спасибо

Проснулась я от того, что меня легонько щекотали. На лице расцвела улыбка — так обычно будил меня брат. Я открыла глаза и увидела вчерашнего доктора, который с интересом наблюдал за моей реакцией.

— Привет, Гарри, — он перестал меня щекотать и протянул мне руку. — Сегодня будешь ходить сам. Усталость должна была пройти.

— Привет.

Я вкладываю свою маленькую ладошку в его руку и с его помощью спрыгиваю с кровати. Я бы спросила куда мы пойдем, но совсем не уверена, что смогу правильно построить предложение, а потому просто молча смотрю на него. Мужчина кивает своим мыслям и тянет меня в сторону выхода. Кажется, спала я долго, потому что по коридору носятся дети разных возрастов, которым не мешают сломанные конечности. Меня одолевает какой-то непонятный интерес: хочется тоже пробежаться, чтобы узнать, на что способны эти ноги.

Мы посещаем уборную, но вопреки моим ожиданиям идем не в мою палату, а спускаемся на этаж ниже. Здесь маленькая столовая, в которой родители кормят своих детей предложенной овсянкой. Доктор сажает меня за столик на четверых человек, и сам садится напротив. Через пару минут подходит милая девушка с огромной тарелкой каши, которую и ставит передо мной.

— It is porridge, — говорит мужчина, показывая на овсянку.

— Porridge, — повторяю я, пытаясь скопировать его произношение, все-таки мне нужно выучить английский.

Интересно, «porridge» — это просто каша или именно овсянка? Ладно, со временем узнаю. Я беру ложку и зачерпываю эту непонятную субстанцию. М-да, поридж так поридж. Как звучит, так и выглядит.

Да простят меня все любители овсянки, но каши, причем любые, я с детства не люблю. Спасибо детский сад №45 и его сердобольные воспитатели и нянечки, которые впихивали в детей сей полезный продукт. Я нюхаю кашу и выливаю содержимое ложки обратно в тарелку. Нет, я определенно не настолько голодна, чтобы есть это. Может завтра?

— Даже не попробуешь? — спрашивает мужчина, наблюдавший за мной все это время.

— Нет, — я отодвигаю тарелку и смотрю на доктора, готовясь отстаивать свое право остаться голодной.

— Хорошо, — легко соглашается он и тихо смеется, наблюдая как мои брови ползут вверх. — Тогда идем учить слова?

Я киваю и сама спрыгиваю с высокого стула. Здесь вообще странная мебель, как будто это не детское отделение, а взрослое: высокие, для ребенка естественно, кровати, высокие стулья, нет низкой раковины.

А ноги-то у меня маленькие, понимаю я, карабкаясь по ступеньками. Когда мы спускались, я просто спрыгивала на следующую, и только теперь я пришло понимание, что это не ступенька, а ступень. Если встать рядом, то она будет мне по колено. А теперь представьте, что вам нужно преодолеть целый лестничный пролет. Мужчина же подниматься мне не помогает, за что я искренне ему благодарна, так же как и за то, что не заставил есть кашу. Он лишь улыбается и говорит, что верит в меня, каждый раз называя новую цифру, когда я преодолеваю этот маленький рубеж. Цифры я повторяю за ним, хотя и знаю их, но мне нужно как можно скорее приучить свой язык говорить по-английски, потому что фонетика у меня страдает больше всего.

Когда мы идем по коридору, он ведет меня за руку. Ребетня все так же носится, огибая нас по дуге, но вот мое желание пробежаться вместе с ними осталось на тех огромных ступенях.

— Какие слова ты знаешь?

Мы зашли в мою палату и сели на кровать и доктор достал ту самую книгу, которую дал мне вчера. В ней действительно множество картинок, а слов нет вовсе, а потому я начинаю беспорядочно тыкать пальцем во все попадающиеся мне на глаза предметы и называть их. Иногда он прерывает меня, исправляя мое произношение, а прежде чем перевернуть страницу указывает на то, что я пропустила, называя и требуя от меня повторить.

Знаете, мне кажется, самое главное, что детям могут дать в школе — это любовь к учебе и умение учиться. Учиться меня научили, а вот любовь к самому процессу у меня появилась лишь три года спустя, после выпускного. Именно поэтому я пришла к выводу, что сейчас самое время поступать в университет. Поэтому я с удовольствием повторяю за мужчиной новые слова, записывая их в своей памяти.

— Пора заканчивать, — говорит он, когда мы завершаем изучение очередной страницы.

Я автоматически кидаю взгляд на настенные часы — прошло уже два часа, а я и не заметила.

— Ты умеешь ими пользоваться?

Медленно киваю. Отпираться все равно бессмысленно, хотя, это наверное странное умение для маленького ребенка.

— Хорошо, — говорит доктор, вставая с кровати. — Тебе пора обедать, а я приду в семь, чтобы повторить с тобой то, что мы выучили.

Он встает с кровати и идет к двери, возле которой оборачивается.

— Ты хочешь что-то спросить?

И как люди умудряются чувствовать, что им смотрят вслед?

— Как тебя зовут? — это первое, что приходит мне в голову.

Я просто не хочу, чтобы он уходил. С ним интересно и спокойно, а после его ухода меня ждет неизвестность, да и имя нужно узнать, чтобы как-то обращаться к нему и найти, если он вдруг решит исчезнуть.

— Остин, — он улыбается и снова подходит ко мне, опускаясь на корточки у моей кровати и оказываясь на одном уровне со мной. — Меня зовут Остин, а тебя? — продолжает он, протягивая мне свою широкую теплую ладонь.

Алиса, меня зовут Алиса, но я не могу сказать тебе об этом, потому что ты сочтешь меня сумасшедшей, а мне бы этого не хотелось. Я не могу даже показать тебе, как неприятно и даже больно мне будет произносить чужое имя, называя себя. Алисой меня назвал папа, переспорив представительниц прекрасного пола в нашей семье, которые хотели, чтобы имена детей начинались на одну букву. Поэтому вместо Игоря, Иры и Инги, были Игорь, Ира и Алиса, и сейчас мне кажется, что называя чужое имя я предам свою семью. Семью, которой еще нет, ведь судя по дате, которую я видела на газете, когда мы шли по коридору, мама с папой еще даже не познакомились. Наверное это глупо, ведь это всего лишь имя, но мне кажется важным.

— Ри, — говорю я и улыбаюсь.

Я ничего не имею против имени Гарри, просто оно не мое, а Ри, пожалуй, хороший компромисс. Все будут думать, что Ри, это от ГарРи, даже не догадываясь, что оно от ИРИна. Так мы величали Иру дома, просто Ри. Я не могу оставить Алису, так хотя бы оставлю Иру, пусть и в такой странной форме.

— Так называет тебя тетя — Ри?

— Нет, тетя называет меня Гарри, но ты говори Ри.

Хотя, может быть, она называет меня иначе, я понятия не имею, я ведь с ней еще даже не общалась.

Остин кивает и выразительно смотрит на свою протянутую руку, а я, спохватываясь, вкладываю туда свою маленькую ладошку. Да, неудобно получилось, но, что поделать, не привыкла я к рукопожатиям их всего-то в моей жизни было раз, два и обчелся.

— Handshake, — указывает мужчина на наши скрепленные руки, я киваю и повторяю. — Сейчас придет Кэти и отведет тебя на обед. Я скажу ей, чтобы не заставляла тебя есть, если ты не захочешь.

Мужчина скрывается за дверью, а я слезаю с кровати, чтобы надеть старые тапочки, в которых пойду в столовую. Не проходит и двух минут, как в дверях появляется Кэти, о чем она мне и сообщает.

— Привет, малыш! Я Кэти. Я отведу тебя на обед, а потом мы с тобой поиграем, - слышу я, как только открывается дверь, в которую заглядывает полная женщина лет пятидесяти.

Вообще-то она говорит еще что-то, но я ее не понимаю, так как говорит она довольно быстро, не то что Остин. Он говорил со мной медленно и короткими фразами делая паузы между предложениями, по крайней мере, я успевала для себя перевести. Кэти хватает меня за руку и тащит по уже знакомому маршруту, продолжая что-то в красках мне расписывать. Около ступенек я на мгновенье замираю, и женщина замолкает.

«Ты боишься, они довольно высокие?» Выхватываю я фразу, на которую мотаю головой. Я не боюсь. Просто часть моего мозга, отвечающая за рациональность, сейчас задает мне вопрос: «Стоит ли спускаться, зная, что потом придется подниматься по этим высоченным, для моего роста ступеням, и не зная, удасться ли мне хоть что-нибудь съесть?» Потому как если там будет опять что-то странное на подобие утренней каши, я есть отказываюсь. Но ответить сама себе на этот вопрос, а тем более отстоять свою точку зрения перед шебутной Кэти я не успеваю, потому как эта женщина уже тянет меня вниз.

В столовой мы не садимся за стол, а идем к прилавку, или окошку, я не знаю как правильно назвать. Кэти берет два подноса, на которые ставит кучу разных тарелочек и кладет столовые приборы, только после этого мы идем к столику у окна. На тарелочках оказывается салат из свежих овощей, картофельное пюре, вареная куриная грудка и сэндвич размером с мое лицо. Ладно, спускалась я не зря. Я пододвигаю к себе салат и пюре, которые и ем с удовольствием, потому как за двое суток я действительно проголодалась. Кэти пододвигает ко мне курицу, но я оставлю ее без внимания. Мое внимание сейчас прикованно к воробью, который прыгает по подоконнику в окружении снежинок. А на улице красиво, хотя снега гораздо меньше, чем мне бы хотелось. Когда же я вновь поворачиваюсь к столу, чтобы доесть пюре, в нем уже лежат маленькие кусочки курицы, которые Кэти перемешала с картошкой, в надежде, что я не замечу. Обидно, ну ладно, мне и половины тарелки хватило, хорошо, что салат я съела полностью.

Что я имею против курицы? Да ничего. Как и против говядины, свинины, баранины и далее по списку, просто я ничего этого не ем. Я вегетарианка. Ничего не имею я не только против мяса, но против тех, кто его ест. Каждый сам выбирает свою судьбу, начиная от того куда ведет его жизненный путь и заканчивая тем, что съесть на завтрак. Я вообще не могу понять людей, которые громят мясные лавки или обливают краской шубы из натурального меха, крича что-то о том, что они сохраняют дикую природу. Точнее я не понимаю их целей, ведь единственное, чего они добиваются — это негатив в свою сторону. Вряд ли владелец мясного магазина после подобного разгрома лучезарно улыбнется и с радостью откажется от мяса, воздавая хвалы небесам за то, что послали ему таких благодетелей.

Или девушка. Может она три месяца отказывала себе в кофе и тортике по утрам, чтобы купить себе шубку, а тут вы со своим балончиком с зеленой краской. Чего вы хотите? Чтобы она перестала носить меха? Вы правда верите, что она «прозреет»? Скорее всего она очень расстроится, а когда на пути ей встретится вегетарианец, она подсознательно будет его не любить и ничего не сможет с этим поделать.

Это ведь простая психология — человек никогда не будет любить то, что его силой заставили делать или не делать. Вот я например до сих пор не люблю каши и мед. Мед меня заставляла есть мама, когда я в детстве болела, смешивая его с горячим молоком. Эффект был — я выздоравливала достаточно быстро, но вот мед я до сих пор на дух не переношу, даже его запах, а молоко начала пить только год назад.

Хотя, точно так же я не понимаю и тех, кто замечая, что я не ем мясо рассказывает мне, как важны человеку мясо и рыба, чтобы выжить и нормально развиваться. Серьезно? Вы искренне верите, что вы первый, кто мне об этом говорит? Вы хотите, чтобы я начала «нормально» по вашим меркам питаться? Знайте, единственное, что я получаю от этих, несомненно важных, монологов — раздражение.

— Будешь чай? — спрашивает Кэти, замечая, что есть пюре, перемешанное с курицей, я не собираюсь.

Я киваю. Вообще-то я не очень люблю этот напиток, точнее не люблю совсем. Если я его все же пью, то это означает две вещи: либо я у вас в гостях и вы уже налили чай, не спрашивая меня о моем желании, а потому я пью его, чтобы не расстраивать вас, либо мне холодно, а единственное из доступного тепла — это горячая вода, которую можно влить внутрь. Но горячая вода, это невкусно, поэтому лучше чай. Не можете представить себе такую ситуацию? Сходите в двухнедельный поход и вы поймете, о чем я. Сейчас же я соглашаюсь потому, что чаепитие в Англии — это целый культ, и мне просто интересно, вдруг их чай мне понравится.

Не понравился. Что ж, это же не единственный чай, попробую где-нибудь еще, что-то же находят в нем люди или это просто привычка привитая с детства? В любом случае, я допиваю эту коричневую жижу и поднимаюсь из-за стола вслед за Кэти. Когда мы доходим до лестницы, про себя благодарю свою провожатую за то, что не дала доесть мне пюре, иначе бы подъем по этим ступеням я бы записала в собственные подвиги. Когда мы заходим в палату, мои глаза закрываются. Все-таки этому телу всего пять и оно явно хочет спать. Мое состояние замечает и Кэти, она подхватывает меня на руки и сажает на кровать.

— Я говорила, что мы с тобой поиграем, но для игры нужны силы, ты полежи пять минуточек, а потом пойдем играть, — говорит она, укладывая меня на подушку и накрывая одеялом, пока я сонно хлопаю ресницами.

Она уговаривает меня поспать? Меня не нужно уговаривать, я с радостью отосплюсь за все последние годы недосыпа, которые подарила мне школа, универ, а затем и работа.

Просыпаюсь я, если верить настенным часам, в четыре. Дверь в мою палату закрыта, а из-за нее доносятся детские крики и смех. Видеть кого-либо, кроме доктора, мне не хочется, потому что мало у кого есть столько такта как у него. Милых, что-то лопочущих детей я пока не пойму, как и они меня, а потому я стягиваю с тумбочки желтую книгу и ищу в ней те предметы, названия которых я учила с Остином после завтрака.

— Почему ты не вышел в коридор?

А вот и Кэти. Я пожимаю плечами, украдкой смотря на часы. Полшестого, до прихода мужчины осталось потерпеть полтора часа.

— Пойдём, я отведу тебя к ребятам, — она улыбается, а я откладываю книгу и, надев тапочки, иду к двери.

Меня отводят к тем же девочкам-близняшкам и мальчику, что и вчера. Я здороваюсь, беру в руки первую попавшуюся детскую книгу и забираюсь с ней на кровать. А книга-то удачная — здесь от картинок идут стрелочки, которые заканчиваются названиями предмета или явления, жаль, что транскрипции нет. За этой книгой и проходят отведенные полтора часа.