7
День: 1000; Время: 16
Гермиона здесь уже несколько дней — точную цифру она не знает. Она помнит, как, ошалело потоптавшись во дворе убежища секунд тридцать, очутилась на площади Гриммо. Дом был почти пуст: лишь ворвавшись в гостиную, Гермиона столкнулась с Грюмом, который в компании пары авроров прыжками нёсся по лестнице. Он что-то бросил ей в руки, и прежде, чем началось светопреставление, у неё нашлось время только на то, чтобы порадоваться: её палочка оказалась воткнута в волосы.
Гермиона помнит, как они отступали, откатывались назад, постепенно окружаемые Пожирателями Смерти, и как она сама сохраняла собранность. Воздух был чист и ясен, так что она могла видеть, думать и знать. Монету активировала Джинни, это её отчаяние спровоцировало столь сильный нагрев: у противника было явное численное превосходство, когда их команда запросила подкрепление.
Вокруг царил хаос, крики отражались от стен, а заклятия чаще летели мимо, чем достигали цели. Гермионе казалось, она сражалась не больше часа, прежде чем, завернув за угол, рухнула, обездвиженная. В тот раз удача ей изменила: никто не наклонился к ней с извиняющимся выражением на лице. Сквозь прорези маски на Гермиону торжествующе пялились незнакомые глаза, и её затопили беспомощность и ледяной ужас.
Потом были стены, тело, скрюченное в неудобном положении, приглушённая бессвязная речь, царапающая барабанные перепонки, затем — ослепляющая боль Круциатуса и темнота.
Очнувшись, Гермиона обнаружила, что находится в темнице — тесном каменном мешке — за частыми неровными прутьями решетки. Несколько дней она ждала, что за ней придут, отведут к Волдеморту или же будут делать всё то, что она слышала в жутких историях про узников. Ещё дольше она ждала своих друзей. Но никто не появился.
День: 1002; Время: 1
В самом начале ей не давал покоя мерзкий запах. Будто бы фекалии или гниль, и Гермиона давилась всякий раз, когда вдыхала этот смрад. Теперь, к сожалению, она привыкла к зловонию. Если поначалу вонь отбивала мысли о пище, то теперь всё, о чём Гермиона может думать, это еда. И совершенно наплевать, какая, пусть бы даже, к примеру, ненавистный мясной рулет — ведь, кажется, сейчас она в состоянии съесть даже человека. Она смогла бы закрыть глаза и начать пожирать человеческое существо, потому что такого голода она не испытывала ещё ни разу в жизни. Желудок, завязавшийся плотными узлами, приводит в чувство вспышками боли.
Жажда — иная пытка, но не менее мучительная. Губы потрескались и кровоточат, слюна стала вязкой и бесполезной, а рот высох так, будто бы все эти дни Гермиона жарилась на солнце. Стенки горла похожи на наждачную бумагу, и она различает только лишь вкус пыли и грязи на нёбе.
И неизменная всепоглощающая темнота повсюду. Единственное, что осталось у Гермионы, — это её мысли, и иногда она ловит себя на том, что они становятся всё более абсурдными. Она размышляет о судьбе и религии, задаётся вопросом: а действительно ли она ещё жива и ждёт прихода того неизведанного, над чьим познанием так бьются люди. Ведь окружающее вполне может оказаться адом: вот она тут, наедине с болью, темнотой и вечным одиночеством. В этом месте не имеет никакого значения, кто она такая, что совершила и о чём знает.
Гермиона думает о том, что может здесь умереть, и её терзает постоянный страх. Но потом она перестаёт бояться, ведь это именно то, чего жаждут они. А Гермиона всегда была сильнее, чем о ней думали, и раз за разом это доказывала. Раз за разом.
День: 1003; Время: 15
Она знает, что такое бред, хотя ничего подобного с ней никогда раньше не случалось. Теперь она то слышит шаги и бормотание, то различает неясные тени, несмотря на отсутствие света. И именно поэтому, когда глаза обжигает сначала чем-то ослепительно-белым, а потом жарко-красным, Гермиона решает: это либо галлюцинации, либо агония. И остаётся при своём мнении даже тогда, когда чей-то вскрик сменяется остервенелым бряцанием металла о металл.
— Гермиона! — какая-то женщина зовёт её по имени четыре, пять раз подряд, прежде чем она начинает соображать.
Лаванда. Или та, кого она приняла за Лаванду. Гермиона не уверена, ведь ей кажется, будто прошли годы, к тому же она так устала, измучилась и по-прежнему ничего не видит.
Металлический скрежет становится громче, и она слышит голос, снова и снова повторяющий... отпирающее заклинание? Кто-то всхлипывает от досады и зовёт того, кого Гермиона ожидала бы услышать в последнюю очередь, хотя и сама не знает почему.
— Драко! Как ты... Драко!
— Здесь есть ещё люди! — да, да, это Малфой. — Твою мать, Браун, убери свет от её лица.
Вокруг царит неразбериха, и сердце Гермионы дико бьётся, пока яркий луч беспорядочно мечется по камере. А потом вдруг становится тепло. Она часто дышит, потому что теперь может чувствовать, и, судя по всему, они действительно здесь. Здесь, вместе с запахом духов от рук Лаванды, обнимающих её за плечи.
— Не плачь, Гермиона. Теперь ты в порядке. Мы вытащим тебя отсюда, — сбоку раздаётся успокаивающий голос Невилла, его рука ложится на её грязные засаленные волосы, и она только теперь понимает, что плачет. Гермиона почему-то не может больше сдерживаться и громко всхлипывает прямо в острое плечо Лаванды.
Браун плачет вместе с ней и сжимает так крепко, что пустой живот Гермионы отзывается спазмами боли.
— Мы думали... Ох, Гермиона.
— Жаль мешать такому воссоединению, — встревает Малфой, — но нам надо проверить другие клетки и обыскать здание.
— Просто дай нам одну секунду! — отрывисто бросает Лаванда и осторожно вытирает свои слёзы пальцем — её макияж поплыл. — Пойдём. Позволь нам отправить тебя туда, где тебе помогут.
Лаванда тянет Гермиону за одну руку, Невилл хватается за другую, помогая подняться на ноги. Но для неё это слишком сложно: она понимает, что тело не в состоянии выдержать собственный вес и начать двигаться. Боль огнём опаляет кости, она кричит, и друзья испуганно её отпускают.
Рядом появляется Малфой. Он заглушает торопливые вопросы и извинения, сжимает подбородок Гермионы — его движения намного осторожнее, чем она ожидала, — отводит её голову назад, заставляя взглянуть на себя. Он внимательно изучает лицо пленницы, открывает рот, осматривает десны.
— Как долго ты не ела?
Гермиона хочет ответить, что точно не знает, но, закашлявшись от пыли и сухости, умудряется выдавить только какой-то скрежет. Не имея возможности вздохнуть, она трясёт головой.
Малфой крепче обхватывает Гермиону за подбородок, поднимает маркер и прижимает его влажный кончик ей ко лбу. Она закрывает глаза, вспоминая, что красными буквами на лбах узников пишут необходимую для врачей информацию. До неё вдруг доходит, что теперь она одна из них. Грязная и сломанная, одна из тех найдёнышей, что лежат на койках за ширмами.
— Закрой глаза, Грейнджер, — мягко шепчет он, и на несколько головокружительных секунд Гермиона перестаёт его узнавать.
Она подчиняется, и в её ладонь опускается тёплая влажная материя. Малфой накрывает непослушные пальцы Гермионы своими, стискивает их и затем вытягивает ткань — очутившийся в руке камень кажется на ощупь холодным как лёд. Она чувствует рывок и исчезает из темницы.
День: 1008; Время: 12
Гермиона проводит в лазарете пять дней, прежде чем целители наконец её отпускают. Они пытаются назначить какие-то терапевтические процедуры, но она отказывается. «Меня похитили. Я голодала. Вот и всё», — объясняет она, потому что именно так всё и было. Её не покалечили, и она считает это главным везением в своей жизни. Тот человек, что захватил её в плен, должно быть, вернулся на поле боя и был убит или же сам оказался в заточении — это единственная причина, по которой её могли бросить. К сожалению, Гермиона осведомлена о цене за голову лучшей подруги Гарри Поттера.
С Малфоем Гермиона больше не пересекается, но проводит долгую ночь с Невиллом и Лавандой: друзья делятся подробностями операции, а она излагает ту же историю, что уже рассказала целителям и Люпину. Она не видится с Малфоем больше трех недель и только тогда замечает, как сильно к нему привыкла.
День: 1030; Время: 20
— Я думал, ты отправилась в кровать, — подняв голову, негромко произносит он — по его лицу пляшут блики от телевизионного экрана. Гермиона всё равно его слышит: звук выключен, и в обшарпанной комнате царит тишина.
— Отправилась, — откликается она, занимая соседнее кресло. Малфой регулярно смотрит по ночам телевизор, а если они оказываются там, где телевизора нет (что бывает чаще всего), просто сидит и пялится в пустоту перед собой.
— Ты что-то слышала?
— Сейчас?
— Что тебя разбудило? — Малфой ведёт себя как параноик, и в мозгу Гермионы мелькает мысль, что он слишком много времени проводит с Грюмом.
— О, нет. Я... это странно. У тебя бывает, что ты вдруг просыпаешься без видимой причины? Меня не мучил кошмар или что-то подобное, но я очнулась прямо посреди сна.
Он пожимает плечами, возвращаясь к просмотру спортивной рекламы.
— Я слышал, такое бывает из-за эмоционального единения с событием, которое только что случилось или происходит в данный момент. Так ты получаешь толчок, чтобы его распознать.
Гермиона хмурится.
— И где ты такое слышал?
Его губы неспешно изгибаются.
— Вообще-то, у профессора Трелони.
— Надо же, — бурчит она.
— В этом есть некий смысл. Не уверен насчёт связи с эпизодами из прошлой жизни, но... вот, например, женская интуиция.
— Что-то происходит с тем, кого я знаю?
— Обнадёживает, не так ли? — бормочет он, переключаясь на рекламу какой-то косметики.
— Вот ты придурок.
— А ты овца.
— Хорёк.
— Бобриха.
— Мерзавец.
— Шлюха.
— Мудак.
— Пи...
— Эй! — она предостерегающе поднимает палец.
Малфой фыркает.
— И почему женщины так ополчились на это слово?
— Это обидно. Грязное слово.
Он снова ухмыляется и пялится в экран.
— Нет ничего плохого в том, чтобы быть немного грязной, Грейнджер.
Сначала Гермиона решает, что замечание Малфоя связано с чистотой крови, и лишь секунды спустя до неё доходит, как именно он усмехнулся. Осознав подтекст, она быстро хлопает глазами и отчаянно желает, чтобы разлившийся по щекам сумасшедший румянец поскорее схлынул.
День: 1035; Время: 7
Гермиона с грохотом падает на землю так, что при этом из лёгких вылетает весь воздух. Она моргает, бестолково таращась на высокий министерский потолок, и пытается восстановить способность мыслить, которая, кажется, пропала после удара о стену. Или о стекло. Да что бы там ни было.
Она приподнимается на локтях и ошалело рассматривает неподвижные голубые линии, тянущиеся к дверным косякам. Створка, которую она толкнула, всё ещё приоткрыта, давая отличную возможность лицезреть часть находящихся в комнате людей, которые весело смеются. Покрываясь жарким румянцем, она окидывает их сердитым взглядом и, повинуясь жесту сочувствующего (но всё равно улыбающегося) Невилла, вытаскивает из кармана палочку, чтобы положить её на столик у входа.
После того, как во время особенно бурного совещания, имевшего место несколько месяцев назад, три аврора оказались прокляты, было принято решение оставлять палочки за пределами комнаты в качестве меры предосторожности. Гермиона слишком давно не участвовала в собраниях в Министерстве, и никто не удосужился предупредить её об утверждённом правиле.
Она кладёт палочку в отведённое место и с опаской проходит сквозь проём. Сверлит глазами пол и занимает место возле небольшого стола в центре.
— Малфой, заткнись.
Он никак не реагирует, а его плечи всё ещё трясутся от беззвучного смеха.
— Спасибо, что присоединилась, Гермиона, — шепчет Фред, хлопая подругу по плечу ладонью.
— Да иди ты, — смерив его раздраженным взглядом, огрызается она и поворачивается к едва ли не срывающемуся на крик пожилому мужчине напротив.
— Его надо вернуть назад! Именно по этой причине он и был там!
— Уверяю вас, он привык к опасности и может за себя постоять.
— Это другое дело! Сами-знаете-кто узнал о пропавших крестражах и теперь пребывает в ярости! Он знает, что осталось всего два, и отрядил своих приспешников забрать их прежде, чем до них доберется Гарри!
Гермиона чувствует, как при имени Гарри её уши буквально встают торчком, и та фраза, часть которой она уловила при своём появлении, начинает приобретать смысл.
— Мы знаем их дислокацию. Гарри и его команда уже выдвинулись...
— Этого недостаточно! Что, если Пожиратели уже там и поджидают его? Что, если они объявятся, как только он туда доберётся? Велика опасность, что они сообразят, куда он направляется, а ведь тогда им станет известно его приблизительное местонахождение. Вы хотите послать нашу единственную надежду на победу в этой войне прямо в лапы к Пожирателям Смерти?
— Согласна, — слово берёт Тонкс. — Не с тем, что Гарри не справится самостоятельно, а с тем, что это опасно. Нам потребуется больше людей.
— Ему даже не надо туда идти. Заберите его, привезите домой и пошлите других, — добавляет какая-то женщина.
— А что, если уже поздно? — Артур делает шаг вперёд. — Я люблю Гарри, и вы все об этом знаете. Но никто из нас не в состоянии аппарировать в эти места, потому что никогда там не был. Если мы эвакуируем Гарри сейчас, то можем потерять день. И вот тогда Пожиратели нас точно опередят.
— Да они уже могли туда добраться!
— Есть вариант аппарировать или перебраться при помощи портключей в ближайший к каждому тайнику город, и весь вопрос только в определении...
— Мы не должны рисковать...
— Гарри хочет закончить...
— Он не...
— Что, если...
— Я думаю, он может...
— Хорошо, — Грюм опускает на стол кулак, и все тут же замолкают.
Но слово берёт Макгонагалл — Гермиона ещё никогда не видела профессора такой бледной.
— Полагаю, для мистера Поттера будет лучше всего, если мы привезём его обратно. Мы переправим туда его команду, но Гарри должен вернуться. Мы не можем так рисковать, несмотря на всё наше желание. Его жизнь не стоит этого. Его заменят другие.
— И чьими жизнями рисковать можно? — спрашивает Симус — видно, что он очень сильно нервничает.
Артур и Молли одновременно опускают головы, они оба знают: Рон в любом случае присоединится к операции, и сердце Гермионы болезненно стучит в груди. Проигрыш в войне этого не стоит, вот что имела в виду Макгонагалл, и это правда. Гарри стал героем, спасителем ещё до того, как смог выговорить первые слова. Рон — расходный материал. Как и все они.
— Не начинай, Финниган, — бросает Малфой.
— У Гарри есть необъяснимая способность определять местоположение крестражей. Мы не можем игнорировать тот факт, что он связан с Тёмным Лордом и что эта связь, кажется, помогает в поисках...
— Думаю, Дамблдор послал бы его, — вскидывает подбородок Колин Криви, и при упоминании этого имени одна часть присутствующих переводит взгляд на него, а вторая — пялится на Малфоя. Тот ёрзает, слегка задевая Гермиону. Она следит за ним краем глаза, и вопреки ожиданиям его голова поднята вверх, а не опущена.
— Как бы то ни было, — Грюм продолжает с того места, на котором его прервали, оба его глаза безошибочно фокусируются на взволнованном Колине. — В конце концов, его возвращение домой в наших же интересах. Мы контактируем с двумя членами его команды, чтобы быть уверенными в том, что, несмотря на склонность к неповиновению, Поттер последует полученным приказам.
— Но...
— Альбус Дамблдор, — шипит Грюм, не отрываясь от Колина, — не был дураком. Существуют другие варианты. Министерство и большинство здесь присутствующих, кажется, согласны, что мы возвращаем его обратно.
— Да, — по комнате проносится дружный возглас, заглушая чьи-то категоричные возражения.
Малфой, всё ещё напряжённый после упоминания старого директора, поднимает руку.
— Я иду.
— Рон не станет с тобой работать, — выпаливает Гермиона, даже не отдавая себе отчёт в собственных словах. Малфой окидывает её тяжёлым взглядом.
— Уже работал.
— Нет, он... Что?
Он смотрит на неё ещё пару долгих секунд и переводит глаза на Грюма.
— Я иду.
Грюм кивает и оглядывает комнату.
— Нам нужны две команды. Прикрытие для группы Гарри и ещё одна, для отправки ко второму тайнику. Кто ещё?
Вскинутая рука Гермионы присоединяется ко всем остальным, поднятым в едином порыве.
День: 1038; Время: 17
Одиночество тянется несколько дней. Гермиона не видит ни единой живой души, и жуткая тишина расползается то ли по дому, то ли за грудной клеткой. Гермиона знает: пока она торчит тут и просто дышит, происходят неимоверно важные события, и ей так горько, что многие стали их частью, а она сама отсиживается в безопасном месте.
Она не может читать, нормально мыслить или хотя бы сидеть тихо. Внутри бушует не дающий успокоиться ураган, а вокруг нет никого, кто бы помог отвлечься. Единственное, что не даёт Гермионе погрязнуть в отчаянии, это шанс увидеть Гарри. Но он не появился, и она понятия не имеет, где он. Она размышляет и ждёт, рассчитывая получить хоть какие-то новости, а время неистовым вихрем несётся по её венам. Неизвестность всегда была для Гермионы худшим злом. Даже в случае плохих известий оставалась возможность строить планы и искать способы решения проблемы. Незнание же означало, что никаких данных нет, зато есть миллион различных вариантов того, что могло или не могло являться правдой.
День: 1041; Время: 2
Шесть дней спустя в доме появляется незнакомая девушка-аврор, но она беспробудно спит, и Гермиона начинает думать, что та умерла в своей комнате.
День: 1043; Время: 1
— Грейнджер.
Гермиона от удивления подпрыгивает и разжимает пальцы на чашке, которую держит, — та вдребезги разбивается об пол. Осколки и капли холодного чая оседают на штанинах, и Гермиона вскрикивает — повернувшись, она режет ступню.
— Что? — рявкает она на прислонившегося к дверному косяку Малфоя — его брови взлетают вверх.
— Ты запачкаешь кровью весь пол.
— Отвали! — когда ей больно, настроение у неё паршивое. Гермиона, хромая, идёт к столу.
Малфой вздыхает, хватает тряпку и, намочив её, бросает так, что та прилетает Гермионе в лоб.
— У тебя не слишком хорошая координация.
— А может, не надо так подкрадываться к людям?
— А может, стоило лучше слушать? Наверное, единственное, на что ты обращаешь внимание, это звук собственного голоса.
— Пусть я и говорю много, Малфой, но хоть не облизываю зеркала и не трясусь над собственной прической.
Его брови снова ползут вверх, и у Гермионы мелькает мысль, что, наверное, сейчас не лучшее время для упоминания малфоевских прошлых привычек, особенно принимая в расчёт его помятый вид и щетину на шее и лице.
— Да уж вижу, — язвительно тянет Драко. Она косится на него, и он ухмыляется.
— Как Рон? Вы достали?
Его ухмылка исчезает, выражение лица становится непроницаемым — такая реакция ещё хуже, чем у аврора, которой Гермиона задавала те же вопросы.
— Я не могу тебе рассказать.
Гермиона фыркает.
— Ты задолжал мне слишком много.
— Я не должен тебе ничего.
— Если бы не ты, я бы сама всё выяснила!
— Грюм выбрал...
— Потому что ты сказал ему меня не брать!
— Твоих способностей было бы недостаточно, если бы по прибытии мы столкнулись с Пожирателями Смерти, — он переходит на скучающий, профессиональный тон.
— Это чушь! Я бы отлично справилась! Я улучшила...
— Но этого мало.
Она и сама знает, но не готова слышать об этом от Малфоя. Гермиона бросает в него тряпкой, от которой тот уворачивается, но сам факт, что она попыталась запустить в него окровавленным комком, его злит.
— Да кто ты такой, чтобы говорить мне подобное? Никто! — кричит она. Малфой делает три шага по направлению к ней, и его лицо приобретает свирепое выражение. — Ты почти не видел меня в бою...
— Я видел достаточно, и это полное дерьмо. Тебя бы убили к чёртовой матери! Не сомневаюсь, это бы стало для Поттера отличной новостью, учитывая, что Уизли тоже в серьезной опасности. Тебе так не кажется? Ты вообще соображаешь, когда сражаешься? Там...
— Да, именно поэтому уверена, что справилась бы! Это был мой выбор! Мой! — отталкиваясь от стола, Гермиона вскакивает и размахивает пальцем. — Ты не можешь...
— Хватит. Я так уже сделал, смирись, Грейнджер. Ты сколько угодно можешь считать себя жертвенной гриффиндоркой, и если желаешь в итоге подохнуть, пожалуйста. Но не сейчас, когда...
— У тебя не было никакого права! Ты... — забывая о порезе, она делает шаг вперёд и вскрикивает.
Гермиона инстинктивно поджимает повреждённую ногу, хотя вторая стопа ещё не успела встать ровно, и цепляется за рубашку Малфоя, чтобы не упасть. Он обхватывает её локти, тянет вперёд, и теперь они с ним стоят головокружительно близко друг к другу.
От него пахнет свежим воздухом и застарелым потом. Малфой наклоняет голову, чтобы посмотреть на Гермиону, и ей кажется: встань она на цыпочки, и его чёлка коснётся её лица. Его ладони тёплые, твёрдые, и в комнате чересчур долго не раздаётся ни звука. В глазах Малфоя сверкает какая-то эмоция — это не гнев, нет, — но Гермиона не понимает, что он сейчас чувствует, и её это беспокоит. Он сжимает и разжимает челюсти, и она опускает взгляд на его подбородок — слишком долго пялится на губы, затем отвлекается на аристократическую линию носа и встречается с Малфоем глазами. Он резко выдыхает, и тёплый-тёплый воздух касается её щек.
Сердце шумно бухает в груди, и Гермиона не понимает, задыхается она или нет. Его левая ладонь отпускает её локоть, ползёт по предплечью вверх и цепляется за плечо. Она вдруг замечает свои собственные руки: пальцы одной, распрямившись, покоятся на груди Малфоя, костяшки другой, стиснутой в кулак, касаются его ноги. Она не имеет ни малейшего представления, что же сейчас происходит, но уверена: такого ещё никогда не было. Ей кажется, Малфой может её поцеловать. Или, наверное, будет просто сверлить пристальным взглядом ещё несколько невозможно долгих секунд. И от этих мыслей перехватывает дыхание.
Малфой обрывает зрительный контакт, всё ниже и ниже опуская глаза. Теперь он изучает пол между ними, и Гермиона не знает, неужели она только придумала, что секундой раньше он смотрел на её рот. Он сжимает её локоть, плечо, затем легонько отталкивает и делает шаг назад.
— Я пришёл, чтобы отвести тебя к Поттеру, — хрипит он, прочищает горло и отворачивается к выходу.
Захваченная круговоротом эмоций, Гермиона долгие пять секунд удивлённо таращится ему в спину, обдумывая, что же сейчас произошло, как вдруг её ошеломляет смысл сказанного.
День: 1043; Время: 5
Гарри тёплый и жилистый, он только что после душа, и его крепко обнимающие руки — лучшее из возможного. Гермиона снова и снова бормочет имя друга в ямку у основания его шеи, словно стараясь убедиться, что это и вправду он.
Они разговаривают несколько часов подряд, а потом ещё столько же, и Гермиона ненавидит паузы, возникающие от незнания, можно ли им обсуждать те или иные события. Гарри выглядит хорошо, он не исхудал и разве что кажется немного уставшим — ничего общего с видениями из её ночных кошмаров. Они вспоминают всех друзей и знакомых, делятся новостями, и Гермиона чувствует, что её истории смахивают на сплетни, но находит этому оправдание.
Когда в разговоре они касаются Малфоя, Гарри упирается взглядом в её плечо. «Он что-то искал недалеко от нас, был с кое-какими ребятами. Они присоединились ненадолго, выручили. Он... изменился». Гермиона ощущает неловкость, смотрит на засохшее чернильное пятно на своём пальце и отвечает: «Я знаю». Они оставляют эту тему, повисшую в воздухе вместе со множеством невысказанных мыслей, и продолжают, будто бы и не было этого откровения.
Гермиона проводит с Гарри почти всю ночь, и где-то на тринадцатой чашке чая он говорит, что должен скоро уйти. Он не может сказать куда, но вернётся быстро. Гермионе обидно, что ему снова надо отправляться в дорогу, ведь он приехал совсем недавно, а счастье и радость дружбы только-только начали её заполнять. И пусть эта новость не выбивает Гермиону из колеи, ей всё равно очень грустно. Гарри тянет подругу на себя, обнимает и шепчет в волосы обещания:
«Всё скоро закончится, и мы сможем двигаться дальше. Вот тогда мы будем видеться так часто, что нам это даже надоест. Всё почти закончилось, Гермиона. Конец так близок». И Гермиона не знает: это ей необходимо услышать эти слова или же Гарри важно убедить самого себя.
День: 1050; Время: 18
В коридоре Министерства Гермиона проходит мимо Малфоя, но он на неё даже не смотрит. Вот уже несколько дней нет никаких новых вестей, и всё это время она размышляет о Гарри, Роне, а потом и о Малфое, лишь бы только прекратить себя накручивать. Гермиона до конца не уверена, что Малфой ей хотя бы нравится, но знает: ненависти к нему она больше не испытывает. Те странные мгновения на кухне раз за разом всплывают в её голове, но она так и не смогла разобраться в своих чувствах. Тот эпизод был неожиданным и непонятным, но вместе с тем возбуждал любопытство и интерес. Она понятия не имеет, к чему тогда всё шло, но не сомневается: что-то происходило.
Поздно ночью Гермиона позволяет себе обдумать возможность того, что могло бы случиться. Её тянет к Малфою, хотя она и не способна объяснить, почему и зачем, его привлекательность представляется для неё очевидной. Сама его личность и отношение остаются проблемой, но... что, если, думает Гермиона, и эта мысль опасна.
Гермиона всё ещё девственница, более того, она совершенно неопытна в интимных делах. Она целовала, её целовали, несколько раз они с Роном ласкали друг друга, прежде чем после шестого курса пришли к выводу, что у них ничего не получится. Объективно Гермиона признаёт, что тогда она оказалась в довольно смешном положении: ведь дело было даже не в моральных принципах или желании сохранить себя до брака, а в банальной нехватке времени. Гермиона не стала бы спать с Малфоем, так как всё-таки верит в отношения, но возможно, она смогла бы выделить время для кое-чего другого, если, конечно, это что-то произойдёт. Ей не даёт покоя любопытство: каково будет Малфою трогать её, целовать.
Каждое утро Гермиона отвергает подобные размышления. В течение дня отказывается признавать, что интересуется им в подобном ключе, но ночью в одиночестве она не может справиться со своими мыслями.
День: 1052; Время: 5
Невилл, какой-то незнакомый аврор, Дин, Малфой и она сама сидят за столом на площади Гриммо, изучая диаграмму, которую ярко-розовым маркером нарисовал Малфой. За всё время обсуждений он с ней не разговаривает и даже не смотрит в её сторону. Инструктируя, что делать и куда идти, он даёт указания комнате, будто Гермионы здесь и вовсе нет.
Именно тогда она понимает: что-то не так. Тот факт, что Малфой не заметил её в Министерстве, мог быть связан с его задумчивостью или сосредоточенностью на достижении пункта назначения. И Гермиона именно так и думала... до этого момента.
Она озадачена тем, что Малфой, похоже, её игнорирует, но решает ничего не предпринимать — ведь она может заблуждаться.
День: 1059; Время: 8
Гермиона сталкивается с ним неделю спустя: Малфой слегка наклоняет голову, давая понять, чтобы она следовала за ним по извилистым улочкам. Когда он решает, что они удалились от магглов на достаточное расстояние, то вытаскивает из-под плаща папку, а Гермиона достает свою.
Её пальцы порхают по бумажному краю, ей кажется, что Малфой без видимой причины злится на неё. С последней встречи прошло достаточно времени, и Гермиона уже подзабыла об этом странном поведении.
— Что... — она хочет задать вопрос, чтобы проверить Малфоя, но тот раздражённо рычит, выдёргивает у неё папку и пихает взамен свою. Гермиона не сразу хватает её, и та падает на землю, когда Малфой отступает.
Он разворачивается и уходит; Гермиона удивлённо и возмущённо окликает его по имени. Но Малфой не останавливается, не сбивается с шага и не отвечает.
День: 1067; Время: 15
Застав Малфоя одного в комнате, она успевает произнести всего четыре слова, прежде чем он подхватывает тарелку и скрывается в своей спальне. Всё, что Гермиона говорит ему на этой неделе вне совещаний, она сообщает его спине или презрительно перекошенному лицу, которое, впрочем, тут же сменяется затылком.
Чем дольше подобное продолжается, чем чаще происходит, тем злее Гермиона становится. Малфой даже вида не подаёт, что хоть сколько-нибудь её замечает, пока она сама не вынуждает его среагировать. Когда Гермиона, наконец, добивается его внимания, то оно мимолетно и совсем не такое, которого обычно жаждет человек. Всё чуть ли не хуже, чем было в самом начале, и она никак не может взять в толк почему. Но знает, что очень близка к тому, чтобы вцепиться Малфою в волосы.
День: 1068; Время: 12
Чо Чанг пожимает хрупкими плечами и продолжает ковыряться в кексе так, будто перед ней какое-то мерзкое создание, которое необходимо препарировать.
— Я знаю, всё движется к завершению. Что-то грядёт. Но это не особо меня трогает, ведь ничего не изменилось.
Гермиона кивает и делает глоток воды.
— Знаю, но я по-прежнему чувствую это. Все чувствуют. Мы все нервничаем и ждём.
— Меня это пугает, — Ханна встревает в разговор, к которому до этого, кажется, даже не прислушивалась. — Мы сражаемся, много чего добились, через столько прошли... но это не имеет значения. Это лишь подготовка. Будто мы избавлялись от всего ненужного, устраивали чистку перед финальной битвой. Ведь потом ничто не будет играть особой роли. В итоге всё, что мы сделали, окажется неважным.
«Это всегда была битва Гарри, и я давно об этом знала», — хочет возразить Гермиона. Но это такие личные мысли, что она молчит. Ханна права. В конечном счёте всё зависит только от Гарри и Волдеморта, и какая разница, сколько сражений до этого было проиграно или сколько побед одержано.
Иногда, вот как сейчас, Гермиона может ощутить вес этого мира на своих плечах, и она представляет, что испытывает Гарри. Когда ты понимаешь, что происходящее касается тебя напрямую. Чувствуешь боль войны и знаешь: ты единственная надежда на то, что весь этот ужас прекратится, и судьба магической Британии зависит от того, кто первым успеет произнести свои слова.
Её сердце замирает, дыхание обжигает глотку. Вина, сострадание, страх.
День: 1070; Время: 19
— Малфой, я зашла в комнату. Тебе не пора бежать?
Малфой сверлит столешницу хмурым взглядом и закрывает блокнот, уже ставший его неотъемлемой частью. Планы битв и сверхсекретная абракадабра. Теперь блокнот заметно истончился — под обложкой осталась всего пара десятков страниц. Остальные — использованные и опасные — сожжены. Гермиона вспоминает, что видела Малфоя на заднем дворе одного из убежищ: чёрный дым клубился, пропитывая запахом гари его волосы и одежду, а ветер разносил тлеющие страницы.
Даже если поначалу Малфой намеревался сбежать, теперь он не собирается доставлять Гермионе такого удовольствия. Чего она собственно и добивалась.
— По каким-то причинам ты меня игнорируешь.
Он вскидывает брови, внимательно изучая тёмную обложку, но молчит.
— Больше, чем обычно.
Гермиона упирает руки в бока — ужасная девчачья привычка, подхваченная в одиннадцатилетнем возрасте, от которой она до сих пор не избавилась. Гермиона намеревается добиться от Малфоя ответа, потому что уверена: какое-то объяснение должно существовать. Что-то между ними происходило, но потом Малфой решил дать задний ход, бросив её в неизвестности, и ей важно понять почему.
— Я знаю, дело не просто в какой-то внезапно возникшей личной проблеме... — кажется, эти слова Малфоя забавляют, и Гермиона сбивается, но продолжает. — Потому что со всеми вокруг ты общаешься, как обычно... со всеми, кроме меня.
— Не льсти себе.
— Я лишь пытаюсь быть честной.
Он прекращает выписывать пальцем узоры на столешнице и поднимает голову.
— Я думал, столь очевидное поведение не оставит вопросов. Грейнджер, ты мне не нравишься. Мне не нравится находиться рядом с тобой, разговаривать или даже смотреть на тебя. Похоже, ты успела привыкнуть к обратному, так что я решил донести до тебя свою мысль прямо. Хотя бы попытаться.
— Если я тебе так неприятна, ты бы со мной вообще не общался, — Гермиона не купилась на эти отговорки, и они оба об этом знают. — Ты меня в Хогвартсе ненавидел, а всё равно разговаривал.
— Чтобы оскорбить. И если ты не заметила, именно этим я сейчас и занимаюсь. По-моему, ты разучилась это понимать.
— Мы славно беседуем, Малфой. Что ты подразумеваешь под тем, будто я чего-то не понимаю? Если ты вдруг не заметил, мне тоже нравится тебя оскорблять.
— Тебе со мной слишком комфортно.
— Что? — эти слова сбивают Гермиону с толку.
Малфой встаёт, засовывает блокнот под мышку и направляется к раковине, чтобы поставить туда кружку.
— Когда я здесь только появился, ты едва ли смотрела в мою сторону... и выглядела при этом так, будто тебе в задницу засунули пятьдесят палочек. А теперь ты не затыкаешься, постоянно вторгаясь в моё личное пространство.
Гермиона фыркает, вскидывая подбородок.
— Не думала, что ты жаждешь, чтобы я игнорировала и ненавидела тебя так же, как все остальные.
— А стоило бы.
— Малфой, твоё желание было не очень заметно, когда ты сам со мной разговаривал, при этом ничего не упоминая о «вторжении в личное пространство».
— По крайней мере, сейчас до тебя, наконец, дошло.
— Отлично. Неважно, Малфой. Ну и сиди в гордом одиночестве, ведь общаться с тобой никто не хочет, только если проклясть, потому что ты...
— Грейнджер, не смей записывать меня в объекты своей жалости, — рычит он, поворачиваясь к ней лицом.
А в Гермионе бурлит злость и немного безрассудства.
— А ты не такой? Бедненький сынок Пожирателя Смерти, брошен совсем один на территории неприятеля, и всем плевать, чего же он добивается от этой жизни. Маленький мальчик с большими планами и амбициями, который потерял всё, лишь бы...
Малфой толкает её в плечо, и его ладонь кажется просто каменной. Гермиона вынуждена отступить, но он тут же делает шаг за ней.
— Ну почему ты всегда открываешь свой рот так не вовремя? Ты ни черта не знаешь о моей жизни, мне не нужны ни твоё мнение, ни твои мысли, ни твоя грёбаная жалость. Всё, чего я хочу, это чтобы ты исчезла с моих глаз и из моей жизни. Поняла теперь?
— Нет, — отрезает она, отклоняясь, чтобы видеть его лицо. — Всё, чего я хочу, это чтобы ты перестал трусить. С чего вдруг ты так переживаешь, что с тобой кто-то разговаривает? Это же ненормально. Малфой, это всего лишь слова, чёртово общение. Мне плевать, что ты хочешь зачахнуть в своей депрессии и угрюмых мыслях — я не собираюсь оставлять тебя в покое.
— Почему?
Гермиона открывает рот и набирает в лёгкие воздух.
— Потому что не обязана и могу делать, что пожелаю! И если хочу разговаривать с тобой, то буду. Захочу войти в комнату, где сидишь ты, — войду. Решу спрыгнуть с крыши — спрыгну!
— Продолжай гнуть свою линию, и пусть те, кому это не по нраву, катятся к чёрту, так?
— Когда дело касается тебя — да!
Малфой медленно кивает, выражение его лица становится хищным и свирепым, он подаётся вперёд, и Гермионе приходится отступить. Сделав три шага, она упирается в стену, а он протягивает руку, хватает её за предплечье и дёргает на себя так, что она в него врезается. Проходит одна, две секунды: его вторая ладонь сжимает ей ухо и тянет — Гермиона откидывает голову, чтобы вырваться. От неприятных ощущений и удивления она коротко вскрикивает, но Малфой уже целует её, и на то, чтобы издать хотя бы ещё один звук, не хватает дыхания.
— Теперь ты счастлива? — прервав поцелуй, выдыхает он и тут же целует её снова, на этот раз нежнее, но по-прежнему требовательно.
Гермиона мелко дышит через нос, сердце молотом бухает в груди, и она не уверена, что всё это происходит на самом деле. Малфой чуть отстраняется, обхватывает губами её нижнюю губу, и она выдыхает, вцепляется пальцами в его рубашку и целует его сама.
Из его горла вырывается тихий звук, он скользит длинными пальцами по её шее, обхватывает ладонью затылок. В животе Гермионы что-то ёкает и переворачивается, и внезапно появляется нелепое желание закричать, вот только губы сейчас очень заняты. Эмоции внутри бушуют настоящим ураганом, и Гермионе кажется: она может взорваться, упасть в обморок или же просто развалиться на части.
Вытягиваясь, она прижимается к Малфою, думая, что, возможно, это и плохая идея, но сейчас ей плевать. Его рука отпускает её плечо, жёсткая ладонь ползёт вниз, перебирается на бок, и он обнимает её за талию. Стискивает пальцы в кулак и гладит бедро костяшками, но как только Гермиона приоткрывает губы и впускает его язык, его движения становятся грубее, он прижимает её ближе. Она проводит кончиком своего языка по его и подаётся навстречу, исследуя его рот. На вкус он — апельсиновый сок и Малфой, его нёбо холодное, а язык очень горячий.
Поцелуй становится жадным: кажется, их обоих захлёстывает отчаяние. И он, и она понимают: всё продлится лишь до тех пор, пока на них не обрушится реальность. Прикосновениями, жаром, рваными выдохами они сопротивляются неминуемому, но время берёт своё. Происходящее лихорадочно, страстно, ошеломляюще, и это лучшее, что Гермиона испытывала за долгое время.
Её пальцы запутались в его волосах, и он слегка отстраняется. Его слова больше похожи на хриплый выдох.
— Грейнджер, это то, чего ты хочешь? Хм-м-м? Мне продолжать?
— Если хочешь, — шепчет она, хотя потом не сможет вспомнить, что именно ответила. Малфой наклоняет голову, и Гермиона привстаёт на цыпочки, встречая его губы.
Позже они оба, раскрасневшиеся, с опухшими губами, будут восстанавливать дыхание, и Малфой быстро от неё отодвинется. Навалится неловкость, и он отвернётся к выходу прежде, чем Гермиона успеет сказать хоть слово. «Ты поэтому так бесился?» — всё-таки спросит она. А он лишь ухмыльнётся и, ответив расплывчато: «Я вовсе не бесился», — выйдет за дверь.
День: 1071; Время: 18
Она собирается сесть в кресло, но решает, что ей стоит держаться храбрее, — поэтому занимает место рядом с Малфоем. Гермиона не видела его со вчерашнего дня и не знает, где он сегодня был. Она сама обычно остаётся в этом доме, когда ей надо передать посылку, так что, наверное, у Малфоя тоже есть какое-то задание.
Пока она устраивается на другом конце дивана, Малфой молчит и ничем не показывает, что замечает постороннее присутствие. Грейнджер пытается вести себя привычно и, как прежде, смотреть вместе с ним телевизор, но нервничает и обнаруживает, что её руки вспотели.
Час спустя Малфой обращает на Гермиону внимание, и та вздрагивает, когда подняв голову, видит, что он на неё смотрит. Он вопросительно вскидывает бровь и протягивает пульт.
— Ты никогда не отдаёшь его.
— Если только не иду спать, — тот же язвительный тон, та же обидная гримаса.
Малфой встаёт, выходит из комнаты и исчезает в темноте коридора, а Гермиона смотрит ему вслед. Она не знает, что ей делать. Она никогда не оказывалась в такой ситуации. Конечно же, она помнит, как у неё завязывались отношения с Роном, как складывалось общение с одним магглом, живущим по соседству. Но она понятия не имеет, есть ли между ней и Малфоем хоть что-то, к тому же это Малфой. Да ради всего святого, она до сих пор зовёт его по фамилии! Гермиона никогда не встречала похожих на него мужчин, не говоря уж о том, чтобы сближаться с ними.
Рон бы взял её за руку, придвинулся ближе или завёл непринужденную беседу, приправленную флиртом. Малфой же просто... сидел и пялился в телевизор.
Конечно, Гермиона уже миллион раз обдумала то, что случилось. И возвращалась к этим мыслям снова и снова, несмотря на то, что каждый раз уговаривала себя выбросить их из головы. Но Гермиона хочет свыкнуться с тем, что впервые произошло в её жизни, и не желает ни думать о возможных последствиях, ни размышлять о том, почему это плохая затея.
Может, причина, по которой она миновала свой двадцатилетний рубеж девственницей, кроется как раз в том, что она не воспользовалась случаем? Гермиона понятия не имеет, является ли Драко Малфой как раз этим самым случаем, но что такое сожаление? Это то, что случилось и послужило некой отправной точкой для движения вперёд. При желании она в любой момент сможет сдвинуться с точки под названием «Малфой». И никому не нужно об этом знать. Это было просто...
Да кто его знает, что это было! Уж она точно не в курсе.
Гермиона не влюблена, так что у Малфоя не выйдет причинить ей боль. Это просто способ отвлечься, испытать что-то новое, изучить те эмоции, которые захлестнули её во время поцелуя. Возможно, она ведёт себя безответственно, рискованно, идёт вопреки желаниям друзей, но ведь именно так Гермиона поступала всю свою жизнь, кроме тех моментов, когда дело касалось отношений с противоположным полом. Это эксперимент, убеждает она себя. Вроде исследования. Или что-то подобное. Потому что Малфой пробуждает в ней прежде неизведанные чувства, и потребность выяснить, что же это такое, гораздо сильнее желания отказаться. «Всего один раз», — думает Гермиона. Лишь бы сойти с того натянутого каната, по которому она ходит.
Случится, значит случится. Она не будет торопить события и, если ей покажется, что лучше пойти на попятный, именно так она и поступит.