Легенда о любви

Тронный зал во дворце Мехменэ Бану. Вечер. В течение картины зал сначала освещен красноватым светом (закат солнца), постепенно наступают сумерки. Мехменэ Бану сидит на троне, съежившись и поджав под себя ноги. Визирь стоит перед ней. Окна открыты. Видно небо.

М е х м е н э Б а н у (поднимает голову, смотрит в окно). Уже совсем стемнело.

В и з и р ь. Госпожа, не приказать ли свечи зажечь?

М е х м е н э Б а н у. Нет... Воздух ли прохладным стал, иль мне так холодно?

В и з и р ь. Не приказать ли окна затворить?

М е х м е н э Б а н у. Нет... душно мне.

Мехменэ Бану встает, подходит к окну, стоит спиной к визирю.

М е х м е н э Б а н у. Эшреф и наша кормилица под­вергнуты допросу?

В и з и р ь. Да, госпожа. Уж я докладывал об этом.

М е х м е н э Б а н у. Их не пытали, правда ведь, ви­зирь? Их не пытали?

В и з и р ь. Нет, госпожа, и разве вы не так изволили приказывать?

М е х м е н э Б а н у. Скажи, уверен ты, что не пы­тали?

В и з и р ь. Конечно, госпожа. Но если б твоего покор­ного раба спросить...

М е х м е н э Б а н у (оборачивается, смотрит ви­зирю в лицо). О, если бы тебя спросить, так были бы рас­пяты оба! И головы их были бы давно отрублены!

В и з и р ь. И по заслугам! Пусть не они им помогли бежать, но маляра они ввели в гарем!

М е х м е н э Б а н у. Тебя спросить, и беглецы, как только схватят их... (Умолкает.)

В и з и р ь. Их непременно схватят, госпожа. Четыре сотни всадников послал я, на все четыре стороны послал гонцов.

М е х м е н э Б а н у. Тебя спросить, пожалуй, бег­лецов ты приказал бы к мулам привязать и разорвать!

В и з и р ь. Нет, было б мало к мулам привязать прой­доху-маляра и разорвать на части, но тронуть даже во­лос с головы Ширин-султан я не имею власти.

М е х м е н э Б а н у. А если б ты имел такую власть?.. Что ж ты молчишь? Зачем ты лжешь, визирь? Ведь именно Ширин ты ненавидишь! И разве неизвестно это мне? Ты даже не ходил смотреть ни разу ее дворец. Не правда ли, визирь? Неужто смелости твоей не хватит, чтоб обнаружить ненависть свою? Ты враг Ширин! Ну что ж не отвечаешь? Что ж ты молчишь?

В и з и р ь. Вы правы, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Какой ты нехороший человек!

В и з и р ь. Единственное, что могло бы сделать меня хорошим, - отняла она.

М е х м е н э Б а н у. Я знаю, это красота моя. Но я сама пожертвовала ею... И не жалею, слышишь ли, ни­чуть! Я отдала ее... И вот причина, что ты, визирь, един­ственный мужчина, который смеет мне в лицо взглянуть. Но и меня, визирь, ты ненавидишь! Ты враг и мне. Не че­ловек, а волк!

В и з и р ь. Вы сами волком сделали меня!

Мехменэ Бану молчит. Поворачивается, смотрит в окно и продолжает говорить, стоя спиной к визирю.

М е х м е н э Б а н у. Так знай, коль ты посмеешь беглецов хоть пальцем тронуть, - тебе, визирь, и всад­никам твоим придется плохо!

В и з и р ь. Да, госпожа. Священна ваша воля. И во­лос с головы не упадет у беглецов...

М е х м е н э Б а н у (сама с собой). Какой прекрас­ный вечер! Какой прекрасный вечер, боже мой! Как мир прекрасен!.. (Поворачивается, смотрит в лицо визирю.) Ты ведь знал об этом?

В и з и р ь. О чем я знал?

М е х м е н э Б а н у. Что я его люблю...

В и з и р ь. Я это знал.

М е х м е н э Б а н у. Но только ты один. Никто дру­гой не мог бы догадаться.

В и з и р ь. Но разве вы не признавались Ширин-султан?.. Кормилице своей?..

М е х м е н э Б а н у. Нет, никогда. Ни словом, ни на­меком. Стыдилась я...

В и з и р ь. Кормилица глупа. Но как Ширин-султан не поняла! Уверен я, что все ей было ясно.

М е х м е н э Б а н у. Она не знала...

В и з и р ь. Если б даже знала, она бы все равно...

М е х м е н э Б а н у. Какой ты злой! Ты словно тот, что свистом будит змей... И у меня в груди живет змея... Она в глубинах сердца притаилась, она, свернувшись, спит там... Нет, не спит! Из глубины вытягивает шею и воздух слушает... Не ангел я, визирь! Не ангел я - доста­точно взглянуть в мое лицо... Не ангел я... Нутро мое горит... Мне тяжело... Ты это понимаешь? (Снова пово­рачивается к окну.) Ты говорил вчера, коль я не оши­баюсь, что в городе свирепствует болезнь?

В и з и р ь. Да, госпожа. Мор косит наш народ. Вот также было в давние года, во времена, когда страною правил покойный ваш отец. И будет так, пока арзенцы пьют такую воду.

М е х м е н э Б а н у. Но знаешь сам, что родники Железной горы в наш город подвести нельзя.

В и з и р ь. Да, это невозможно. На горе такие камни, что работать там немыслимо. Там может поместиться один лишь человек. А гору прорубить одной киркой нельзя и за сто лет. Еще во времена покойного султана много над этим бились...

М е х м е н э Б а н у. Знаю я, визирь.

В и з и р ь. Так гибнет наш народ и будет гибнуть - в фонтанах не вода, а сущий гной!

Мехменэ Бану поворачивается к визирю.

М е х м е н э Б а н у. Что ты сказал? Визирь, что ты сказал? В фонтанах не вода, а гной... Как странно! Ты помнишь? То же самое сказал мне тот человек. Как был уродлив он! О господи! Как был он безобразен! Ты по­мнишь ли? Он мне сказал - ты все же не будешь без­образнее меня! Ты это помнишь?

В и з и р ь. Помню, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Так почему ты не убил его тогда же, а попытался умертвить себя? Ты помнишь ли, что он тебе сказал? Любви не знаешь ты, визирь. Ты любишь, как любят трусы. Любишь лишь себя. Не правда ль, так тебе в глаза сказал он?

В и з и р ь. Да, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Так разве это ложь?

В и з и р ь. Нет, это правда. Но и ты любви не знаешь.

М е х м е н э Б а н у. Не знаю? Чтоб спасти мою Ши­рин, мою единственную...

В и з и р ь. Да, сестру свою умеете любить вы, гос­пожа. Как ни одна сестра на свете не любила свою сестру.

М е х м е н э Б а н у. И он так говорил... сказал он: ни одна сестра на свете не любит и не будет так любить... не будет так любить...

В и з и р ь. Да, но Ферхада...

М е х м е н э Б а н у. Ферхада?

В и з и р ь. Вы не любите его.

М е х м е н э Б а н у. Молчи... Ни слова больше!

В и з и р ь. Чтоб спастись от муки и тоски моей, тогда мне в голову пришло убить себя... Но ничего не в силах был придумать в тот миг, когда был должен потерять все, что имел... Я мог лишь умолять да кор­читься, да ползать, словно червь. А между тем я дол­жен был тогда же убить его! Да, я любил, как трус. Но знай, и ты так любишь, дочь моя. Труслива ты настолько, что не можешь осмелиться вернуть себе все то, что по­теряла ты. Ты свой покой оберегаешь так, что ты боишься, да, ты боишься раздавить того, «то отнял у тебя твое бо­гатство...

М е х м е н э Б а н у. Молчи! Во имя господа, молчи!

В и з и р ь. Ферхада ты не любишь, дочь моя! Не лю­бишь так, как любишь ты Ширин... Ты отдала ей красоту свою... Скажи, а что Ферхаду отдала ты?

М е х м е н э Б а н у. А что же я должна ему отдать? Любовь Ширин... иль голову ее?

В и з и р ь. Дать голову ее? О нет! Ты можешь не делать столь кровавого подарка. Коль хочешь ты изба­виться от муки, ты можешь попытаться, как и я, убить себя. А если нет... (Замолкает.)

М е х м е н э Бану. А если нет? Ну что ты замол­чал? А если нет?

В и з и р ь. А если нет... так можешь ты Ферхада на трон с собою рядом посадить. И бедный рисовальщик из Арзена, согретый блеском царства твоего, поверь мне, очень скоро позабудет свою Ширин!

М е х м е н э Б а н у. О чем ты говоришь!

В и з и р ь. Но, госпожа, подумай же о теле своем, оно так молодо, тебе ведь только двадцать лет, и до сих пор прекрасней тела женского не сыщешь по всей стране.

М е х м е н э Б а н у. В своем ли ты уме? Безумный человек! Что говоришь ты!

В и з и р ь. Твоя Ширин поохает немного и скоро поза­будет.

М е х м е н э Б а н у. Не забудет!

В и з и р ь. Забудет!

М е х м е н э Б а н у. Разве можно позабыть Ферхада?

В и з и р ь. Ты не любишь, дочь моя! Нет, госпожа, любовь вам не знакома!

Молчат.

М е х м е н э Б а н у. Мне холодно. Вели закрыть окно!

В и з и р ь (закрывает окно). Не приказать ли свечи засветить?

М е х м е н э Б а н у. Нет... Уходи. Хочу побыть одна... (Визирь идет к дверям.) Постой... Пришли кормилицу ко мне. Эшрефа отпустите из темницы!

В и з и р ь (с поклоном). Желанье госпожи моей - закон.

Визирь уходит. Мехменэ Бану некоторое время стоит без движения, потом, шатаясь, делает несколько шагов, прислоняется к стене.

М е х м е н э Б а н у (про себя). Тело мое... тело мое... Телу моему только двадцать лет... Ноги, грудь, живот мой, руки мои... кисти мои, как два птенчика голубя... их могли бы схватить, их могли бы ласкать большие, смуг­лые руки твои. Ты бы мог их согнуть, Ферхад... Ферхад!.. Боже мой, как я люблю! Хочу, чтобы взял меня за руки... спрятал голову на моей груди... Но не только тело мое кричит, - задыхается, жаждет, сходит с ума, - сердце мое, голова моя... Печаль моя, тоска моя! Слышать го­лос его! В лицо взглянуть... Боже мой, как я люблю! Даже теперь... даже теперь... Когда никакой надежды нет! Может быть, потому, что надежды нет? Что мне де­лать? Как беспомощна я! Как гнилая рана, сердце мое... Как я муку такую терплю? Как я резную! Умереть! Убейте меня или я их убью! Ширин моя! Сестра моя! Го­лубка моя... тебя убью! Ферхад, возлюбленный, кровь твою пролью, я крепь твою пролью!.. Люди! Пожалейте меня! Боже мой... Какие мысли приходят в голову! Не ду­мать! Не думать ни о чем! Что за свет на стене? Это солнце заходит... Не думать! Не думать ни о чем... Не думать о том, что солнце заходит... Ферхад... Ширин... Ширин моя, единственная сестра моя... Умирала - я ее спасла! Это я, это я ее спасла! Это я... Жалею ли я о том? Жалею ли? Нет! Если бы я была так же красива, Фер­хад... Ферхад... Если б так же красива теперь была, если б снова спасти была должна... Ферхад... Я бы снова ее спасла! Как клубничный сок - этот солнечный свет... При­несу тебе ледяной шербет... Ты ведь любишь малиновый шербет... Жалею ли я? Жалею ли я?

В дверях появляется кормилица, растерянно и испуганно смотрит на Мехменэ Бану.

К о р м и л и ц а. Госпожа...

М е х м е н э Б а н у (очнувшись). Ах, это ты... Что ты стоишь? Входи... Они тебя измучили? (Идет к ней на встречу. Кормилица делает шаг, падает на пол, плачет. Мехменэ Бану берет ее за руки, помогает подняться.) Не плачь... Вставай, не плачь... (Мехменэ Бану садится на тахту, кормилица опускается на пол у ее ног.) Давно ли так - в другой опочивальне, в другое время мы с тобой сидели, сидела также ты у ног моих, мы за больной уха­живали, помнишь? За умирающей... Но лучше стало ей. Она любовь узнала, птицей стала и упорхнула из гнезда.

К о р м и л и ц а. Ей-богу, в этом я не виновата, гос­пожа! Вот эта шея тоньше волоска! Клянусь аллахом, не виновата!

М е х м е н э Б а н у. Никто не виноват. Я приказала Эшрефа отпустить.

К о р м и л и ц а. Пусть будет светом все то, что ты делаешь, госпожа. Дай бог тебе...

М е х м е н э Б а н у. Вам ничего плохого не сделали? Скажи всю правду мне.

К о р м и л и ц а. Нет, госпожа, ничего...

М е х м е н э Б а н у. Но как это случилось, что ты, на чьих руках я родилась...

К о р м и л и ц а. Ох, дитятко мое! Ох, птенчик мой! Что сердце материнское не стерпит! Уж лучше бы я ка­мень родила! Все требуют от матери! Все им сделай! А сделай - просят еще... Как цыплята, которые никак не вырастут! Не помешайся мой Эшреф на этих крас­ках, не приставай он каждый день ко мне: «Хочу узнать, хочу иметь секреты!» - я б ни за что...

М е х м е н э Б а н у. Я знаю. Но скажи... об этом ты жалеешь?

К о р м и л и ц а. Да как же можно об этом не жалеть? Сто тысяч раз себя ругаю, каюсь, как могла я тебе, моя голубка, изменить! Как смела постороннего мужчину ввести в гарем!

М е х м е н э Б а н у. Да не об этом я! Жалеешь ли, что сыну помогла ты узнать секрет?

К о р м и л и ц а. Он так и не узнал! Такой уж он у меня невезучий. Ферхад-уста написал секрет свой на шкуре, да ее у нас отняли.

М е х м е н э Б а н у. Я прикажу, ее вам отдадут.

К о р м и л и ц а. Ох, госпожа моя! Дитя мое! Ты го­ловы бы нам должна срубить... (Плачет.)

М е х м е н э Б а н у. Не плачь... не плачь... Ты лучше мне признайся, скажи, что не жалеешь ни о чем, скажи, что, если твой Эшреф захочет, ты для него спалишь и мой дворец.

К о р м и л и ц а. Упаси господи! Уж до такого дела...

Мехменэ Бану. Голубушка... Кормилица, скажи... скажи, что не жалеешь ты нисколько... Ведь правда же?

К о р м и л и ц а. Ну как тебе сказать? Уж если ты нас простила и шкуру вернуть пообещала... Ты ведь сама, когда сестру свою хотела спасти, пожертвовала самым дорогим - своею красотой. Иль ты жалеешь?

Мехменэ Бану не отвечает. Встает. Встает и кормилица.

М е х м е н э Б а н у. Какая духота! Я задыхаюсь. Кто окна все закрыл?

Кормилица бросается открывать окна. Мехменэ Бану подходит к окну, останавливается спиной к публике.

М е х м е н э Б а н у. Скажи-ка мне... Они видались только раз?

К о р м и л и ц а. Да, голубка моя, только раз.

М е х м е н э Б а н у. Ты говорила так. Но, может быть, визирю и другим, кто вел допрос, ты побоялась рассказать всю правду? Они мужчины и чужие люди... Но я - сестра Ширин. Ты можешь мне сказать, не опа­саясь, все, как было...

К о р м и л и ц а. Ей-богу, раз один... один разочек!.. Пускай я поцелую труп Эшрефа, коли тебе я вру!

М е х м е н э Б а н у. Так значит, только раз?

К о р м и л и ц а. Один, один раз... Да раз еще в саду видели друг друга.

М е х м е н э Б а н у. Да, да, я знаю. (Мехменэ Бану смотрит в окно.) Какой прекрасный вечер!.. Скоро солнце зайдет... (Поворачивается к кормилице.) Они друг друга очень любили?

К о р м и л и ц а. Верно, очень, коли сбежали. Меня Ширин-голубка так молила... Со щечек ее розовых, как жемчуг, катились слезы...

М е х м е н э Б а н у. Значит, они очень любили оба...

К о р м и л и ц а. Очень, госпожа. Как горлицы! И гор­лицы, пожалуй, не могут так любить!

М е х м е н э Б а н у. Он целовал Ширин?

К о р м и л и ц а. Откуда мне знать, госпожа?

М е х м е н э Б а н у. Скажи, когда Ферхад вошел в покои, за ним ты не следила?

К о р м и л и ц а. Нет, ей-богу, ничего не видела...

М е х м е н э Б а н у. Конечно, целовал! Ферхад большими смуглыми руками взял ручки белоснежные Ширин... (Отходит от окна.) Какая жажда! В горле пере­сохло...

К о р м и л и ц а. Я принесу тебе шербет... Ты любишь малиновый шербет...

М е х м е н э Б а н у. Нет, нет... воды... Здесь есть, в кувшине... (Кормилица наливает воду аз кувшина, по­дает Мехменэ Бану. Мехменэ пьет.) Теплая, как кровь... А в городе вновь вспыхнула болезнь...

К о р м и л и ц а. Эшреф мой говорил мне. Говорят, из-за гнилой воды... В один прекрасный день из-за этой проклятой воды весь город наш перемрет...

М е х м е н э Б а н у (задумчиво). Так, значит, Ширин меня ни капли не любила!

К о р м и л и ц а. Что говоришь ты, госпожа моя! Грех думать так. Ведь у Ширин есть бог... Ей за тебя отдать не жалко душу!

М е х м е н э Б а н у. Она оставила меня и убежала... Она Ферхада больше любит, чем меня...

К о р м и л и ц а. Эта любовь - другая.

М е х м е н э Б а н у. Значит, эта любовь сильнее, чем любовь к сестре, любовь к отцу и матери...

К о р м и л и ц а. Да нет... совсем другого рода.

М е х м е н э Б а н у. Если б ты такой любовью забо­лела, скажи, могла бы ты. Эшрефа бросить и убежать?

К о р м и л и ц а. Стара я, госпожа. В мои годы...

М е х м е н э Б а н у. А будь ты помоложе? И если бы твой муж, отец Эшрефа, не год назад скончался, а тогда, когда была ты юной и красивой, и если б встре­тила ты человека, такого как Ферхад?

К о р м и л и ц а. Не знаю я... Здесь девушка была одна, я знала ее, дочь кузнеца, Паакизэ. Полгода с му­жем только прожила, и умер он... она дитя носила... Вдо­вою родила. А мальчик был - как солнышко! И многие жениться на ней хотели, даже главный ювелир... Всем отказала. День и ночь трудилась, как говорится, воло­сами пол мела, а сына воспитала.

М е х м е н э Б а н у. Ювелир! Вот если бы ей встре­тился Ферхад...

К о р м и л и ц а. Откуда же Ферхаду было взяться? Паакизэ - старуха уж давно, а наш Ферхад...

М е х м е н э Б а н у (с досадой). Наш иль не наш Ферхад... не в этом дело, а в том, что встретился ей не Ферхад...

К о р м и л и ц а. Выходит, Ширин правильно посту­пила, что убежала? А ведь ты только что сердилась на нее.

М е х м е н э Б а н у. Я не сердилась, няня... Нет, сер­дилась! Да я сама не знаю, что со мной! Тоска меня гры­зет... Зажги-ка свечи...

Кормилица зажигает свечи.

М е х м е н э Б а н у. Оставь, оставь... все свечи по­туши... Хочу, чтобы тоска меня душила!.. Чтоб глубже проникала в грудь мою... чтоб сердце разорвала мне...

К о р м и л и ц а (гасит свечи). Спаси господь!..

Молчат.

М е х м е н э Б а н у. Кормилица, скажи, могу ли я понравиться еще? Тебя не спрашиваю я - могу ли лю­бимой быть... Но нравиться - могу? С таким лицом, уродливым и старым...

К о р м и л и ц а. Но женщина ведь не из одного лица состоит, госпожа. Твой разум, стать твоя, твой стан и тело - как идол мраморный! Видит бог, тело Ширин по сравнению с твоим - как ива против кипариса. Послушай, госпожа. Есть у нас одна женщина, Зехра, дочь погон­щика верблюдов Али-заде, лицо ее с детства изуродовано оспой, горсть гороха бросишь ей в лицо - ни одна горо­шина назад не упадет. А посмотрела бы, какое у нее тело! Конечно, против твоего - день и ночь... Но бог дал ей такое тело! Ноги, грудь, шея, стан... И отец у нее богач. Так знаешь ли, парни друг другу дороги не уступают, сватаются наперебой!

М е х м е н э Б а н у. Отец у нее, ты говоришь, богач?

К о р м и л и ц а. Один караван в Индию отправ­ляется, другой караван из Багдада прибывает!.. Но про­тив твоей казны - это как капля в море. Ты - госуда­рыня! Целым царством владеешь. Какому мужчине, ка­кому принцу ты моргнешь и он не упадет к твоим ногам!

М е х м е н э Б а н у. Ты говоришь, точно как визирь... Но я сама вытянула из тебя эти слова! Боже мой! Что со мною?

К о р м и л и ц а. Я что-нибудь не так сказала, гос­пожа? Может, обидела тебя чем-нибудь, ласточка ты моя? Пусть бог меня покарает!.. Глупая я старуха... (Плачет.)

М е х м е н э Б а н у. Не плачь... не плачь, няня... Ты ничего плохого не сказала... Я сама виновата. Не плачь... Не могу видеть слезы... Мне хочется броситься на землю... зажать голову в колени и выть... выть...

К о р м и л и ц а. Дитя мое!.. Ласточка моя... пусть я буду жертвой твоей!.. Не терзай себя... Дай ноженьки твои поцелую! Поймают их! Непременно поймают! Не­разумно Ширин поступила... Старшие должны младших прощать... Ты Ферхада визирем сделаешь и тогда их об­ручишь! Свадьба покроет весь позор. Молиться будут за тебя! И как они подходят-то друг к другу!

М е х м е н э Б а н у. Они подходят друг к другу?

К о р м и л и ц а. Как парная черешня на ветке!

Входит визирь.

В и з и р ь. Они здесь, госпожа.

М е х м е н э Б а н у (рассеянно). Кто здесь?

В и з и р ь. Ширин-султан и старший рисовальщик.

М е х м е н э Б а н у. Сами пришли?

В и з и р ь. Нет, госпожа. Их поймали.

М е х м е н э Б а н у. Немедленно приведите обоих сюда.

В и з и р ь. Да, госпожа, но...

М е х м е н э Б а н у. Что? Говори! Да не тяни же!

В и з и р ь. Рисовальщик ранен.

М е х м е н э Б а н у. Ферхад ранен! Что ты гово­ришь! Ты с ума сошел!

В и з и р ь. Рана не опасна. Не тревожьтесь. Цара­пина.

М е х м е н э Б а н у. Но как могло это случиться? Ведь тебе было сказано...

В и з и р ь. Помилуйте, госпожа... Когда мои воины окружили беглецов, маляр бросился на них... Никто не ожидал от него такой прыти... Этот дьявол сражался, как Зал-оглу-Рустем... Ширин-султан сидела в седле, сзади него. И только тогда, когда Ширин-султан упала с лошади, страже удалось его схватить.

М е х м е н э Б а н у. Ширин ранена? Лицо... глаза не повредила?

В и з и р ь. Нет, госпожа. Только колени немного по­царапаны. Ничего опасного. С ее лицом, с ее прекрасным лицом ничего не случилось! Так, значит, привести обоих? Так вы приказывали?.. Не лучше ль было бы принять их каждого в отдельности?

М е х м е н э Б а н у. Почему?

В и з и р ь. Если спросить вашего покорного раба, так было бы удобнее...

М е х м е н э Б а н у. Хорошо. Приведи Ширин. Только скорее! Ну что же ты стоишь? Ступай!

К о р м и л и ц а. Слава тебе, господи!

Визирь выходит. Мехменэ Бану показывает кормилице на солнечный луч на стене.

М е х м е н э Б а н у. Смотри на этот луч, кормилица...

К о р м и л и ц а. Какой луч? Где?

М е х м е н э Б а н у. Вот этот, видишь ты?

К о р м и л и ц а. Это солнце заходит... Вот и блестит...

М е х м е н э Б а н у. Если хочешь - уходи...

К о р м и л и ц а. Тебе лучше знать...

М е х м е н э Б а н у. Ступай, ступай.

Кормилица уходит. Мехменэ Бану, как зачарованная, смотрит на луч солнца на стене. Кладет на стену руку. Свет падает на ее руку. Убирает руку и снова кладет. Входит Ширин, наблюдает за сестрой, лицо ее печально.

Ш и р и н. Сестра!..

М е х м е н э Б а н у (поворачивается). Ширин! Моя голубка! (Подходит к. ней, обнимает ее.) Очень больно? Ты не ранена, скажи? (Ширин вырывается из объятий.)

Ш и р и н. Нет... я не ранена.

М е х м е н э Б а н у. А как колени? Быть может, надо лекаря позвать?

Ш и р и н. Нет, нет... не надо... Мне уже не больно.

М е х м е н э Б а н у. Как я измучилась! Как я боя­лась!

Ш и р и н. Прости, я так измучила тебя...

М е х м е н э Б а н у. Оставь, не говори так... мы же сестры! Ведь ты же знаешь, я тебе как мать!

Ш и р и н (смотрит в упор на Мехменэ Бану). Что ты с Ферхадом сделаешь? Скажи?

М е х м е н э Б а н у. С Ферхадом... что я сделаю?

Ш и р и н. Да, с ним.

М е х м е н э Б а н у. Но я еще не думала об этом... Не бойся. Я не в силах причинить ему страданье. (Улыбается.) Даже голову ему не отрублю... В темницу даже его не посажу...

Ш и р и н. А что ты сделаешь? Что будет с ним? Со мною?

М е х м е н э Б а н у. Как странно ты со мною гово­ришь. Как будто виновата я!

Ш и р и н. Прости... Но я не чувствую вины и за собою...

М е х м е н э Б а н у. Разве я сказала, что ты виновна?

Ш и р и н. Ах, нет, сестра! Ведь мы не только сестры - ты государыня. Мы не из дома твоего бежа­ли, а из дворца, и государыня послала за нами всад­ников, чтоб беглецов схватили... Шеи наши тоньше волоска.

М е х м е н э Б а н у. Нет, я тебе сестра, ты слышишь? Только сестра. И в час, когда погоню посылала, была не государыней - сестрой. Куда могла бы ты пойти, что стало бы с тобою? Об этом ты подумала, Ширин?

Ш и р и н. Об этом мы не думали...

М е х м е н э Б а н у. Но я не спрашиваю, думали ли вы? Я спрашиваю - ты об этом подумала?

Ш и р и н. Я отвечаю, мы не подумали. Отныне не я - мы думаем, сестра. Ферхад и я. Отныне не я дышу: Фер­хад и я - мы дышим!

М е х м е н э Б а н у. Ширин! Уж ты не та! Как ты могла так быстро измениться!

Ш и р и н. Больше нет меня, сестра.

М е х м е н э Б а н у. Да, нет и вас...

Ш и р и н. Есть только он один.

М е х м е н э Б а н у. Как хорошо я это понимаю! Мне это состояние знакомо... Я знаю, как ты любишь... Знаю я, что это значит - любить...

Ш и р и н (с отчаянием). Сестра!..

М е х м е н э Б а н у. Что с тобой?

Ш и р и н (обнимает Мехменэ Бану). Сестра! Сестра! Конечно, ты умеешь любить, как никто... Вот я - эта неблагодарная, эта скверная девчонка - живой свиде­тель... Если я могу убежать из твоего дома, если я живу, то это только благодаря тебе!

М е х м е н э Б а н у (вырывается из объятий Ширин). К чему ты это говоришь!

Ш и р и н. Ты отдала мне то, что ни одна жен­щина не могла бы отдать... Ты лучше всех нас умеешь любить!

М е х м е н э Б а н у. А разве ты не сделала бы то же самое? Почему ты не отвечаешь? Но я уверена, ты сде­лала бы то же самое! Уверена! Ты сделала бы?.. Не правда ли?

Ш и р и н. Сестра! Если я не ответила тотчас же, то это потому, что я в таком состоянии, когда невозможно лгать... Внутри у меня так ясно, так похоже на весенний сад... Да, сестра, я то же самое сделала бы для тебя!

Некоторое время молчат.

М е х м е н э Б а н у. Ты сделала бы... то же самое... Сделала бы... А потом? Потом, встретив Ферхада, ты не пожалела бы о своем поступке?

Ш и р и н. Дай мне подумать, сестра... Какой вопрос ты задала мне! Не знаю! Не знаю...

М е х м е н э Б а н у. А где же твоя «ясность», твой «весенний сад»? Ты же не можешь в эту минуту лгать! Подумай! Если бы ты не была так молода, так здорова, с таким прекрасным лицом, с этими штрихами, линиями, с этим светом и тенями... Если бы лицо твое было таким же, как мое, и ты встретила бы Ферхада? Разве ты не по­жалела бы?

Ш и р и н. Я... я пожалела бы, сестра! Пожалела бы...

Ширин садится, плачет. Мехменэ Бану садится рядом с Ширин, гладит ее волосы.

М е х м е н э Б а н у. О чем ты плачешь?

Ш и р и н. Я думаю о том, что ты жалеешь!

М е х м е н э Б а н у. Я? Но я не встретила Ферхада.

Ш и р и н. Я плачу потому, что обо всем этом я ни разу до сих пор не подумала... Я не думала о твоих му­ках... Я думала только о себе.

М е х м е н э Б а н у. Не плачь... не плачь! Я не встре­тила Ферхада... Я не жалею. Но я не встретила Ферхада, и потому у меня в груди нет весны. Я могу лгать. (Встает.)

Ш и р и н. Ты не можешь лгать, сестра!

М е х м е н э Б а н у. Нет, могу. И еще как! Я стала со­всем другая, Ширин. Мы жили с тобой рука об руку, пока между нами не упала молния...

Ш и р и н. Как странно ты говоришь...

М е х м е н э Б а н у. Не странно... а как страшно! И еще, если бы ты знала, как страшно то, о чем я думаю...

Ш и р и н. Сестра... О Ферхаде?

М е х м е н э Б а н у. Не бойся. Я люблю так сильно, что не могу причинить ему вреда...

Ш и р и н. Я знаю, ты любишь меня! Я без него... Нет меня, есть он.

М е х м е н э Б а н у. Оставь меня, Ширин, ступай... Я должна говорить с Ферхадом. Я хочу говорить с ним с глазу на глаз.

Ш и р и н. Но что же будет с нами?

М е х м е н э Б а н у. Если слушать кормилицу, то надо вас обручить... Сорок дней, сорок ночей свадьбу играть...

Ш и р и н. Сестра!

М е х м е н э Б а н у. Я сказала, если слушать корми­лицу. Это она так считает, а не я. Все дело в том, на­сколько я умею любить...

Ш и р и н. Ты лучше всех на свете!..

М е х м е н э Б а н у. Ступай... ступай...

Почти выталкивает Ширин в дверь, ведущую в гарем. Возвращается.

М е х м е н э Б а н у (про себя). Я лучше всех на свете... (Входит визирь.) Ты нас подслушивал?!

В и з и р ь. Да, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Мне хочется что-нибудь разо­рвать, разбить, уничтожить... кровь пролить! Придется, кажется, твою кровь пролить!

В и з и р ь. Как это было бы хорошо, госпожа!

М е х м е н э Б а н у. Приведи Ферхада.

В и з и р ь. Остаться ли мне с вами, госпожа? Или вы хотите говорить наедине с маляром? Было бы лучше, если бы вы были вдвоем.

М е х м е н э Б а н у. Нет. Пусть стражники войдут.

В и з и р ь. Ваше желание - закон.

Визирь выходит. Мехменэ Бану медленно подходит к трону. Садится. Входят четыре стражника, останавливаются у дверей. На сцене полутьма. В течение последующего действия постепенно наступает полная тьма. Входят визирь и Ферхад. Глаза всех мужчин, кроме визиря, опущены. Ферхад почтительно приближается к Мехменэ Бану и при­ветствует ее.

М е х м е н э Б а н у. Как овцу из загона, ты похитил нашу сестру, Ферхад. Воинов за тобой послали... ты не сдался.

Ф е р х а д. Сдаваться не в моей привычке, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Ты, оказывается, умеешь не толь­ко рисовать, но и сражаться.

Ф е р х а д. Умею, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Мы назначили тебя старшим рисовальщиком двора, но ни разу не видели твои рисунки.

Ф е р х а д. Вы не видели мои рисунки? Разве вы не видели карниз дворца Ширин-султан?

М е х м е н э Б а н у. Нет.

Ф е р х а д. А я думал, за то вы меня и назначили глав­ным рисовальщиком...

М е х м е н э Б а н у. Подними голову, Ферхад. Смотри на меня. Созерцай меня с ног до головы. (Ферхад подни­мает голову и смотрит на Мехменэ Бану. Мехменэ Бану поднимает с лица покрывало. Зрители не видят ее лица.) Я должна была бы убить тебя. Я должна была бы ска­зать тебе: выбирай себе казнь. Но никакая казнь не оку­пит тех страданий, которые ты причинил мне... нам... Мех­менэ Бану, дочери шаха Селима... Позор, который покрыл наш дворец... Почему ты так странно смотришь на мое лицо?

Ф е р х а д. Я хочу пасть на землю... Хочу поцеловать край твоей одежды... Я вижу тебя и горжусь, что я чело­век! То, что сделала ты, не может сделать ни ангел, ни дэв, ни дерево, ни птица... Только человек! Сердце мое наполняется безграничным уважением... Глаза мои...

М е х м е н э Б а н у. Молчи! Довольно... Опусти глаза... Если еще раз увижу, что твои глаза глядят на мое лицо, я прикажу отрубить тебе голову. Рана твоя не опасна?

Ф е р х а д. Нет, госпожа.

М е х м е н э Б а н у. Ее лечили?

Ф е р х а д. Да, госпожа. Твой главный лекарь.

Из открытых окон доносятся приглушенные душераздирающие стоны.

М е х м е н э Б а н у (визирю). Что это такое?

В и з и р ь. Народ оплакивает своих покойников. Мор свирепствует.

М е х м е н э Б а н у. Закройте окна!.. (Визирь и двое стражников закрывают окна. Стоны не слышны.) Ты видишь, Ферхад? Не такой уж я хороший человек, чтобы Целовать край моей одежды... Но и ты не отличаешься от меня. И тебе нет дела до людей, оплакивающих своих покойников. Ты не думаешь ни о ком, кроме своей Ши­рин... Хорошо, мы отдадим тебе - Ширин, Ферхад-уста. Готов ли ты на ней жениться? Но что ты нам дашь за это? Можешь ли ты прорубить Железную гору? Про­рубить и пустить воду в наш город? Не думай, что я пред­лагаю тебе сделать это, заботясь о нашем народе. Мне все равно, какую воду он пьет! Я предлагаю это потому, что хочу знать - можешь ли ты это сделать, чтобы получить Ширин? Это мое условие! Принимаешь его?

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э Б а н у. Может быть, пятнадцать, может быть, двадцать лет потребует эта работа. Двадцать лет!..

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э Б а н у. Может быть, Ширин не захочет так долго ждать?

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э Б а н у. Пока не прорубишь гору, до тех пор и мизинца Ширин не увидишь!

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э Б а н у. Может быть, не окончив своей работы, ты умрешь.

Ф е р х а д. Принимаю.

Молчание. Мехменэ Бану поднимается с трона.

М е х м е н э Б а н у. Хорошо. Иди. Идите все.

Ферхад, визирь и стражники выходят. Мехменэ Бану садится на трон; съежившись, закрыв лицо руками, рыдает.

М е х м е н э Б а н у. Ширин моя! Ферхад! Ферхад!