6
День: 869; Время: 2
Почти все тарелки в доме перебиты, и дешёвый линолеум на полу покрыт черепками. Это убежище — транзитный пункт, а значит, его теплом и светом могут пользоваться все члены Ордена или Министерства, правда, не дольше одной недели, так что комнаты ни за кем конкретно не закреплены.
В последний раз Гермиона видела Малфоя около месяца назад. И его появление в дверном проёме с растрёпанными волосами и заспанной физиономией застигает её врасплох. Завтрак, по большей части состоящий из чёрствых кексов и остатков чая и кофе, проходит тихо, пока на кухню не врывается какой-то безымянный аврор. В приступе гнева он сбрасывает на пол тарелки, что были составлены стопками на столешнице, и это по меньшей мере неприятно. Малфой, Фред и Гермиона только и могут, что удивленно таращиться, пока мужчина бессвязно орёт и беснуется, разнося посуду в пыль.
Три других аврора хватают и выводят своего обезумевшего товарища из кухни, и насколько Гермиона может понять из бормотания и криков, кажется, этим утром тот потерял кого-то близкого.
Ей грустно осознавать, что она словно онемела, оцепенела внутри. Не ощущает почти ничего, но не из-за самой утраты, а из-за мысли о ней. Гермиона сочувствует этому мужчине, однако её печаль и горе не слишком сильны, это ноющее поверхностное чувство. Кажется, каждому пришлось потерять кого-то на этой войне. И всякий раз, оказавшись в ситуации, подобной сегодняшней, Гермиона оплакивала погибших.
Недавний эпизод отзывается неприятным послевкусием во рту и повисшей в воздухе неловкостью, но они все остаются за столом, в тишине допивая кофе посреди устроенного на полу хаоса. И всё происходящее немного напоминает сон.
— Война — это просто депрессант какой-то, — качает головой Фред и добавляет в свою кружку ещё сахара.
Гермиона глядит на него, моргая. Если она и слышала, чтобы кто-то отзывался об этом аде небрежнее и проще, то сейчас не может такого припомнить. Она удивлена. Так изумлена тоном и выбором слов, что начинает смеяться. Фред недоумённо смотрит на неё в ответ, и когда ей кажется, что вот сейчас он что-то скажет, она слышит справа от себя смешок.
Малфой улыбается. Изо всех сил стараясь скрыть улыбку, он закрывает лицо рукой, которой до этого подпирал щёку, но Гермиона прекрасно видит её — сквозь пальцы: замечает, как сморщился его нос, прищурились глаза, как возле губ наметились складки. Лишь по этим приметам она может сказать, что он ухмыляется во весь рот. Его плечи трясутся от смеха. Малфой переводит взгляд с Уизли и встречается глазами с Гермионой — разделяет этот момент с ней. Они оба откровенно хохочут, и даже спустя пятьдесят лет она сможет вспомнить, как Малфой выглядел в этот момент.
День: 870, Время: 7
Из-за двери Алисии звучит странная музыка, сопровождаемая бряцанием браслетов. Дин и Симус играют в шахматы, а Лаванда подробно описывает Колину свой жуткий заплыв в озере. На плохо пропечённом, наполовину съеденном именинном пироге красуются только первые буквы её имени — ГГ, на подбородке у Симуса остались крошки, но ему никто об этом не говорит. Блаженно поджимая пальцы перед мерцающим камином, Гермиона может поклясться, что на одно биение сердца она вновь вернулась в гостиную Гриффиндора.
День: 888, Время: 3
Она злится и теряется с ответом, а он лишь ухмыляется. С презрительным фырканьем Гермиона отмечает, как улыбка меняет выражение лица Малфоя, а сам он начинает излучать самодовольство.
«Своей улыбкой он заставляет тебя чувствовать себя особенной», — как-то сказала ей Пэнси. В тот день она была ужасно пьяна, часть её обеда уже оказалась на кроссовках Гермионы, и нитки слюны свисали с пальцев. Будучи в подпитии, она становилась чрезмерно говорливой, именно поэтому в такие моменты Малфой старался держаться поблизости: он укладывал подругу в постель или же просто оставался рядом, чтобы в случае необходимости сменить тему разговора.
Пэнси сказала: Малфой заставляет тебя думать, будто он улыбается какой-то тайной шутке. Пусть даже вся комната заходится истеричным смехом, но когда он ловит твой взгляд, тебе кажется: лишь вы вдвоём осознали подлинный смысл сказанного, и поэтому он хочет разделить этот момент с тобой. Но речь шла об искреннем проявлении чувств, а не о фальши или злобном оскале. О той улыбке, когда Малфой расслабляется, чуть опускает плечи и один уголок его рта немного приподнимается. Когда он улыбается именно так.
Гермионе хочется думать, что теперь она точно знает, о чём тогда говорила Пэнси, хотя в ту самую секунду мысленно ругала Паркинсон на все лады.
У Драко Малфоя опасная улыбка. Вообще, в нём опасно всё. Каждая деталь, черта будто бы созданы для того, чтобы завлекать людей. Всё в нём — улыбка, острословие, ум, лицо, тело — может быть использовано в качестве оружия, выбор которого зависит лишь от противника и того, чего от него хочет добиться Малфой.
И дело не в том, что ей нравится размышлять о Малфое в подобном ключе, просто она позабыла, что следует игнорировать то, каким привлекательным он может быть, несмотря на все гадости, которые совершает.
День: 913; Время: 18
Гермиона не очень понимает, как так вышло, что теперь она не ощущает неловкости, сидя за столом рядом с Малфоем. Она знает его много лет, и теперь они начали общаться, но в этом нет ничего слишком личного. Однако, похоже, Грюм заметил в их позах нечто необычное: он окидывает их странным взглядом, прежде чем вернуться к еде.
Гермионе в Малфое любопытно многое, но сейчас её больше всего занимает то, как солнце золотит его волосы и как его пальцы держат вилку, хотя она понятия не имеет о причинах своей заинтересованности. Её несколько беспокоит такая увлечённость, потому что она не может ни описать, ни объяснить свои чувства, да и к кому — к Малфою.
Она предпочитает думать, что всё ещё его ненавидит, но, оставшись одна, задаётся вопросом: а вдруг она больше не знает, как именно к нему относится.
День: 931; Время: 20
Он хорош в тусклых серых лучах раннего утра, хотя она подозревает: этот комплимент ему бы не понравился. Несмотря на то, что Малфой всегда казался ей тщеславным, теперь он с презрением выслушивает похвалы в свой адрес. Взросление приносит боль, и самым сложным оказывается момент, когда ты начинаешь отдавать себе отчёт в том, кто ты есть на самом деле. Драко Малфой может быть по-настоящему отвратительным. Это обычное и наиболее частое его состояние, но Гермионе кажется, есть такие моменты, которые всё искупают.
Пожалуй, их слишком мало, но она из тех людей, кто во всём видит хоть что-то хорошее. Именно поэтому Малфой тянется к ней вопреки своей ненависти. Ведь нет больше никого, кто бы мог ненавидеть его так, чтобы постараться найти в этом чувстве нечто лучшее. Без Гермионы Малфой был бы одинок. Хотя он предпочитает утверждать, что ему никто не нужен.
На нём почти нет одежды. Бледная, вытянувшаяся, рельефная фигура больше похожа на мужскую, чем у любого другого парня, до этого побывавшего в кровати Гермионы, и кого можно было так рассмотреть. Правда, тогда ей было семнадцать лет, а сейчас-то уже двадцать. Двадцать против его девятнадцати. Тело Малфоя закалено квиддичем и войной, и сам он слишком горд, чтобы испытывать дискомфорт от собственной наготы.
Она скользит взглядом по контурам его тела, запоминая этот образ, выжигая его на сетчатке. Все эти изломы и впадины. Ей хочется вытянуть руку и провести пальцами по светлой коже, чтобы просто почувствовать на ощупь плотность его мускулов. Просто чтобы запомнить прикосновения к мужчине и потом всякий раз выуживать эти воспоминания из памяти во время разговоров с девчонками или чтения и не чувствовать себя стеснительной ханжой, стремящейся избежать щекотливой темы.
Или чтобы узнать, каково это — трогать его. Живот скручивает спазмом, а сердце начинает бешено колотиться за рёбрами, стоит ей только обдумать своё намерение. В жизни Гермионы было не так уж много романтики, чтобы разобраться: такая реакция обусловлена мыслью о прикосновении к мужчине вообще или именно к Малфою. Хотя бы ради сохранения своего рассудка она предпочитает считать, что верно первое предположение.
Многие утрачивают свой разум на этой войне. Гермиона надеется, что не станет одной из них: слишком много у неё накопилось того, что потерять не хочется.
Малфой объявился на площади Гриммо несколько часов назад. Те немногие кровати, что имелись в их лазарете, были заняты, и Гермионе было неловко предлагать ему устроиться на диване. Спальни Рона и Гарри пустовали, но ни в одну из них отправлять Малфоя не хотелось, так что она привела его в свою комнату. Конечно, он об этом не догадывался, иначе — Гермиона была уверена — проблем было бы не избежать.
Он дышит мелко и поверхностно, но воздух выдыхает резко, шевеля светлую челку, падающую ему на лоб и глаза. Зрачки под веками быстро подрагивают во сне, мышцы на руках и плечах напрягаются, будто Малфой старается закрыться от чего-то неведомого. На его коже отчётливо выделяются повязки, в неясном свете кажущиеся коричнево-красными, но Гермиона знает: при свете дня они станут ярко-алыми. Его короткие, с черной каймой ногти обломаны, пыль въелась в кожу на костяшках и пальцах. Суставы на правой кисти, опухшие и плохо выглядящие, чернеют в темноте. С Малфоя смыли бо́льшую часть грязи и крови, но на ноге осталась засохшая бурая полоса, и Гермиона ловит себя на том, что не отрывает от неё глаз. Смотрит, смотрит и смотрит.
День: 937; Время: 14
Малфой меняет положение, диван под его весом проминается, и ей приходится уцепиться за подлокотник, чтобы не свалиться на Драко. Он бессистемно переключает каналы, хотя отлично знает, как сильно это раздражает Гермиону, и крутит головой, будто просмотр телевизора доставляет ему сплошные неудобства.
— А ты знаешь, что с каждым годом солнце удаляется от нас всё дальше и дальше?
Он не выказывает никакой заинтересованности, зависнув на каком-то документальном фильме о мышах, и снова жмёт на кнопки.
— Благодарю за бесполезную информацию, Грейнджер.
— Тебе всё равно?
— А не должно быть?
— Но ведь однажды оно окажется слишком далеко, день навсегда останется тусклым, а лето в конце концов превратится в зиму. Мы все замёрзнем насмерть. Растения будут уничтожены, а вода...
— Почему ты говоришь «мы»? Это произойдёт через миллионы лет. Солнце в любом случае взорвётся. И суть в том, что нас здесь уже не будет. Так почему это должно меня волновать?
— Хорошо, но как же будущие поколения? Дети моих детей, мои потомки и твои.
— Они справятся, — он пожимает плечами и наклоняется, наблюдая за траекторией движения машины в какой-то рекламе.
— Но... — она замолкает, когда Малфой поворачивается.
— Почему тебя так заботит то, на что ты никак не можешь повлиять? Ты вечно забиваешь голову всякой ерундой, которую не в состоянии изменить, вместо того, чтобы сосредоточиться на своей собственной жизни или на проблемах, имеющих решение. Не заморачивайся.
Гермиона внимательно смотрит на него, а когда Малфой отворачивается, сверлит взглядом его профиль.
— Я стараюсь.
— О, да. Нисколько не сомневаюсь.
День: 948; Время: 1
К человеку с оранжевой повязкой на рукаве несутся два ярких луча: красный и фиолетовый. В солнечном свете волосы незнакомца кажутся рыжими, и на одну оглушающую секунду Гермиона не сомневается: это Рон, и сейчас он погибнет у неё на глазах. Она бросается вперёд, на ходу узнавая Симуса, но не сбавляет темп, потому что, возможно, у друга есть шанс выжить.
Её дёргают за руку, и от вспышки разрывающей обжигающей боли она кричит. Её куда-то тянут, и она чуть не падает на колени, но вдруг оказывается прижата к чему-то твёрдому, тёплому и непонятному. Гермиона видит что-то чёрное, затем замечает маску и начинает визжать прямо в ладонь, зажимающую ей рот.
Она узнаёт эти глаза — видела их миллион раз, — но не понимает, почему они виднеются в этих прорезях, и пытается вырваться.
— Ш-ш-ш! Ш-ш-ш, Грейнджер. Это я. Только я, прекрати, — он трясёт ее, и от этого боль в руке становится сильнее — Гермиона невольно стонет.
— Малфой?
— Да, — резко выдыхает он, и она так пристально в него всматривается, что даже не замечает, как он тащит её за ограду.
Кажется, будто окружающие предметы крутятся и качаются, и Гермиона не может сообразить, когда происходящее перестало быть сном, который она смотрела в своей постели, и обернулось реальностью. Сердце лихорадочно грохочет в груди, и она никак не может вздохнуть.
— Ты Пожиратель Смерти, — с трудом выговаривает она. Отталкивая, упирается в Малфоя, вязнет пальцами в его тяжелой мантии и чувствует, как его тело вздрагивает от её касания.
— Что? Ты... ты собираешься вырубиться? Возьми себя в руки!
Он встряхивает её, и мир вокруг начинает приобретать чёткость.
— Нет, я в норме... — Гермиона толкает его сильнее. — Что... Я... Когда... Как!
Её накрывает волна паники, нутро от горла до желудка леденеет от шока. Глаза горят, голова плывёт, и Гермиона просто не понимает.
— Ты... шпион? Шп...
— Что... — он обрывает себя, отпихивает её назад. Наклоняется, но Гермиона и так видит достаточно, чтобы понять, как Малфой зол и обижен (возможно, ему даже больно, хотя никогда прежде она не замечала за ним таких эмоций).
Заклинанием он увеличивает ещё одну мантию с капюшоном, маску и бросает это снаряжение Гермионе. Вещи легко, как песок, выскальзывают из её пальцев, обжигая кожу.
— Что происходит?
— Снимай мантию и повязку Ордена, переодевайся в пожирательскую хламиду. Сегодня вечером ты присоединишься к Ближнему кругу Тёмного Лорда.
— Что?
Малфой швыряет ей ярко-жёлтые шнурки.
— Перешнуруй ботинки.
— Малфой...
— Ну, что ещё непонятно? Люпин запросил подкрепление, и, прежде чем мы отбыли, Грюму пришла в голову эта идея...
— Тебе пришла, — шепчет Гермиона, отрываясь от шнурков, и Малфой встречает её взгляд, но тут же переводит глаза на свои разглаживающие мантию ладони.
— С этого момента мы все Пожиратели Смерти. Феникс — Грейнджер, сконцентрируйся, а то я помню, как хреново ты различаешь людей, — у Феникса жёлтые шнурки. Уяснила? Нет шнурков — значит, Пожиратель. Понятно?
— Я не могу... — она качает головой. — Не могу это надеть, Малфой.
— Грейнджер, ты считаешь, что тебе слишком многое не под силу, — ворчит он, хотя это правда лишь отчасти, и прикладывает к лицу Гермионы холодную маску.
Она ощущает его магию как нечто жаркое и ничем не замутнённое, и это чувство столь сильное, что она покрывается мурашками от шеи до лодыжек. Соски твердеют, живот скручивает судорогой, и Гермиона удивлённо выдыхает. Эти переживания пугают её, потому что никогда до этого — да ещё настолько быстро! — она ни на кого так не реагировала. Это всё магия, снова и снова повторяет Гермиона про себя.
Убирая ладонь, Малфой смотрит как-то иначе, и ей приходится отвести глаза, чтобы вернуть самообладание. Он молчит пару секунд, и когда наконец заговаривает, его голос звучит тихо и серьёзно.
— Всё просто. А теперь торопись. У нас не так уж много времени.
Она не сразу берёт себя в руки.
— Симус...
— В порядке. Словил Ступефай и Петрификус, чтобы прекратил палить Непростительными в Лонботтома и Томаса.
— Как мне понять, за кем следовать, если я могу ориентироваться только по шнуркам?
— Они решат, что Орден отступил, и примут нас за своих. Когда они соберутся полным составом, мы ударим.
Она замолкает, присаживается на корточки и вытаскивает чёрные шнурки из своих ботинок.
— Прости.
— За что?
— Я... я просто... имею в виду, ты был в...
Он переступает с ноги на ногу.
— Да неважно, Грейнджер. Просто поторопись.
— И тем не менее, — она поднимает голову, и Малфой смотрит на неё чуть дольше, чем следовало бы человеку, который очень спешит.
— Ладно.
День: 949; Время: 10
Она ловит на себе взгляд Тонкс, едва Малфой с бесстрастным выражением лица занимает единственное свободное место в гостиной, устраиваясь рядом. Гермиона смущённо ёрзает, и на мгновение её захлёстывает чувство вины, странное и пузырящееся где-то в горле. Тонкс, однако, абсолютно невозмутима, будто увиденное сейчас не самое странное, что, возможно, встретилось ей за день.
— Драко, поддержи меня и попроси её переключить эту идиотскую передачу.
Малфой несколько секунд тянет с ответом, и Гермиона не уверена, что он собирается реагировать, так что откликается сама.
— Вообще-то, именно он несколько недель назад отказался сменить канал, поэтому, полагаю, преимущество всё ещё на моей стороне.
Тонкс вздыхает и что-то бормочет, но Гермиона слишком озабочена ощущением тепла сбоку от себя, чтобы обращать на это внимание. Более того, она сверх меры поглощена запахом, исходящим от Малфоя, и, сделав пару вдохов, краснеет. Он окидывает Гермиону странным взглядом, очевидно, удивлённый тем, что она его обнюхивает, а затем, увидев выражение её лица, ухмыляется.
— От тебя несёт, — шепчет она, стараясь отвлечь Малфоя от своего румянца.
— Ты преувеличиваешь.
— Тебе стоило принять душ после... такого.
— Не было настроения.
— А для этого настроение было?
Он тихо смеётся, и Гермионе требуется пара секунд, чтобы осознать двойственность собственного замечания, и она снова заливается краской.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Она захотела, я не возражал.
Гермиона фыркает.
— Можно подумать, её желание — единственная причина.
— Ну, я сам точно никого не искал.
— И зачем тогда это сделал? Если... — она замолкает под взглядом Малфоя. Он смотрит так, будто Гермиона наивна без меры, и внезапно именно глупой девочкой она себя и ощущает. Дело не в том, что она не знает ответ на этот вопрос, просто сама мысль, что люди повсеместно спят вместе — и неважно, как сильно они могут друг другу не нравиться, — уже долгое время вызывает её интерес.
— О чём это вы там шепчетесь? — Тонкс наклоняется ближе, явно расстроенная невозможностью подслушать.
— Ни о чём, — быстро отвечает Гермиона, и подруга лишь убеждается в своих подозрениях. Гермиона сильнее вдавливается в диван, отодвигаясь от Малфоя как можно дальше. Его запах заставляет её думать о том, о чём размышлять совершенно не хочется.
День: 951; Время: 22
— Гермиона! — слышится негромкое шипение, и даже несмотря на темноту, она умудряется разглядеть рыжую копну волос Симуса.
— Какого чёрта ты творишь? — голос Малфоя так же тих, но звучит гораздо злее.
— Моя повязка слетела, и мне пришлось...
— Да мне плевать. Я сказал тебе стоять на этой грёбаной тропинке, значит, стой! — рычит он, и это совсем не похоже на того угрюмого, но невозмутимого Малфоя, к которому она привыкла. Это, скорее, в духе Драко из её прошлого, поэтому Гермиона, как полная дура, слишком долго зависает на одном месте.
Жёсткие пальцы впиваются ей в руку; Малфой дёргает и тут же толкает Гермиону, от чего та спотыкается и перебирает ногами, чтобы восстановить равновесие.
— Эй! — Симус подаётся вперёд, но Гермиона и сама шагает к Малфою.
— Малфой, не трогай меня.
— Тогда шевелись. У нас нет времени болтаться без дела.
— Нет. Не трогай меня. Я пойду, когда буду готова, и у тебя нет никакого права понукать меня.
— Ладно. Хорошо, прошу прощения, Грейнджер. Хочешь сначала отыскать свою повязку? — он снова хватает Гермиону за руку и толкает в ту сторону, где она копошилась. — Да пожалуйста. Догоняй, когда закончишь, или, может, мы сами найдём тебя, чтобы переправить в морг. Шикарный план.
Прежде чем Гермиона успевает ответить, он снова пихает её, взмахом руки давая понять, что она может идти. Симус бросается к Малфою, но тот быстро выхватывает палочку и втыкает её кончик в покрытую щетиной шею Финнигана. Гермиона достаёт свою палочку, и Малфой, переведя взгляд, замечает нацеленное ему в лицо оружие.
Но не обращает на это внимания. Не обращает внимания, сосредоточиваясь на Симусе, будто Гермиона не представляет никакой угрозы. И твою ж мать! — он прав. Потому что она не предпримет ничего, пока не будет уверена, что Малфой может причинить ей вред. Гермиона опускает палочку и толкает Малфоя — тот снова смотрит на неё. Она пихает его сильнее, заставляя отступить на шаг, и вырывает руки, когда он пытается перехватить их свободной ладонью.
— Что, Малфой? Не нравится, когда тебя толкают? Это...
Тем временем он ухитряется поймать её запястье и дёрнуть на себя так, что она в него врезается. Симус пользуется моментом и выуживает собственную палочку, в то время как Малфой опускает голову, едва не касаясь лбом лица Гермионы. Его глаза горят гневом, но ей плевать.
— Не доводи меня, Грейнджер.
— Сам не доводи.
Едва кончик палочки Симуса упирается Малфою в висок, он рычит, ухмыляется, выпускает руку Гермионы, чтобы схватить её за плечо и задвинуть себе за спину. Он смотрит в пылающие яростью глаза Симуса, и Гермионе кажется, что, не появись тут остальные члены команды, случилось бы то, чему бы она не смогла помешать.
— Закончим позже, Финниган.
— Можешь не сомневаться.
День: 952; Время: 8
— Ну прямо дети малые. Оба, — она осматривает заплывший глаз Малфоя, затем переводит взгляд на потрёпанного, но всё ещё пышущего злостью Симуса, щеголяющего сломанным носом.
— Я защищал тебя, — Финниган говорит низко и гнусаво, и Гермиона качает головой.
— Ты разозлился. И не надо использовать меня в качестве оправдания.
— Это вывело меня из себя.
Она снова качает головой и откидывает с лица друга волосы, чтобы оценить масштабы повреждений.
— Прямо в кабинете Грюма, другого места не нашлось! Хорошо ещё, он забрал у вас палочки, иначе конец мог быть гораздо более плачевным.
Симус коротко выдыхает, обдавая Гермиону тёплым воздухом и запахом шоколада. Убедившись, что с ним всё в порядке, она косится на Малфоя, который по-прежнему сидит на кровати и сверлит её пристальным взглядом. Её тянет сказать что-нибудь глупое, вроде, «ты первый начал», но она прикусывает свой язык. В буквальном смысле.
День: 952; Время: 21
— Я бы хотела увидеть рассвет над заливом.
Она понятия не имела, зачем искала Малфоя, по уши накачанного обезболивающим, но вдруг обнаружила, что лежит в снегу рядом с ним на заднем дворе. Тишина каким-то неведомым образом превратилась в продолжительную беседу обо всём на свете, и вот теперь они обсуждали, чем бы хотели заняться, если бы бодрствовали всю ночь.
— Что за залив?
— Не знаю. Просто залив.
Он молчит, давая ей время рассмотреть белые облачка пара, срывающиеся с их губ.
— Ты ещё более странная, чем мне показалось в первый раз.
Теперь её очередь молчать.
— А это плохо?
Он пожимает плечами... Малфой шевелится, и Гермиона слышит шорох его одежды.
— По идее, должно быть.
— Так должно быть или плохо?
Его ладонь скользит по холмику сверкающего снега, и на одну безумную секунду Гермионе кажется, что Малфой сейчас возьмёт её за руку, но он этого не делает.
— Первое.
День: 960; Время: 5
Гермиона проводит пальцами по перечню ингредиентов для зелий — лежащий рядом с книгой список для лазарета на площади Гриммо растёт быстро. Она поднимает голову и видит, что её с любопытством разглядывает Люпин, и судя по всему, он этим занят уже относительно долго.
— Что случилось? — она игнорирует желание протереть лицо.
— До меня дошли кое-какие интересные новости.
Гермиона вскидывается — ведь это может быть что угодно, — и в голове чехардой скачут мысли.
— О ком?
— О тебе.
Тогда это не так интересно.
— И что говорят?
— Я слышал, что вы с Малфоем, кажется, неплохо ладите.
Гермиона вспыхивает, что лишь усугубляет ситуацию, но она не в состоянии себя сдерживать.
— Тонкс что-то рассказала, да?
— Лишь то, что, похоже, вы получше присмотрелись друг к другу.
— Я постоянно с ним сталкиваюсь, и чаще всего он единственный, кого я хоть как-то знаю. Да и никто больше не отличается такой разговорчивостью.
— А он отличается?
Когда я его злю.
— Временами.
— Не могу сказать, что предвидел это.
— Вообще-то, никакого «это» нет.
— Я имею в виду, даже подобие нормальных взаимоотношений между вами. Общение и терпимость к присутствию другого — это долгий путь от той точки, с которой вы начали.
— Да... не могу сказать, что сама ожидала такого.
Ремус всё ещё смотрит на неё с интересом.
— Люпин, мы не друзья.
— А что в этом было бы ужасного?
— Всё.
— Например?
— Да то, что все мои друзья его ненавидят, то, что он заносчивый, самоуверенный и злой. То, кто он есть и откуда пришел, то, что он сделал. Мне просто осточертело молчание. А Малфой иногда отвечает.
— За прошедший год он сделал немало хорошего.
— Но это не отменит всего плохого, что он натворил за десять лет.
— Нет? Злость тебя не красит, Гермиона.
— Он был мерзким расистом...
— Ты сказала, был? — с легкой улыбкой Люпин поднимает голову от книги. — Малфой принял много неверных решений и оказался вовлечен во множество неприятных историй. Человек у подножия холма, Гермиона. Он продолжает толкать камень, который стремится вниз. Помнишь эту легенду?
— Да.
— Большую часть своей жизни младший Малфой лишь накапливал груз, но весь прошлый год он толкал свой валун вверх. Каждая удавшаяся операция, каждое достижение во благо Ордена — это движение к вершине. А всякое желчное слово, ссора, предрассудок, столкновение с теми друзьями, что остались на той стороне, отбрасывают его на шаг-другой назад. Я не знаю, когда он наконец завершит свой подъём и избавится от груза собственных ошибок и проблем, которые сам себе создал. Но ведь он не сдаётся, разве нет?
День: 961; Время: 19
Гермиона смотрит на Малфоя, а в голове звучат слова Люпина. Он же бросает на неё взгляды в ответ, давая понять, что заметил такое внимание и считает его излишне назойливым.
Возможно, она неправильно оценила ситуацию. Может быть, нельзя разделить человека на две личности. Нужно принять прошлое и настоящее как непрерывный поток для того, чтобы двигаться в будущее, в противном случае есть риск безнадежно застрять в одном месте.
Малфой сочетал в себе многое и до сих пор является совокупностью различных черт и качеств — все они определяют его как личность. Он враг и союзник, тот, кого лучше игнорировать, и тот, с кем можно поговорить. Малфой противоречив, но это его неотъемлемая особенность. И не всё в себе нужно менять, чтобы стать другим. Ему нипочём не достичь совершенства, но он больше никогда не будет состоять из одних только ненависти и расизма.
Это отправная точка и финал. Шанс, который она неохотно давала ему нынешнему. Пусть попробует, думает она. Пусть толкает вверх свой камень. Они бы все только выиграли от этого.
День: 969; Время: 3
Рождество выходит скучным и совсем на Рождество не похожим. В доме нет никаких украшений, авроры угрюмо пялятся на снегопад, а Малфой весь день проводит, уткнувшись в свой блокнот. Он не разговаривает с Гермионой почти до самой полуночи, разве что бормочет «Веселого Рождества» в ответ на её поздравления.
Она смотрит старый рождественский фильм, и Малфой составляет ей компанию за чашкой горячего шоколада. Когда Гермиона заявляет, что не будет обсуждать завтрашнюю операцию до тех пор, пока не закончится этот день, Малфой отпускает шутки каждые три минуты просмотра, но едва часы отбивают двенадцать, тут же переходит к изложению плана.
День: 975; Время: 12
Она получает свои рождественские подарки лишь под Новый Год: Джинни и Фред привозят посылку, хотя Гермиона считает, что их приезд — уже сам по себе подарок. В том доме, где она сейчас живёт, телевизора нет, так что Дин и Фред начинают отсчёт тридцати секунд до наступления полуночи, подвесив на провод лампочку. Та, не разбившись, падает на пол раньше времени из-за нетерпеливости Джастина, но Фред в последнюю секунду старого года всё равно наступает на неё ногой и обливает всех присутствующих в комнате шампанским.
И это почти компенсирует унылое Рождество.
День: 981; Время: 4
— Я думаю, сначала почти всё кажется чем-то грандиозным. Это как, например, подростки, которые отправились на вечеринку на машине и совсем не думают, что дело может кончиться дорожной катастрофой. Так же и с началом любой войны: люди слишком озабочены свободой и властью, ожидающими их в финале, вместо того, чтобы беспокоиться о том, что произойдёт в середине этого пути. Или взять Мидаса. Мидас, прикосновением превращающий всё вокруг в золото, вот уж кто, наверняка, мнил себя хозяином мира, пока полностью не разрушил собственную жизнь.
— Есть вещи, которые начинаются плохо, но в итоге, оборачиваются чем-то совершенно иным.
— Но почему было плохо? Наверняка в начале было что-то хорошее, в противном случае человек бы вообще не оказался в такой ситуации.
— Что ж, возможно, он только полагал, что всё наладится, на деле же это было не так.
Гермиона задаётся вопросом, а вдруг то, что они обсуждают, — частица его груза? Ведь временами Малфой уверен, что хорошо скрывает свои мысли, но несмотря на все уловки, она обнаруживает в его словах множество отсылок к его собственной жизни.
— Это одно и то же. Начинается прекрасно... Потому что так и есть. Тебе это таким видится, или же тебя в этом убедили. Но потом... потом бам! Люди каждый день ходят по улицам, и никто не ожидает аварии.
— Может, её и не будет.
— А вдруг?
Он поворачивается и наклоняет голову в её сторону.
— Ты собираешься думать об этом каждый день?
— Так уж выходит, — она пожимает плечами. — Предпочитаю быть подготовленной.
— Мне кажется, это вообще не жизнь.
— Ну, а ты? Не ждёшь катастрофы?
Малфой фыркает, доставая сахарницу с холодильника, где он обычно её прячет.
— Мы уже в эпицентре катастрофы, Грейнджер.
— Значит, ждёшь ухудшения?
— Я жду пробуждения после аварии. И не желаю забивать голову тем, что сейчас не имеет никакого значения. Слышал, это пагубно сказывается на мозгах, — он многозначительно косится на Гермиону, и та хмурится в ответ.
— Просто в твоей голове уже столько всего, что ничего больше не умещается.
— Только не надо, самоутверждаясь, нападать на мою голову. Хочешь почувствовать себя лучше?
— Малфой, когда я хочу почувствовать себя лучше, я нападаю на тебя.
Он резко фыркает: то ли усмехается, то ли просто выдыхает.
— Слизеринка.
— Хаффлпаффец.
Малфой поднимает ложку, как оружие, и сверлит Гермиону глазами.
День: 989; Время: 17
Гермиона отбрасывает газету, и та, чернея заголовком четырёхмесячной давности, с глухим шлепком падает на стол.
— Магглы не отстают в эволюционном развитии!
— Конечно, отстают. Выживание самых приспособленных...
— Нет! Это как ген, ясно? Ген, подобный, например, тому, что отвечает за цвет глаз. Если оба родителя голубоглазые, маловероятно, что ребенок родится с коричневой радужкой. Но иногда такое всё же случается, и малыш появляется на свет с карими глазами. Именно поэтому существуют сквибы и вот такие люди, как я. Хотя чаще всего у двух магглов рождается маггл, а у двух волшебников — волшебник.
— Это не опровергает мою мысль, что магглы отстают. У них нет магии! Нет самой возможности обладания ею. Они — будто целый мир сквибов, Грейнджер. Целая популяция, и, обнаружив подобное, Министерство бы всеми силами пыталось разобраться, что же пошло не так.
— Это другое! Сообщество сквибов стало бы проблемой потому, что у всех у них родители были бы волшебниками. А значит, нужный ген где-то дал сбой. Магглы очень редко связывают свои жизни с магами, а когда такое случается, остаются в волшебном мире, где им позволяют творить магию. Именно поэтому она не распространяется среди магглов. У них её просто никогда не было.
— Верно! Никогда не было! Сотни поколений волшебников обладают способностями, которые за исключением редких случаев не выявляются в мире магглов. Почему же у нас есть магия, а у них нет? Почему за тысячелетия эволюции они так и не смогли её получить? Да потому, что отстают в развитии...
— А может, они идут верным путем. И это вы отстаёте...
— Я тот, кто этими способностями как раз обладает. Как я могу отставать?
— Может, это странная мутация, которая началась когда-то и до сих пор...
— Мутация... Чёртова мутация?
— И знаешь, для того, кто пытается исправить свои ошибки, ты всё ещё расист!
— Я расист?
— Да, именно ты, — Гермиона кивает, будто бы Малфой давно уже должен был уяснить этот факт.
Он так бьёт по столу, что тот подпрыгивает, впечатываясь в стену, — ножка задевает колено Гермионы.
— Я чёртов расист? Ты только что сравнила магию с мутацией, а расист — я? Грёбаная лицемерка!
— У тебя проблемы с самоконтролем!
— Ты только и делаешь, что судишь людей. Караулишь неосторожное слово или действие с таким же рвением, с каким поджидаешь свои идиотские катастрофы. Раскладываешь людей по полочкам, судишь их, передёргиваешь слова так, как это должно быть с твоей точки зрения вместо того, чтобы разобраться в сути вещей. Если кто-то не ведёт себя, как ты, не говорит, не думает, не дышит точно так же, то, ясное дело, он ниже тебя, верно? Устроился где-то там, у твоих удобных ботинок.
— Я сужу о людях, потому что знаю...
— Думаешь, что знаешь. Ты мнишь себя такой умной, словно во всём разобралась. Вышагиваешь так, будто этот мир что-то тебе должен, но вот в чём штука, Грейнджер, — раскрасневшись, Малфой наклоняется, сверлит её тяжелым взглядом: — Этот мир что-то задолжал каждому. Ты не единственная, кто чувствует себя обманутой, потому что все испытывают те же самые чувства. Начиная тобой, кончая мной, чёртовым Поттером и Волдемортом. И у тебя нет права осуждать их и продолжать гнуть своё...
— Ты ничего обо мне не знаешь! Распинаешься здесь, а ведь в то же самое время ты осуждаешь меня! Ты...
— Ну, и как ощущения? — в бешенстве рычит он.
Гермиона вскакивает, слишком разозлённая, чтобы сохранять неподвижность.
— Как себя чувствую я? Я грязнокровка, Малфой, помнишь? Ты грёбаный чистокровный, который всегда считал себя гораздо лучше меня, я же грязнокровка, которой тут не место. Помнишь? Чёрт побери, ты помнишь? — икая, кричит Гермиона, и ей кажется, что вот сейчас она взвоет от отчаяния и от много чего ещё.
Он выпрямляется, отшатываясь назад, словно Гермиона влепила ему пощёчину. Да, Малфой. Да, вспомни об этом, Мистер Вставший-На-Путь-Исправления, Мистер Я-И-Думать-Забыл-О-Своём-Идиотском-Валуне!
— Может, я и сужу о других потому, что знаю: они оценивают меня. Я уяснила это в тот день, когда встретила тебя. Это самозащита. То, как я себя защищаю, когда понимаю, чьё мнение не стоит моих переживаний. И ты не можешь лишить меня этого, Малфой. Не можешь вынудить меня от этого отказаться, потому что, прежде всего, ты стал тому причиной.
— Бедная, бедная Гермиона, — шепчет он. — Бедняжка Гермиона Грейнджер, у неё было плохое детство и злые мальчишки в классе.
— Не смей принижать, что...
— Ладно, хочешь перетрясти всё это дерьмо? Ты этого жаждешь? — Малфой впечатывает ладонь в столешницу с такой силой, что Гермиона вздрагивает. — Всё, что я знал, это что тебя нужно ненавидеть — именно так меня воспитали. И не было никаких других вариантов, ведь я и понятия не имел об их существовании. И ты тоже начала ненавидеть меня. Я действовал согласно своей ненависти, так же как ты — согласно своей.
— Я никак не обижала тебя лично, пока ты сам не оскорбил меня, не начал пытаться вредить мне и моим друзьям, — кричит она. — Я не сделала ничего такого.
— А тебе и не надо было! У меня были свои представления, вот тут, в голове. Факты, уроки. Ваш вид наступал, приносил болезни и позор, не принадлежал моему миру, отнимал его у меня. Вселенная этих людей была на другом полюсе от нашей. Они представлялись глупее, уродливее, грязнее, и надо было что-то делать, чтобы вернуть спокойствие в наши дома. Кажется, нечто подобное я слышал от Грюма в прошлом месяце.
— Но я всё равно не делала...
— В то время мне казалось: одно твоё присутствие является оскорблением. Меня учили ненавидеть тебя, ведь тебе тут не было места. Но даже тогда у меня не было причин думать о геноциде магглов. Я лишь хотел избавиться от тех, кто маячит перед глазами, отбирает то, что моё по праву. И я ненавидел тебя. Твою ж мать, как сильно я тебя ненавидел.
— И...
— Но с каким бы презрением я к тебе ни относился, ты платила мне той же монетой. Возможно, расисткой ты не была, но ненавидела меня не меньше.
— За твои личностные качества, а не за то, кто ты. Ты ненавидел меня за то, что я не могла изменить!
— Так и ты за то же! В чём здесь разница?
— Разница огромна!
— Например?
— Не питай ты этой ненависти ко мне, я бы себя так не вела! Я была вынуждена, хотя бы просто, чтобы защититься!
— Я тоже!
— Нет, неправда!
— Не говори так! Ты не жила моей жизнью, Грейнджер. И это опять твоя проблема. Осуждаешь, даже не удосужившись изучить обратную сторону вопроса.
— Я смотрю на мир с чужой точки зрения, когда люди этого заслуживают.
— То есть, когда считаешь их достойными?
— Да, ко...
— Вот видишь, снова. Снова! Но я не смотрел на мир с твоей колокольни лишь до тех пор, пока не разразилась катастрофа, а ты так этого и не соизволила.
— Потому что Пожиратели Смерти продемонстрировали, будто достойны этого? Ха! Они...
— Потому что это продемонстрировал я! — орёт он.
Тишина. Гермиона понимает, что они оба, красные от крика, тяжело дышат всего в шаге друг от друга. Она смотрит на Малфоя, от удивления позабыв о злости, но он всё ещё полон ярости. Жилы на его шее вздулись, глаза горят, пальцы то сжимаются в кулаки, то разжимаются.
— Я не расист, — яростно шепчет он. — Больше не такой. Я не сказал, что магглы неумные, некреативные или какими там ещё могут быть люди. Я лишь заметил, что они позади нас в обладании магическими способностями. Вот и всё. Именно ты решила, что подразумевались низшие люди... не я.
Пару долгих секунд он сверлит её взглядом и уходит из комнаты, с усилием переставляя ноги.
День: 991; Время: 12
Невилл смеётся и активно помешивает кофе, от чего ложечка то и дело бренчит о стенки.
— Было так плохо?
— Не знаю. Я просто... он будто пытается раскрыть мне глаза, хотя я и так смотрю изо всех сил.
— В этом есть смысл. Кое-какой.
— Знаю. И это больше всего меня заботит. Потому что я не считаю, что у него есть право требовать от меня сочувствия или желания взглянуть на мир с его точки зрения и вникнуть, почему он всё это натворил. Однако, если я хочу его понять, тогда, наверное, мне придется так поступить. Именно меня он попытался оттолкнуть, а теперь вот как всё представил.
— Потому что это был такой его способ. Гермиона, не зря же он даже постарался достучаться до тебя, это кое-что да значит.
— Он стремится чувствовать меньшую вину за то, что сделал. Или же просто хочет спокойнее жить, чтобы я не набрасывалась на него из-за каждого слова.
— Тот факт, что он ощущает вину, тоже имеет значение. Так же как...
— Да знаю, Невилл. Знаю. Именно поэтому я решила дать ему шанс, понимаешь? Дала, а потом пришла к выводу, что он его недостоин. Ещё одна попытка, и я снова делаю шаг назад. Я будто бы на качелях — туда-сюда, и это всё уже смешно.
Открываясь перед Невиллом, Гермиона чувствует себя странно — она редко с кем так откровенничает. Однако этот конфликт как минимум раздражает — а чаще всего буквально доводит до белого каления, — и Гермионе надо поговорить с тем, кто не испытывает к Малфою ненависти.
Или же вообще хоть с кем-то о чём-нибудь поговорить. Она ловит себя на том, что порой ведёт с людьми бессодержательные беседы, лишь бы только о чём-то разговаривать.
— Ты позволяешь себе быть уязвимой, поэтому держишь оборону — ведь знаешь о своей слабости. Но толку этим не добиться.
Она вздыхает.
— Что ж мне теперь, перестать защищаться? Это же Драко Малфой.
— Нет-нет. Я имею в виду, тебе следует перестать смотреть на него так, будто он опять станет прежним. Произошло слишком многое, чтобы такое случилось. Я считаю, тебе не надо ждать, что всё изменится, не надо набрасываться на него со своими выводами, пока не будешь уверена в том, что именно он имеет в виду. Это же бесполезно — ты слишком привыкла к оскорблениям и больше ни на что не обращаешь внимание. Ты ищешь спрятанный рождественский подарок, в котором под обёрткой ничего нет.
— Милая метафора.
— Я думал о ней с тех самых пор, как ты подняла эту тему, так что не мог не использовать её, — Невилл краснеет, а Гермиона хохочет.
День: 994; Время: 12
Гермиона пишет и пишет, так что руку уже сводит судорогой, но она не останавливается, пока не ставит подпись. Кладя конверт на стол Артура Уизли, она почти не сомневается, что к утру её кисть отсохнет и отвалится.
Гермионе неважно, что, скорее всего, письмо попадёт к адресатам только месяцы спустя, по крайней мере, она сделала всё, от неё зависящее.
День: 996; Время: 10
Когда Малфой входит в кухню, рядом с Гермионой сидит мужчина с длинной чёрной бородой. С его появлением она ощущает прилив волнения и вместе с тем странного облегчения... Этот аврор за столом вот уже двадцать минут пялится на неё.
«Ты — Гермиона Грейнджер», — констатировал он. «Да», — подтвердила она. И вот с тех пор он и пожирает её глазами.
Она отрывает взгляд от руки Малфоя, застывшей на сахарнице. На лице Драко мелькает озадаченное выражение, пустой взгляд, которым он одарил аврора, становится ошарашенным.
— Что? — с тревогой спрашивает Гермиона.
— Твоя задница.
— Что? — она смотрит на Малфоя, а тот, дёрнув подбородком, оглядывает её тело.
— Грейнджер, думаю, твоя задница горит.
Она вспыхивает, уверенная, что это какая-то шутка, пока не чувствует, что жар в заднем кармане ей не чудится. Она резко встаёт, задевает стол, и холодный чай выплёскивается из чашки. Монета в кармане такая горячая, что обжигает кожу; письма от Гарри и Рона рассыпаются по полу, по которому волчком крутится упавший галлеон.
Гермиона трясёт рукой, стараясь остудить кончики пальцев, и быстро наклоняется, чтобы подхватить дымящийся пергамент. Письмо темнее остальных, и она знает — это первое послание Гарри, которое он прислал с момента разлуки.
— Чёрт! — выдыхает она и размахивает бумагой, чтобы сбить пламя и не дать ему превратить всё в пепел. Сердце болезненно стучит, ведь её сокровище наполовину сгорело. В горле растёт ком, и Гермионе приходится пару раз моргнуть, когда развернув пергамент, она обнаруживает, что большая часть текста пропала.
Ей плевать, как это выглядит со стороны — она стоит и чуть не плачет над обгоревшим клочком бумаги, чувствуя себя ужасно и беспомощно. Она, наверное, может процитировать каждую строчку. Но это не изменит того, что письма больше нет. Так же, как нет рядом и Гарри.
— Когда это началось? — спрашивает аврор, и Гермиона сперва игнорирует его, тяжело дыша и сворачивая пергамент.
— Грейнджер, — Малфой более настойчив и менее терпелив, поэтому она поднимает голову и сглатывает.
— Это... ээ... что?
— Монета активирована? Бумага поэтому загорелась? — снова подаёт голос аврор.
— Она не должна была становиться такой горячей, — Малфой пренебрежительно смотрит на золотой кругляш, оставивший на полу выжженный след.
— Мо... Монета. Ой! Ой, монета! Кто-то... в беде... Я... — Гермиона трясёт головой, подскакивает и несётся босиком к выходу из дома, так и не сформулировав связного предложения.