недостаточно хороша, чтобы сражаться с ним рядом. Но сейчас не время для подобных разговоров, и она отдаёт себе отчёт в том, что подходящий момент не наступит ещё очень долго — тот самый, когда утихнет их общая боль от потерь, и появится место для её горечи.
Гарри спрашивает, к кому уже заходила Гермиона, как чувствуют себя раненые, и она, вскинув подбородок и приготовившись защищаться от возможных упрёков, сообщает, что помимо прочих навестила Драко Малфоя, — и реакция Гарри слишком отличается от той, на которую рассчитывала Гермиона. Она рассказывает, что Малфой в порядке, и взволнованно всматривается в лицо Гарри, принявшее вдруг отстранённое выражение — друг опять надолго замолкает.
Гермиона собирается уходить, и когда её ладонь ложится на дверную ручку, Гарри подаёт голос:
— Гермиона?
— Да?
— Если ты снова увидишь Малфоя... скажи ему, что мне очень жаль.
— Почему? — она недоуменно поворачивается, но Гарри отрицательно мотает головой.
— Просто передай ему.
— Хорошо.
День: 1437; Время: 10
— Гермиона, я понимаю. Наша организация перестала существовать, всё развалилось. Мы даже не знаем ни точное количество жертв, ни сколько людей оправится от ран — что уж тут говорить о сведениях о местонахождении каждого.
— Но Рон всё равно нам нужен! И все остальные пропавшие тоже! Необходимо организовать похороны, прочесать местность в поисках пострадавших и сделать много чего ещё. Но Рон там, ждёт нас! Я знаю, каково оказаться на его месте, и не сомневаюсь, моя ситуация была далеко не такой ужасной!
— Гермиона, я тоже переживаю за Рона. И знаю, что мы должны предпринять. Мы стараемся собраться снова как можно быстрее, и как только это случится, я планирую разработать операцию по спасению Рона и всех остальных. Он важен для нас, но все те, кто пропал, не менее важны для других людей...
— Я это знаю! Ты меня не слушаешь! У нас хватает людей, особенно сейчас, мы...
— Гермиона! Мы аккумулируем людей и ресурсы, чтобы сформировать несколько команд, но сделать это немедленно никто не в состоянии! У нас нет нужного количества подходящих людей, которые бы не занимались другими делами и чьё местоположение было бы известно. Мы...
— Тогда выясни, где они, Люпин! Может быть, Рон умирает, а ты, ты...
Гермиона замолкает — лицо Люпина вдруг приобретает суровое выражение. В его взгляде читается раздражение и что-то ещё — гораздо более глубинное и личное, — чего она не понимает, но чувствует. Ведь сейчас Ремус один отвечает за всё, он должен быть лучшим и сделать то, что требуется. Но он не может. Не может, потому что на войне никто не бывает хорош в достаточной мере.
— Скажи мне, что делать. Я не могу сидеть здесь. Не могу, Люпин, пожалуйста, не заставляй меня сидеть сложа руки, — шепчет Гермиона, и её состояние ничто по сравнению с тем, что испытывает он.
— Займись организацией. Определи местонахождения членов Ордена и тех авроров, что не сильно пострадали и ещё ни в чём не задействованы. Составь список имён и принеси его мне.
День: 1437; Время:14
Гарри спит, так что Гермиона навещает других раненых, к которым всё равно собиралась заглянуть.
Энтони, Тонкс, Анджелина и Эрни МакМиллан. Они выглядят гораздо жизнерадостнее, чем она ожидала, — наверное, не пропади Рон и не погибни Невилл, Гермиона бы тоже смогла проникнуться надеждой. Но сейчас она не чувствует никакого облегчения. МакГонагалл, Хагрид, Джордж и Молли Уизли уже выписались. Гермиона с опаской заглядывает в палату Драко — едва она появляется, тот окидывает её свирепым взглядом, но она это предвидела, так что не обращает особого внимания на его недовольство.
— Как спалось?
— Мне снился олень, который спаривается с рыбой. Как думаешь: мне хорошо спалось?
Гермиона морщится.
— Это отвратительно.
— Не у тебя одной богатое воображение. Хотя за эти видения сказать спасибо надо именно тебе.
— Малфой, не моя вина, что приняв болеутоляющее, ты видишь странные сексуальные сны.
— Они дают мне слишком большие дозы — в этом всё дело.
— Попроси так не делать.
— Обязательно.
Гермиона оглядывается в поисках стула, который бы можно было придвинуть к кровати, но ничего не находит. Неужели она единственная, кто навещает Малфоя? Его прикроватная тумбочка пуста — ни открыток, ни конфет — и Гермиона понимает, что, скорее всего, её догадка верна. У Драко есть приятели, но он общается с людьми в сдержанной манере, и ей начинает казаться, что, похоже, только она да Невилл могут терпеть его характер. А теперь только... она.
— Полагаю, кольцо оставила ты, — Гермиона кивает, Малфой отвечает ей тем же. Интересно, как часто он выдавливает из себя «спасибо»?
Тишина тянется так долго, что Гермиона начинает нервничать и нарушает молчание, заговорив о первом, что приходит ей в голову.
— Прошлым вечером я видела Гарри. Он попросил передать тебе, что сожалеет.
Драко прекращает отбивать ритм большим пальцем, на его лице появляется какое-то странное выражение.
— Ах вот как.
— Да. Не знаю, за что он извинялся, но... — она осекается, сообразив, что Малфой прекрасно осведомлён о причинах.
— За то, Грейнджер, что тебя совершенно не касается. И передай Поттеру, — Драко буквально выплёвывает это имя, — мне не нужны ни его чёртова жалость, ни вина. Так и передай.
Удивлённая такой вспышкой злости и ожесточением, Гермиона хлопает глазами — она обязана выяснить у Гарри, что же случилось.
— Хорошо.
Его челюсти то сжимаются, то разжимаются — кожа на висках ходит ходуном. Малфой поворачивает голову и смотрит на занавешенное окно. Из палаты Гарри виден двор больницы — откуда за Поттером не могут шпионить журналисты, но окна Драко расположены на фасаде. Наверное, Малфой ни разу не раздвигал шторы.
Она проводит с Малфоем еще минут пятнадцать в угрюмой тишине — и всё это время старается завести хоть какой-нибудь разговор, но Драко либо ограничивается короткими репликами, либо вовсе хранит молчание.
День: 1437; Время: 15
— Твой шрам исчез.
— Что? Нет. Нет, он просто стал менее заметным.
Не сводя глаз со лба Гарри, Гермиона осторожно приближается к больничной кровати, пока не убеждается, что это правда.
— Странно.
— Думаю, это произошло, когда я его убил. Мне казалось... будто я мог его чувствовать. Моя голова просто... взрывалась. Это была самая сильная боль, которую я когда-либо испытывал, и я рухнул на колени. Думал, что умру. Что... что вдруг я не смогу жить без его частицы внутри меня. И что вся эта параноидальная болтовня Грюма о крестраже во мне, в конечном счете, оказалась правдой.
— Это было ужасно.
— Было. Было, Гермиона. Даже не могу описать насколько. Я отключился, а придя в себя, увидел Рона, который лежал неподалёку. И, думаю, единственная причина, почему я снова сразу не вырубился, заключается в том, что я ждал: вот Рон шевельнётся, и я пойму, что он жив. Едва он закрыл глаза, как я сделал то же самое — и очнулся уже здесь.
От этих откровений голова у Гермионы кружится. Она не может перестать думать о том, почему Пожиратели не забрали Гарри. Поддавшись психозу, она задаётся вопросом: может быть, Люпин скрыл смерть Рона? Скормил ей эту историю про плен, чтобы ей было не так плохо? Но нет — Ремус всё бы ей рассказал в тот раз, когда она вернулась и накричала на него. Люпин бы не позволил ей сохранить надежду.
И вдруг перед её внутренним взором предстаёт одна-единственная картина: Гарри и Рон, распростёртые на земле в паре метров друг от друга. Окровавленная одежда, трясущиеся от усталости тела, зелёные глаза, всматривающиеся в синие, — обоюдная попытка удержаться в сознании и убедиться, что твой друг жив. И Гермиона не знает, что ещё могло бы лучше охарактеризовать её мальчишек в конце этой войны.
— Ты выжил.
Гарри кивает и выдыхает — наверное, он пока не до конца это уяснил. Бóльшую часть своей жизни он прожил в сгущающейся тени Волдеморта и с осознанием того, что может в любой момент погибнуть — от той же палочки, что убила его родителей. Всё, что знал Гарри, — это опасность и угрозы, он так долго существовал под их гнётом, что, скорее всего, сейчас гораздо хуже Гермионы представляет, как жить дальше.
Они проводят время за ничего не значащей болтовней, и когда Гарри интересуется, как себя чувствуют остальные, Гермиона начинает нервничать. Она почти уверена: сейчас последует вопрос о Драко, но что именно отвечать, она не знает.
— Ты виделась с Малфоем?
— Да, — Гермиона задерживает дыхание.
— Передала ему мои слова?
— Да.
Гарри не спрашивает, какой была реакция Драко, — вероятно, он понимает, что вряд ли хорошей. Вместо слов он упирается взглядом в бледнеющие полоски света, заметные сквозь щели в шторах, и в течение нескольких ударов её сердца хранит молчание.
— Знаешь, я убил Люциуса Малфоя, — теперь всё встало на места: и его извинение, и ярость Драко.
— Ясно.
Гарри слегка качает головой.
— Он... схватил Рона. Думаю, Рон потерял палочку, и Люциус... пытал его. Именно он оставил этот порез на его лице. Обратила внимание?
— Да, — собственная ложь ранит Гермиону.
— Я сражался с двумя Пожирателями Смерти, слева подбирался ещё один. И я ничего не мог сделать. Рон стоял там, прислонившись к дереву, ждал смерти, а я не сделал ничего.
— Ты не мог, Гарри. Если бы ты попытался, погиб бы сам, даже не добравшись до Люциуса. А Рон жив, — так ли это? Так ли? Так ли? — и незачем винить себя в том, что даже не произошло.
— Знаю. Я это знаю. Именно поэтому и не чувствую никакой вины. Чувствовал бы... Я имею в виду, если бы что-то случилось.
— Но ты его всё же убил.
— Малфой... Драко Малфой. Я глянул мельком и заметил его. Он держал в кулаке отцовскую палочку, направив свою на Люциуса. Они о чём-то говорили, но о чём именно — не знаю. Драко... его рука дрожала. И я вспомнил Астрономическую башню, потому что картина была та же. Малфой — перед тем, кого должен, но не может убить. Он не мог этого сделать. Я видел.
— И его убил ты.
— Да. Да, я. Потому что не хотел... не хотел, чтобы Малфой передумал. Я не желал давать ему время прийти к выводу, что он может. Как сын будет жить дальше, зная, что он убил своего отца, и неважно, на чьей стороне тот сражался? Гермиона, я нисколько не виню его — я сам не уверен, что у меня бы поднялась рука. Я не хотел, чтобы Малфой жил с этим.
— Я понимаю.
— Это... это же не так просто, верно? Быть обязанным взять на прицел собственного отца. Я не мог отделаться от мысли, насколько многим он жертвует. В конце концов, всё к лучшему, но... господи, Гермиона, это же его отец. Стоять и знать, что вот сейчас ты его убьёшь. И сторона не играет никакой роли, ведь так? Потому что в любом случае ты будешь ощущать себя монстром.
— Но его убил ты, Гарри. Ты не дал ему сделать это.
— В том-то и дело. Я... убил Люциуса на глазах его сына. Я же знаю, каково это, Гермиона. Знаю, что ты чувствуешь, когда кто-то убивает твоего отца — человека, которого ты любишь, несмотря ни на что. И ведь я, я заставил другого пройти через тот же кошмар.
— Гарри, у тебя не было выбора.
— Знаю! Знаю, что не было, но легче от этого не становится, верно? Ведь я убил отца своего приятеля прямо у него на виду.
— Гарри, Драко знал, что это необходимость. Он знал и именно поэтому пытался всё сделать сам. Если уж на то пошло, он больше благодарен, чем зол, что ты избавил его от этого.
— Просто... — Гарри качает головой. — Малфой потом отвернулся — закрыв рот ладонью, он боролся со спазмами и плакал. Без драматизма, конечно, но я заметил, что его лицо мокрое. Затем он снова повернулся и... и посмотрел прямо на меня. Прямо на меня, Гермиона. И богом клянусь: за всю свою жизнь я ещё никогда не испытывал такого чувства вины. Я сам был готов заплакать. Меня чуть не вывернуло. Это был Люциус Малфой, а я никогда так не мучился оттого, что причинил боль другому.
— Ты сделал то, что до́лжно, Гарри. Уверена, Драко это понимает. Тебе не за что себя винить. Люциус был ужасным, отвратительным человеком.
— Я знаю это. Но только... не думаю, что смогу когда-нибудь забыть этот взгляд. Мне кажется, остаток жизни я проживу, видя лицо Малфоя перед глазами.
— Если бы не ты, это сделал бы кто-то другой. Ты поступил правильно.
— Может быть, — шепчет Гарри. — Да. Да, всё так. Но мне было очень тяжело.
— Я думаю, правильные поступки всегда самые тяжелые.
— А ещё говорят, бог не хочет, чтобы мы грешили.
Гермиона улыбается, и Гарри отвечает ей лёгким изгибом губ, откидывается на подушки и, погрузившись в свою грусть, снова молча смотрит на окно.
День: 1438; Время: 17
Гермиона не спит с тех самых пор, как покинула палату Гарри, — она слишком занята поисками нужных людей, но усталость всё же берёт своё. Она побывала в трёх убежищах и пяти домах, но смогла разыскать лишь семерых бойцов — один так вообще вывалился из паба возле больницы, в которую Гермиона вернулась, чтобы ещё раз всё проверить. Гарри как раз собирался выписываться, Драко уже покинул здание. Она понятия не имеет, как они теперь будут скрывать от Гарри новости о Роне.
Гермиона сидит в белоснежном убежище, бездумно пялясь на свою абстрактную работу, что по-прежнему висит на стене. Кажется, прошли десятилетия с тех пор, как они вместе с Дином занимались здесь живописью. Её художества выглядят хуже, чем ей запомнилось, но может, дело лишь в переутомлении и затуманенном зрении?... Хотя вряд ли.
— Где мать Малфоя?
Гермиона удивленно вскидывает голову — странный вопрос, с трудом доходящий до её сознания.
— Я... не знаю.
— О, — Чо шевелит пальцами в воздухе.
— А что такое?
— Этим утром я была в Малфой-мэноре. Джастин и Энтони что-то разглядывали в окне, я тоже подошла и увидела Малфоя... Полагаю, его отца похоронили в поместье... Драко что-то обговаривал со своим адвокатом и смотрителем, ведь по слухам, Министерство бы просто оставило тело гнить.
— Не сомневаюсь, — откликается Гермиона, когда пауза затягивается, — ей хочется узнать продолжение.
— Он немного постоял у могилы. Достаточно далеко от дома, но Джастин и Энтони сказали, будто видели, как до моего прихода он что-то бормотал. Затем Малфой стал копать землю... Я подумала: стоит выйти и остановить его. Знаешь, иногда от потери близких у людей случается временное помутнение рассудка? И я решила... Ну, ничего такого он не сделал. Просто выкопал небольшую ямку и потом зарыл её. Джастин решил, Малфой просто передумал. А мне кажется, он туда что-то положил.
— Это странно.
— Да. Может быть. И вот я подумала: как же ему, наверное, тяжело. Отец погиб, зная о предательстве сына. Я имею в виду... мы же не в курсе, каким был Люциус Малфой. Он, безусловно, злой человек, но мы ведь понятия не имеем, вдруг он был заботливым родителем? Очень сильно любил Драко? Понимаешь?
Гермиона кивает и бормочет:
— Да.
Она замечает, что, занятая своим обедом, Чо на неё не смотрит. Интересно, когда люди стали беспокоиться о Малфое? Сейчас Гарри, Чо и все остальные начали за него переживать, хотя уже давно должны были заметить, что он этого достоин. Но может быть, это только она такая. Гермиона всегда во всём видела нечто хорошее, тогда как другим, чтобы это разглядеть, требовалось время.
— Он одинок, — пожимает плечами Чо. — Отец умер, друзья либо погибли, либо сидят в Азкабане. Будь ты там, тоже бы это заметила, когда он шёл обратно. Малфой знает, что он совсем один.
У него есть я — эта мысль иглой впивается в мозг, и Гермионе приходится приложить усилия, чтобы ничем не выдать своего удивления от этой внезапно открывшейся ей истины.
— Мне просто интересно, где его мать. Скрывается, её депортировали, или что-то ещё. Не знаю... Всё это было... очень грустно.
День: 1438; Время: 18
Передовица газеты пестрит заголовком «Победа!», напечатанным большим, жирным шрифтом. Ниже расположена фотография Гарри, шагающего за спинами охраны к точке аппарации в Мунго. Он кратко кивает фотографу, прежде чем один из охранников ударяет рукой по камере. В объективе мелькают ноги, стены, затем опять появляется изображение спин, и всё начинается по новой.
Гермиона вырывает из газеты две страницы, аккуратно складывает их и убирает в сумку. Вернувшись в дом на площади Гриммо, она спрячет их в своём сундуке — на память. Ей кажется важным сохранять хорошие моменты.
Она без ног падает на кровать. Гермиона проснётся через три часа — будильник уже выставлен, — и вот тогда она отыщет Рона. Пусть ей придётся всё сделать самой... Она больше не будет ждать ни секунды — ведь каждое мгновение ощущается целым безумным годом.
День: 1439; Время: 8
Люпин и МакГонагалл созывают собрание — они стоически выходят на середину министерского кабинета. Рассказывают о «финальной битве», которая оказалась совсем не финальной, приказывают всем присутствующим вернуться туда, где те находились до начала сражения, — в убежища. В воздухе чувствуется разочарование, но оно не может омрачить радость победы, которую подогревают новостные заголовки.
Прежде чем устраивать празднества, должны быть пойманы последние Пожиратели Смерти — чтобы никто не мог причинить людям вред или породить нового Тёмного Лорда. Эта война ещё не выиграна. Люпин настроен решительно: Пожиратели будут мстить, и ожидать можно чего угодно. Гермиона не знает: лица МакГонагалл и Люпина суровы так потому, что теперь, оставшись без Грюма, они оказались лидерами, или же причина в самой войне.
Гермиона отправляется обратно в убежище, заметив, что кое-кого — включая Гарри и Драко — на собрании не было, а ликование, царившее в начале, в конце сменилось усталостью. В настроении Гермионы никаких перемен нет — Драко давно предупреждал её, что именно так всё и будет.