4. Mad World
Декабрь уходил безвозвратно, а я едва ли успел рассмотреть его лицо. Мне было не до того - я вглядывался в другие глаза, другой профиль занимал меня. Гарри забегал ко мне каждый день; иногда на три минуты (короткий поцелуй, "поскорее бы каникулы закончились", влажная от снега куртка оставляет следы на моей домашней футболке - большую часть времени мы просто молча обнимались), а иногда на несколько часов, и в таком случае мы успевали больше.
Он касался меня уверенно, точно. Проникал под пояс брюк, сжимал член сначала через ткань трусов, а позже и кожа к коже. Темнота спальни оставляла мне силуэт его головы, склонившейся над моим пахом, то поднимающейся, то опускающейся, и забирала мой жаркий румянец. Бедра сами собой приходили в движение, рука ложилась на его голову - одновременно хотелось надавить на затылок, заставить принять член глубже и погладить, нежно, пробегая пальцами сквозь шелк волос. Он сбивал меня с толку.
- Расскажи мне, - я не выдержал и задал самый дурацкий вопрос, - где ты так научился?
- О, да глупости. Встречался кое с кем, но мы чаще трахались, чем разговаривали. Вот и набрался опыта.
Меня почти не коробит сказанная им грубость. Я вообще с трудом представляю, как его можно трахать, а не ублажать, боясь вздохнуть. Это, наверное, глупо, "не сотвори себе кумира", но я тогда не знал, что с ним можно иначе.
- Северус, - он лег мне на грудь, и я услышал его улыбку, - если ты вдруг боишься меня обидеть своими низменными желаниями, то не стоит. Я не против. Я очень даже за.
- У меня нет низменных желаний, - полуложь срывается с губ легко.
- Жаль, - маленький дьявол приподнимается на локте и склоняется над моим ухом, - пока я тебе отсасывал, то мог думать лишь о том, как хочу, чтобы этот прекрасный член оказался в моей заднице. Я больше не могу сам себя развлекать, если ты понимаешь, о чем я. Я очень хочу, чтобы это сделал ты.
Я потянулся к торшеру, включил его. Мне нужно было видеть, что и вправду Гарри произносит эти слова, а не кто-то другой, похожий. Мальчишка (мужчина?) упал на кровать, раскинул руки и улыбнулся чуть застенчиво, будто отсутствие света делало его смелым, а теперь он оробел. Я вдохнул, как перед прыжком в холодную воду, и поцеловал его.
- Не думай ни о чем, - сказал он, хватая воздух влажными губами, - просто возьми меня.
Это заклинание попало в цель. Я отпустил себя - и схватил мальчишку, принялся шарить руками по его телу: сжал соски (он застонал, не прерывая поцелуя), царапнул ногтем кожу на животе, вернулся к ребрам, огладил их, пересчитал; взял его яички в ладонь, выпустил; прочертил линию от основания члена к анусу.
- Открой рот, - я приставил к его губам два пальца, - оближи. Молодец.
Я вернул руку к его заднице, надавил на вход - и не встретил сильного сопротивления. Гарри зашипел, шире раскинул ноги, запрокинул голову - я принял это как знак того, что делаю все правильно, и принялся двигать рукой, сразу быстро, не жалея его. Он всхлипывал, подавался вперед, пытаясь еще глубже насадиться на пальцы, бормотал "да, еще, да". Он потянулся к своему члену, но я не позволил, убрал руку и сжал запястье чуть сильнее, чем нужно.
- Терпи. Я еще не закончил.
Это длилось, пока Гарри не завыл на одной ноте, пока я не увидел слезинку, катившуюся из уголка глаза в растрепанные волосы. Тогда я вынул пальцы, сел между его бедер и, смазав его найденным в тумбочке кремом, приставил ко входу головку. Он открыл глаза, посмотрел на меня, точно пьяный, и подался вперед. Я имел его резко, но целовал сладко - мне нравилось ловить его вздохи, вдыхать свое имя из его губ...
* * *
Он забудет меня, все забудется, что нам останется друг от друга? Дым и зеркала, в которых мы отражались. Они помнят - помнят так, как помню я? Его худобу, разлет лопаток - крылья, готовые ко взлету, как он прижался ко мне потом, кожа к коже, такой горячий и такой живой? Если и я забуду, то некому будет хранить эту историю, безнадежные ее осколки, мелкое хрустальное крошево. Я смотрю на дверь и жду, когда он появится, но каждый раз обман, то врачи, то медсестры. "Не пытайтесь говорить, Северус", и улыбка, всегда нарочитая улыбка. Я любил, когда он улыбался, едва-едва, будто смущался радоваться рядом со мной.
Я слишком помню его и не хочу забывать.
* * *
- Северус, - он натянул джинсы и присел на край кровати, принялся гладить рукой сбитое покрывало, - я не думал, что так бывает.
Мне нечего было ему ответить, поэтому я сел позади него и прижался губами к шее, туда, где беззащитно выпирали позвонки.
Ночью, в одиночестве, мне было нечем защититься от внутреннего голоса, который обещал мне ад за то, что случилось. Я пытался найти причину, но не мог - это не возраст, я никого не растлил, не принуждал, не обманывал. Так почему же мне было так тревожно, почему я ощущал, что вот-вот, еще шаг-вдох, и на меня обрушится большая беда?
Следующий день, последний в том году, принес мне приключение. Гарри прыгал на пассажирском сиденье, вертел ручку радио - то ловил волну, то менял громкость, смотрел по сторонам, то и дело выдавая "вау" или "нифига себе!". Я перестал бороться с ругательствами давно, мне было неловко поучать его - достаточно было того, что я был его учителем; лицемерие не входило в список моих пороков, и я не искал соринки в его глазах, да и не смог бы рассмотреть ее - мешало бревно в собственном.
- Поверить не могу, что ты меня уговорил, - я не удержался от комментария.
- А я не могу поверить, что мне на это потребовалось целых три минуты!
- И поцелуй.
- Так и знал, что нужно было начинать с него! - мальчишка рассмеялся, навалился на меня, поцеловал в щеку.
Раньше такое поведение вызвало бы у меня бурю негодования - мы же едем, можно разбиться, это опасно, в конце концов, держите себя в руках! Раньше - но не теперь. Я съехал на обочину, включил аварийку и повернулся к нему.
- Но, знаешь, тот поцелуй был так давно, а от дома мы отъехали не слишком далеко. Боюсь, тебе придется напомнить мне, ради чего я согласился на эту авантюру.
Его смеющиеся глаза оказались напротив моих в мгновение ока. Он прижался ко мне губами. Я ждал. Когда песня по радио превратилась в белый шум помех, мне оставалось только схватить его и поцеловать так крепко и горячо, что он застонал.
- Северус, ах ты садист, как вот я теперь поеду с каменным стояком. Ты специально? - он ругался не взаправду, просто бубнил под нос, но это было так забавно.
- В машине тепло, я не осужу тебя, если ты решишь приспустить штаны и помочь себе руками, - ошарашенный взгляд Гарри дает мне понять, что уговорить его будет так же легко, как и меня, - может, и я тебе помогу. Дорога пустая, рука у меня свободна.
- Ты с ума сошел. Ты серьезно? Ужас, какой ты испорченный! - он смеялся, но взялся за ремень джинсов.
И пока я выруливал на дорогу, он достаточно обнажился для задуманного. Я скосил на него взгляд - красивый, черт! Красивый, порочный, какой-то взъерошенный, хочется утащить прочь с глаз людских и никому никогда не показывать.
* * *
Я не любил его.
* * *
- Ты можешь не смотреть? Я себя извращенцем чувствую, - он несмело погладил себя, крепко сжал член у основания.
- Вот еще. Не думай об этом. Лучше подумай или расскажи о том, что тебя возбуждает, чего тебе хочется. Самая безумная фантазия. Не стесняйся. Я уже видел тебя голым, ну же.
- Мне хочется... Северус, обещай, что ты не сдашь меня в психушку!
- Ни за что. Закрою в своем доме и не выпущу пару часов - это еще может быть, но в психушке до тебя будет сложно добраться.
Гарри закрыл глаза и откинулся на спинку сидения.
- Я с ума схожу, когда представляю, как ты стоишь на кровати, опираясь на руки и локти, и у тебя должен быть такой чумовой прогиб, знаешь, кошачий, чтобы задница выпирала... и я подойду к тебе, поглажу, скажу что-нибудь, чтобы отвлечь, потому что мне очень хочется облизать твою задницу, вылизать дырочку, почувствовать, как она расслабляется и раскрывается, и я могу запустить в нее самый кончик языка, а потом еще глубже и еще. Почувствовать, как тебе нравится, как ты подаешься назад, пытаешься сам насадиться на мой язык... - его рука двигалась вверх-вниз быстро, рвано, он облизывал губы, жмурился и иногда говорил, - а потом я начну дрочить тебе, и ты просто с ума сойдешь. Мне хочется, чтобы тебе понравилось и ты кончил так, как еще никогда не кончал, потому что я буду стараться, я очень постараюсь, Северус, я так еще не делал, но мне очень хочется...
Его сумбурная речь прерывалась тяжелым дыханием и стонами. Я не знал, куда деть свое сумасшедшее желание, мальчишка сводил меня с ума, я горел изнутри от потребности прикоснуться к нему. Он не открыл глаз, пока я съезжал на обочину, он вряд ли заметил это.
- Дай мне, - я перехватил его руки, отстранил их от члена и взял его сам, - сейчас, подожди.
Ручник и коробка передач ужасно мешались, но я склонился и взял его член в рот.
- О боги, Северус, - Гарри убрал волосы с моего лица, и ему стало видно, как я отсасываю, - не убей меня потом за это, но тебе так идет!
Я мысленно поставил галочку на пункте "надавать наглецу по заднице" и продолжил. Вскоре он мог лишь стонать на одной ноте, изредка перехватывая глоток воздуха. А потом кончил, впившись мне в волосы каменными пальцами.
- Вот и все. А ты боялся, - я вытер губы, отпил воды из бутылки и надавил на сцепление.
- Ты ненормальный, - сказал он и притих.
- Ты чего?
- Наговорил такого, ты теперь, наверное, думаешь, что я больной, - Гарри отвернулся к запотевшему окну и принялся рисовать на нем узоры кончиками пальцев.
- Ни капли. Напротив, мне нравится эта идея. Я считаю, что нам нужно попробовать это как можно скорее.
- Правда? - он расплылся в улыбке, будто я обещал ему не секс, а миллион фунтов.
- Правда.
Мы ехали на каток в соседний город, чтобы без страха быть узнанными покататься на коньках за руку, подурачиться, выпить глинтвейна - это значилось в программе увеселений Поттера, которую он представил мне полтора часа назад, предлагая это сомнительное удовольствие. Я не смог отказать ему.
Снег падал на нас в свете фонаря, мы скользили по льду, я держал его ладонь в своей и слышал его смех - заливистый, сотканный из совершенной беззаботности и уверенности в счастье. Я упал, запнувшись на кочке, и он подъехал ко мне, склонился и поцеловал, а потом помог подняться, и это вышло у него так легко, так естественно, как будто не было между нами двадцати лет, общественного порицания и понимания того, что это когда-нибудь кончится. Будто мы потом сядем в машину и за обсуждением ужина доедем до дома, в который войдем вместе. Остывший за время нашего отсутствия воздух снова прогреется нашим теплом, и мы станем делать совершенно обыденные, но такие волшебные дела - поедим, помоем посуду, сходим в душ, я вытру его спину, непременно прикоснувшись пушистой тканью полотенца к россыпи родинок под левой лопаткой, и мы ляжем под толстое одеяло, голые, прижмемся друг к другу и займемся любовью, неторопливой и искренней, а может, просто уснем, разморенные долгим днем.
Будто он сейчас войдет в мою палату, приложит палец к губам и юркнет на кровать, прошептав: "еле проскользнул, ужас, так долго не пускали", и мы будем просто касаться друг друга и дышать одной тишиной.