Соло для флейты

Гарри ушел в тот день поздно, за час до полуночи. Мне нечем было одарить его, и когда он задал слишком личный вопрос, я решил, что ответ и будет ему своеобразным подарком. Я никогда не любил откровенничать.

- Скажите, - он хитро улыбнулся. - Постойте, я же могу перейти на "ты"? Мы ведь поцеловались только что. Дважды.

И правда - дважды. Один раз на диване, а второй раз на кухне, возле раковины: я не смог удержаться, когда Гарри мыл чашку, из которой минутой ранее пил эрл грей. Я подошел сзади, бездумно накрыл его мокрые, мыльные руки своими, и какое-то время мы стояли так, и вода забиралась по моим длинным рукавам все выше, а потом он повернулся ко мне, чуть поднял лицо и подался вперед, и мы снова поцеловались. Так обыденно и будто бы обычно, между делом; так поступают давние возлюбленные, машинально, не сбавляя хода. Я старался не прижиматься к нему слишком сильно, не хотел, чтобы он почувствовал мое желание, за которое я немного ненавидел себя: он же мальчишка, чудной, чудесный мальчишка, которого дух Рождества оставил мне в дар прямо у порога. Но во мне тогда впервые было столько нежности, я не умел ею управлять. Раньше, с другими, была страсть, похоть, стремление завладеть, однажды даже была любовь, но чтобы держать чьи-то мокрые руки, пахнущие яблочным мылом, и чувствовать, как сладко от этого болит сердце, - такого не было никогда.

- Я думаю, ты можешь называть меня по имени, когда мы наедине.

- Северус, - моему имени удобно вылетать из его губ, я это сразу понял, - ты любил когда-нибудь?

- Любил.

А что тут еще сказать?

- Ей нравилось, как ты ее любил?

- Объясни, пожалуйста, как это понимать?

Отчасти поэтому я так стремился к нему. Он мыслил иначе, словно был настроен на совершенно другие волны.

- Мне кажется, что любовь оценить может только тот, кого любят. Вот ты покупаешь ей теплый шарф, чтобы не простудилась, успокаиваешь, когда все кувырком, а для нее любовь - шум, ругань, стычки. Для нее любовь это горе, а между вами горя-то не было. И поэтому она думает, что ты ее не любишь, хотя на самом деле любишь, просто не так, как ей хотелось бы.

- В таком случае, нет, ей не нравилась моя любовь.

Мы прощались долго, хватаясь друг за друга в темноте прихожей, разговаривали вполголоса, будто бы боялись, что кто-то наверху услышит нас и накажет за то, что мы затеяли. Его губы касались моих щек, сбегали на шею, ключицы - это были не возбуждающие, томные поцелуи, нет; он жалил меня хаотично и неумело, но я поддавался.

- Прощайте, сэр, - Гарри едва слышно улыбнулся, выпуская мою ладонь из своих рук, - до встречи, Северус.

Когда дверь закрылась, я остался один на один с темнотой дома. Я ждал, что на меня обрушится запоздалое понимание, сожаление, даже раскаяние, но этого не случилось. Я был слишком счастлив, а значит, совершенно слеп.

* * *

Рождественские каникулы тянулись как никогда медленно. Двадцать седьмого я решил выбраться в паб, тем более что отказываться от приглашений было уже невежливо - Роланда звонила третий раз за два дня. Гарри не появлялся.

Когда я зашел в теплое шумное нутро паба, то сразу почувствовал, что что-то произойдет. Это чувство, тревожное, пробирающее внутренности, не отпускало, когда я сел за стол рядом с Роландой, сухо поздоровался и принялся слушать ее рассказ о том, как прошло Рождество. С ней было легко общаться - она говорила и говорила, от меня требовалось лишь иногда кивать, изображая заинтересованность.

Я услышал его смех. Это, наверное, странно - в гаме паба, сквозь пелену музыки и звона стекла, я расслышал его смех, вычленил его из многих. Он сидел за угловым столиком, в самом эпицентре подросткового веселья: они перебивали друг друга, шутили, их лица сияли светом святой безмятежности. На него смотрели чаще, чем на других. Я раньше не замечал в нем такой склонности к вниманию, нет, во время учебы он был тих и спокоен, общителен, но отстранен - любил затевать дискуссии, но в чужие никогда не вмешивался. Наверное, я спроецировал на него свою одержимость нашей связью, которая исключала из себя такие простые человеческие радости, как дружеские посиделки.

Роланда рассказывала о том, как у нее выключилась рождественская подсветка дома, да так не вовремя, в ночь праздника. Как ее мужу пришлось перепроверить тысячу лампочек прежде, чем он нашел ту самую, сломанную. Как они всей семьей придерживали стремянку, такую высокую, что сердце замирало. Как ее внучки делали снежных ангелов, пока дедушка, чуть нетрезво покачиваясь, творил магию. Как дети подарили им путевку к морю в июне, нужно бы согласовать отпуск на работе. Она рассказывала о простых вещах, и мне тоже хотелось, чтобы в моей жизни было столько же необходимой банальности, но я то и дело украдкой бросал взгляд на мальчишку, на Гарри, гадая, заметил ли он меня.

Он выбрался из-за стола и отправился к барной стойке, и по пути он наконец-то увидел меня - и в его лице не дрогнул ни один мускул. Он вежливо поздоровался, спросил, как прошел праздник, и Роланда весело смеясь пересказала ему историю про огоньки. Я отделался сухим "нормально", хотя у меня перед глазами вспыхивали кадры того вечера - его вихрастая голова на фоне тусклого изумруда стен, зелень его глаз так близко, что можно было бы рассмотреть крапинки на радужке, если б его очки не бликовали в свете торшера, прощание, в котором его нервные смешки сменялись тяжелым дыханием, когда наши губы встречались в поцелуе. Вряд ли это даже с натяжкой можно было назвать нормальным.

Мы посидели еще час, и я героическим усилием воли взглянул в сторону Поттера лишь дважды - сначала когда с их стороны послышался звон стекла (неуклюжий Уизли смахнул со стола стакан), и когда они стали расходиться. За столиком остались только Гарри и младшая Уизли, свет над ними из тусклого мгновенно стал интимным; они сидели слишком рядом, слишком близко, словно их все еще окружали друзья, из-за которых и пришлось потесниться; Уизли то и дело поправляла волосы, смеялась, поднимая голову, выставляя напоказ белую шею, иногда в шутку била Гарри в плечо. Он тоже смеялся.

Я теперь рассказываю об этом сдержанно, подбирая слова, понимая, что мне вряд ли удастся замаскировать за этим сухим отчетом то, что во мне действительно творилось в тот вечер. Я был в смятении, я был зол, я был смущен, будто бы все перевернулось, будто бы он внезапно стал тем самым мужчиной, которым обычно пугают неразумных девушек - воспользуется и бросит, даже не вспомнив, приглядись к нему, Дороти, приглядись! А я превратился в обреченного, выжидающего, пока на него посмотрят. Он водил меня за нос, а, может, и вовсе не понимал, что творит - я одновременно считал его слишком юным и непорочным и слишком тонким психологом. Я никак не мог узнать, кто же он на самом деле.

Мы с Роландой засобирались по домам после четвертой пинты. Ее щеки порозовели, она взяла меня под руку, словно девчонка, когда мы вышли на снежную улицу. Фонари светили точечно, как прожекторы, вне их света будто бы ничего не существовало. Я поспешил попрощаться и шагнуть в темноту. Я поспешил раствориться.

- Профессор, сэр, подождите! - его голос принес мне ветер, дувший в спину.

- Северус! - окликнула меня Роланда. - Северус, постой! Не слышит же, а.

Я был вынужден остановиться и дождаться, пока они нагонят меня.

- Дозвались, - она замерла в метре от меня, в пятне света. - Ну вот, а то мистер Поттер что-то хотел с тобой поговорить, кричал, ну я и решила помочь. Без меня бы не справился, видишь!

- Спасибо, мадам! - Гарри почтительно склонил голову. - Я только хотел узнать у мистера Снейпа кое-что о лабораторной работе, которая нам предстоит. Так удачно, что мы встретились!

- Сомневаюсь, что чем-то смогу помочь вашему обсуждению, молодые люди. Доброго вечера, - она зашагала по главной улице в сторону своего дома.

Гарри смотрел на меня виновато, явно не зная, что теперь говорить.

- Северус, - мое имя по-прежнему восхитительно звучало его голосом, - ты домой? Если да, то можно я тебя провожу?

Он снова сбил меня с толку. Проводит - меня? Этот перевернувшийся мир порядком мне надоел, но я никак не мог взять в толк, почему так злился на Поттера, почему чувствовал себя обманутым. Мои выводы о нем явно были поспешными, я почти не узнал Гарри, но решил, что он должен вести себя определенным образом, а когда понял, что ошибался, решил его оттолкнуть. Это нелогично, это эмоции, чувства, над которыми я был невластен, я не мог понять их, потому что раньше не испытывал. Я вел себя как дурак.

- Нет нужды, я сам доберусь. Да и тебе не стоит слоняться по улице, поздно уже. Иди домой.

- Я не хочу домой, я хочу к тебе. Я собирался зайти после паба, раньше меня тетка не выпускала, Рону пришлось час ее уговаривать, да и согласилась она не потому, что оттаяла, а просто чтобы от него отвязаться. Он, знаешь ли, может быть очень докучливым.

- Почему не выпускала?

- Из-за Рождества. Я пришел домой за двадцать минут до полуночи, и дядя с тетей в два голоса устроили мне выволочку, пообещав запереть в комнате до конца каникул. Будто репетировали, так у них здорово получилось!

- А их сын?

- Дадли? Дадли было не до того, он ел.

За разговором я не заметил, что мы почти дошли до моего дома. Бросить его на пороге было бы невежливо. И мне совершенно этого не хотелось.

- Заходи, - я открыл дверь и пропустил Гарри вперед, потянулся включить свет, но он остановил меня.

- Не нужно, подожди. Когда ты такой суровый, я теряюсь. Что-то не так? Черт, мне очень хочется поцеловать тебя, но я боюсь, что ты меня оттолкнешь.

Он говорил это, глядя в пол. Тер лоб, запускал пальцы в волосы, путал их еще больше. Я не выдержал, подошел к нему, обнял крепко.

- Мне тоже очень хочется тебя поцеловать.

- Правда? - он хотел сказать что-то еще, но я не позволил.

Я заглушил его слова поцелуем, и в этот раз страстным, быстрым, немного злым. Гарри отвечал мне, прижимался, дышал тяжело, слабел в моих руках и стонал, когда я задевал бедром выпуклость на его джинсах. Его явное желание льстило мне, радовало меня, позволяло понять - между нами все реально, все взаправду. Это не только моя агония.

- Здесь, да? - я ловко справился с застежкой на его штанах, запустил в них руку и сжал его горячий, твердый член. - Ты хочешь, чтобы я коснулся тебя здесь?

- Да, - он повторял это раз за разом, сотни раз, и я двигал рукой вверх-вниз под аккомпанемент его возгласов и стонов.

Он в последний раз схватился за меня, застонал - и замер. Мне в ладонь полилась горячая сперма, воздух наполнился ее запахом, горьковатым, полынным. Мы оба дышали тяжело, сухо, будто только что пытались убежать от чего-то большого, пугающего - и не убежали.

Я прошел на кухню, вымыл руки, налил воды, а когда вернулся в прихожую, Гарри, уже одетый, включил свет.

- Теперь не страшно? - я наблюдал за тем, как капля воды сбежала по его подбородку, упала на серый свитер и растворилась в нем едва заметной кляксой.

- Теперь мне не будет страшно тебя целовать, - он поставил стакан на консоль возле входной двери, за которой фары машин сновали туда-сюда, гирлянды светились сумасшествием огней, а люди ходили по улице в каких-то пятнадцати метрах.

- Иди, уже поздно, а то дома опять тебя ждет скандал.

Я не хотел его отпускать, но выбора не было, верно?

- А ты? Тебе разве не надо?

Он кивнул на меня, красноречиво вглядываясь в область ширинки. Я усмехнулся - мальчишка!

- Нет, не в этот раз. Иди же!

Он коротко поцеловал меня, едва касаясь губами, и выбежал из дома. Я чуть сдвинул штору на окне рядом с дверью и смотрел на его удаляющуюся спину, и продолжал смотреть, когда он повернул за угол в конце улицы. Я долго простоял так, а потом решил, что хуже не будет - и поставил стакан из-под воды на камин, рядом с чайным, из которого Гарри пил, когда впервые ночевал в моем доме.