Ты моя Королева
Как я доехала до особняка — не помню.
Кажется, меня просто донесла сюда боль.
Я стояла в гостиной, босиком, прямо перед огромным окном в пол. Шторы были распахнуты. За стеклом медленно опускался вечер, краски неба растекались мазками красного и сиреневого — как будто кто-то хотел красиво замаскировать то, как во мне всё умирало.
Я обхватила себя за плечи. Пальцы сжимали ткань платья, будто оно могло меня удержать, не дать рассыпаться. Всё внутри стучало, дрожало, пульсировало. Сердце било в висках, как будто хотело вырваться наружу.
Он трахал её, пока я стояла перед алтарём. Пока я произносила клятву, смотрела в глаза мужчине, которого не любила.
Меня выворачивало от самой этой мысли.
Позади послышался тихий шелест шагов. Маурицио. Конечно. Он снова вошёл, как всегда — бесшумно, без приглашения, как тень, как судьба, как приговор.
Я не обернулась.
Он остановился где-то за моей спиной. Я чувствовала его взгляд — тяжёлый, горячий, почти физически ощутимый. Но не могла — не хотела — встретиться с ним глазами.
— Ты ведь обо всём знал, — сказала я. Голос сорвался, дрогнул, как струна, натянутая до боли. — Даже не спрашиваю. Ты Дон. Конечно, знал.
Он молчал. И это молчание было громче крика.
— Что бы я ни сказал — ты не поверишь, — ответил он наконец, ровно. — Но нет, Нера. Я знал, что ты его любишь. Знал, что он боится меня, как огня. Но... что он изменил тебе той ночью — я узнал только вчера.
Я медленно обернулась.
В моих глазах не было слёз. Только пустота.
Плечи расправлены. Спина прямая. Лицо — как у мраморной статуи.
— Прекрати врать, — сказала я тихо. — Ты просто наблюдал. Как я рушусь. Как надеюсь. Как верю. И тебе это нравилось, да?
Он не ответил.
— Ты испортил мне жизнь, Маурицио, — теперь в голосе зазвенело стекло, — Если бы не ты — мы были бы счастливы. Он отказался от меня из-за тебя. Я потеряла всё из-за тебя. Свою любовь. Себя. Даже жить не хочется, понимаешь?
Я сделала шаг вперёд. Оказалась к нему совсем близко.
— Зачем ты пришёл в мою жизнь? Зачем отобрал её у меня?
Он посмотрел прямо в глаза. И вдруг, нежно, почти неуверенно, коснулся моей руки. Я тут же отдёрнулась, как от яда.
— Королева не обязана любить короля, — сказал он спокойно, — Но я выбрал тебя, Нера. Потому что даже в слезах ты сильнее всех. Даже когда ненавидишь — ты по-прежнему прекрасна.
Он повернулся к двери, прошёл несколько шагов, но вдруг остановился, не оборачиваясь.
— Я ждал тебя почти десять лет.
Он говорил медленно, с тенью боли в голосе.
— И если нужно — подожду ещё столько же.
Пауза. Тяжёлая. Почти торжественная.
— Вопрос в том... сможешь ли ты когда-нибудь полюбить меня? И нужен ли тебе будет сорокалетний муж, когда это случится.
Дверь мягко захлопнулась за его спиной.
А я осталась стоять перед окном, где вечер окончательно обернулся ночью. Отражение моего лица слилось с тьмой. Ни любви, ни надежды. Только женщина, которую не спросили — хочет ли она быть королевой.
Её ноги дрожали, когда она поднялась по лестнице в свою спальню. Мир расплывался в слезах. Сердце, сдавленное болью, колотилось, будто хотело вырваться наружу и уйти — как когда-то ушёл он.
Давид.
Имя стало ядом, обжигающим изнутри.
Он предал... На моей свадьбе. В том же отеле. В ту самую ночь.
Ноги подкосились, и она захлопнула за собой дверь спальни, как будто пыталась закрыть в этой комнате всё, что разрушало её изнутри.
Она стояла перед окнами в пол, глядя на безликий чёрный сад, растворяющийся в ночи. Плечи вздрагивали от рыданий.
— Ненавижу... — прошептала она, не понимая, кому именно адресованы эти слова. — Ненавижу всех. Себя, его и Маурицио...
Словно по команде — комната взорвалась её яростью.
Она смахнула с комода всё — флаконы духов, украшения, вазу — они с грохотом разлетелись по полу. Зеркало пошло трещинами от удара подсвечником. Её руки дрожали, когда она вцепилась в тяжёлую рамку с фото и с яростным криком метнула её в стену.
Кричала. Била. Плакала. Пока голос не сорвался, а пальцы не стали скользить по разбитому стеклу.
Она не сразу поняла, что порезалась.
Тонкие, глубокие линии на ладонях. Кровь выступила багровыми каплями, стекала по рукам, капала на пол. Но она не чувствовала боли. Только онемение.
Физическая боль глушила ту, что рвала изнутри.
Лучше это, чем снова видеть его глаза, слышать голос, вспоминать...
Она упала на кровать. Лицом вниз. Тело вздрагивало от рыданий, пока не стало пусто.
И в этой пустоте пришёл сон — тревожный, тяжёлый, как забытый недопетый крик.
Тишину нарушил тихий щелчок двери.
Маурицио вошёл без стука. Он сразу почувствовал — не увидел, а именно почувствовал — что-то случилось. Воздух был пропитан отчаянием, болью и кровью.
Взгляд его скользнул по комнате: разбитое зеркало, осколки на ковре, кровь на паркете, изорванные простыни и... она.
Нера лежала на боку, едва дыша. Её руки были порезаны, пересохшие губы чуть приоткрыты. Она спала, но лицо оставалось натянутым, как струна. Даже во сне она страдала.
Он замер на мгновение, будто в нём умерло что-то очень важное.
Подошёл. Опустился рядом. Осторожно, с благоговейной нежностью, провёл пальцами по её волосам. Его голос прозвучал шёпотом, будто он боялся разбудить её боль.
— Что ж ты делаешь с собой, Нера... Зачем я только женился на тебе? Сам себе жизнь устроил...
Она не шевельнулась. Только губы дрогнули, будто слышала — и где-то глубоко, под всеми слоями боли, ей было важно.
Маурицио осторожно поднял её на руки. Она почти ничего не весила — как пустая оболочка. Он нёс её сквозь тишину коридора, бережно, как несут самую хрупкую драгоценность.
В хозяйской спальне он уложил её на кровать. Мягко расправил одеяло, убрал с её лица волосы. Взял аптечку, начал обрабатывать раны — осторожно, молча, с едва заметной дрожью в руках.
— Ты, конечно, будешь кричать на меня утром, будешь ненавидеть и плакать, — Он тихо усмехнулся, глядя, как её грудь медленно поднимается и опускается. — Но этой ночью... хотя бы этой ночью... я буду рядом.
Он лёг рядом с ней, не касаясь. Просто смотрел на неё в полумраке. Через несколько секунд не выдержал — притянул её к себе и обнял. Осторожно, так, чтобы она даже не проснулась.
Губы коснулись её виска, оставляя тихий поцелуй, как обет.
— Я дождусь твоей любви Принцесса, даже если нужно будет для этого умереть.
Она не ответила. Только слёзы вновь выступили на её ресницах — даже во сне.
Она проснулась от боли.
Сначала была резкая пульсация в ладонях — словно кто-то бил в них молотком изнутри. Потом — ощущение чужого тепла. Рука, тяжёлая и сильная, лежала на её талии, прижимая к тёплому телу. Спутанные волосы касались чьей-то груди.
Сознание, будто нехотя, возвращалось.
Глаза распахнулись. Потолок был не её. Подушка — не та. Простыни пахли не духами, а чем-то мужским, острым, дорогим. Мгновением позже она поняла: она в хозяйской спальне.
И рядом с ней — он.
— Маурицио...
Имя вырвалось еле слышным, как судорожный выдох. Она попыталась вырваться, но он только сильнее прижал её к себе.
— Тсс... — прошептал он хрипло, с легкой сонной хрипотцой в голосе. — Ты не ранена — ты изранена. Не дергайся, Нера.
— Ты что, больной?! — теперь голос был громче. — Кто дал тебе право трогать меня?! Почему я здесь?!
Он не ответил сразу. Только сел на постели, провёл рукой по лицу, будто стирая остатки сна и сдерживая раздражение.
— Ты бы предпочла остаться среди разбитых зеркал и крови? Или уснуть на холодном полу в истерике, пока медленно истекаешь? Прости, но я выбрал за тебя. — Он поднял на неё взгляд. — И выбрал тебя.
Нера вскочила, но тут же зашипела от боли. Порезы на ладонях дали о себе знать — бинты промокли, рука ныла.
Маурицио мгновенно подскочил, перехватив её запястья, но она вырвалась, отшатнулась, будто обожглась.
— Не прикасайся ко мне! — её голос сорвался. — Это всё из-за тебя! Из-за тебя он ушёл! Из-за тебя я... я не узнаю себя в зеркале! Я как в клетке!
— Ты в клетке? — он поднял бровь. — Ты — в клетке, у которой нет запоров. Ты сама заперла себя в ней, Нера. Не я. И уж точно не он.
Ты бежишь от любви, потому что настоящая — не про цветы и клятвы. Настоящая — она через боль, через выбор. Он тебя не выбрал. А я — выбрал даже в тот момент, когда ты меня ненавидела.
Её дыхание сбилось. Щёки пылали. Он говорил тихо, но каждое его слово било сильнее, чем пощёчина. Слишком честно. Слишком близко.
— Ты играешь в жертву, но ты — не она. — продолжал он, медленно поднимаясь с постели. — Я видел, как ты ломала комнату. Как резала руки, чтобы заглушить то, что внутри. Я стоял и смотрел... и не знал — спасать тебя или дать тебе упасть.
Он подошёл ближе. Она попятилась, уперлась спиной в колонну.
— Но потом ты заснула. И впервые за долгое время — ты выглядела по-настоящему живой. Даже со слезами. Даже с кровью.
Ты была живая, потому что тебе больно. А боль — это не слабость, это доказательство, что ты ещё не мертва.
Он медленно опустился на колени перед ней. Взгляд его был странно светлым, почти молящим.
— Я не прошу тебя простить меня. Не прошу любить. Но не разрушай себя назло мне. Не рви себя, как будто я — твой враг.
Я не предал тебя. Не отдал. Я всего лишь хотел... чтобы ты была рядом.
Слёзы потекли по её щекам. Она ненавидела его за это — за то, что он видел её насквозь. За то, что не злился. За то, что был рядом в самую её тьму.
— Почему ты... не оставишь меня в покое...? — прошептала она, дрожа. — Зачем тебе такая, как я?
Маурицио встал, подошёл ближе и, как тогда ночью, коснулся её лба губами. Осторожно. Почти благоговейно.
— Потому что ты — моя королева. Даже если каждый день ты будешь рвать трон на части, кидаться в меня кинжалами и не говорить ни слова любви.
Я всё равно останусь. Пока ты не скажешь: «Уходи» — по-настоящему.
Он отвернулся и пошёл к двери.
А она стояла, прижав окровавленные бинты к груди, и впервые за долгое время почувствовала... не боль.
Тишину.
И странное, еле уловимое ощущение — будто внутри снова появилось место для воздуха.