The fallout

День: 1203; Время: 5

Гермиона присаживается рядом, но Малфой даже не шевелится. Она ёрзает на неудобной деревяшке, задевает рукавом его руку. Драко сверлит взглядом то ли нижнюю ступеньку крыльца, то ли грязное пятно, но вряд ли хоть что-то видит. Проходит много времени, прежде чем Гермиона слышит шорох его одежды; едва Малфой разворачивается, она встречается с ним глазами.

Она обхватывает его лицо ладонями: его щёки такие же холодные, как и её пальцы, а губы под её собственными — шершавые и потрескавшиеся. Малфой тепло выдыхает, но не отвечает на поцелуй. Гермиона немного отстраняется: его радужка серая, будто сегодняшний пасмурный день, и лишь румянец, разлившийся по его скулам, придаёт ей мужества.

— С днё... — начинает Малфой, и она знает, что он хочет сказать, но сейчас не лучшее время для поздравлений.

— Ты сделал всё, что мог.

Это неправильные слова, но Гермиона в любом случае произнесла бы именно их. Малфой отодвигается и поднимается на ноги. Она поворачивается и, щурясь, смотрит на его ботинки до тех пор, пока те не пропадают из вида. Тогда она тоже встает и оказывается с Малфоем лицом к лицу.

— Драко, ты чертовски хороший стратег. Ты ничего не мог сделать!

Он резко крутится на месте — холодный ветер треплет светлые волосы.

— Я мог сделать всё! Ведь именно я проявил себя недостаточно хорошо. Я ошибся. Облажался. И мне совсем не нужны уверения, что всё в порядке! Скажи об этом семье Смитса или Чанг, которая сейчас лежит на грёбаной койке без своих чёртовых пальцев!

— Но это не твоя вина! Ты не мог предвидеть того, что произошло! И с имеющейся информацией ты сделал всё возможное. У тебя были неполные данные. Ситуация оказалась действительно дерьмовой, но ты всё равно умудрился вытащить живыми четверых! Будь на твоём месте кто-то другой, вы все бы уже отправились на кладбище. Никто тебя не винит. И ты не можешь винить себя.

Он пристально смотрит на неё и снова и снова мотает головой, потом разворачивается и скрывается в доме. Гермиона делает пару шагов за ним, но, услышав грохот закрывающейся двери, понимает: сегодня она не сможет до него достучаться.

День: 1204; Время: 10

Она позавтракала, поджидая Малфоя, когда он наконец решился выбраться из спальни, где закрылся накануне вечером. Гермиона предположила: дело в запахе, и именно из-за него Малфой не ретировался обратно в своё укрытие после посещения ванной комнаты. Не тот он человек, чтобы прятаться.

— Яйца — это всё, что у нас есть, — Гермиона пожимает плечами, и Малфой накладывает в тарелку немного оставшегося на сковородке омлета.

Вопреки подозрениям он усаживается напротив и молча ест, так что Гермиона решает не мешать.

Малфой уходит с кухни, она перемывает посуду и лишь после этого находит его, вглядывающегося в кромку леса, на заднем крыльце дома. Драко говорит об изменениях и контроле над жизнью, о том, что у него никогда не получается ни первое, ни второе. Признаётся, что видел, как легко это удается другим — плавно и текуче, будто движение воды, — а у него неудачи идут чередой. Гермиона молча выслушивает.

— Это похоже на растения. Растениям же нужен свет для роста. А я всё кручусь, извиваюсь и никак не могу найти его источник. У меня нет ничего, за что бы можно было уцепиться. Переживу войну... и где я буду потом?

Гермиона придвигается к нему ближе, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что на этот вопрос он не ждёт ответа. Легко касается ладонью его мизинца и сжимает три его ледяных пальца.

— Вместе со всеми нами.

Он молчит, не отзываясь на прикосновение, но руку не выдёргивает. Его внутренний жар постепенно передаётся Гермионе, распространяется по телу, грея.

— Грейнджер, я — автомобильная катастрофа, — шепчет он. — Я та самая катастрофа.

Какое-то время они так и стоят, в полной тишине, которая должна бы казаться неловкой, но почему-то таковой не ощущается. Они смотрят, как догорает день, наступают сумерки, а следом за ними приходит ночь, и когда воздух становится ещё холоднее, а ветер начинает пробирать до костей, Малфой отодвигается и исчезает в доме.

День: 1206; Время: 19

Она отдает свою девственность Драко Малфою промозглым днём в конце сентября. В свете лучей, льющихся из окна над кроватью, его кожа кажется очень бледной: тусклое солнце высветляет её и подсвечивает. Её собственная кожа немного темнее, и Гермиона любуется контрастом цветов, скользя ладонью по мужской груди, чувствуя пальцами напряжение мышц и твёрдость костей. Она никогда не думала, что будет расставаться с невинностью в дневное время, хотя, наверное, это не важно, ведь она и представить не могла, с кем именно это произойдёт. Несмотря на все свои предубеждения против секса без отношений, она хочет отдать себя ему. И жаждет, чтобы он её принял.

Гермиона больше не думает и не анализирует: ведь Малфой пытался научить её делать то, что хочется, и этот урок она старается запомнить. Все мысли, мелькающие сейчас в её голове, лишь о том, что он скомкал её рубашку и поцеловал так, будто нуждается в этой близости сам. Иногда ей кажется, что та же потребность живёт и в ней.

Он тесно прижимается к Гермионе — вроде бы перенеся основной вес на локти, но тем не менее касаясь её во всех таких правильных местах — и ласкает её губы, обхватив голову. Она пытается запомнить свои ощущения, чтобы потом воскрешать в памяти, как же приятно осязать его обнаженное тело поверх своего собственного. Она бы могла лежать так целую вечность, и это было бы прекрасно. Ей нравится, как его твёрдость контрастирует с её мягкостью: его крепкий торс на её округлой груди, мышцы его пресса на её нежном животе, его возбуждение возле средоточия её естества.

Впервые в жизни Гермиона чувствует себя женщиной — представительницей более слабого, хрупкого пола — и ничего не имеет против этого. Есть что-то завораживающее в ощущении надёжности, близости к мужчине, и сейчас Гермиона позволяет себе не стараться быть сильнее. Она чувствует себя в безопасности в объятиях его рук, под защитой его тела — и к этому она могла бы привыкнуть.

Отстраняясь от его губ, она откидывается на подушку и хватает его за плечи. Мускулы под её пальцами тут же напрягаются — Драко наклоняется к её шее, — и Гермионе интересно, почему же он так долго медлил? Малфой казался уже до крайности возбуждённым всего через пять минут после того, как они устроились на кровати, а ведь это было больше четверти часа назад. И дело не в том, что происходящее ей не нравится, просто хочется избавиться от охватившего волнения и утолить то желание, от которого дрожат руки.

Уставившись в потолок, Гермиона судорожно вздыхает, но заметив, что уже давно не чувствует его губ, опускает подбородок, пытаясь рассмотреть, чем же он занят. Конечно же, Малфой сверлит её взглядом — сложно было выбрать худшее время для того, чтобы утонуть в собственных мыслях. Но судя по всему, если Драко и задет, то не так сильно, как бывало раньше, — он продолжает странно всматриваться, одной рукой путаясь в её густых кудрях. Вторая его ладонь скользит ниже — Малфой опускает глаза, следя за тем, как пальцы очерчивают выпуклость груди, и Гермиона жарко вспыхивает. Как знать, сможет ли она вообще хоть когда-нибудь привыкнуть к тому, что кто-то разглядывает её обнажённое тело, — она же так хорошо осведомлена обо всех своих несовершенствах.

Малфой снова поднимает голову, царапая ногтем сосок, затвердевший ещё минуты, минуты, минуты назад. И Гермионе требуется время, чтобы понять, что он чего-то ждёт, но ещё дольше она соображает, чего именно.

Её руки скользят выше, притягивая его ближе, и она привстаёт для поцелуя. Малфой с готовностью отвечает, и когда, реагируя на ласку соска, Гермиона вскидывает бёдра, кажется, большего ему и не надо.

Он быстро подаётся вперёд и тут же замирает. Глаза Гермионы зажмурены, голова откинута на подушки. Она ожидала, что Малфой продолжит двигаться, но иногда он является воплощением всего того, что она бы никогда в нём даже не заподозрила. И неизвестно, что лучше: боль от его толчков, хотя ей и так уже очень неприятно, или смущение от собственного дискомфорта и его пристального внимания.

— Дыши, — шепчет Малфой ей на ухо — Гермиона и не заметила, как он наклонился. Его пальцы скользят по ее нижней губе, оттягивая.

Она следует совету. Выдыхает и вновь втягивает в лёгкие воздух, и становится легче: саднящая боль растворяется в ощущении наполненности. Очень странно осознавать, что внутри твоего тела есть кто-то ещё, но это не похоже на вторжение — скорее, отзывается в глубине чувством удовлетворения, так что Гермиона не ударяется в панику от новых переживаний.

— Я на таблетках, — бормочет она, и, наверное, сейчас не самое подходящее время для подобного признания, которое, к тому же, запоздало.

Она принимает их уже несколько лет, с тех самых пор, как подумала, что у них может что-то быть с Роном — к чему бы они там ни шли. После разрыва Гермиона не стала отказываться от контрацептивов, так как они облегчали ежемесячные неудобства, и сейчас она рада, что приняла тогда такое решение. Она открывает веки и видит перед собой серые глаза.

— Это...

— Я знаю, что это.

— Оу, — пристально вглядываясь, Малфой неторопливо вращает бёдрами. — Оу.

Драко доволен её реакцией, он почти полностью выходит из неё и медленно погружается обратно. Выражение его лица сосредоточено, дыхание Гермионы убыстряется. Это одно из самых приятных ощущений в её жизни, и она мигом отбрасывает мысль о простом лежании в постели: решает, что гораздо лучше не тратить там время попусту. Ведь происходящее так хорошо, что она и помыслить не могла о подобном.

— Можешь двигаться немного быстрее, — выдыхает она, всё ещё цепляясь за его плечи.

Малфой усмехается, его затуманенные желанием глаза (образ которых она уже сохранила в своей памяти) загораются весельем:

— Так и знал, что здесь ты тоже будешь командовать.

На это замечание ей ответить нечего, да и не хочется. Вместо слов она сгибает ноги, упираясь пятками в матрас, и когда Малфой глубже проникает в её тело, они оба стонут. От этого слаженного звука их голосов что-то внутри у Гермионы сжимается, и она целует Малфоя, давая волю эмоциям.

Он пользуется её разрешением и наращивает темп — его пальцы всё сильнее впиваются в мягкое бедро. Он постепенно ускоряется, так что её груди начинают ритмично двигаться в такт его рывкам, а звуки шлепков вторят их стонам.

— О-о, — шепчет она ему прямо в губы. — Это... Это... О-о-о.

Он приподнимается — раскрасневшийся, блестящий от пота, с расширенными зрачками — и внимательно всматривается в её лицо. Гермиона забывает о том, как ей неуютно от такого чрезмерного внимания, и отвечает ему пронзительным взглядом. Ей нравится ощущение мышц, перекатывающихся под кожей у Драко при каждом толчке. Она оглаживает ладонями его плечи, разглядывает шею и грудь, опускает глаза к месту слияния их тел. Она понимает, что кажется заворожённой, но по правде сказать, так оно и есть. Гермиона Грейнджер вдруг обнаруживает, что ей нравится секс. Секс с Драко Малфоем. И это осознание заставляет её чувствовать себя менее неуклюжей и более свободной.

Гермионе кажется, что она издаёт слишком много шума — хрипы, стоны, бессвязные слова, неосознанно срывающиеся с губ, — но остановиться не может. Она гладит каждый дюйм его тела, до которого в состоянии дотянуться, и когда Малфой выпускает её бедро и, опустив руку, касается большим пальцем клитора, стискивает его плечи. Она делает движения навстречу, сначала невпопад, но быстро подхватывает ритм, делая его общим.

— Я... чёрт! — шепчет он и, наклоняя голову, прикусывает кожу на её шее — в этот момент его ягодицы ощутимо напрягаются.

Малфоя накрывает оргазм: он низко, протяжно стонет — этот звук вырывается из его горла будто бы через силу. Гермиона не расстраивается: она больше захвачена тем, как он кончает, чем мыслями о не достижении собственной разрядки. Драко обмякает и лежит неподвижно — ей слышны только удары его сердца да рваное дыхание. Затем Малфой начинает шевелиться: его большой палец, до этого круживший по клитору, сдавливает нежную плоть. Стон Гермионы заставляет Драко приподняться, быстро поцеловать её и тут же скользнуть вниз. Несмотря на сильное возбуждение, Гермионе жутко неловко: выйдя из неё, Малфой тут же касается её лона губами. Она ведь потная, наверняка вся покрыта его спермой, но господи, он всё равно это делает.

Гермиона невольно приподнимается — Малфой вскидывает голову, встречаясь с ней глазами, привычно ухмыляется, изгибает бровь и, надавливая на живот, заставляет опуститься.

— П-прости, — выдыхает она и стонет, когда он возвращается к прерванному занятию.

В ответ на ласку Гермиона с хныканьем комкает измятые простыни. Малфой поглаживает её языком, прикусывает и посасывает, пока она окончательно не погружается в какофонию собственных звуков, и господи-боже, неужели она только что его умоляла?

Гермиона возмущена собственным поведением, но силы на негодование находятся, лишь когда он отрывается от неё. Стоит ему возобновить прерванное, и все её мысли выносит из головы той жаждой, что заставляет тело трепетать, а рот исторгать сумбурные звуки. Малфой удваивает усилия, обхватывает ладонями её бедра, получая более удобный доступ, и полностью сосредоточивается на самом восприимчивом местечке. Гермиона чувствует, как с каждым бешеным ударом сердца приближается оргазм.

Дойдя, наконец, до грани, Гермиона теряет контроль над собственным телом: она непроизвольно выгибает спину и упирается затылком в подушку. Слышит какой-то неясный вскрик, не отдавая себе отчёта в том, что это её собственный. Захлестнувшее удовольствие не поддается описанию. Мир растворился: она могла бы плыть, грезить — делать что угодно, — так и не поняв этого.

Откинувшись на кровать и втянув носом воздух, она постепенно приходит в себя, возвращаясь из небытия в реальность. Ноги дрожат, а мысли рассыпаются, как после сна. Открыв глаза, Гермиона утыкается взглядом в потолок и пялится туда до тех пор, пока цвета не начинают обретать очертания, и лишь тогда опускает голову. Малфой упирается руками по обе стороны от неё и изучающе разглядывает, но она не настолько пришла в себя, чтобы волноваться по этому поводу. Гермиона медленно расслабляет все конечности и удовлетворенно вздыхает.

Похоже, в этом вопросе Лаванда всё же права. Не в том, что касалось Малфоя — тут она, однозначно, ошиблась.

Всё оказалось гораздо сильнее и мощнее, чем Гермионе представлялось, и сейчас её это пугает, но совсем немного. Несмотря на боль, случившееся было невероятным — отрицать бессмысленно. Она стонет про себя при мысли о том, что надо подниматься, и вскидывает усталую руку, чтобы прикрыть грудь. Если она не начнёт двигаться немедленно, то вряд ли будет способна на это позже.

Ей не удаётся сесть без помощи рук с первого раза — она краснеет, и Малфой встаёт на колени, хватает её за запястье и тянет на себя. Она благодарно кивает и от его близости к её лицу и собственной откровенной позы тушуется ещё сильнее. Перекидывает ногу через Драко, сводя конечности вместе, и тут же морщится и закусывает губу от вспышки боли в животе.

Сейчас в присутствии Малфоя она чувствует такую неловкость, какой не испытывала никогда прежде, и в голову закрадывается мысль, что в этом, наверное, и заключается причина, почему спать стоит лишь с близким тебе человеком. Ведь в таком случае нет никакого дискомфорта, вроде того, что ощущаешь, выбираясь из кровати после секса с тем, которого ты уверенно трогаешь только тогда, когда он сам двигается в тебе.

Гермиона хватает трусики с прикроватной тумбочки, скривившись, натягивает бельё и встаёт с матраса. Собирает остальную одежду, и закончив, оборачивается назад, прикрываясь ею, как щитом. Малфой, совершенно обнажённый, сидит, свесив ноги, на краю кровати и смотрит на неё, приподняв брови.

— В этот раз никаких «спасибо»?

Она мгновенно покрывается румянцем и ёжится, обдумывая, как лучше поступить. Вряд ли Малфой подразумевал что-то обиднее простого подтрунивания, и Гермиона не имеет ни малейшего представления, что же ей делать в этой ситуации.

Так что она выбирает то, что у них уже вошло в привычку помимо ссор и споров: подойдя ближе, целует его. Прикосновение губ мимолетно, но нежно, и Гермиона отстраняется, когда Драко проводит костяшками пальцев по её обнаженному боку. Она выпрямляется и после некоторых раздумий разворачивается к двери.

День: 1207; Время: 3

Гермиона вылезает из ванной, чувствуя, что неприятные ощущения несколько притупились. После вчерашнего дня внутри всё ныло, и этим утром при ходьбе боль лишь усилилась. Вода принесла облегчение, но Гермиона решила, что ей потребуется один-два дня, чтобы окончательно прийти в норму.

Когда-то она думала, что потеря невинности привнесёт в её взаимоотношения с партнером бóльшую глубину и серьёзность, сейчас же ей так совершенно не кажется, учитывая, с кем именно всё случилось. Гермиона в самом деле чувствует себя более зрелой, полной внутренней силы, но не совсем понимает почему... Да, она, наконец-то, сделала то, что в основном происходит в шестнадцать лет летней ночью в состоянии лёгкого алкогольного опьянения. И всё равно эти переживания были восхитительны — и ни одно из них ей не хочется терять. К собственному удивлению — особенно принимая во внимание все обстоятельства, — она испытывает своего рода эйфорию. Гермионе казалось, что позже придут сожаления, но этого так и не происходит.

Малфой громыхает чем-то на кухне, и хотя часть Гермионы жаждет спрятаться в комнате, чтобы не смущаться и не мямлить в его присутствии, она признаёт, что встретиться с ним рано или поздно придётся. И пусть прошлой ночью она мысленно согласилась со своими более раскованными друзьями по поводу секса, сейчас её терзают сомнения, что она и дальше сможет к этому относиться с такой же лёгкостью.

Чтобы справиться с волнением, Гермиона молча останавливается в дверном проёме и наблюдает за тем, как Драко моет посуду. Ей кажется странным видеть одетым человека, которого до этого она лицезрела полностью обнажённым, хотя, вероятно, необычным это видится только ей. Тем не менее, Гермиона не в состоянии сейчас перестать представлять Малфоя голым. Что, конечно же, пробуждает в её памяти воспоминания о вчерашнем дне и не особо способствует успокоению. Она вдруг понимает, что её охватывает предвкушение. Это чувство удивляет её и заставляет задаваться вопросом, когда же она успела превратиться в столь легко возбудимую особу. Наверное, причина таится в том, что невозможно не желать повторения, если источник этих необыкновенных впечатлений на виду... А может, такое и вовсе является нормальным.

Она откашливается, и столовые приборы, которые моет Малфой, с громким стуком падают в раковину.

— Знаешь, все интересуются, куда ты делся. Грюм попросил нас при первом случае передать тебе незамедлительно явиться в штаб.

Малфой замирает, вода из крана бьёт в металлическую раковину, и её шум заглушает его вздох — Гермиона видит, как вздрагивают его плечи.

— А ты не подумала, что стоило бы сказать мне об этом четыре дня назад?

— Я подумала, что четыре дня назад тебе не было до этого дела.

Пару мгновений Малфой остаётся неподвижен — то ли потому, что Гермиона права, то ли потому, что он злится, — затем возвращается к прерванному занятию.

— В холодильнике есть три яйца. Это всё, что осталось в доме.

— Хорошо.

— Тебе лучше вернуться со мной на Гриммо.

— Не могу, — он никак не реагирует, поэтому Гермиона поясняет: — Грюм поймёт, что я не передала тебе его приказ своевременно, ведь он знает, где я. И, вернись мы вместе, он сообразит, что я была с тобой. Через два дня приедет Дин, я должна отправиться с ним... кое за чем.

— Аппарируй через пару часов после меня и вернись к появлению Дина.

— Нам не разрешают так много перемещаться без веской причины.

— Как насчёт голодной смерти?

— Я бы не хотела навлекать на себя гнев Грюма. Меня уже отстраняли.

— Он не отстранит тебя за то, что ты пришла за провизией, Грейнд...

— За то, что сразу же тебе не сообщила.

— Он ничего не узнает.

— Узнает.

— Грейнджер, делай, что считаешь нужным. Мне плевать, — рявкает Малфой и швыряет последнюю вилку на сложенное около раковины полотенце.

Он уходит через двадцать минут — мрачный, с застывшим выражением лица, — и она не знает, связано ли его плохое настроение с её отказом, или же с тем, что ожидает его в штабе. Позже вечером с крыльца доносится какой-то шум: Гермиона зажигает фонарь и обнаруживает на верхней ступеньке мешок для мусора. Она пялится на него, не зная, можно ли к нему подходить, но ведь она всегда была слишком любопытной.

Просканировав местность при помощи палочки, она бросается к пакету и хватает его. Что-то внутри бряцает и стучит, и Гермиона теперь хотя бы знает, что там не чья-то голова или ещё какая жуть, которую успело нарисовать ее неуёмное воображение.

Оказавшись в безопасности, она осторожно развязывает веревку и недоуменно таращится на коробки с продуктами. Она смотрит и смотрит, понимая, откуда они здесь, но не имея ни малейшего представления почему. Она глупо улыбается — вопрос с пропитанием снимается с повестки дня — и тащит посылку в кухню.

Драко Малфой — это нечто. Иногда она думает, что своими поступками он специально подогревает её попытки в нём разобраться — и ведь срабатывает!

День: 1212; Время: 17

На улицах темно и сыро, но это ерунда по сравнению со свистом и странным смехом редких прохожих. Кажется, Дин хорошо знает путь, ведь, по его собственному утверждению, он бывал здесь уже десятки раз.

Старый дом заброшен уже, наверное, лет десять, и каждый шаг по скрипучему полу грозит обернуться падением. Гермиона старается обходить большие щели, в которых может застрять нога, и при помощи света палочки пытается выбирать надёжные доски. В старом и грязном подвале, в который её приводит Дин, пахнет плесенью. Услышав слева какое-то хныканье, они оба замирают, по коже бегут мурашки, и Гермиона ведёт палочкой, чтобы осветить угол.

— Вот чёрт, — шепчет Дин и, спотыкаясь о мусор и проржавевшие трубы, первым бросается к Ханне.

— Я думала, ты говорил о посылке, — шипит Гермиона, перепрыгивая через груду коробок, но какая теперь разница, ведь очевидно это посылка и есть.

Гермиона знала: данные были получены от одного занимающего не слишком высокое положение Пожирателя Смерти, который время от времени поставлял им информацию, но ей и в голову не приходило, что такое сотрудничество может касаться людей. Она уже почти добралась до Ханны, с кляпом во рту привязанной к свисающим между потолочных балок трубам, когда что-то с хрустом врезается ей руку. Звук хлёсткий и громкий, и Гермиона успевает зафиксировать сознанием вспышку боли, прежде чем полететь спиной назад.

Свист воздуха в ушах, затхлый и тяжёлый дух подвала, широко распахнувшиеся от страха глаза. Ослеплённая всполохом, наколдованным Дином, Гермиона успевает разглядеть лишь сжавшуюся фигурку Ханны, как её тут же накрывает новая волна боли — вроде бы от ушиба спины. От удара обо что-то головой в мозгу взрывается фейерверк, мир кренится и наполняется чернотой ещё до того, как её тело падает на землю.

День: 1213; Время: 23

Вокруг темно. Это она понимает, хотя не может определиться, как давно её окружает мрак. Гермиона открывает веки — перед глазами плывут размытые образы, и ей требуется время, чтобы оценить обстановку. Кровать, потолок, мерцающий свет свечей и незнакомое лицо прямо над ней.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер. Вы на площади Гриммо. Вы ударились и потеряли сознание. Можете назвать последнее, что помните?

Голова наливается пульсирующей болью — словно в череп засунули барабан, а какому-то ребенку вручили палочки. Гермиона ошарашенно прикрывает глаза, подносит руки к вискам и трёт их так, будто это поможет скинуть сковывающую тяжесть. Позвоночник горит огнём, и всё, чего сейчас хочется, это снова отрубиться.

— Я, э-э... — она откашливается, сосредоточиваясь. — Дин. Ханна. Меня что-то ударило.

— Да-да. Кажется, мисс Аббот не смогла разглядеть вошедших и, опасаясь худшего, атаковала. Вы отлетели к лестнице и сильно ушиблись. Однако через день-два вы совершенно поправитесь. Вот, держите, это облегчит боль.

Гермиона с благодарностью глотает омерзительную жидкость.

— Ханна в порядке?

— В полном. Небольшие царапины, а в остальном всё хорошо. Вам тоже повезло, мисс Грейнджер. Синяки и порезы, но никаких переломов. А могли бы получить куда более серьезные повреждения.

Что ж, чувствует она себя так, будто и в самом деле их получила.

— Надо постараться, чтобы сломить Гермиону, — она узнает голос Невилла и поворачивает голову в его сторону.

— Привет.

— Я дам вам десять минут, а потом мисс Грейнджер надо поспать, чтобы зелья выполнили свою работу.

— Спасибо, — Невилл дожидается, пока целитель отойдёт в другую часть комнаты, и улыбается подруге. — Дин шлёт свои извинения и наилучшие пожелания. Ему надо было отправиться сначала в Министерство на отчёт, а потом ещё куда-то.

— Ничего страшного.

— Как себя чувствуешь?

— Ужасно, — она делает вид, будто её ответ не напоминает всхлип.

— Принимаешь удары от своих же, — снова улыбается Невилл.

Гермиона смеётся, хотя от этого ей становится только хуже.

— Мне кажется, за время этой войны от своих я получила больше, чем от чужих.

Он подхватывает её смех, кивая.

— Я тоже.

— Мы не созданы для войны.

— Никто не создан, — шепчет он, обводя пальцем край одеяла. — Я читал Библию.

— Неужели?

— Да. Мне интересно: вера рождается по необходимости или из-за страха? Но потом я задумался, не противны ли Богу подобные мысли, и подумал, что причина, наверное, в страхе.

— Мы все знаем, что являемся грешниками. И неважно, чем мы руководствуемся по жизни, — временами мы забываем о морали. Когда лжём, убиваем, предаём. Мы не совершенны. И нам необходимо знать, что кто-то дарует нам прощение, когда мы сами не в состоянии себя простить.

— Так значит, дело в одобрении?

Она пожимает плечами.

— Знаешь, некоторые утверждают, что раз в мире случается столько плохого, то значит, и Бога нет. Я думаю, он существует, ведь происходит столько всего, что объяснить невозможно. Я смотрела на восходящее солнце, радовалась тому, что двоюродная сестра стала мамой, или думала о том, как некоторые выживают вопреки всему, — и вот пришла к выводу, что там, наверху, что-то есть. Понимаешь?

— Тогда почему происходят плохие вещи?

— Потому что мы плохие люди, которые творят зло. Потому что Бог не хочет, чтобы мы были идеальными... Он создал людей, а не роботов. Роботов создал человек. Металлическое совершенство.

— Так ты веришь, что мы должны следовать Библии? Думаешь, мы все отправимся в ад за всё то, что натворили?

— Я верю в то, что надо проживать свою жизнь и следовать сердцу. Вряд ли Бог призван нас ограничивать — он помогает найти в нас человечность, когда мы сами не желаем этого делать. Заставляет признать, что мы поступаем плохо, принять эти поступки, попытаться простить самих себя — мы же надеемся на Божье прощение, — но извлечь из произошедшего урок. Я верю в Бога не по необходимости или из боязни. Я верю в него, потому что он здесь.

— А как же ад?

Гермиона закрывает глаза и качает головой.

— Я не знаю.

День: 1214; Время: 13

Как понять: есть ли у тебя ещё возможность заслужить прощение за совершённые поступки, или ты уже зашёл слишком далеко? Где грань между обороной и убийством, «можно» и «нельзя»?

Накачанная лекарствами, Гермиона дрейфует в полусне, когда в лазарете появляется Малфой. В голове плавают обрывки разговора с Невиллом. И когда Драко подходит к койке, натягивает на её озябшие ноги одеяло, попутно отпуская комментарии о её некрасивых ступнях, она приходит к выводу, что простила Драко Малфоя.

Она не лицемерка — по крайней мере, быть ею не хочет. Гермиона не может одновременно убивать и сохранять в себе постепенно слабеющие предубеждения. Испытывать неприязнь лишь потому, что когда-то Малфой едва не лишил жизни человека, но потом отказался от своих старых принципов и постарался искупить ошибки.

Драко Малфой не верит в Бога, и Гермионе приходит в голову мысль: может быть, именно она должна простить его, чтобы он смог простить себя сам.