14
День: 1256; Время: 1
Прямо у самого лица ощущается дыхание, так похожее на её собственное. Пытаясь поудобнее устроиться в этой крошечной комнатушке, Лаванда утыкается кроссовком в ногу Гермионе. Они не столько слышат, сколько чувствуют, как мимо двери проходят Пожиратели Смерти, и Гермиона старается дышать беззвучно, но каждый вдох шумом отдаётся в ушах. По венам бежит адреналин, сердце испуганно замирает. Гермиона никак не может поверить, насколько близки они были к провалу. Она отлично знает, что в случае обнаружения шансов выбраться живыми у них бы не было.
— Гермиона? — слишком громко шепчет Лаванда. Страх так усиливает каждый звук и каждое движение, что Гермиона не сомневается: стоит ей лишь шевельнуть пальцем, и враг выбьет дверь.
— А? — почти что одним выдохом откликается она, продолжая сверлить взглядом то место в темноте, где, по её представлениям, находится дверь.
— Ты... Ты хоть раз задумывалась о том... Чтобы не вернуться назад? Например... Например, остаться здесь и просто не вернуться. У меня есть родственники в других странах, есть места, куда я могу уйти. Мы можем просто... спрятаться. Тебе приходят в голову такие мысли?
— Нет.
Лаванда замолкает — и это хорошо, но Гермиона оказывается права, решив, что та ещё не до конца высказалась.
— Я просто так устала всё время бояться.
Гермиона убеждается, что за дверью больше никого нет, и поднимается на ноги.
— Мы бы не были людьми, если бы не боялись. Люди могут умереть в любой момент... и дело не в войне, такова жизнь.
— Это совсем другое.
— Знаю, — Гермиона нащупывает ручку и смотрит в сторону Лаванды. — Ты идёшь?
— Ты возненавидишь меня, если я откажусь?
— Нет.
Воцаряется тишина, слышатся шорох и стук, затем Лаванда касается её бока.
— Пойдём.
День: 1257; Время: 8
Шум за спиной издают друзья, а не враги, — Гермиона должна постоянно себе об этом напоминать, потому что эти звуки её пугают. Она не может припомнить, когда ещё была настолько напугана... Речь не о каком-то конкретном моменте, а о войне в целом. Эта эпоха, декада, столетие, состоящие из крови, пыли и ржавчины, что пробрали до самых костей, не дают быстро двигаться и кажутся тяжелее, нежели выросшая перед носом каменная стена. Это хуже монстров, засевших в детстве в тёмном углу её комнаты (и которые оказались результатом выброса её магии), потому что теперь монстром стала она сама. Чудовищем слева, что пялится на чудище справа и спрашивает само себя: а видно ли его?
Гермиона считала, что отвага для неё не пустой звук, и в каком-то смысле так оно и было, но вот только совсем иначе, чем теперь. Она и понятия не имела, что значит быть храброй, таиться в грязи и изнывать от ожидания вместо того, чтобы сражаться. Бояться этого самого бесстрашия и самой себя. Себя, своей палочки, своей склонности бежать сломя голову навстречу опасности. Так что же такое храбрость? Слово на памятнике, награде, могильном камне? Возможно, у того, чем обладает Гермиона, есть другое название, а может, и вовсе нет имени. Может статься, имени нет и у самой войны. Простые слова и буквы, строчные и прописные, слишком банальные и ничего не значащие, чтобы верно описать эти минуты. Ведь происходящее чересчур велико и важно, чтобы выразить его глупыми словами.
Это было тем, чем собственно и являлось, и видимо, данную мысль и пытался постоянно донести до неё Драко Малфой. Объяснить, что если Гермиона прекратит вкладывать смысл в происходящее, подбирать ему названия, то она перестанет ждать, что события начнут соответствовать своим наименованиям, и тогда не будет больше шока и путаницы. Ни сами годы, ни случившееся за это время не имеют названия. Они просто были и есть, как и она сама — существовала в этот период и в самом эпицентре.
День: 1260; Время: 12
— Знаешь... ты не такой, каким я тебя себе представляла.
Он наконец отвлекается от женщин, занимающихся спортом в рекламном ролике, — именно этого Гермиона и добивалась, пытаясь завести разговор на разные темы с тех самых пор, как устроилась рядом. Задумавшись, она молча просидела минут пятнадцать и вот теперь не уверена: Малфой обратил на неё внимание из-за этих слов или же потому, что молоденьких девушек на экране сменили пожилые дамы.
— Каким ты меня представляла?
— Ну, сначала я решила, что ты не изменился, может, только хуже стал. Но даже после того, как я заметила в тебе перемены, ты всё равно... Не такой, каким мне казался.
— И что же тебе казалось? — Драко сверлит взглядом её полную попкорна ладонь, лежащую на колене, — его миска теперь пуста.
— Что ты был полным засранцем, конечно же.
— Теперь это не так?
— Ну... нет, — Малфой фыркает в ответ, и Гермиона машет рукой, пока дожёвывает кукурузу. — Ты всё равно стал другим.
— Грейнджер, я больше не придерживаюсь прежних убеждений. Вот и все изменения. В остальном я тот же самый человек.
— Не для меня.
— Тогда что во мне изменилось?
— Я вдруг обнаружила, что тебя... можно простить.
Малфой переводит ничего не выражающий взгляд на её ногу, а затем, не найдясь с ответом, поворачивается к экрану.
— Нет... я имею в виду... Иногда я забываю, кем ты был, из-за того, кто ты сейчас. Я всё помню, но, похоже... похоже, не могу больше злиться. Даже когда специально пытаюсь.
— Грейнджер, я не сделал ничего, чтобы заслужить прощение, — бесцветно откликается он.
— Нет, — возражает она. — Сделал. Иначе это... мы...
— Тебе не стоит прощать меня, — Малфой ёрзает в кресле. — Как я уже сказал, мои убеждения изменились, а сам я остался прежним. Я так же жесток, многое порчу и... и воплощаю всё то, с чем рядом тебе лучше не быть.
Она пристально в него вглядывается.
— Малфой, я могу быть с тем, с кем пожелаю, и могу простить тебя, если мне этого хочется. Избавь меня от подобных сентенций. Я в состоянии сама принимать решения.
— Ты и вправду чокнутая. Вечно стремишься во всём отыскать хоть что-то хорошее, даже если его там нет или оно перевешивается...
Гермиона звонко шлёпает Малфоя по руке — он к ней поворачивается, и она почти готова снова его ударить.
— Я не ищу хорошее в каждом. Я нашла его в тебе. Смирись с этим.
— Я...
— И больше не называй меня чокнутой.
— Ты невозможна.
— Ты тоже.
День: 1262; Время: 22
Она замечает Метку прежде, чем аврор скручивает женщину, которую запросто можно принять за совершенно обычную ведьму. И это противоречие вызывает страх.
— Дезертир, — Энглвуд дёргает подбородком в сторону разворачивающейся перед ними сцены.
Гермиона качает головой и поворачивается к Энглвуду, не сводя глаз с кричащей женщины, которую рывком ставят на ноги.
— Неужели она не знала, что либо её убьют свои, либо арестуем мы?
Энглвуд смотрит на Гермиону с раздражением — он же один из старших авроров, а они всегда закатывают глаза и ничего не объясняют.
— Трусы дезертируют. Вот почему за последние два месяца мы поймали четверых из ближнего круга Волдеморта.
Круг. Можно подумать, все эти годы они сражались с крохотной кучкой магов. Что? Этот самый круг опоясывает Землю? Гермиона открывает рот, чтобы спросить, сколько сторонников подобным образом потеряли они сами, но меняет своё решение. Никто никогда не упоминает тех, кто их покинул. Она не знает, кроется ли причина в стремлении создать у людей впечатление, будто они побеждают. Или же это вопрос чести — не разоблачать своих пропавших товарищей. Как бы там ни было, Гермиона знает, что не добьётся ответа, поэтому закрывает рот и пытается перестать думать: только лишь смерть служила причиной исчезновения людей за последние три года?
День: 1267; Время: 13
Ладони Гермионы перепачканы в краске, кончики пальцев перемазаны всеми цветами радуги — она делает вид, что ей не чужды творческие порывы. Дин, сидящий напротив, улыбается, одновременно поощряя и подтрунивая.
— Это абстракция.
— А... — он усмехается, кивает и возвращается к собственному рисунку.
— Вот увидишь, она станет музейным экспонатом.
— Не сомневаюсь, — хохочет Дин, и Гермиона строго смотрит на него, но улыбка сводит на нет всю суровость.
Она хмыкает и рисует кривоватый круг — то ли солнце, то ли диск для фрисби, то ли вообще мяч... Но она же сказала, что это абстракция. Тем временем Дин растушёвывает тени на портрете мужчины, в котором Гермиона узнаёт его отца, — есть что-то восхитительное в том, с какой любовью друг наносит каждый мазок.
— Разве не странно, что иногда всё кажется нормальным?
Она переводит взгляд на Дина, и тот мельком смотрит на неё и снова возвращается к работе.
— Что именно?
— Это. Будто именно так мы и должны жить. Словно это и есть наша жизнь после школы. Я было подумал: всё дело в том, что мы уже слишком долго существуем в подобных условиях... Но иногда — когда ничего особого не происходит и мы просто сидим здесь, вот как сейчас — всё выглядит так, будто всегда таким и было.
— Ты имеешь в виду небольшие перерывы?
— Ага. Когда у нас нет никаких приказов или чего-то такого... Мне кажется, это нам и нужно. Передышка, пауза. Просто, чтобы... вспомнить, каково это — дышать.
За секунды в голове Гермионы проносится множество вещей: рисование, садоводство, игры, беседы, Малфой.
— Передышка — отличная штука.
— Да.
Закончив, Гермиона не сможет отыскать скотч и воспользуется жвачкой Кэти Бэлл, которую та оставила в одной из спален. Она приклеит свою работу в этом чертовски белом доме рядом с дверью и будет изучать это многообразие красок до тех пор, пока не загудят ноги.
День: 1279; Время: 23
— Никогда бы не подумал, что ты принадлежишь к тому типу людей, что сбегают сразу после секса.
Перестав выворачивать рубашку, Гермиона удивленно таращится на свою одежду. Голос Малфоя звучит вроде бы беззаботно, но в нём явно слышится любопытство, и такого заявления она уж никак не могла ожидать.
— Я не принадлежу ни к какому типу, — шепчет она в ответ, сминая ткань пальцами.
Она не сомневается, что сейчас Малфой ухмыляется.
— Не поддающаяся классификации Грейнджер.
Гермиона вспыхивает, сама не понимая почему, и опускает глаза на своё обнажённое тело. Поднимает рубашку, чтобы прикрыться, — правильная сторона уже не имеет значения, главное, на себя можно что-то накинуть, — и поворачивается направо в поисках штанов. Гермионе совсем не хочется уходить, но она сомневается, что прозвучавшее замечание подразумевает желание Малфоя, чтобы она осталась... как и всегда.
— Тебя это беспокоит? То, что я постоянно тебя удивляю? — Гермиона вовсе не жаждет, чтобы Малфой думал, будто ей не всё равно, есть ли ему дело до её поспешных уходов после секса... ведь она знает: ему на это плевать.
Когда Драко отвечает, в его голосе слышится улыбка:
— Это зависит от моего настроения.
Она усмехается и тут же замирает, почувствовав спиной прикосновение. Малфой обводит её позвоночник костяшками пальцев, легко пробегается подушечками по ягодицам.
— На сегодня ты со мной закончила?
Уставившись в стену, Гермиона моргает, смотрит на холодный декабрьский пейзаж за окном и вдруг внезапно ощущает острый прилив одиночества: будто она и есть зима, отрезанная от человеческого тепла. Гермиона никогда не думала о происходящем между ними в подобном ключе. Будто бы она использует Малфоя и, пресытившись, от него избавляется. Да, в каком-то смысле она им пользовалась... ведь в этом секс и заключается. Но Гермиона никогда не хотела с Малфоем закончить, и как раз здесь и кроется разница.
Он не служил для неё подобием секс-игрушки или... или... или чего бы то ни было ещё — одна лишь мысль об этом заставляет её внутренности леденеть. Выдохни Малфой сейчас резче, и она разлетится на осколки — словно оторвавшиеся от подоконника сосульки.
— Я вот что хочу сказать... Грейнджер, мне, конечно, уже не шестнадцать, но я ещё не настолько стар, чтобы довольствоваться одним разом... — Малфой замолкает, оставляя это замечание висеть в воздухе. Приглашение. Принятие её присутствия в собственной постели.
Гермиона делает три, четыре вдоха, сосредоточившись только на том, как воздух сначала наполняет лёгкие, а потом вырывается наружу. Несмотря на всю очевидность, она собирается уточнить: неужели Драко хочет, чтобы она осталась, — лишь бы хоть как-то подчеркнуть тот факт, что это был не её выбор. И что Гермиона всегда принимала правила игры, признавая: навязчивость не приветствуется.
Но, оглядываясь на Малфоя через плечо, она не говорит ничего. С такого странного ракурса Гермиона видит его подбородок и грудь, и этого достаточно, чтобы понять: его дыхание ровно, а поза напряжена лишь немного. Малфой добровольно сделал то, на что она сама никогда бы не осмелилась: поставил себя в такую неудобную ситуацию. И теперь Гермиона не ушла бы никуда, даже если бы её ждали где-то в другом месте.
Его пальцы невесомо скользят по её коже, вызывая мурашки от поясницы до затылка. Соски от такой нехитрой ласки сжимаются, а сердце неровно стучит в груди, отбивая ставший таким обычным в присутствии Драко ритм. Движения неловки, ведь Гермиона не привыкла возвращаться — и она краснеет, понимая, что Малфой за ней наблюдает. Ей приходится развернуться, застыть, сместиться, подойти, снова развернуться — и выглядит она при этом отнюдь не грациозно. Он же никак не комментирует её неуклюжесть — ведь она объяснима, и Гермиона только-только начинает осознавать, что находиться подле Малфоя... возможно.
Его пальцы зарываются в её волосы, находят пучок, дёргают, и она морщится. Любой другой мужчина сразу бы сдался либо же просто не обратил внимания, но Малфой замирает, перехватывает ладонь поудобнее, подаётся вперёд и снова пытается распустить тёмные локоны. Его рука тепло и уютно ложится на голову Гермионе — он помогает ей устроиться возле него так, чтобы легко дотягиваться до её рта.
Его губы горячие, сухие, на вкус — совсем как её собственные, но их прикосновение очень приятно. Малфой тянет её, переворачивает, помогая комфортно под собой устроиться. Упершись локтями в матрас и зависнув над Гермионой, он хитро ухмыляется — словно сумел реализовать какой-то свой план. Внутри у неё снова начинает разгораться жаркое пламя — будто бы некий двигатель набирает обороты.
Малфой неспешно исследует её тело, прокладывая на нежной коже маршруты, открывая для себя новые территории. Он чертит карту, разведывает и штудирует, и когда зимнее рассветное солнце освещает бледными лучами их переплетённые тела и смятые простыни, каждый сантиметр её тела оказывается изучен.
День: 1285; Время: 10
— Интересно, а чем насекомые занимаются для удовольствия?
— Наверное, достают нас, — ворчит Гермиона, пытаясь прихлопнуть очередного мотылька, запутавшегося в её волосах.
— Похоже на то. А ведь есть ещё такие коварные... например, комары. Они как... насекомые-слизеринцы.
— На такое можно и обидеться, — отрываясь, наконец, от своего блокнота, подает голос их белобрысый сосед.
— Нет... ну правда, — отсмеявшись, продолжает Невилл: — Я вот что имею в виду: они появляются, кусают и улетают, радуясь тому, что их жертва будет несколько дней мучиться, пусть они сами этого и не увидят.
— Тогда, полагаю, мотыльки-камикадзе — это гриффиндорцы. Налетают без какого-либо плана, надеясь выжить в случае ответного нападения. И обычно всё заканчивается... — Драко замолкает, красноречиво косясь на дёргающегося на кухонном столе мотылька.
— По крайней мере, так больше азарта.
— Но удовлетворения гораздо меньше.
— Может, как раз лучше стоит слушать своё сердце и следовать за ним. Не ты ли говорил мне, что нельзя вечно всё планировать и раскладывать по полочкам?
— Кусая тебя, комар сильно рискует. Он просто отлично понимает, когда надо убраться восвояси.
— Не всегда.
— Но обычно.
Гермиона качает головой — она так делает всякий раз во время спора, не найдя достойного ответа. И Малфой это уже прекрасно знает, поэтому торжествующе ухмыляется.
День: 1290; Время: 20
Гермиона отрывает взгляд от упавшего дерева, через которое перебирается, и с удивлением переспрашивает:
— Что?
— Я сказал, доставай портключ.
— Почему?
— Ты — обуза.
— Чт... Я... Я никоим образом не могла догадаться, что это дерево — гнилое, и оно сейчас рухнет.
— Твоя глупая ошибка выдала наше местоположение Пожирателям Смерти. И я даже не говорю о том, что ты постоянно наступаешь на ветки и плохо ориентируешься в темноте. Ты нам не нужна, у нас хватает членов команды. Доставай ключ.
— Но...
— Немедленно, — требует аврор — его красное от раздражения лицо покрыто потом.
Качая головой, Гермиона открывает рот — от того, что все на неё пялятся, её охватывает смущение.
— Как я могу не наступать на ветки...
— Грейнджер...
— Мы же в лесу, и...
— Я. Сказал. Немедленно. Не ухудшай ситуацию — иначе я доложу в штаб, что, похоже, ты не умеешь подчиняться приказам.
— Хорошо, — зло шипит она и буквально вырывает портключ из кармана.
День: 1293; Время: 23
Этим вечером Драко делится с ней попкорном добровольно, и Гермионе приходит в голову мысль, что ей следует почаще уходить в себя.
День: 1293; Время: 8
Она не сразу понимает, кого видит. Взглянув сперва мельком, Гермиона начинает всматриваться в застывшего перед ней человека с мыслями "неужели это... да нет, невозможно". И лишь с третьей попытки уяснить происходящее в её голове взрывается фейерверк. А он всё это время лишь стоит да глупо ухмыляется.
Гермиона осознаёт, что со стороны её прыжок больше похоже на нападение, да что скрывать: в некотором роде так оно и есть. Он же смеётся, когда Гермиона врезается в него всем телом и так крепко сжимает в объятиях, что ради глотка воздуха ему приходится отстраниться.
— Рон! Когда ты приехал?
— Вчера. Мне надо уходить через...
— Ш-ш-ш, нет, не говори мне, — качает головой Гермиона, а Рон, снова улыбаясь, притягивает её в свои объятия.
День: 1294; Время: 7
Резкий леденящий ветер обжигает кожу рук, раздражённую от сухости и мороза. Снега лежит много, и он попадает даже в ботинки — промокшие носки холодят ступни. Сопротивляясь стихии, Гермиона наклоняет голову и думает о весне. Да о чём угодно, лишь бы только отвлечься от стужи.
Хруст-хруст-хруст. За ней тянется след — в метровом снегу она оставляет за собой глубокие ямы.
Ей не хочется думать о Роне, о выражении его лица, когда он смотрит на неё так, будто она ничего не понимает. Гермиона не желает возвращаться мыслями к завтраку и к зародившемуся внутри теплу, равно как и к тому, как до тошноты неловко она чувствует себя рядом с друзьями. Словно не знает их. И будто они постоянно выискивают в её словах и поступках ошибки, потому что её мнение теперь не особо авторитетно.
От этого больно. В груди разверзается полная воздуха дыра, неприятно холодящая нутро. Рону кажется, что она ничего не смыслит лишь потому, что оказалась вдали от них. Но у Гермионы свои битвы, и пусть она не сражается рядом с ним и Гарри, это совсем не значит, что она знает войну хуже. Ей больно, потому что их всегда было трое, а теперь это не так. Гермиона больше не с ними, её отделили, и от осознания этого она чувствует себя ещё более потерянной, понимая, что она не единственная, кто об этом думает и это ощущает.
Она не наивна. Она полна надежды. И это большая разница. Гермиона Грейнджер никогда не позволит себе погрязнуть в пучине жалости к себе и начать думать, будто надежда означает наивность. Она отказывается так делать. Может, война изменила её, но уж точно не сломила.
Хруст-хруст-хруст — нарастает звук, совсем не похожий на тот, что издают её шаги. Гермионе не надо оглядываться, чтобы понять: он рядом. Чтобы сообразить, кто это, нет нужды слышать его запах или голос. Ей хватает своих собственных ощущений: того, как встают дыбом волосы на загривке, как в теле появляется лёгкость.
Сначала он сохраняет дистанцию. Бредёт где-то сзади, следуя за Гермионой сквозь снег и пустоту. Она пытается усложнить маршрут: карабкается по холмам, петляет, пробирается сквозь заросли. Она думает, что Малфой отстанет. Повернёт к дому, отказавшись от этой затеи.
Но вместо этого Драко её нагоняет. Время от времени он фыркает, но не произносит ни слова. Ничем не выдаёт своих мыслей. Уже вконец издёргавшись, Гермиона всё же смотрит на него. Нос, уши и скулы Малфоя покраснели. Сам он нахохлился, стараясь удержать в своём пальто остатки тепла и глубоко запихав руки в карманы. Голова Драко опущена — он пялится на землю перед собой, но, выждав какое-то время, поворачивается. Кристальная серость радужки на фоне мрачного неба и заснеженного мира, кажущееся инородным в царстве белизны чёрное пальто. Гермиона моргает — этот контраст режет глаза. Малфой же вскидывает бровь, хмыкает и снова переводит взгляд вперёд.
Их локти соприкасаются при каждом шаге, и Гермиона понимает: пока они пробирались в снегу, один из них придвинулся ближе. Но Малфоя, похоже, это заботит не слишком — он даже внимания не обращает, да и Гермиона не особо переживает по этому поводу. Она прибавляет ходу, он её нагоняет и молча бредёт следом — шаг в шаг, до тех пор, пока она не понимает: сил идти дальше больше нет.