2
День: 217; Время: 18
Гермиона разрабатывает систему. Далеко не идеальную, а, по мнению некоторых, просто ужасную, но зато свою собственную и большую часть времени эффективную.
Швыряй заклинание и жди.
Гермиона всегда делает всё возможное, чтобы разглядеть опознавательные знаки и быть уверенной в том, кто перед ней: Пожиратель Смерти или друг. Но когда ситуация ухудшается и ничего нельзя определить, у неё нет выбора, кроме как сначала оглушать Ступефаем, а потом уже проверять. Она давно поняла, что в разгар боя времени на колебания нет.
Те, кто уже обратили внимание на её своеобразную тактику, пока ничего ей не сказали. Реакция попавших под заклинание людей... разнообразная. Кто-то относится с пониманием, но, чем выше ранг бойца, тем меньше вероятность избежать гнева.
Она озвучивает свою проблему на различных совещаниях и лично разговаривает с Тонкс и Грюмом. Никто ничем не может помочь, у неё лишь уточняют, не хочет ли она покинуть Орден (реплика не особо терпимого Грюма). Так что, как и все остальные вокруг, Гермиона приспосабливается к окружающей обстановке ради выживания.
Швыряй заклинание и жди.
Гермиона катится по земле и ругается: проклятие пронеслось так близко, что даже обожгло кожу. Слава Мерлину, Пожиратели пользовались Авадой намного реже, чем ей представлялось. Гораздо больше им нравилось сначала помучить.
Она вскакивает на ноги — менее проворно, чем это удаётся большинству её соратников, и целится в том направлении, откуда прилетело заклинание. Она дезориентирована, но умудряется атаковать и поразить своего противника. Воздух здесь слишком чист, и Гермиона бежит в поисках укрытия. Тот дым, что появляется из-за чрезмерного использования палочек и вследствие наносимых разрушений, оказывается и врагом, и другом, но Гермиона отчётливо понимает это только тогда, когда видимость вокруг улучшается.
На её пути вырастает какой-то силуэт, и уже в следующую секунду она оглушает его заклятием. Гермиона не может определить, в какую сторону смотрит фигура, но времени на размышления нет.
Она крадётся вперёд, высматривая признаки постороннего присутствия. Получается отвратительно — кажется, будто шаги чересчур громкие, и Гермиона задерживает дыхание, чтобы не было слышно, как лёгкие втягивают воздух. Но это плохая идея, и в тот момент, когда её тело начинает отчаянно нуждаться в кислороде, судорожный рваный вдох звучит гораздо громче.
На женщине, лежащей на земле, нет ни капюшона, ни маски, но и на рукаве не видно никаких опознавательных знаков. Один из авроров уже совершил такую ошибку, и теперь он мёртв. Впоследствии им крепко вдолбили в голову: не все сражающиеся на стороне Волдеморта были Пожирателями Смерти. Находились и просто сторонники, которые каким-то образом узнавали про битву, и бойцы, ещё не получившие Метку. Кроме того, несколько раз Пожиратели откидывали свои примечательные капюшоны, стараясь выдать себя за союзников. Никому нельзя было верить, если на руке человека отсутствовала орденская или оранжевая повязка.
Она не знает, что именно наводит её на мысль о чужаке, если, конечно, причина не в природном любопытстве и стремлении проверять всё и вся. Но когда Гермиона видит его, дыхание перехватывает так, что лёгкие обжигает, и она заходится кашлем. Оглушающий грохот в окружающей их тишине. С первого раза заклинание не выходит, но, когда Люциус понимает, что к чему, и поднимает свою палочку, она умудряется произнести Ступефай прежде, чем Малфой договаривает то, что собирался.
Она неверяще смотрит, как противник падает, и продолжает яростно кашлять в рукав, но не отводит широко распахнутых глаз. Почти ждёт, что вот сейчас он поднимется и отправит её в ад. Гермиона нервничает сильнее, чем во время открытого сражения, и совершенно не понимает, что ей делать с собой. Или с ним.
Нужно кого-нибудь найти? Уведомить Орден или вышестоящих магов? Убить его?
Она украдкой оглядывается вокруг и поднимается с земли. Когда Гермиона выпрямляется, сердце бешено стучит, потому что враг знает — она идёт к нему. Это Люциус Малфой, и он знает, что она приближается. Оцепеневший и ждущий всего в десятке шагов от неё.
Но на деле всё не так. Гермиона моргает двадцать секунд кряду, прежде чем оказывается в состоянии пошевелиться. Её встречает перекошенное злостью лицо Драко Малфоя, и честно говоря, ей следовало бы догадаться раньше. В конце концов, Люциус в Азкабане. А Драко был достаточно близко, чтобы Гермиона могла рассмотреть оранжевые концы крепко повязанной ленты, сообрази она взглянуть хоть на что-то, кроме светлых волос.
— Вот чёрт, — бормочет она и касается этих самых концов, дабы окончательно удостовериться.
Она подумывает оставить Малфоя так — в конце сражения его кто-нибудь найдёт, но прекрасно понимает: это будет хуже того, что она уже натворила. Гермиона стоит и пялится на его нелепую позу ещё пару секунду, а затем снимает заклятие.
Он движется молниеносно. Намного стремительней, чем Гарри, Рон или любой другой, кто не использует метлу. Малфой быстр настолько, что Гермиона оказывается на земле прежде, чем понимает, что причина падения в нём, а не в стороннем заклинании. Сам он появляется в поле её зрения чуть позже, но она всё равно не успевает откатиться в сторону.
Его колени — тяжёлые и костлявые — вжимаются в её бедра. Его рука — на её груди, и, без сомнения, Малфой чувствует дикое биение её сердца, палочка впивается в кожу на её шее. Его лицо искажено презрительной гримасой, а глаза такие тёмные, что в голове мелькает мысль: стальной серый цвет радужки холоден и вместе с тем так же горяч. Волосы лезут Малфою в глаза, ветер развевает светлые пряди.
— Что. Мать твою. Ты творишь? — он просто кипит от ярости.
— Я приняла тебя за другого, — вспыхивает в ответ Гермиона, потому что Малфой должен понять — она не Паркинсон, не одна из его подружек, и не будет терпеть его ругань.
Кто именно имеется в виду, объяснять не надо, его лицо озаряется пониманием и тут же мрачнеет. Гермиона сопротивляется болезненному движению его коленей, отпихивает его неподвижное плечо и втыкает палочку в основание горла. Они смотрят друг другу в глаза и видят там только обоюдную жгучую ненависть.
— Если ты не в состоянии разглядеть большую, яркую, оранжевую тряпку на моей руке, Грейнджер, тебе здесь не место.
— Можно поспорить, что это тебе с ней здесь не место, — учитывая ситуацию, она кричит слишком громко, но её тошнит от Драко Малфоя, указывающего, где ей быть.
— Вот оно что? Специально меня оглушила, злишься, что я тут, и не смогла удержаться от этой нелепой, больной идеи, пришедшей тебе в голову?
— Умоляю тебя, Малфой. Ты не стоишь даже движения палочкой. А если бы стоил, это было бы не Оглушающее заклятие — я бы отправила тебя туда, куда ты отправил Дамблдора. И где тебе самое место, — она шипит сквозь зубы, до упора вдавливая палочку ему в горло.
Лицо Малфоя кривится ещё больше, он наклоняется вперёд, вжимаясь сильнее, и Гермиона знает: то, что он сейчас произнесёт, будет ужасно. Он открывает рот, его глаза горят ожиданием, которому не суждено оправдаться.
— Можете мне объяснить, почему вы лежите тут посреди битвы, наставив друг на друга палочки? — мелькает оранжевая лента, а отдалённо знакомое лицо перекошено от злости и неприязни.
Малфоя стаскивают с неё, но он не сразу расцепляет пальцы на её рубашке и тянет Гермиону за собой. Едва заметив это, он отшвыривает её обратно на землю. Разворачивается, отпихивает схватившего его мужчину, и лишь секунды отделяют Малфоя от того, чтобы не высказать всё, что он думает.
Раздается крик, и аврор падает, мёртвый. Малфой затравленно крутится, и с его губ срывается отнюдь не Ступефай, а Авада Кедавра. Гермиона пялится на него с земли, всё ещё задыхаясь и слушая его тяжёлое дыхание.
Он облизывает губы, опускает палочку и смотрит прямо на Гермиону — убийца. Малфой испуган, но это не тот шок, который испытываешь, произнеся Непростительное в первый раз. И Гермиона понимает, даже если это всего лишь второй случай, он слишком спокоен. Пусть Гарри был прав, говоря, что на той башне Малфой не зашёл настолько далеко, чтобы кого-нибудь убить, но вот сейчас это утверждение было бы ошибкой.
Малфой отворачивается и исчезает за дымной завесой, оставляя её с двумя трупами и кашей в голове.
День: 238; Время: 8
Джинни — одна из самых сильных девушек, которых знает Гермиона, но слишком молода и полна надежд даже по её меркам. У неё крутой нрав и яркая внешность, помогающие создавать хорошую видимость. Но Гермиона наблюдает за подругой и видит, как от нехватки новостей о Гарри и Роне ту ломает снова и снова. Джинни жаждет получить хотя бы письмо, и это волнует её гораздо сильнее, чем она хочет показать.
Она любит Гарри. Всегда любила. Но на войне нет места такому чувству, и Гермиона начинает это понимать. Джинни спит с Симусом в ту ночь, когда Финниган оказывается подшофе, а она...
Что ж, Гермиона не уверена, зачем Джинни так поступила. Может, это была своего рода месть за причинённую боль, а может, взыграло любопытство... Тем не менее, помятая и растрепанная, подруга вылетела из спальни в два часа ночи.
Она заперлась в своей комнате и проплакала три дня подряд. К тому моменту, как Фред с Джорджем прознали о случившемся, Симус был уже далеко. И слава Мерлину, что Молли, Артур и другие старшие братья остались в неведении.
Она стоит на пороге комнаты Гермионы — в лунном свете её волосы полыхают оранжевыми и красными бликами. Стрелки на часах застыли между тремя и четырьмя часами утра, тянется пятый день с тех пор, как Гермиона вернулась. Вечером ей нужно обратно в Малфой-мэнор, и только Бог (или Грюм) знает зачем.
Джинни движется размеренно, как на автомате, но, не сдержавшись, падает на кровать, зарываясь под одеяла. Обычно Гермиона поворачивается спиной к тем людям, с кем делит постель, — она терпеть не может, когда ей дышат в лицо. Но этот случай исключительный, и она обвивает рукой хрупкие плечи.
Джинни такая холодная, будто только что вернулась с улицы, и Гермиона с трудом может уловить биение жизни под этими косточками. Она легонько пощипывает кожу на лопатках у подруги так, как той нравится, и придвигается ближе, чтобы устроиться вдвоём на одной подушке.
— Он не должен узнать, — Джинни снова начинает плакать и крепко обнимает Гермиону.
Та обхватывает голову подруги и пропускает длинные рыжие пряди сквозь пальцы. Она даёт Джинни выплакаться, сверля глазами чёрную стену, которая при свете дня окажется голубой.
— Он всё узнает, — шепчет Джинни, уверенная в том, что говорит.
— Он поймёт, — со временем. — Всё хорошо.
Джинни трясёт головой у плеча Гермионы.
— Нет, нет.
— Будет хорошо.
И Джинни замолкает.
День: 239; Время: 12
Молли и Артур изо всех сил стараются заставить их позабыть о проблемах и почувствовать дух Рождества. Поначалу выходит не очень — отсутствие Гарри и Рона не так-то легко игнорировать, к тому же Джинни слишком явно расстроена и полна сожалений. Но всё постепенно налаживается, когда Гермиона заставляет себя перестать сравнивать эти дни с прошлыми праздниками и концентрируется на том хорошем, что есть в настоящем.
Она счастлива, что находится рядом со всеми ними.
День: 245; Время: 19
Гермиона улыбается Ханне, Чо и Джастину — тем, кто сейчас в этом доме отмечают наступление Нового Года. Её щеки раскраснелись от вина, и она надеется, что этот год принесёт с собой перемены.
День: 256; Время: 10
Вокруг дым, дым и кровь. Кровь повсюду. На её руках, одежде. И Гермиона чувствует, как на лице запеклась корка. От этого тошнит, и её выворачивает прямо на свои новые ботинки. Она сплёвывает снова и снова, стараясь избавиться от свисающих нитей слюны и отвратительного привкуса во рту, но ничего не помогает.
Она глубоко дышит — ободранная глотка горит, а дыхание застревает в груди. Ступни ничего не чувствуют, и Гермиона спотыкается о саму себя, о землю, о тело. Труп ещё тёплый, хрустит и хлюпает под её ногой. Под всей этой кровью и маской он мёртв, но Гермиона всё равно шарахается в сторону. Её снова тошнит, и, отхаркивая рвотные массы, она смыкает веки, затем открывает их и видит безжизненные карие глаза, уставившиеся прямо на неё. Они напоминают ей о дяде Генри и том мёртвом олене, которого родственник повесил в своём гараже и который пялился на неё сверху глазами-стекляшками.
Она цепляется пальцами за траву и грязь и ползёт. Ползёт, пока не собирается с силами, чтобы подняться на ноги и побежать. Гермиона бежит, бежит, сквозь дым, запах серы и тёмной магии. В груди и горле что-то щёлкает, когда она задерживает дыхание, давясь слизью и желчью, и сердце кажется тяжеленным булыжником.
— Господи, помоги мне. Я просто... домой. Нужно... Господи.
Её вот-вот накроет истерика, Гермиона это понимает, слёзы застилают глаза, лишая зрения, и она мчится, не разбирая дороги.
Сквозь серую завесу она различает сначала чьё-то движение, а потом очертания капюшона. Фигура оседает на землю, Гермиона опускает палочку и продолжает свой бег. Её кожа покрыта ранами, рубашка пропитана кровью, которая неиссякаемыми ручейками течёт с головы. Всё кругом вертится, будто в головокружительном сне.
— Помогите, — она старается, кричит, потому что не может найти целителей взглядом. — Помогите.
Помощь нужна не ей, а незнакомому мужчине, на чьём рукаве виднеются оранжевый цвет Ордена и красные пятна. Мужчине, который умирает, выдувая кровавые пузыри, и который не хочет, чтобы Гермиона выпускала его руку.
— Помогите мне! Помогите, пожалуйста! Блин! Блин, — она резко дышит и крутится на месте. — Чёрт. Чёрт. Чёрт.
Её дыхание ускоряется, ещё и ещё, и у неё начинается гипервентиляция. Гермиона вбирает в лёгкие воздух, тянется, чтобы за что-нибудь ухватиться, но пальцы цепляют пустоту.
— Человек! Здесь... человек... — глаза начинают закатываться, и она раскрывает веки шире, но это не помогает. — На помощь.
Мир вокруг кренится, подскакивает вверх и вправо, и весь воздух, который ещё остаётся в Гермионе, беспрепятственно — вш-ш-ш — выходит наружу. Темнота накрывает прежде, чем она успевает сделать хотя бы ещё один вдох.
Паркинсон. Едва Гермиона распахивает глаза, перед её лицом маячит Пэнси Паркинсон. Казалось, небытие длилось вечность, и, напрягаясь, она видит вспышки событий, но ей трудно определить, сон это или случившееся на самом деле. Суть в том, что она потеряла сознание, и теперь над ней возвышается Паркинсон, которая её топит.
Да, топит. Кругом вода, которая накрывает с головой и заливается в горло при попытках вдоха. Гермиона задыхается и давится, теряя последние крупицы кислорода. Она вцепляется в чужие ладони на своих плечах и пытается их поцарапать, но ногти короткие и не могут повредить кожу. Тогда она тянет и дёргает, крепко сжимая пальцы на хрупких запястьях Паркинсон.
Гермиона хватает ртом воздух и начинает кашлять. Кашляет так долго и надрывно, что гортань обжигает огнём. Это победа или что-то в этом роде — ведь она может дышать уже чуть легче. Паника всё ещё сильна, но это ничто по сравнению с тем страхом, что искажает черты нависающего над ней лица.
Гермиона отводит руку, чтобы добраться до него, но в этот самый момент Паркинсон убирает ладони. И бьёт Гермиону по щекам снова и снова так сильно, что та ударяется о край ванны.
Ванна.
Гермиона медленно моргает, таращась на жёлтый битый фаянс. Розовая от крови вода волнами плещется у самого подбородка. Её кровь. И чистые руки Пэнси Паркинсон в этой грязной воде.
Она потихоньку втягивает воздух и приподнимает тяжёлую голову — кажется, будто её саму смыли этими волнами. Хлюпает вода, и Гермиона в шоке переводит взгляд на Паркинсон.
— Всё нормально, Грейнджер, — шепчет та, и Гермиона понимает, что они обе плачут.
Скованность в груди поднимается по глотке вверх, вырывается на выдохе резким треском, и Гермиона всхлипывает. Жалкие, рваные звуки, которые отражаются эхом от плитки, — её голова снова падает на край ванны. Глаза фокусируются на потолке, покрытом мокрыми пятнами, а пальцы крепко стискивают ткань джинсов.
— Господи, — Гермиона помнит того мужчину и падение, но не знает, было ли это на самом деле, или она окончательно сошла с ума на этой войне.
— Всё хорошо.
Вовсе нет.
— Где я? Где...
— Ты в убежище в Сосновой Роще. Они принесли тебя сюда после... Думаю, ты участвовала в битве. Здесь есть ещё бойцы оттуда, и та женщина... Тонкс. Тонкс скоро вернётся.
— Я не помню, — выдыхает Гермиона, подносит кажущиеся чужими руки к лицу и качает головой. — Не помню.
— Ты была в шоке, Грейнджер. Ты... металась по всему дому, билась о стены и кричала... — она слышит бормотание, слова, доносящиеся словно издалека. — Мне пришлось ударить тебя, чтобы ты не нанесла себе ещё бóльшие увечья.
— Почему... — Гермиона трясёт головой, потому что не может сообразить, как Паркинсон, чистокровная элита, могла о ней беспокоиться. — Спасибо.
Спасибо, потому что как — не имеет значения. Важно только то, что Пэнси сделала. Она помогла и заслуживает за это признательность.
Гермиона пытается подняться на ноги, и Паркинсон вынуждена ей помочь. Чувство такое, будто основные моторные функции утрачены. Но есть боль. В голове, спине, руках, везде. Везде.
Гермиона забывает об этом сразу, как только её взгляд падает на дверной проём за плечом у Пэнси. Ей требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что там действительно стоит Малфой. Он небрежно прислонился к косяку, его поза расслаблена, а лицо бесстрастно. Когда Гермиона смотрит на него, он ухмыляется, окидывает её оценивающим взглядом и переводит глаза на Паркинсон.
— Я вообще не понимаю, почему тебя это заботит. Тот факт, что Грейнджер свихнулась, не должен становиться твоей проблемой.
Паркинсон убирает за ухо пряди волос и вылезает из ванны, не обращая на Драко внимания. Тот выпрямляется, и недовольно смотрит, как Пэнси неловко помогает Гермионе выбраться.
Она смущена и краснеет как ненормальная, потому что ей нужна помощь, она оказалась в такой неприятной ситуации, и Малфой стал этому свидетелем.
— Ты никогда ничему не учишься, Пэнси.
— Пошёл вон, — огрызается та.
— Пошёл вон? — в его голосе столько ярости, что даже у Гермионы по плечам бегут мурашки.
Паркинсон замирает и облизывает губы, глядя прямо на Малфоя. Тот, злобно зыркнув, медленно кивает и отходит от двери, двигаясь рвано и резко. Гермионе почти интересно, что здесь сейчас произошло, но не так чтобы очень сильно, и Пэнси помогает ей выпрямиться до того, как она начинает двигаться сама.
День: 274; Время: 22
В заднем кармане Гермиона хранит сложенное письмо от Гарри. Она носит его с собой везде. После душа перекладывает из грязной одежды в чистую. Иногда она даже чувствует исходящее от бумаги тепло. И постоянно проверяет её сохранность.
Невилл терпеливо ждёт, пока Гермиона засовывает руку в карман, чтобы коснуться острых уголков. Просто на всякий случай. В соседней комнате орут друг на друга Пэнси и Анджелина: всё началось с пакета чипсов, но постепенно переросло в ссору, как-то касающуюся бывшего парня Джонсон. Невилл смущён присутствием Паркинсон и Малфоя и сообщает Гермионе, что это всего лишь второй раз, когда он оказывается вместе с ними в убежище. Гермиона же сбилась со счёта, сколько ночей она проспала с этими двумя под одной крышей, хотя понятия не имеет, почему так получается.
Как бы то ни было, обычно они избегали друг друга. Если не считать пары стычек с Малфоем по поводу завтрака и теории Дарвина и обмена несколькими вежливыми словами с Пэнси, слизеринцы держались обособленно. Пэнси и Малфой, та ещё парочка. Обычно Гермиона бродила по дому, демонстрируя, что не станет в их присутствии прятаться, а они не выходили из своих комнат (или комнаты). Повернуть за угол и столкнуться с ними — всегда оказывалось неожиданностью.
Конечно, если только Гермиона не встречала друзей. Бывшие товарищи по факультету вели себя хуже всего. Особенно Симус и Дин. Для ребят, страдающих от сдерживаемой агрессии, Малфой служил красной тряпкой. А тот не особо из-за этого переживал, что вылилось в ряд дуэлей и банальных драк, которые Гермиона с Пэнси уже привыкли разнимать.
Из гостиной слышится треск, и Невилл резко вскидывает голову, встречаясь с подругой глазами. За считанные секунды они вскакивают на ноги и несутся в соседнюю комнату.
— Ну давай! Давай, сука! Ударь меня! И оглянуться не успеешь, как я упеку тебя в Азкабан. Они ждут. Одна мелочь, и с тобой покончено. Пожирательская подстилка! Ты...
— Я убью тебя...
— Что? Что? Это угроза? Похоже, моя жизнь в опасности! Надо связаться с Грюмом, пусть знает, что ты ненормальна и представляешь...
— О, да ты не можешь сразиться со мной? Я думала, ты гриффиндорка, сука! Трусиха! Боишься! А? — Пэнси орёт и рвётся вперёд, пытаясь отодрать чужую ладонь от талии.
Но это бесполезно, потому что Малфой её не отпускает. Наоборот, он пятится назад, оттаскивая сопротивляющуюся подругу. Идёт медленно, позволяя соперницам продолжать перебранку, и с ухмылкой смотрит на Анджелину. Смотрит, как на лягушку, загнанную в угол трёхлетним малышом, и в его взгляде не заметно жалости.
— Трусиха! Ты... — начинает Пэнси, и Анджелина с криком бросается на обидчицу, но какой-то парень ловит её за руку.
Малфой приседает и приподнимает Пэнси. Та вырывается, кричит и отбивается локтями, но он обхватывает Паркинсон второй рукой и быстро утаскивает в спальню.
— Итак, — Гермиона поворачивается к Невиллу, едва дверь в комнату захлопывается и раздаются яростные вопли Пэнси, — моя очередь, верно?
День: 291, Время: 17
Симус касается бедра Гермионы так, что её желудок совершает кульбит — и это то чувство, которое мужчина никогда не должен вызывать у женщины. Она думает о Роне — о последнем, кто пытался так делать, — и о Джинни, которая до сих пор болезненно выглядит при малейшем упоминании ирландца.
Воздух снаружи светел и свеж, и она сидит в одиночестве до тех пор, пока не заходит солнце, размышляя о друзьях, сексе и о том, как часто теперь сталкиваются первое и второе.
День: 304; Время: 18
Гермиона знает: ей надо было отослать свои поздравления с днём рождения ещё три месяца назад, если она хотела, чтобы Рон получил их вовремя, но у неё есть уважительные причины, почему в этот раз она спланировала всё не столь успешно, как обычно.
День: 306; Время: 7
Когда Гермиона входит в дом, последнее, чего она ждет от Малфоя, — это злость. Направленная на неё, конечно же, — ведь она даже ходит неправильно или что-то в этом роде, но не на Паркинсон.
Уставшая и измученная битвой Пэнси успевает только протестующе и удивленно пискнуть, как Малфой хватает её за руку и зашвыривает в спальню. Гермиона изумлённо замирает, но Драко на неё не смотрит, устремляется в комнату и с грохотом захлопывает за собой дверь.
Она не знает, стоит ли ей ворваться и защитить ту, кто не только помог ей той ночью, но ещё и несколько раз выручил за последние дни, или же просто сесть и подождать. Гермиона выбирает последнее, потому что отношения Малфой-Паркинсон её не касаются.
Тем не менее она волнуется, поэтому на всякий случай остаётся в коридоре. Малфой лишь единожды повышает голос — приглушённый, глубокий, а кричит именно Пэнси. Но Гермиона знает Малфоя, и сейчас в её голове звучат жестокие слова, произнесённые мягко и бархатно. Когда он взбешён до предела, то говорит тихо. Это звучит угрожающе — хочешь-не хочешь, а внимание обращаешь, и, скорей всего, Малфой это понимает.
Он распахивает дверь так, что ручка врезается в стену и пробивает штукатурку. Закрывать створку Малфой не считает нужным, напряженное тело трясётся от гнева, пока он шагает по коридору и скрывается из вида. Секундой позже дверь захлопывается, и в тишине Гермиона может различить всхлипы Пэнси.
Ей нужна пара мгновений, чтобы собраться, прежде чем она заглядывает в комнату. Никаких повреждений у Пэнси не видно, она сидит на кровати, сцепив на коленях ладони.
— Ты в порядке?
— Отвали.
Будь это Джинни или даже Лаванда, она всё равно бы зашла. Но это Паркинсон, поэтому, после недолгих колебаний, Гермиона направляется в ванную комнату, чтобы принять горячий душ.
День: 324; Время: 1
Гермиона лежит и пялится в потолок, больше подслушивая, чем размышляя. Стены тут тонкие, и она отчётливо слышит, как дальше по коридору орут друг на друга Дин и Малфой. Гермионе было интересно, как быстро Малфой взорвётся, и вот теперь тот в бешенстве.
Он кричит про ту ночь на башне и про выбор, а Гермиона думает, как три недели назад Лаванда говорила ей о том же самом и в таком же ключе. Тогда Гермиона решила, что Браун хочет объяснить своё желание переспать с Малфоем, но возможно, она просто не так поняла.
Вы станете винить ребенка за то, что он поступает так, как того требует отец, когда этот самый ребенок уже достаточно взрослый, чтобы принимать собственные решения? Если человеку всю жизнь демонстрировали лишь одну правду, вы станете обвинять его в предубеждении и необъективности, пусть никто никогда и не объяснял ему другой стороны вопроса? Продолжите ли вы обвинять мальчика, который, несмотря на то, с чем столкнулся, не пошел до конца? И, по-видимому, сейчас делает всё возможное, чтобы как можно скорее исправить свою ошибку?
Наверное, да. Ведь в результате его поступков другой человек всё равно умер, верно? И, возможно, поэтому Дин впечатал свой кулак в аристократическую челюсть Малфоя. А Гермиона осталась в кровати и ничего не предприняла по этому поводу.
День: 360; Время: 11
Она в буквальном смысле слова спотыкается о Малфоя — яркий свет слепит глаза, а ноги плохо держат от усталости. Драко сильно обгорел на солнце, а терпкий запах крови и пота свидетельствует о том, что лежит он тут очень давно. Кровь струится из уголка его рта, пачкая светлые волосы. Его зубы окрашены в розовый, и когда Малфой смотрит на неё, Гермиона не уверена, что он её видит.
В нескольких дюймах от него лежит мёртвый человек, чью голову покрывает мятый черный капюшон. Тело Малфоя колотит от перенесенного Круциатуса, и, похоже, заклинание его парализовало.
— Малфой? Малфой, ты меня слышишь? Следи за моим пальцем.
Его брови опускаются, слова булькают в горле, когда он пытается говорить, но лишь сильнее харкает кровью.
Она переворачивает его на бок, кровь, такая же красная, как и у неё, стекает на землю, собираясь в углублении. Ладони Гермионы тёплые, но ей всё равно кажется, что рубашка Малфоя невероятно горяча. Она поднимает руку и пытается отереть пот со своего лица, чувствуя трение обожжённой кожи о ткань.
Но это ничто по сравнению с Малфоем. Он свекольно-красного цвета и к тому же мокрый насквозь.
Гермиона перекатывает его обратно на спину, и он резко дышит ртом — живот втягивается и поднимается в такт.
— Ладно, хорошо. Очень хорошо, Малфой. Сейчас, я только... Я не знаю...
Она трясёт головой, потому что помнит только базовые медицинские заклинания, которые сейчас ничем не могут помочь. У неё в кармане есть обезболивающее зелье, и она выхватывает пузырёк, срывая крышку большим пальцем.
— Ладно, я собираюсь влить... — его рот закрывается, и она старается разжать ему губы. — Я всего лишь хочу влить в... Это поможет тебе, Малфой. Это чтобы унять боль, ладно? Обещаю. Только...
Он не слушается, и у неё нет выхода, кроме как заставить его, дёргая и сжимая подбородок. Ярко-зелёная жидкость вливается в рот, прежде чем Драко захлопывает его. Гермиона ждёт, но Малфой не глотает. Он медленно и размеренно дышит через нос, пока зелье булькает у него во рту.
— Малфой! — она снова вытирает лицо — от пота начинает жечь глаза — и оглядывается вокруг. — Просто глотай! Оно только поможет, можешь убить меня, если это не так. Ладно? Обещаю.
Он моргает, сосредоточенно глядя ей прямо в глаза — ей кажется, он убьёт её в любом случае, — и по-прежнему не глотает.
— Просто... — она замолкает. — Ты можешь глотать? В горле тоже спазм? Это... Господи.
Она обхватывает голову Малфоя одной рукой и приподнимает на несколько дюймов, вторая ладонь массирует его горло — Гермиона видела, так однажды делал Люпин. Её трясёт от усталости и нехватки знаний, но всё не так важно, ведь это лишь обезболивающее зелье. Оно не спасёт его жизнь. И Гермиона отдаёт себе отчёт в том, насколько Малфой сейчас зол и как насмехается над ней про себя — и от этого её щеки краснеют ещё сильнее.
— Всё хорошо. Хорошо, — шепчет она и опускает Драко обратно. Её рука дрожит, когда она сдавливает его подбородок и поворачивает голову.
Зелье вытекает, мешаясь с кровью, и, когда Гермиона вновь поворачивает Малфоя, его взгляд совсем другой. Он смотрит так, будто она немного не в себе, и в его глазах мелькает что-то, чего она не понимает. Возможно, Гермиона уже сотни раз видела подобное выражение, но никогда на этом лице, и это всё меняет.
— Хорошо. Хорошо. Хорошо, — повторяет она, снова осматриваясь кругом.
На место атаки Орден накладывает анти-аппарационные чары, чтобы Пожиратели Смерти не сбежали. У всех авроров и членов Ордена на случай непредвиденной ситуации есть специальные портключи. Гермиона достаёт из кармана свой — обёрнутую в шарф зажигалку — и вжимает его Малфою в ладонь. Крепко стискивает его пальцы и, как только раздаётся щелчок, вытягивает ткань. Запоздало вспоминает, что у Малфоя должен быть свой ключ, и стоило бы воспользоваться им, но теперь уже поздно.
Его глаза широко распахиваются, наверное, от удивления, она кладёт шарф с написанным на нём своим именем ему на грудь, и отшатывается прежде, чем Малфой исчезает. В случае экстренного отхода они должны знать, что у неё нет портключа.
Она смотрит на кровь Малфоя на земле, на то место, где он лежал, и на красные липкие пятна чистой крови на своих пальцах. Уже секунду спустя Гермиона заставляет себя подняться и, схватив палочку, движется вперёд.
День: 365; Время: 2
Паркинсон сидит на той самой нижней ступеньке крыльца, на которой Гермиону вчера утром ловил Ли Джордан — хилая деревяшка была ненадёжной.
Гермиона не знает, караулит ли Пэнси Малфоя, или сидит тут бесцельно, но дверь всё равно скрипит, и Паркинсон реагирует так, будто всё это время ждала именно её — даже не шевелится.
— Всё по-другому, да? — Гермиона имеет в виду то ли войну, то ли темноту и ночную тишину, но Паркинсон поднимает руку к волосам.
— Ты заметила?
И тогда Гермиона видит, что прическа стала короче, и думает: возможно, Паркинсон не тот человек, с кем стоит говорить о чём-то другом.
— Да. Красиво.
Пэнси не отвечает, и сначала Гермиона чувствует неловкость, а потом просто теряется в своих мыслях о том, что пролетел уже целый год.
День: 397; Время: 5
Рон не пишет ей в течение трёх недель, ещё две она просто не может забрать письмо. Эта записка — то, чего Гермионе так долго не хватало, ведь прошло четыре недели с того момента, когда она видела хоть одно знакомое лицо.
Бумага чистая лишь местами, и в основном заляпана так, что Гермиона не может разобрать слов, но вчитывается снова и снова, пока не понимает, о чём речь, и затем засовывает письмо в карман — туда, где лежат весточки от Гарри.
День: 400; Время: 23
— Я должен был догадаться, что увижу тебя тут с высоко задранным носом, Грейнджер. Ну, и как дышится с самодельного пьедестала?
— Прошу прощения? — Гермиона не понимает, как то, что она заглядывает в холодильник, соотносится с поднятым носом.
— Друзья уже похвалили тебя? Гермиона Грейнджер, милая маленькая магглорождённая, спасает большого плохого сына Пожирателя Смерти. Школьного задиру. Мерзкого хорька. Как же она заботлива и внимательна!
Она дважды моргает, разглядывая странный соус в банке, затем подаётся назад и смотрит на Малфоя поверх дверцы.
— Я даже слова никому об этом не сказала...
— А тебе и не надо было. То, как ты целый день тут бродишь, будто тебе метлу засунули в задницу и позвоночник не гнётся, говорит за тебя всё. Думаешь, выше меня, да? Считаешь себя лучшим человеком...
Гермиона морщит нос от этого странного пренебрежения в его голосе и злости на лице.
— Малфой, ты пьян?
— Чёрт, Грейнджер. Должно быть, в твоих глазах я абсолютное зло. Пьянство. Это нарушает один из важнейших заветов твоего бога? Глубоко оскорблена моими покрасневшими осоловевшими глазами? Пересралась от страха, негодуя, Грейнджер?
Он пахнет сексом и алкоголем. Эти «ароматы» ударяют в нос, едва Малфой оказывается достаточно близко. Он весь помят, взъерошен, на шее красуется свежий засос. Но глаза у него тусклые, а тёмные круги под ними очень заметны.
— Мне всё равно, чем ты занимаешься, пока это не касается меня или моих друзей, Малфой. Более того, я ничего не говорила и не вела себя самодовольно... или... не пыталась напомнить о том, что отправила тебя портключом около месяца назад. Невелика важность. А если случившееся столько для тебя значит, что ты поднимаешь этот вопрос, это лишь доказывает, какой ты человек, раз злишься вместо того, чтобы сказать мне спасибо.
Похоже, он услышал только часть ответа.
— Сказать спасибо? Ах да, Грейнджер. Ведь именно так я и должен поступить, верно? Так подобает делать служителям Света? Благодарю за то, что наставила мне синяков, когда налетела на меня. Благодарю, что чуть не утопила. Благодарю, что отправила в грёбаный пустой дом, где я пролежал четыре часа в одиночестве! Ты великолепно действуешь в сложных условиях. Уверен, ты в курсе, раз так любишь швырять произвольные оглушающие в мелькающие тени.
Она отчаянно краснеет, потому что это правда, и они оба об этом знают.
— Мне стоило бросить тебя там жариться на солнце. Приношу свои извинения, Малфой.
Она захлопывает дверцу холодильника так сильно, как только может, но этого явно недостаточно, и створка издаёт лишь мягкий звук. Гермиона сердито смотрит на Малфоя, а тот мерзко ухмыляется, и в темноте кухни этого почти хватает, чтобы ей стало страшно. Её палочка осталась на столешнице в пяти шагах отсюда, рядом с поджаренными тостами, прямо за стремительно приближающимся Малфоем.
— Стоило, Грейнджер. Да, тебе стоило бросить меня там. Того, кто впустил Пожирателей Смерти, ведь так? Гадкого, отвратительного слизеринца, который...
От его голоса волоски на руках встают дыбом.
— Ты спятил? Ты...
— Полностью. Я грёбаный сумасшедший. Чокнутый, — и вот теперь он пугает её по-настоящему. — Чем я заслужил, чтобы меня бросили?
— Что?
Малфой делает рывок вперёд, хватает Гермиону за руку, и она вспоминает, как быстро он может двигаться. Драко врезается в неё всем телом и, приподнимая, прижимает к стене. Она скребёт по линолеуму кончиками пальцев ног, полностью ошалев в этом подвешенном состоянии. Даже дыхание замирает, пока Гермиона смотрит в лицо перед своим носом и ждёт, что последует дальше.
Его глаза дикие, настороженные, широко распахнутые. Они следят за малейшими изменениями её выражения. Запах перегара бьёт в нос. Жёсткие пальцы сжимаются, и позже на коже останутся синяки, но сейчас Гермиона об этом не думает.
— Почему я заслуживаю того, чтобы меня бросили?
— Малфой. Опусти. Меня. Вниз.
— Ответь на вопрос, грязнокровка...
Она вскидывает колено, но попадает Малфою только лишь по бедру, что больше злит, нежели приносит боль. Он отшатывается назад и снова впечатывает её в стену, ещё и ещё раз. Боль пронизывает от поясницы до основания черепа, и Гермиона почти кричит. Но вместо этого бьёт Малфоя кулаками, впивается ему в кожу ногтями, щиплется и лягается. Он отрывает ладони от её предплечий, чтобы ухватить мельтешащие запястья, и подаётся бедрами вперёд, вдавливая в стену, лишь только Гермиона начинает сползать вниз. Она рычит, вырывая руки из захвата, и обрушивается на его голову и лицо. Реакции Малфоя притуплены алкоголем, а Гермиона лупит, куда только может дотянуться, но он крепче и жилистее там, где она слабее, и шансов у неё немного — он снова пришпиливает её к стене.
— Не называй меня так! Никогда даже не произноси это слово снова!
— Ответь на вопрос! Ответь! — он орёт так невнятно, что Гермиона не сразу может разобрать, чего он хочет.
— Ты...
— Почему меня бросают? А? Почему! — он снова вбивает её в стену.
— Потому что ты — это ты! Потому что ты... Ты расист. Стоишь здесь и сражаешься на моей стороне, но всё равно называешь меня этим чёртовым словом! Потому что швыряешь меня в стену! Потому что ты Драко Малфой, и ты. Полный. Придурок. Да ты не заслуживаешь спасения!
— Тогда почему ты так поступила! — отчаянно кричит он, теряя остатки самообладания, будто это всё время и было его истинным вопросом.
Гермиона не знает, как ответить, Малфой скалится и трясёт её. Она перестаёт отбиваться и встречает его гнев и смятение.
— Потому что я — Гермиона Грейнджер, — шепчет она.
Потому что она та, кто верит в человечность, пусть даже не верят в неё саму. Потому что она самая глупая умница на всём свете. Потому что всегда должен быть тот, кто слишком верит в полную ерунду.
— Драко! — его имя — шёпот, полный шока и осуждения.
Малфой смотрит на Гермиону с отвращением, и напряжение его тела слабеет. Его пальцы до боли сжимаются на её лице, но затем он выпускает её. Босые ноги Гермионы шлёпают об пол, и Пэнси вклинивается перед ней, лицом к Малфою. Паркинсон дрожит и качается, и скорее он поддерживает её, нежели она отталкивает его назад.
— Ты что творишь? Что творишь? — запинаясь, шепчет Пэнси.
Он смотрит и смотрит на Гермиону, не обращая внимания на копошения Паркинсон, и наконец, поддавшись, начинает медленно отступать назад к дверному проёму. Он не отводит взгляда, и такого Гермиона ещё никогда не испытывала. Её сердце молотом бухает в груди, всё тело ломит, но она не может оторваться от Малфоя, от ясных серых глаз, не отражающих его опьянения и безумства.
Он поднимает палец, длинный и бледный, и взмахивает им в воздухе.
— Никогда не делай так снова. Никогда так не делай.
Затем он поворачивается, отступая от Пэнси, и уходит по направлению к своей спальне.
День: 410; Время: 19
У Гарри небрежный почерк, который становится намного хуже, когда друг торопится. Судя по неряшливым закорючкам, ему было некогда писать, что заставляет Гермиону ценить то, что он всё же нашёл для неё минутку. Хотя, это ведь Гарри. Он мог быть слишком занят сражением с Волдемортом и толпой Пожирателей Смерти равно как партией в шахматы с Роном. Как бы то ни было, она всё равно очень счастлива.
Он ничего не пишет ни про своё местонахождение, ни про детали того, чем занимается, но отмечает, что прогресс наметился — и теперь есть надежда. Он скучает по ней, ему приятно, что скучают по нему, а у Рона всё тоже хорошо. Им сообщают последние новости, и они не понимают, как Молли с Артуром позволили Джинни участвовать в боях. Рон где-то повредил палец, и они теперь ближе к возвращению домой. Гермиона читает текст снова и снова — не меньше тридцати раз, — прежде чем отправляет письмо в свой задний карман. Она бы изучала его ещё столько же, не появись в комнате Лаванда с сообщением, что будет временно занимать эту спальню. Последнее, что сейчас нужно, — чтобы Джинни узнала, что Гермионе пришло ещё одно письмо, и у неё тоже был шанс получить от ребят весточку.
— Хорошо, что я не слишком близко его знаю. Страсть умирает, когда ты сходишься с человеком ближе. Доказано. Факт, — Браун улыбается девушке, которая незнакома Гермионе, но которая слишком молода, чтобы слушать о любовных похождениях Лаванды или сражаться на этой войне.
Лаванда спит со странным парнем с густой бородой и ярко-зелёными глазами, который минимум на десять лет старше, и которого Браун считает неоспоримо привлекательным. Гермиона начинает замечать, что подобные связи возникают повсеместно, и, наверное, в Хогвартсе люди тоже занимались сексом, но, насколько ей помнится, это происходило не так явно и откровенно. Иногда Гермионе кажется, что она единственная, кто не трахается с другом или незнакомцем — потому что обычно это либо близкий, либо совершенно незнакомый человек, ведь, похоже, на войне есть место для секса, но не для отношений. Все находят этому оправдание: в такое отчаянное время чувства не играют особой роли, но Гермиона считает, что они всё ещё имеют значение.
Сражения, смерть и страх — не повод становиться шлюхой и ложиться с первым встречным на своём пути. Так уж Гермиона устроена: она с трудом может припомнить, когда ловила себя на тех же мыслях, что высказывают её сверстники.
Лаванда с соседкой продолжают хихикать и обсуждать позы и техники, а Гермиона лежит в кровати и наблюдает за тенями облаков на фоне луны. Она думает о том, какой одинокой чувствует себя вот уже несколько месяцев, не имея при этом возможности на самом деле остаться в одиночестве. Размышляет о Гарри и Роне и о том, как счастливы или печальны они могут быть в данный момент. Думает о своих родителях, друзьях, смерти и острых капюшонах, что вырастают в чёрные башни на фоне пасмурного неба и белого дыма.
Иногда она думает о своей крови. Закрывает глаза и чувствует, как та бьется, пульсирует и несётся по венам под кожей. Временами это ощущение заставляет горло сжиматься, и Гермионе хочется плакать. Иной раз она предельно концентрируется на осознании собственной важности и уверенности, дабы сохранить веру в то, кем она является. А иногда, вот как сейчас, она совсем не понимает, что ей чувствовать.
Она теребит край отцовской футболки, в которой ложится спать с девяти лет, и поёт про себя старинные песенки, пока наконец не проваливается в сон.
День: 412; Время: 4
Она совсем не так представляла себе войну. Там, в Хогвартсе, проблемы тоже возникали, но всегда существовали и способ их решения, и время для его поиска. Были страх, опасность, но всё ощущалось иначе. Тогда ей казалось, что её жизнь и дружба с Гарри полны риска. Но сейчас Гермиона понимает: у неё просто не было достаточно опыта, чтобы оценить масштабы той опасности.
Война беспорядочна. Кровава, тяжела и неправильна — что там ещё обычно про неё говорят. Но она беспорядочна. Гермиона мысленно в этом упорствует — ведь она такого ещё ни от кого не слышала. Времени совсем немного, а то, что есть, никогда не используется с толком. Потом наступают затяжные перерывы, когда ничего не происходит, и люди хотят выпустить пар, пытаясь забыть о своём ожидании и о том, чего именно ждут. Им всем требуется больше времени, человеческих ресурсов, исследований, потому что — Гермиона уже знает — войну не выиграть только лишь с героями и энтузиастами.